От сложного к более сложному

Бог никогда не совершал чудес, чтобы обратить атеиста, ибо дел Божьих, явленных в природе, вполне достаточно, чтобы привести такого человека к исповеданию веры во Всевышнего

Фрэнсис Бэкон¹

Клетка представляет собой чрезвычайно сложную структуру, в ко­торой десятки тысяч различных ферментов направляют взаимоза­висимые химические превращения. Большинство людей, мало зна­комых с клеткой, с легкостью сбрасывают ее со счетов, не осознавая, что эпитет «мельчайшая» вовсе не обязательно означает «простейшая». Да и в самом деле, рассуждать о происхождении более знакомых органов и орга­низмов во многих отношениях проще, чем иметь дело с какими-то непо­нятными клетками. Среди загадок жизни есть такие чудеса, как эхолока-торная система летучей мыши (сонар), развитие взрослого слона из од-ной-единственной микроскопической клетки или превращение гусеницы в бабочку. Нельзя не восторгаться алмазным сверканием звезд на ясном ночном небе или переливающимися красками и замысловатыми узорами на крыльях бразильской бабочки. Человечество давно задумывалось над подобными вопросами, люди размышляют не только о том, как все это воз­никло, но и почему. Есть ли какой-то замысел в природных явлениях? Мог­ли ли все эти природные свойства и биологические специализации воз­никнуть без постороннего вмешательства?

В предлагаемой главе мы попробуем выяснить, имеет ли место замысел в природе, а также связанные с этим вопросом темы. Они близки по со­держанию к «затянувшемуся вопросу», упомянутому в первой главе, и осо­бенно к вопросу о том, есть ли у Вселенной Творец.

АРГУМЕНТ ОТ ЗАМЫСЛА

Степень упорядоченности и специализации, которую мы находим в при­роде, похоже, не соответствует тому беспорядку, который можно было ожидать, если бы за всем этим не стоял определенный замысел. Филосо­фы называют данную посылку «аргументом от замысла». Вселенная, и осо­бенно Земля, особым образом упорядочены для поддержания жизни², а сама жизнь по сути своей предполагает существование замысла.

Не так давно аргумент от замысла получил мощную поддержку со сто­роны целого ряда физиков-космологов, которые считают, что Вселенная не смогла бы приютить жизнь, если бы не стечение совершенно случай­ных обстоятельств. Вселенная, по всей видимости, настолько точно отре­гулирована, что имеет чрезвычайно узкую шкалу допустимых отклонений. Стивен Хоукинг, лукасовский профессор математики в Кембридже (дол­жность, которую когда-то занимал сэр Исаак Ньютон), замечает: «Шансы против возникновения Вселенной вроде нашей в результате Большого Взрыва просто огромны. Я думаю, здесь есть отчетливая'религиозная по­доплека»³. По его мнению, проблема заключается в том, что если бы энер­гия гипотетичного взрыва была слишком большой, то в таком случае не произошло бы формирования звезд и планет⁴. С другой стороны, если бы она была слишком малой, то Вселенная отправилась бы в небытие. Хоу­кинг продолжает: «Если бы скорость расширения через одну секунду пос­ле взрыва была меньше хотя бы на 1/1000000000000000 долю процента, то Вселенная вновь сжалась бы, не достигнув современных размеров»⁵. Эти слова иллюстрируют неправдоподобность даже столь широко при­знанной концепции без наличия какого-либо разумного замысла, стояв­шего за Большим Взрывом. С подобной же точностью должна быть рас­считана и сила, скрепляющая атомное ядро в одно целое, чтобы произош­ло образование химических элементов⁶. Исследования показывают также необходимость чрезвычайно точной выверки целого ряда других факто­ров, таких, как гравитация и электромагнетизм. Изменение электромагнит­ной силы в пределах всего лишь 1/10³⁸ процента могло повлечь за собой катастрофу⁷. Об этом хорошо сказал Ян Барбоур: «Космос, похоже, ба­лансирует на лезвии ножа»⁸. Все это предполагает замысел, а не случай­ную, ненаправленную активность. Более того, многие задаются вопросом, не стоит ли за возникновением живых организмов какая-то особая, разум­ная, руководящая сила, которая делает их столь отличными от неживой материи.

