(Rezitativ: 0’39)
Зеленый глаз электронных часов честно высвечивает 2:43, фонарь за окном давно погас, тьма в коридоре загустела, налилась чернотой.
Ночь как ночь. Комната как комната. Я не сплю.
…А между тем глаза закрыты, и я никак не могу видеть ни зеленых огоньков слева, ни черного пятна впереди. Да и времени куда больше, чем кажется. Я ведь выключил свет в начале четвертого.
Все‑таки сплю. Хрустальный сон. Давненько не бывало!..
Первый раз – в Бухаре, в забытой богом гостинице, в нелепом караван‑сарае, куда я с трудом попал, чтобы перемучиться остаток ночи. Перед этим не спал двое суток, с ног валило, и когда наконец я рухнул на жуткое подобие лежака – началось.
Сон – как явь. Снится, что не спишь. Но не блуждаешь невесть где, а лежишь тут же, смотришь в потолок и никак не можешь понять, отчего не спится.
Потом интересовался. Оказывается, ничего необычного – то ли реакция на усталость, то ли…
Название сам придумал. Тогда же – во сне.
Сколько на часах? Ну конечно, 2:43! Надо бы заснуть. По‑настоящему. Вставать не то чтобы рано, но все‑таки…
«Сон – странное божество». Это сказал… Это сказал Александр Дюма в «Двадцать лет спустя». Нет, не так! «Сон – хрупкое божество». Как хрусталь, обволакивающий со всех сторон. Стоп! Хрусталь не может обволакивать, он твердый, это янтарь обволакивает.
А сейчас можно встать. Можно одеться, даже выйти из квартиры. Интересно, что «там»? Ведь это не мир «здесь» – обычная квартира. А за окнами – город, не который во сне, настоящий. Ничего особенного там нет – и быть не может. Могилы не подползают к подъезду, я не езжу на мотоцикле, возле площади нет никакого Диска.
И полететь не смогу. Жалко! Всю жизнь мечтал. Да и кто не мечтал, между прочим?
Встать? Нет, пока полежу. Редкий случай – сплю, но все‑таки остаюсь «там», в неспящем мире. Интересная штука этот хрустальный сон! Обычным сном управлять нельзя – или почти нельзя. Этим, хрустальным, тоже, зато можно спокойно думать, без всяких гипноглюков. День на юге, ночь на севере… Смешно!
Сколько на часах? Да без разницы! Такой сон длится очень недолго, но время растянуто, размазано… Как и в обычном сне, он тоже короткий, всего несколько минут.
…Это не я‑неспящий излишне самоуверен. Слишком много мнит о себе тот, другой. Конечно, это тоже я (я! я! я!), но не мистер Хайд, убегающий по ночам от доктора Джекиля, а просто усталая психика. Сон для того и нужен, чтобы снять с души лишнее, переварить, растворить без остатка. Обычная сублимация.
Субли‑ма‑ци‑я! Субли‑ма‑ци‑я! Четыре такта, подходит…
Кажется, у Журавлевой? Или у Парнова с Емцовым? Рассказ есть, как некий профессор Трах (ну и фамилия, чистый фрейдизм!) пытается превратить сны в цикл общеобразовательных лекций. Время, мол, пропадает зря, треть жизни, не меньше. Ох уж советская научная фантастика!
Где‑то читал, что все главные открытия делаются именно на грани – между сном и явью. Некоторые себя специально доводят – до желтого дома. Штука опасная. Эту грань я и называю Сумеречной зоной. Никакая она, конечно, не зона, просто миг, короткий миг, когда засыпаешь. Иногда я его чувствую – и это очень интересно. Хотя бы потому, что слышишь песню – и каждый раз другую. Такого никто не объяснит, точно!
А может, потому и поют колыбельные?
Все‑таки пора спать. Значит, нужно проснуться, это очень легко… Нет, не стоит, засну и так.
[……………………………………………]
Я уже стою? Да, как ни странно. Стою, и, кажется…
Точно! Комната моя, и квартира моя, и часы знакомые… Но все старое, как несколько лет назад, до ремонта. Книжная стенка – ее уже нет, стол, древние стулья, их я давно выбросил.
Интересно, компьютер на месте? Никогда еще не включал во сне компьютер. У меня‑спящего компьютера нет.
То есть как нет? Есть! Вот она, моя старая «четверка», давно не виделись! А что вокруг? Комната совсем другая, в ней все не так, явно не так. Ну, ничего. Не беда!
