Система Станиславского как наука

Глава первая

 

 

Наблюдение и внимательное отношение к естественным явлениям породили искусство.

 

Цицерон

 

Художник находится в двойственном отношении с природой: он ее господин и вместе с тем раб. Он ее раб, поскольку он должен действовать земными средствами, чтобы быть понятым; он ее господин, поскольку он эти земные средства подчиняет и заставляет служить своим высшим намерениям.

 

И.В. Гете

 

Технология – это логика фактов, создаваемых трудовой деятельностью людей, идеология – логика идей, то есть логика смыслов, извлеченных из фактов, - смыслов, которые предуказуют пути, приемы и формы творчества новых фактов.

 

М. Горький

 

Весной 1911 года К.С. Станиславский прочел первый набросок своей «системы» А.М. Горькому и между ними произошел следующий диалог, записанный А.Н. Тихоновым (Серебровым):

«Кажется мне, - сказал А.М. Горький, - что вы затеяли работу огромнейшей важности. Огромнейшей! Науку об искусстве. Некоторым может быть это покажется даже несовместимым: наука и искусство?.. Однако, это не так. Искусство – это, прежде всего, человеческий труд, как и всякий другой. А потом уже – все остальное. Чтобы сделать труд продуктивным, надо организовать его научно. Так ли я понимаю вашу мысль?

- Именно, именно так! – воскликнул Станиславский» (35, с. 135).

Итак, - наука об искусстве. Пятьдесят лет К.С. Станиславский беспрерывно искал то, что Горький назвал «наукой об искусстве». Этот напряженный труд гениального художника и великого знатока всех сфер сложного театрального хозяйства не мог пройти даром. Наука возникла.

Прежде всего, всякую науку характеризует то, что составляющие ее законы не выдуманы, не сочинены, а открыты. Они существовали до того, как были открыты и продолжают действовать независимо от того, знают или не знают их люди, нравятся они тому или другому человеку или нет.

Все это в полной мере относится и к системе Станиславского. Так же как и всякая другая подлинная наука, система Станиславского не изобретена, не выдумана, не сочинена, а открыта в живой практике актерского творчества; того самого творчества, которое существовало до того, как К.С. Станиславский открыл его законы, и которое существует независимо от того, знают, или не знают, или с какой степенью полноты и точности знают люди эти законы.

«У нашей артистической природы, - писал К.С. Станиславский, - существуют свои творческие законы. Они обязательны для всех людей, всех стран, времен и народов. Сущность этих законов должна быть постигнута <…> Все великие артисты, сами того не подозревая, подсознательно шли в своем творчестве этим путем» (44, с. 336).

В другом месте: «Искусство переживания ставит в основу своего учения принцип естественного творчества самой природы по нормальным законам, ею самой установленным» (44, с.461). И еще: «Есть одна система – органическая творческая природа. Другой системы нет» (44, с. 653). «Закон творческой природы изменить нельзя» (44, с. 734).

Итак, первая черта системы Станиславского как науки – это объективность законов, ее составляющих.

Вторая чрезвычайно важная для нас черта: всякая подлинная наука существует для удовлетворения нужд человеческой практики. Все это целиком и полностью опять относится к системе К.С. Станиславского. Она родилась от нужд практики театрального искусства; ее единственная цель и назначение – усовершенствовать практику; К.С. Станиславский проверял ее опять-таки в творческой и педагогической практике.

Также как и во всякой другой науке, критерий практики не может подтвердить или опровергнуть полностью законов, составляющих систему Станиславского. Ведь законы эти суть «человеческие представления» – отражение в голове человека.

Третья важная для нас черта: ни одну науку, раз она – «отражение в голове человека», нельзя отождествлять с практикой, которой она служит.

Всякая практика нуждается в определенных природных данных, а если их нет, то невозможно усовершенствование ее, невозможно и применение наук. Так, если нет почвы, влаги, воздуха – невозможно земледелие вообще, а значит невозможно и какое бы то ни было практически полезное применение агробиологической науки.

Если некто пытается применить науку, игнорируя отсутствие условий, необходимых для ее применения, и потому приходит к неудаче, то это, очевидно, не опровергает науку. Это только доказывает, что пострадавший недостаточно знаком с ней, что он, в частности, не знает обязательных условий ее применения.