Ряд эволюционистов учитывают необходимость в направляющей сущно­сти, которая дала начало многообразию как простых, так и сложных орга­низмов. В течение многих лет ученые выдвигают самые разные концепции, касающиеся особых, неизвестных факторов, отвечающих за сложное строение, целенаправленность или замысел, которые кажутся столь очевидны­ми в разного рода живых существах⁹. Они используют множество терминов для обозначения своих концепций. В этой связи можно упомянуть следую­щие названия: энтелехия, эмерджентная эволюция, типострофизм, аристо-генез, жизненная сила, телеология, витализм, гомогенез, номогенез, преадап-тация, сальтация, ортогенез¹⁰ — все что угодно, кроме Бога-Творца. Обилие названий отражает наличие загадки, а также нужду в особом объясняющем факторе. К сожалению, различные авторы и дисциплины определяют и ис­пользуют эти термины по-разному, иногда даже в противоположном значе­нии. Вдаваться в детали нам нет необходимости, да и подобное занятие было бы довольно скучным. Однако важно отметить, что как богословы, так и уче­ные с философами — все обсуждают данные вопросы, но при этом общий подход найти очень трудно. Для одних наличие замысла не подразумевает наличие Мыслителя, а для других предполагаемый Творец — вовсе не обя­зательно Бог иудео-христианской традиции. Для третьих вопрос заключа­ется не в замысле, а в том, как и почему замысел возник. Я упрощу содержа­ние этой главы, рассмотрев только один вопрос: отражает ли природа су­ществование разумного замысла?

Люди дискутируют по поводу наличия замысла в природе¹¹ вот уже не­сколько тысячелетий. Эта идея пустила прочные корни в мифологии и ран­них библейских рукописях. Сократ (469 — 394 гг. до Р. X.) проявлял боль­шой интерес к концепции наличия цели в природе, а Аристотель (384 — 322 гг. до Р. X.) поддерживал аргумент от замысла. По его мнению Вселен­ная стремится к совершенной форме, которая есть Бог. В западном мире самым влиятельным средневековым философом, разрабатывавшим данную тему, был Фома Аквинский (1225 — 1274). Среди доводов в пользу суще­ствования Бога он приводил и такой — свидетельства замысла в природе подразумевают наличие разумного Создателя. Спустя несколько столетий большинство ученых воспринимали замысел в природе как само собой ра­зумеющееся. Некоторые, подобно сэру Исааку Ньютону (1642— 1727), активно продвигали данную концепцию. А вот шотландский философ-скеп­тик Дэвид Юм¹² (1711 — 1776) сделал все возможное, чтобы разрушить этот аргумент, намекая на то, что свидетельства в пользу замысла не обяза­тельно указывают на Бога иудео-христианской (т.е. библейской) традиции. Он не предложил механизма в противовес аргументу от замысла¹³, если не считать его идею об организующей силе внутри самой природы.

Тем не менее к началу XIX в. мыслители стали рассматривать концепции самопроизвольного возникновения организмов. Это побудило¹⁴ английско­го философа и специалиста в области этики Уильяма Пейли (1743 — 1805) опубликовать в 1802 году свою знаменитую книгу Естественное богосло­вие, выдержавшую много переизданий. Пейли получил известность в дискуссии по поводу замысла благодаря своему примеру с часами. Он рассуж­дал так: если вы случайно найдете часы, у которых работают все составные части, каждая на своем месте, то сделаете вывод, что у часов должен быть изготовитель. Затем Пейли указывал, что и сложные структуры в природе также должны иметь создателя, поскольку они не могли возникнуть сами по себе. Далее его доводы звучали следующим образом: поскольку у такого инструмента, как телескоп, есть изготовитель, то и у глаза тоже должен быть создатель. Более того, небольших, постепенных изменений недостаточно, чтобы получить подобную структуру. В качестве примера, указывающего на невозможность постепенного развития, он приводил надгортанник, не­заменимый орган, закрывающий дыхательное горло, когда мы глотаем, и пре­пятствующий попаданию пищи в легкие. Пейли заявил, что надгортанник был бы бесполезен на промежуточных стадиях эволюционного развития на про­тяжении многих поколений, потому что он не смог бы закрывать дыхатель­ное горло, не сформировавшись окончательно¹⁵.