Включаем? Включаем!
…Смешно! Я‑спящий уверен, будто обитаю в невероятном мире. А это просто мой город. Главная улица похожа, и та, где трамваи, и все прочие. И дом «Salve» стоит на месте, и церковь, и школа, будь она неладна, и Здание. Название, как у Стругацких, а на самом деле – мой университет…
Ну‑ка, ну‑ка! И что мы видим? А директории знакомые, эту только вчера создал. Несовпаденьице, компьютер старый, с тех пор много воды утекло!
Может, проснуться? Проснуться, заснуть по‑настоящему. Я и так сегодня наработался, потому и сон такой выпал – хрустальный. Так что работать не будем, «Quake» гонять… «Quake» во сне – в этом есть нечто! Нет, не стоит, а вот поглядим‑ка…
Хрустальный сон – единственный, в котором нечего бояться. И некого. Он почти управляем. Правда, и чудес в нем не встретишь. Ты дома – только спишь.
[……………………………………………]
…На месте, все три файла. Директория «Inie», «Иные» то есть. Случайные письма, случайные файлы.
Эти я, кажется, сегодня видел. Видел, но не открывал, потому что… Потому что в такие штуки не верю. А если это правда, то…
Вот! Файл первый – mo3.jpg, второй и третий – mo8 и mo14 соответственно. И тоже – jpg. В общем, картинки. Но не просто. Чудо враждебной техники – картинки для релаксации. От Влада подарочек. У парня дома – да и не только дома – все кувырком, ему присоветовали.
Такое, конечно, давно применяется. Вон там, сзади, на полке, несколько дисков – все для той же релаксации. Берег моря, тропический лес, утро на лужайке…
…Скотобойня – для садистов, Курская Дуга – для генералов.
Итак, просто картинки. То есть не просто. Влад сказал, что выдумано сие чуть ли не в Австралии. Некий программист, от работы озверевший, сподобился. От работы и, вероятно, от ночных кошмаров. Патента пока нет, бродит вся эта радость по сети…
Ну, какой ты, mo3.jpg? Та‑а‑ак, обычная бабочка. То есть совсем даже необычная и не совсем бабочка. Скорее, пластмассовая игрушка, слегка оную напоминающая. На это изделие рекомендуется смотреть в течение одной минуты перед сном. Ну‑ка, ну‑ка!..
Стой! Откуда я знаю, что в файле, в том самом mo3.jpg, именно бабочка? Я его не открывал! Два дня назад мы виделись с Владом, он дал мне дискету, я кинул файлы в директорию…
Или все‑таки открывал? Не может сниться то, чего не было! То есть может. И снилось. Так что на самом деле там может быть не бабочка, а, к примеру, крокодил. Надо будет завтра взглянуть, интересно все‑таки.
Этот первый, mo3.jpg – успокаивающее. Против кошмаров. Нет, не так. Влад передал нечто вроде инструкции, там по‑английски. В ней сказано… «Срывает неприятные ощущения». «Срывает»? Точно, даже по словарю проверил: «to pick off». Будем считать, что это не английский, а австралийский. Получается же нечто вроде анальгина, только принимать следует заранее. Так сказать, профилактика.
Или я все‑таки на этот файл взглянул еще перед сном? Бабочка…
[……………………………………………]
Слева, под самым потолком! Совсем маленькая, еле заметная. Компьютер исчез, и комната исчезла. Темно! Темнота – это плохо, значит, сейчас ночь, а ночью… Откуда «здесь» бабочка? Причем светится, не очень ярко, конечно, но заметить можно. Свет не фосфорный – обычный, дневной, словно там, наверху, окошко.
Ночь! Надо выбираться отсюда. Как неудачно – попасть сразу в ночь!
Так это совсем не бабочка!
Война
(Chor: 0’37)
Ремень поправить, автомат на плечо…
Предрассветный сумрак, острые зубцы скал, каменистая тропа, уходящая вниз по склону. Взвод ждет команды – моей команды.
Сегодня пасмурно. Это и понятно – война, на войне почти никогда не светит солнце. В городе еще хуже, когда воюешь, там почти всегда вечер или ночь. Если ночь, то, значит, дела совсем плохи. Но мы не в городе. Знакомые скалы, знакомый склон…
Вперед! Ма‑а‑арш!