Все это относится и к системе Станиславского. Для плодотворного ее применения необходимы обязательные условия. Если их нет, то система Станиславского не может быть применена.

Первым и абсолютно необходимым из таких условий являются дарование, способности, талант. Без этого условия применение системы Станиславского также невозможно, как невозможно земледелие без земли.

Есть и другие обязательные условия применения науки об актерском искусстве. Эти условия рассмотрим в последней главе.

Четвертая и последняя черта в нашем кратком, далеко, конечно, не исчерпывающем перечне: «Настоящая законная научная теория – писал И.П. Павлов, - должна не только охватывать весь существующий материал, но и открывать широкую возможность дальнейшего изучения и, позволительно сказать, безграничного экспериментирования» (29, с. 383).

Всякая подлинная наука не только отвечает на запросы практики, но всегда ищет новые, более точные ответы; всякий научно обоснованный ответ предполагает постановку нового вопроса. Поэтому наука не может стоять на месте. Она включает в себя не только такие законы и такие истины, которые могут быть немедленно использованы в практике, но и такие, которые требуют для претворения их в жизнь, дальнейшего уточнения, выяснения, конкретизации. Следовательно, в состав всякой науки входят не только законы и установленные истины, но и гипотезы, предположения.

Поэтому практическое применение любой науки есть всегда процесс творческий; поэтому, наконец, любой человек, как бы хорошо он не знал ту или иную науку, всегда может знать ее лучше, чем он ее знает.

Все это характеризует и систему К.С. Станиславского. Науку, созданную им можно знать более или менее, но ее нельзя знать полностью и до конца. К.С. Станиславский говорил: «Я, Станиславский, систему знаю, но еще не умею или, вернее, только начинаю уметь ее применять. Чтобы овладеть разработанной мной системой, мне надо родиться во второй раз и, дожив до шестнадцати лет, начать свое актерство» (47, с. 114).

Но видеть в любой науке возможность ее дальнейшего развития, это, разумеется не значит отрицать достоверность того, что ею уже достигнуто. Относительность истины, как известно, не отменяет ее объективности. А объективную истину можно знать достоверно.

 

 

Если признать, что система Станиславского обладает теми четырьмя признаками, о которых шла речь, то можно прийти к заключения, на первый взгляд убийственному для системы: всякий талант творит во всех случаях по ее законам, а тому, кто лишен таланта она помочь ничем не может… Кому и зачем она в таком случае нужна?

Если бы талант был чем-то раз навсегда данным и неизменным, чем-то, что-либо существует в некоем окончательном виде, либо отсутствует у того или иного актера, то система К.С. Станиславского была бы бесполезной. Но ничто в природе не стоит на месте. Следовательно, и талант, как ни определять содержание этого понятия и в какой бы степени ни обладал им тот или иной человек – во всех случаях и всегда – талант любого конкретного человека находится либо в процессе роста и развития, либо – в процессе деградации и гибели.

Далее – дело ведь не в том, «существует» или «не существует» талант у того или иного человека, а в том, проявляется он или нет в его деятельности; в этом единственное основание утверждать, что талант существует.

Талант, как и всякая врожденная способность, растет и развивается в процессе его правильного применения и глохнет, гибнет без применения или при неверном, противоестественном, уродливом применении.

Это относится к любым талантам – от самых великих до самых малых. Разница лишь в том, что в великих талантах присущие их законы действуют сильнее, энергичнее и обнаруживают себя полнее. Поэтому К.С. Станиславский и открыл объективные законы творчества именно в практике великих талантов и гениев.

Так как всякий талант включает в себя врожденные задатки или способности, которые приобрести нельзя, то практически все дело сводиться к том, что бы растить и развивать имеющиеся талант или хотя бы способность. Оказывается, самые средние (по общему мнению, сложившемуся на основе их проявлений) способности могут вырасти в талант, и самый яркий (тоже, по общему мнению) талант может погибнуть, а может стать еще ярче и еще богаче. Зависит это в большей степени от того, как он применяется на практике.

И.П. Павлов писал: «При хорошем методе и не очень талантливый человек может сделать много. А при плохом методе и гениальный человек будет работать впустую» (31, т.5, с. 26).