Примерно полвека спустя Чарльз Дарвин издал Происхождение видов. В этой книге утверждалось, что незначительные, случайные изменения вку­пе с естественным отбором за определенное время способны путем эволю­ции превратить простые организмы в более совершенные формы жизни, включая человека. Будучи хорошо знакомым с аргументом от замысла, Дар­вин в самом первом издании Происхождения видов обратился к вопросу об «органах, отличающихся крайним совершенством и сложностью». Он при­знал: «Предположение о том, что глаз со всеми его неповторимыми приспо­соблениями, позволяющими настраивать фокус на разные расстояния, про­пускать разное количество света и корректировать сферическую и хрома­тическую аберрацию, мог сформироваться в результате естественного от­бора, представляется мне в наивысшей степени абсурдным»¹⁶. Позднее Дар­вин все-таки предложил естественный отбор для решения этой дилеммы, но, как мы увидим ниже, открытых вопросов осталось много.

Целый ряд последователей Дарвина использовали его методологию в качестве механизма решения проблемы замысла. Историк Гертруда Хим-мельфарб так описывает образ его действий: «Дарвин успешно выявлял проблему, но не был столь успешен в ее решении. Его прием в данном слу­чае, как впрочем и во всех остальных, заключался в следующем: сначала, признав наличие затруднения, он делал вид, будто так или иначе освобо­дился от него, а затем, если данное признание не имело успеха в умирот­ворении его критиков, обрушивал на это затруднение весь авторитет той самой теории, которая была поставлена под сомнение»¹⁷.

Хоть Дарвин и говорил изредка о возможности некоего замысла и даже в последнем абзаце со 2-го по 6-е издание Происхождения видов упомя­нул Творца¹⁸ в качестве источника жизни, предшествовавшего ее эволюции, его частная переписка свидетельствует, что он испытывал «большие сомнения по этому поводу». Для него решением всех проблем, связанных с эволюцией, был именно естественный отбор¹⁹.

Богословы до сих пор дискутируют с учеными по поводу происхождения сложных структур, однако большинство богословов склоняются к тому, что­бы оставить исследование природы ученым, а самим сконцентрироваться на социальных или религиозных вопросах²⁰. Основная проблема такова: каким образом нецеленаправленные, случайные мутации²¹, сопровождае­мые естественным отбором, не обладающим даром предвидения, могли со­здать органы, отличающиеся чрезвычайно сложным строением? Некоторые эволюционисты умаляют важность естественного отбора или вовсе низво­дят ее до нуля, оставляя эволюцию на совести одной лишь случайности. К тому же, как мы говорили в предыдущей главе, лишь очень немногие мута­ции считаются полезными. По достаточно щедрым для эволюции оценкам, на тысячу мутаций приходится лишь одна благотворная. Мутации в подав­ляющем большинстве вредны и, как правило, рецессивны, т.е. они не про­являют себя в организме, если не присутствуют у обоих родителей. Каким образом процесс, имеющий массу ограничений, мог привести к образова­нию таких сложнейших органов, как ухо или мозг? Многие ученые провозг­лашают естественный отбор, предполагающий выживание наиболее при­способленных, как решение этой проблемы, но он действует только ввиду сиюминутных преимуществ. У него нет способности заглядывать в будущее, в то время как сложные органы или системы потребовали бы долговремен­ного планирования. Здравый смысл подсказывает нам искать другие реше­ния. Большинство эволюционистов с этим не согласны.

Ричард Доукинс из Оксфордского университета, говоря о часах Пейли, отмечает, что «единственным часовщиком в природе являются слепые фи­зические силы» и что «Дарвин дал человеку возможность быть интеллекту­ально состоятельным атеистом»²². Какая-то часть эволюционистов не со­глашается с Доукинсом, но таких меньшинство. Немецкий зоолог Берн-хард Ренш приводит перечень из десятка ученых, в их числе такие веду­щие авторитеты, как Е. Хеннинг, Генри Фэйрфилд Озборн и Отто Шинде-вольф, которые не удовлетворены концепцией мутаций и/или естествен­ного отбора и считают, как упоминалось выше, что в нашем уравнении не хватает какого-то особого, загадочного фактора. Ренш убежден, что ему «совершенно ясно, о какого рода факторах и силах может идти речь»²³. Эрнст Майр, активный сторонник современного синтеза, говорит о других ученых²⁴, придерживающихся того мнения, что нам необходимо больше знаний для объяснения развития сложных структур и организмов. Разде­ляя ту же тревогу, видный французский зоолог Пьер Грассе утверждает: «Одно-единственное растение, одно-единственное животное потребовало бы тысячи и тысячи удачных совпадений. Таким образом, чудеса стали бы в порядке вещей». Кроме того, он подчеркивает: «Какой игрок осмелил­ся бы сыграть в рулетку с хаотичной эволюцией? Скорее пыль, переноси­мая ветром, воспроизведет на холсте Меланхолию Дюрера, чем произой­дет ошибка репликации в молекуле ДНК, которая приведет к образованию глаза; кроме того, эти ошибки не имели бы ничего общего с функцией, ко­торую должен был или начал осуществлять глаз. Нет такого закона, кото­рый запрещал бы фантазировать, но науке это не к лицу»²⁵.