Метеостанция сзади, чуть левее, еще дальше – негостеприимный поселок, но нам не туда, там враг. Но ведь и впереди… Значит, окружение? Значит!
Скалы позади, склон бежит вниз, сейчас справа будет озеро. Там я часто бывал, но сегодня война, нам следует торопиться. За озером – лагерь для военнопленных, теперь он пустует, но вот однажды пришлось оттуда бежать. Это оказалось совсем не трудно, места знакомые, дорога ведет к морю.
К морю? Да, к морю, но туда нам сегодня не попасть. Надо спешить, надо успеть спуститься… Вниз, вниз, вниз!
День‑ночь‑день‑ночь – мы идем по Африке,
День‑ночь‑день‑ночь – все по той же Африке.
(Пыль‑пыль‑пыль‑пыль – от шагающих сапог!)
Отпуска нет на войне![2]
Эту песню любил петь отец. Киплинг, кажется, но перевод очень неточный. Не перевод – перепев, даже размер немного иной. Впрочем, разве дело в переводе?
Восемь‑шесть‑двенадцать‑пять – двадцать миль на этот раз,
Три‑двенадцать‑двадцать две – восемнадцать миль вчера.
(Пыль‑пыль‑пыль‑пыль – от шагающих сапог!)
Отпуска нет на войне!
Пыли тоже нет – сегодня холодно, кажется, уже осень, мы все в камуфляжных куртках, в тяжелых ботинках. Сталь автомата влажная, мокрая…
Брось‑брось‑брось‑брось – видеть то, что впереди.
(Пыль‑пыль‑пыль‑пыль – от шагающих сапог!)
Все‑все‑все‑все – от нее сойдут с ума,
И отпуска нет на войне!
Все в порядке, вокруг тихо, нас пока не заметили. Странно, на войне очень редко вступаешь в бой. Хотя, если подумать…
День‑ночь‑день‑ночь – мы идем по Африке,
День‑ночь‑день‑ночь – все по той же Африке…
…Ничего странного нет. На настоящей войне, той, которая «там», у неспящих, сражения – это всего несколько процентов от общего времени. Война и «там» – бесконечные переходы, марши, томительное ожидание, топтание на месте.
Я‑неспящий ненавижу войну. Я‑здешний… Я‑здешний к ней привык. Тем более войну начинаю не я, и не мне ею командовать. К тому же сражаться приходится за тех, кто защищает город. А поскольку это МОЙ город…
Восемь‑шесть‑двенадцать‑пять – двадцать миль на этот раз,
Три‑двенадцать‑двадцать две – восемнадцать миль вчера…
Вниз! Остановиться, пропустить вперед первое отделение… Только теперь начинаю понимать, что взвод – не взвод, хорошо, если два десятка осталось. Нас успели здорово потрепать. Куда же мы спешим? Если у моря враг, за спиной – тоже враг… К озеру мы тоже не идем. Значит?
Хуже всего на войне – вокзалы. Несколько раз оказывался там в самый разгар паники, причем не в городе, а у соседей. Если из города попасть туда просто – надо лишь как следует захотеть, то обратно приходится добираться поездом. А как доберешься, если билетные кассы закрыты, толпа осаждает перроны, переполненные поезда часами стоят на путях? В город я все равно попадал, но часто бывало, что слишком поздно. Приезжал прямо в ночь, площади и улицы пусты, если не считать патрулей. Чужих патрулей – мы проиграли. Значит, домой нельзя, к друзьям тоже нельзя, двери подъездов закрыты, тебя вот‑вот начнут искать.
И все‑таки на войне не надо бояться. Что бы ни случилось, даже когда идут по пятам, когда перекрывают ночную улицу. Это не страх – просто война.
[……………………………………………]
Взво‑о‑од, стой!
Мы неподалеку от озера. Ближе нельзя, слишком опасно… Да, осень, тонкий ледок на воде, высокая желтая трава, высохший камыш. Тут пусто, никого нет, но дальше, у дороги…
Бинокль – дедов «Цейс», он привез его из Берлина, из самого рейхстага, там, в подвале, был целый склад. «Здесь», если война, бинокль всегда со мной.
У дороги тоже никого, но я знаю – туда нельзя, никак нельзя. В город не попасть, значит, утро быстро сменится вечером, впереди ночь, пустые улицы, темные дома… Мы опоздаем.