Поэтому, если смотреть на талант не как на таинственную «вещь в себе», не как на некую скрытую и ничем не проявляющую себя возможность, а как на способность, обнаруживающуюся, проявляющую себя вовне, в практике, способную расти и развиваться, то в понятие таланта входят и трудоспособность и воля. Поэтому К.С. Станиславский определял талант как «счастливую комбинацию многих творческих способностей человека в соединении с творческой волей» (44, с. 194). Таким образом, в итоге, система К.С. Станиславского оказывается наукой о том, как, опираясь на объективные законы, растить, развивать, обогащать наличные актерские способности, наличный талант. Она – своего рада, способ повышать «коэффициент полезного действия» всякого наличного дарования.

Или, говоря совсем грубо: если у вас есть способности к актерскому искусству, то система и поможет вам реализовать их полностью; тогда завтра у вас будет этих способностей больше, чем было вчера, и такая перспектива практически не имеет границы. Если при тех же способностях вы игнорируете систему – вы рискуете реализовать ваши дарования не полностью, и тогда завтра его будет у вас меньше, чем было вчера. Так может повторяться изо дня в день, их года в год, пока ваши способности или даже талант не превратятся в воспоминания о таланте. Публика не сразу заметит это, а когда это станет ясно и вам, и ей, то будет уже поздно.

Все это, конечно, не значит, что, игнорируя систему Станиславского, актер наверняка обанкротится. Достаточно того, что это может с ним произойти.

 

Для овладения системой К.С. Станиславского нужно глубоко, искренне и по-настоящему хотеть владеть своим искусством завтра лучше, чем владеешь им сегодня. Если же опытный актер, или ученик театральной школы – безразлично – в глубине души доволен собой, своим талантом, своим умением, то прежде чем так или иначе не разрушится эта его самоудовлетворенность – ему бесполезно приступать к изучению системы Станиславского.

Такого рода успокоенность, иногда глубоко скрытая и инстинктивно тонко маскируемая, не есть нечто постороннее таланту, не есть нечто такое, что может существовать рядом с талантом или вопреки ему. Нет, это – недостаток таланта, это дефект в самой одаренности, ибо это – недостаток творческой воли.

«Чем талантливее артист, - писал К.С. Станиславский, - тем он больше интересуется техникой вообще и внутренней в частности. М.С. Щепкину, М.Е. Ермоловой, Дузе, Сальвини верное сценическое самочувствие и его составные элементы были даны от природы. Тем не менее они всегда работали над своей техникой. <…> Тем более об этом надо заботиться нам, более скромным дарованиям. <…> При этом не следует забывать, что просто способные никогда не станут гениями, но благодаря изучению своей творческой природы, законов творчества и искусства скромные таланты породнятся с гениями и станут с ними одного толка. Это сближение произойдет через систему и в частности через «работу над собой» (39, с. 309-310).

Иногда еще приходится слышать такие выражения: «Этот артист играет по системе Станиславского». Иной раз добавляется «но скучно, плохо». Или: «Этот артист играет не по системе Станиславского» и добавляется: «но, тем не менее, хорошо, ярко, увлекательно». В таких суждениях обнаруживается глубокое непонимание системы, отрицание самой ее сущности отрицание ее как науки.

Играть можно хорошо и плохо, лучше и хуже. Всякий, кто играет хорошо (то есть обнаруживает свой талант) играет согласно с объективными законами творчества. Играет он «по системе» в той мере и постольку, в какой мере и поскольку он играет хорошо. При этом зрителям совершенно не важно, думал он о системе, когда работал над ролью или нет. Точно так же всякий, кто играет плохо (не обнаруживает дарования) играет «не по системе», даже если он в течение всей работы только и заботился о том, чтобы следовать ее указаниям. Коль скоро он играет плохо, значит он не сумел или не смог воспользоваться системой.

Актер, заботящийся в момент творчества о какой бы то ни было системе, по одному этому играет плохо. Система существует для того, чтобы помогать естественному творческому процессу, а не для того, чтобы заменять его. Актер творит на сцене так, как того требует система только в том случае, когда ему в процессе творчества некогда думать о какой бы то ни было системе.