Отсутствие связи между случайными мутациями и сложными биологи­ческими структурами представляет собой серьезную проблему для эво­люционной теории.

ВЗАИМОЗАВИСИМОСТЬ

Концепция замысла особенно значима для биологических систем, со­стоящих из функционально взаимозависимых частей. Такие системы про­сто не могут действовать, пока не будет в наличии всех необходимых час­тей. Например, для домашней охранной сигнализации необходимы: 1) двер­ные и оконные сенсоры, 2) провода, соединяющие их с пультом управле­ния, 3) пульт управления, 4) источник питания, 5) провода, соединяющие сирену с пультом управления, и 6) сама сирена. Если хотя бы один из этих основных компонентов отсутствует или находится в нерабочем состоянии, система не будет действовать. Предположение, будто подобная система может возникать постепенно, функционируя на каждой стадии развития, противоречит здравому смыслу. Мы можем задать такого же рода вопро­сы по поводу работы часового механизма или взаимозависимых компонен­тов сложных биологических систем. Могут ли чисто случайные мутации и естественный отбор, не наделенный какой-либо прозорливостью, произ­вести на свет сложные структуры вроде легкого или даже вкусового со­сочка на языке, если данные структуры не имеют никакой ценности для выживания, пока не будет в наличии всех необходимых составляющих? Вкусовой сосочек бесполезен без нервных клеток, соединяющих его с мозгом, а нервные клетки ничего не могут сделать без функции мозга, ко­торая интерпретирует импульсы от нервных клеток как вкусовые ощуще­ния. Подобные взаимозависимые системы не будут работать до тех пор, пока не заработает каждая их составляющая.

Для получения функциональной системы требуется множество одно­временных изменений, а это представляется неправдоподобным с точки зрения эволюции. Когда мы рассматриваем концепцию постепенного раз­вития системы со взаимозависимыми компонентами, нам необходимо при­нимать во внимание присутствие бесполезных составляющих, ожидаю­щих того момента, когда они наконец станут полезными в результате некоей окончательной случайной мутации. Согласно эволюционной теории мы вроде бы должны находить много развивающихся органов или сис­тем, однако, когда мы смотрим на многочисленные виды живых организ­мов, населяющих мир, мы не видим по большому счету ни одного такого органа. Взаимозависимые составляющие ставят проблемы и перед эво­люционистами, верящими в значительные, внезапные и случайные пре­образования, и перед теми, кто отстаивает малые, постепенные измене­ния. Для первых эти проблемы заключаются в следующем: 1) наличие ряда совершенно случайных, но сложных и внезапных изменений, необ­ходимых для возникновения новой, жизнеспособной системы или орга­на; 2) отсутствие каких-либо экспериментальных свидетельств в пользу возможности такого процесса. Для тех, кто верит в небольшие измене­ния, проблемы можно сформулировать так: 1) выживание многочислен­ных нефункциональных или бесполезных органов на промежуточных стадиях развития системы перед лицом естественного отбора, стремя­щегося уничтожить их; 2) очевидное отсутствие подобных промежуточ­ных стадий в ныне живущих организмах.

Эволюционисты порой заявляют, что промежуточные формы, возмож­но, обладали полезными функциями. Например, животное могло исполь­зовать недоразвитые крылья для планирования на сильном ветру. Не так уж трудно придумать какое-нибудь назначение почти для любого такого органа. Французский сатирик Вольтер в своем всегда оптимистичном Кан­диде остроумно замечает, что «носы были придуманы для ношения очков, а посему у нас есть очки»²⁶. (Я приношу свои извинения Вольтеру за ис­пользование его колкого замечания не в том смысле, который он, вероят­но, в него вкладывал!) Здесь уместно будет привести и реальный случай, произошедший с Джоном К. Фентрессом, когда он работал в Кембридже. Изучая полевых мышей, ученый обратил внимание на защитные модели поведения. Особь, живущая на открытом пространстве, как правило, стре­мительно убегает, пытаясь спрятаться от движущегося в поле ее зрения объекта, а вот особь, живущая в лесу, замирает, чтобы ее не увидели. Фен-тресс посоветовался с несколькими друзьями-зоологами по поводу своих наблюдений. Вот только в разговоре с ними он, в качестве эксперимента изменил исходные данные, сказав, что полевые мыши якобы замирали, а лесные — убегали. «Жаль, что я не записал их объяснений, потому что они были весьма и весьма занимательными», — сообщает Фентресс²⁷. Та­ким образом, проблема заключается не в том, можем ли мы найти какое-то объяснение, а в том, можем ли мы найти правильное объяснение. В кон­тексте нашей книги вопрос стоит так: что лучше объясняет сложнейшие природные структуры — разумный замысел или сочетание, как правило, вредных, случайных мутаций и недальновидного естественного отбора.