А если влево, вокруг озера? Смотрим… Пустой берег, серое небо, маленькая звездочка… Звездочка? Откуда? Ночь давно прошла, небо затянуто тучами. Ну‑ка, внимательнее…
Не звездочка. Бабочка? Да, бабочка. Кажется, вчера я тоже увидел в небе… Но почему бабочка? Странная какая‑то, будто значок телеканала. Куда бы ты ни двинулся – она все там же, вверху и слева. И вроде бы, когда присмотришься, она становится ближе, больше, я даже начинаю различать…
Взво‑о‑од!
Снова подъем. Озеро позади, уходим по седловине. Нас заметили, но пока не стреляют, и мне впервые становится тревожно. Темнеет, хотя сейчас утро, однако солнце исчезло, даже не просвечивает сквозь облака. И небо потемнело.
Да, бабочка стала больше. Белая, непонятная такая, словно из пластмассы.
[……………………………………………]
Теперь ясно. Мы снова поднялись, озеро осталось внизу, и лес тоже – внизу, а впереди красное плоскогорье, мокрый сланец под ногами…
Разве сланец бывает красным? Но этот красный, точно.
И там приходилось бывать. Плоскогорье только кажется ровным. Впереди, за полосой темно‑зеленого кустарника, каньон, по которому бежит речка. Летом она маленькая, но осенью, после дождей… Реку не перейти, нельзя, «здесь» вообще опасно приближаться к реке. К тому же за каньоном – еще один, потом еще.
Пе‑р‑р‑ре‑кур!
Странно, у меня в кармане – зеленый «Атаман». И «там», и «здесь» я курю красный, без ментола. Зеленый слишком дерет горло. Между прочим, закурил я «здесь» раньше, чем «там». Так что, это еще подумать надо, кто кого отражает!
Итак, впереди каньон, назад возвращаться нельзя, мы пришли справа… С севера? Да, с севера, море на юге. К морю тоже нельзя. Заперли! Одно хорошо – мы наверху. Даже ночью тут не будет полной темноты. Но оставаться здесь тоже не стоит.
Взво‑о‑о‑д!
Лиц почти не различаю. Кажется, двое ранены, в повязках, но крови не заметно. Интересно, видят ли они мое лицо? И почему все молчат?
Бабочка… Она все там же, но стала чуть больше, чем прежде. Странно, такое впечатление, что она освещена… Солнцем? Да, солнцем, хотя все небо в тучах.
[……………………………………………]
День‑ночь‑день‑ночь – мы идем по Африке,
День‑ночь‑день‑ночь – все по той же Африке…
А вот Африка никогда не снилась. Индия снилась. Мы тогда перешли границу – и попали в маленькую деревушку. Дома – не дома, развалюхи жалкие, вдоль улиц – арыки, как в Средней Азии. И деревья – большие, без листьев. Ранняя весна… Вот, собственно, и вся Индия, даже обидно. Мог бы и Тадж‑Махал присниться!
…Идем вправо, вдоль каньона. Речка шумит совсем близко, и я стараюсь туда не смотреть. Автомат начинает оттягивать плечо.
Бабочка уже размером с луну в полнолуние. Теперь точно вижу – пластмассовая. Этакая игрушка в сером небе. Игрушка, освещенная невидимым солнцем.
[……………………………………………]
Темнеет.
Успели! Сюда мы и шли – узкое ущелье, густой кустарник, тропа ныряет вниз мимо поросших мхом скал. Там вход в Туннели – один из входов. По Туннелям можно попасть в город, а главное, там безопасно. Странное дело – угольная тьма, подземелье, много часов пути на ощупь, но все‑таки бояться нечего.
Взво‑о‑о‑д!
Вход внизу, на противоположном склоне – огромная стальная дверь. Там открыто, достаточно войти, запереться изнутри. Откроют – взорвут! – но на это уйдет время, мы будем далеко, в бесконечных лабиринтах.
Я помню дорогу? Я помню дорогу!
[……………………………………………]
Бабочка, где ты? Нет ее, только маленькое яркое пятнышко в небе. Где и положено – вверху и слева.
Нашли! Нас все‑таки нашли! Они рядом, на тропе. Автомат в руках, магазины в подсумке… Почти все из взвода уже внизу, в Туннелях, значит, надо задержать, дать время, чтобы уйти.
Встретимся в бункере. Там, где всегда светло.