 

 

К.С. Станиславский писал: «Система» не «поваренная книга»: понадобилось какое-то блюдо, посмотрел оглавление, открыл станицу – и готово. Нет, это целая культура, на которой надо расти, воспитываться годами. Ее нельзя вызубрить, ее можно усвоить, впитать в себя так, чтобы она вошла в плоть и кровь артиста, стала его второй натурой, слилась с ним органически раз и навсегда, переродила его для сцены. «Систему» надо изучать по частям, потом охватить во всем целом, понять ее общую структуру и состав. Когда она раскроется перед вами, точно веер, тогда только вы получите о ней точное представление» (43, т.3. - С. 309-310).

Отсюда вытекает: система Станиславского есть наука цельная, единая и стройная; она состоит из частей; каждая часть в свою очередь есть сложное целое, состоящее опять из частей, поэтому при изучении системы Станиславского как науки, чрезвычайно важно, с одной стороны, проникать во все ее тонкости, т.е. осваивать ее в деталях и в деталях деталей, с другой – знать точно и определенно место каждой детали, ее назначение, ее роль как части стройного целого.

Основание системы есть, в сущности, освоение ее целостности, ее единства – изучение взаимосвязи и взаимозависимости всех ее частей. Для того, чтобы приступить к детальному изучению системы, целесообразно сделать общий ее обзор.

Если бы мы захотели изучить во всех подробностях стройное архитектурное сооружение, мы начали бы изучение не с этих подробностей, а с обзора всего сооружения в целом.

Если подобным же образом подойти к системе Станиславского, то в ней можно обнаружить свои «части», «разделы» и «стороны», сходные с фасадами архитектурного сооружения. Но так как система не предмет в буквальном смысле этого слова, то, естественно, деление ее на разделы, части или стороны – это деление условное, теоретическое, нужное только для предварительно общего ознакомления. Каждая из этих сторон или частей перерастает в другие стороны или части, связана с ними органически и поэтому на практике неотделима от них.

Система Станиславского как наука обнаруживается как бы с трех сторон. Именно – обнаруживается. Ее можно осматривать с трех сторон; но если начать углубляться в каждую сторону, идти, так сказать, от поверхности к сердцевине, то оказывается, что у всех этих сторон сердцевина одна и та же, что в сердцевине они срастаются в одно целое. Это целое, конкретизируясь и развиваясь в разных направлениях и дает те стороны, о которых идет речь. Они только кажутся раздельно существующими, говорящими о разных предметах; в действительности они раскрывают один и тот же предмет с разных сторон, то есть дают разностороннее представление об одном предмете.

Много недоразумений в толковании системы Станиславского происходит именно отсюда: одни смотрит на нее с одной стороны и утверждает, что она – это; другой очевидно, что она – другое, потому что он смотрит не нее с другой стороны; третьего заинтересовала в ней третья сторона и ему столь же очевидно, что – третье. А в действительности она – нечто большее, чем то, другое и третье, нечто раскрывающееся с разных сторон по-разному.

Причем, ни одна из этих точек зрения сама по себе не может дать полного и точного представления о предмете.

С одной из трех ее сторон система является учением о том, что такое театр и зачем он нужен человеческому обществу. Что следует называть театральным искусством и что только по видимости напоминает это искусство, но не имеет оснований им именоваться. Это как бы одна сторона, часть, раздел науки об актерском искусстве – эстетика.

Другая сторона (часть, раздел) этой науки непосредственно примыкает к первой. Это учение о том, каким должен быть актер, чтобы иметь право и возможность создавать произведения, отвечающие общественному назначению искусства – этика.

Третья сторона (часть, раздел) опять связывает вторую с первой. Это учение о том, как наикратчайшим путем, наиболее рационально и эффективно актеру реализовать свои возможности. Как, располагая средствами и зная цель, практически достигать ее, как практически работать, чтобы создавать произведения искусства, согласные его назначению – актерская техника.

Связь между этими сторонами совершенно очевидна: одна говорит о цели, другая о средствах, а третья – о способах использования этих средств, а все они – эстетика, этика, техника – об одном и том же предмете – о подлинном творчестве актера.

 

 

Первая из отмеченных нами частей науки о театре утверждает и развивает те же самые принципы, каких придерживались многочисленные предшественники К.С. Станиславского в русском реалистическом искусстве и вообще в русской передовой общественной мысли. Эти принципы излагались не раз Пушкиным, гоголем, Щепиным, Островским, Тургеневым, Толстым, Ленским и Чеховым.