ВАЖНОСТЬ ПОДОБИЯ

Во время публичного дискуссионного форума в одном из крупных уни­верситетов мне довелось услышать, как некий студент сетовал, что эво­люционисты дают название определенной мышце какого-нибудь живот­ного, затем точно так же называют схожую мышцу другого вида, и все это представляют как эволюцию. Подобие в терминологии не может служить иллюстрацией эволюционного процесса, и студент, похоже, жаловался не безосновательно. С другой стороны, множество живых существ обнару­живают поразительно сходные черты, и эволюционисты нередко исполь­зуют их для подкрепления своей аргументации. За неимением лучшего они выдвигают их в качестве довода против замысла.

Большинство учебников биологии и прочие издания, отстаивающие эво­люционную теорию²⁸, используют подобие костной структуры передних конечностей позвоночных животных как свидетельство в пользу эволюции. По мнению авторов-эволюционистов, раз существует базовый образец, зна­чит, животные эволюционировали от общего предка, либо друг от друга, тем самым увековечив именно данную модель. У целого рада различных живот­ных, таких, как саламандры, крокодилы, птицы, киты, кроты и люди, мы на­ходим одну длинную кость, поддерживающую ближнюю к туловищу часть конечности (от плечевого сустава до локтя у людей), и две длинные кости в следующем, более отдаленном участке скелета (от локтя до кисти у людей). Эволюционисты предлагают и ряд других сходных черт в качестве доказа­тельства общего происхождения, включая универсальный характер клеток живых организмов и наследственную информацию, почти всегда основыва­ющуюся на одном и том же генетическом коде²⁹. Есть еще близкое сходство между сопоставимыми последовательностями ДНК, вроде тех, что мы нахо­дим у человекообразных обезьян и людей. Однако мы должны помнить, что с точки зрения разумности между людьми и обезьянами существует огром­ная разница. Не так давно биологи обнаружили удивительное подобие у осо­бых генов, называемых гомеотическими. Все эти гены содержат последова­тельность ДНК, называемую гомеотическим боксом. Гомеобоксы состоят из 180 нуклеотидных пар и связаны с различными генами, контролирующими некоторые главные процессы развития организма, например, формирова­ние частей тела. У плодовой мухи мутация в гомеотическом гене может выз­вать образование лишней пары крыльев, но видоизмененная муха едва ли сможет выжить. Нуклеотидная последовательность гомеобоксов весьма схожа у широкого ряда организмов, например, у многоножек, земляных чер­вей, плодовых мушек, лягушек, мышей и людей³⁰. В список схожих биохи­мических черт можно добавить еще немалое число пунктов.

«Аргумент от подобия» обеспечивает весьма спорную поддержку эво­люционной модели, поскольку мы с тем же успехом можем заявить, что подобие означает общую проектную модель. Почему не использовать одну и ту же базовую модель, такую, как костная структура передних конечно­стей, которая позволяет конечностям вращаться, да к тому же и хорошо работает? Клетка представляет собой отличную функциональную биохи­мическую единицу, подобно тому как комната служит отличной функцио­нальной единицей для разного рода структур, от небольших домов до не­боскребов. Если система гомеобоксов хорошо работает в одном организ­ме, почему не использовать ее в других? Нет таких законов, которые зап­рещали бы запрограммированные модели творения. Творцу ни к чему было использовать разные системы для сходных функций. Подобие вовсе не обя­зательно указывает на общее эволюционное происхождение, точно так же как и наличие четырехцилиндрового двигателя у разных автомобилей не говорит о том, что все они сошли с конвейера одного завода. Схожие черты могут с одинаковым успехом свидетельствовать о разумном замыс­ле, использующем хорошие, работоспособные системы.