Перед боем… Перед боем – как перед боем. Далекие голоса впереди, еле слышное дыхание напарника рядом, потеплевший приклад под рукой. Еще секунда, еще… «Мы ждем атаки до тоски…» Высоцкий? Конечно, Высоцкий, «там» у меня есть запись еще на пленке второго типа, хоть сейчас в музей.
Сегодня не надо бояться! Сегодня – война.
Ты‑ты‑ты‑ты – пробуй думать о другом,
Бог‑мой‑дай‑сил – обезуметь не совсем!
(Пыль‑пыль‑пыль‑пыль – от шагающих сапог!)
И отпуска нет на войне!
Вот они! Еще секунда!..
Мы ждем атаки до тоски…
[……………………………………………]
Цвета
(Rezitativ: 2’07)
Красное, красное, красное, красное. Переливающееся облако, чуть подсвеченное изнутри, пульсирующее, заполняющее весь горизонт, слегка темнеющее по краям, исчезающее, распадающееся рваными клочьями, красное, мерцающее, красное, красное.
[……………………………………………]
Оранжевое, оранжевое, оранжевые сполохи перед глазами, оранжевые зарницы, одна за другой, безостановочно, резко, острый дух озона, лента, текущая бесконечно, через вселенную, через жизнь, дрожащий пульс вспышек, прогоняющий тьму, оранжевое, оранжевое, оранжевое.
[……………………………………………]
Желтый огонь, совсем близко, совсем рядом, у самых глаз, желтый, желтый, желтый, сухое терпкое пламя, жар на щеках, неровные пятна под веками, размытая луна, исчезающее солнце, желтое, желтое, бесконечные волны, беззвучные волны, желтые, желтые, огонь.
[……………………………………………]
Зеленые квадраты, ровные, зеленые, острые углы, резкие грани, зеленые, зеленые, вершины гор, зубья скал, зеленые, зеленые, зеленые, изумрудное свечение из глубины, из самого сердца зеленой тверди, зеленый туман над землей, заволакивающий, горький, зеленый.
[……………………………………………]
Голубое ущелье, голубая вода в ручье, голубая, голубая, голубая, голубые камни, голубая галька, скрипящая, уходящая в песок, голубой песок, голубой, голубой, голубой плеск в ушах, голубая рябь под ветром, голубые брызги, голубые, голубые, голубое, холодно.
[……………………………………………]
Синие сталагмиты, синие, синие, синий отблеск кристаллов, синие грани совершенства, синие, блеск холодной поверхности, ровной, полированной, синей, своды в синем блеске, россыпи окаменевшей синей пыли, лед, синий лед, лед, лед, синий.
[……………………………………………]
Фиолетовая пропасть, фиолетовая бездна, фиолетовый провал, фиолетовый, фиолетовый, глубина, спокойствие, холод, холод, фиолетовый, бесконечный холод, морозный туман, фиолетовый, фиолетовый, темно, фиолетовая ночь, фиолетовая мгла, фиолетовая.
[……………………………………………]
Черное.
Полет
(Rezitativ: 1’06)
Двор. Привычная осень. Старые черные тополя беззвучно тянут голые кроны к бесцветному небу, серый цемент стен дышит сыростью…
Как давно я не бывал тут летом! Лишь ночью, когда все тонет во тьме, не замечаешь ни холода, ни мелкого дождика, идущего уже не первый час. Ночью вообще ничего не замечаешь – кроме главного, опасного. Но до ночи еще далеко, сейчас день, я в нашем старом дворе, за моей спиной – знакомый балкон, знакомые окна.
Оборачиваться не стоит. Я знаю, что увижу. Двор меняется – быстрее, чем город. Он менялся и прежде, но все же оставался самим собой, и дом казался вечным, как гранитная скала.
…Мой дом. Мы не всегда жили здесь, несколько раз приходилось переезжать, недалеко, на соседнюю улицу, тоже на второй этаж и тоже в трехкомнатную, но чуть другую… Или только кажется? Может, я просто искал дорогу домой, не мог найти, попадал в другой дом? Там мне не нравилось, там было слишком темно, и почти всегда – вечер. А сюда я очень любил возвращаться. Особенно поначалу.
Любил – не люблю.
Я знаю, что увижу, если обернусь.
К подъезду не подойти. Траншея пересекает весь двор, от гаражей к калитке… Нет, калитка исчезла. Я хорошо ее помню – железную, тяжелую. Она не ржавела, хотя ее никогда не красили.
И козырек подъезда рухнул. И лестничная площадка – та, куда вел первый пролет.
Балкон… На нем пусто. На нем давно пусто. Зря я оказался здесь! Надо уйти, но пути отсюда нет. Следующий двор, тот, что за домом, тоже перекопан, ноги утонут в жидкой грязи, а на улице вместо знакомых зданий я увижу черные запертые сараи. И до главной улицы не дойти – она исчезнет, распадется на маленькие переулки, где не будет людей, не будет даже деревьев.
Именно тут я понимаю, что мой город болен. И болезнь идет отсюда, от умирающего дома, умирающего двора. И еще это небо!..
Бабочка, привет! Часто тебя вижу, пластмассовая! Сегодня ты совсем большая – и, кажется, тоже мокрая. Солнечные лучи отражаются от гладких крыльев…
Солнечные лучи? Откуда?
[……………………………………………]
Можно никуда не идти, просто стоять у подъезда, не глядя на знакомый балкон, даже не пытаясь войти. Не стоит – квартира будет пуста, соседи скажут, чтобы я поднялся выше на этаж, но там тоже пусто.
Кажется, одно дерево срубили – то, что росло у гаражей. Жалко! Оно было особенное – стелилось над самой землей, по нему можно подняться, словно по трапу. С него было очень просто взлетать.
Взлететь… Дождик, тучи, нелепая бабочка прилепилась в уголке серого небосвода…
…У неба не бывает углов! Не бывает, небо – сфера, иногда голубая, иногда – серая. Впрочем, в городе небо – всего лишь светлое пятно между крыш. Пространство искорежено, разорвано, сдвинуто. Значит, бабочка не висит на месте, она…
Уйти нельзя. Надо улететь, обязательно улететь!
[……………………………………………]
Лучше всего подняться наверх, скажем, на четвертый этаж, на один из балконов. Самый простой способ – шагнуть вниз. Жутковато, конечно, в первый миг просто падаешь, камнем несешься к земле. Иногда бывает очень страшно, кажется, что пространства не хватит. Особенно если нет солнца, особенно если дождь. Для меня этот способ – школьный. В школе, будь она неладна, я на спор взлетал с подоконника. Четвертый этаж, кабинет биологии. Становишься на подоконник – и вниз. Страшно почти не было, ведь на спор! То есть было, конечно, но страх быстро исчезал, когда появлялась опора, когда воздух сгущался, становился мягким, податливым…
Я‑неспящий так и не смог взлететь. Ни разу! Мне его (себя!) очень жаль. Правда, ему (мне!) кажется, что полет – просто парение, вознесение тополиной пушинки под порывом ветра. А ведь летать труднее, чем, скажем, бежать. И сил уходит больше, особенно если темнеет. Ночью же взлететь – все равно что подняться на Эверест.
Летать приходилось и ночью, но тогда просто не было выбора.
Рискнуть? Подняться на четвертый этаж, а то и на пятый, для верности, соседи пустят… Но так не хочется вновь почувствовать пустоту внутри возле сердца! Леденящую пустоту, леденящий страх… А вдруг? Этот способ меня ни разу не подводил, но кто его знает? Если все так меняется…
Но ведь отсюда, с земли, не взлететь? Попробовать можно, но, даже если повезет, я не поднимусь высоко. Лететь придется над самой землей, не лететь – ползти. И силы быстро кончатся. Почему теперь не утро? Тогда подняться в небо так легко – раскинул руки, поглядел вверх…
Да, город гибнет отсюда, от моего дома, от моего двора. Только сейчас вспомнилось, как давно я тут не ночевал. Может, поэтому темнота все чаще застает врасплох? Раньше такого почти не случалось, тогда самое главное было – вовремя вернуться.
[……………………………………………]
А если все‑таки взлететь – и подняться к этой пластмассовой игрушке? Она не так высоко, ее очень хорошо видно. Больше стала? Да, больше.
Давний страх – еще с тех времен, когда я боялся Его, прячущегося в ледяной яме. Если не вернешься домой вовремя, дорогу преградит Безлицый. Он появлялся на нашей улице ранним вечером и медленно, очень медленно шел к подъезду. Его легко было обогнать, он вообще не обращал ни на кого внимания – пока не входил в парадное. Но и тогда можно было еще успеть, Безлицый поднимался не спеша, тяжело и грузно перешагивал через ступени. Успеть – слегка коснуться его плечом, прижаться к свежей побелке, рвануть к двери…
А вот если не успел – плохо. Безлицый не пропустит. А сзади догоняет ночь. Именно тогда я начал бояться ночи.
Всего этого уже нет. Безлицый, старый мой страх, ау! Нет тебя, ты неведомо где вместе с Ним, прячущимся под шкурой волка, вместе с огромными волнами, сбивающими с ног, тянущими в бездонные черные глубины. Я давно перестал вас бояться, и вы пропали, сгинули, исчезли.
[……………………………………………]
А такого раньше не было! Или просто не замечал? Пятый этаж! Крыша рухнула, вместо квартиры, той, что точно над нашей, неровный провал, железные листы свешиваются вниз, во все стороны торчит ржавая арматура.
Уходить! Скорее! Такого еще не было, чтобы прямо на глазах, прямо сейчас… Куда угодно, только быстрее, не оглядываясь! На улицу!..
Откуда тут яма? Ее не было!
[……………………………………………]
Бабочка выросла. Она очень близко, рядом. Или просто кажется? Протянуть руку – и… Нет, кажется.
Яма… Яма – глубина, тьма, хуже подвала. Давно уже не решаюсь спуститься в наш подвал, раньше было совсем просто, теперь же… Значит, через калитку не пройти. Назад к гаражам? Там, кажется, есть проход? Наверное, и он исчез, я зря не ушел сразу, зря стоял тут, у подъезда.
Но это еще не ночь! Не ночь, значит, меня не поймали – и не поймают. Главное, не смотреть по сторонам, смотреть надо только вверх, на кроны старых тополей, на нелепую пластмассовую бабочку.
…Повернулся – а она снова слева, теперь над самой крышей!
Взлететь! Руки вверх – и в стороны! Это нетрудно, совсем не трудно, я проделывал такое много раз. Не нужно шагать вниз с неверной высоты, надо лишь видеть высоту, смотреть вверх, в самый зенит…
Первое мгновение – самое тяжелое. Земля не пускает, держит, становится болотом, топью, тянет вниз, в глубину. Главное, ни о чем не думать, только прислушиваться к себе и верить, верить, верить…
…Прислушаться! Почувствовать! Поверить!..
Еще. Еще!..
А получилось! Вниз смотреть по‑прежнему нельзя, но можно медленно опустить руки, сначала в стороны, потом – вниз. Теперь представить, что всплываешь. Вокруг вода, серая прозрачная вода… Это очень просто, с каждой секундой все проще, легче.
Уже третий этаж? Да, третий… четвертый. Медленно, конечно. А чего я хотел? С земли, да еще осенью!
Пятый этаж… Поглядеть вниз? Нет, рано, но оглянуться можно. Верхушка тополя совсем рядом, рука легко дотрагивается до старого пустого гнезда. Туда! Едва не касаясь тонких веток, над самой кроной. Медленно, медленно… Ничего, это пока медленно, надо лишь подняться выше – еще чуток, еще самую малость.
[……………………………………………]
А бабочка где? Нет, потом погляжу.
Ветки совсем близко, мокрые, кора набухла, от нее несет сыростью. Дерево старое, очень старое.
Но все‑таки оно еще стоит. «Там», в неспящем мире, его спилили лет двадцать назад. И то, ползущее над самой землей, тоже. И все остальные.
[……………………………………………]
Все! Крона внизу, и двор внизу, и дом, и черная крыша. Вокруг только небо. Посветлело? Ну конечно! Я уже наверху.
Нет, еще нет. А вот сейчас… Смотреть в зенит, руки на бедра. Вперед!
Вверх!!!
Ветер в ушах, ветер в глаза, белый огонь впереди. Вверх, вверх, рассекая воздух, разрезая пространство! Сегодня получилось, сегодня я снова ушел, меня не поймали, и я могу больше не думать о гибнущем доме, о разоренном дворе.
А могу и подумать – не страшно. Могу и вниз поглядеть.
Высоко! Это замечательно, что так высоко. Я‑неспящий очень боюсь высоты, бедняга. Наверное, потому, что «там» я никогда не летаю.
Ямы исчезли? И крыша целая? Ну конечно, я же взлетел, я сумел оторваться. Сейчас и солнце появится… Появилось – прямо из‑за туч. Да и не тучи – так, облачка.
А скоро их тоже не будет! Останется небо. Мое небо.
[……………………………………………]
И никакой бабочки! Только маленькое пятнышко – слева, у самого зенита.