Воспитанный в традициях реалистического искусства, К.С. Станиславский стоял на позициях, общих для прогрессивных сил общества в философии, науке и искусстве. Их можно кратко определить такими словами: содержательно, понятно, правдиво.

Верность К.С. Станиславского этим ориентирами общеизвестна.

Еще в 1901 году он писал: «Знаете, почему я бросил свои личные дела и занялся театром? Потому что театр – эта самая могущественная кафедра, еще более сильная по своему влиянию, чем книга и пресса. Эта кафедра попала в руки отребьев человечества и они сделали ее местом разврата. Моя задача, по мере моих сил, очистить семью артистов от невежд, недоучек и эксплуататоров. Моя задача, по мере моих сил, выяснить современному поколению, что актер – проповедник красоты и правды» (44, с. 117).

«Помните, - записал слова К.С. Станиславского Н.М. Горчаков – моя задача – учить вас тяжелому труду актера и режиссера, а не радостному времяпрепровождению на сцене. Для этого есть другие театры, учителя и системы. Труд актера и режиссера, как мы его понимает, - это мучительный процесс, это не абстрактная «радость творчества», о которой столько говорится в пустых декларация профанов от искусства. Наш труд дает нам радость тогда, когда мы к нему приступаем. Это – радость сознания, что мы можем, имеем право, что нам разрешено заниматься любимым нашим делом, которому мы посвятили свою жизнь. И наш труд даст нам радость, когда мы увидим, что выполнив его, поставив спектакль, сыграв роль, мы принесли пользу зрителю, сообщили ему нечто нужное, важное для его жизни, для его развития. Словом, возвращаюсь опять к тем словам Гоголя и Щепкина о театре, которые вы от меня не раз слышали и не раз еще, наверное, услышите» (8, с. 134). Итак, театр должен нести содержание, помогающее зрителю жить, духовно развиваться.

«Искусство должно раскрывать глаза на идеалы, самим нардом созданные. Приходит литератор, приходит артист, он видит эти идеалы, он очищает их от всего лишнего, облекает их в художественную форму и преподносит тому народу, который их создал, но в таком виде, когда эти идеалы лучше усваиваются, лучше понимаются» (44, с.286-287). Так ориентация на содержательность дополняется ориентацией на понятность.

Но «сухая форма обыкновенной проповеди или лекции не популярна» (44, с. 165). Поэтому: «Не будем говорить, что театр – школа. Нет, театр – развлечение. Нам невыгодно упускать из своих рук этого важного для нас элемента. Пусть люди всегда ходят в театр, чтобы развлекаться. Но вот они пришли, мы закрыли за ними двери, напустили темноту и можем вливать им в души все, что захотим» (44, с. 228).

Театр только тогда выполняет свою общественно-воспитательную задачу, когда зрителям интересно смотреть спектакль, когда они получают художественное наслаждение в театре, и когда театр пользуется этим для пропаганды идеалов, «самим народом созданных».

Ориентация на понятность тесно связана со стремлением к правдивости, раскрытию в произведении сущности показываемых событий.

«Мы замечем, - писал М.Е. Салтыков-Щедрин, - что произведения реальной школы нам нравятся, возбуждают в нас участие, трогают нас и потрясаю, и это одно уже может служить достаточным доказательством, что в них есть нечто большее, нежели простое умение копировать. И действительно, ум человеческий с трудом удовлетворяется одной голой передачей внешних признаков: он останавливается на внешних признаках только случайно и, при том, лишь на самое короткое время. Везде, даже в самой ничтожной подробности, он допытывается того интимного смысла, той внутренней жизни, которые одни только и могут дать факту действительное значение и силу» (34, т.5. - С. 174).

То, что Салтыков-Щедрин называет «интимным смыслом», «внутренней жизнью», «действительным значением и силой» – то же самое, по существу, К.С. Станиславский называет «жизнь человеческого духа», «главной творческой задачей искусства» (43, т.1. – С. 399; т.2 – С. 26). К.С. Станиславский и М.Е. Салтыков-Щедрин говорят о сущности явлений, которую и артист, и писатель, да и всякий вообще художник призваны выразить, воплотить так, чтобы она, эта сущность, стала зрима, слышима, доступна непосредственному восприятию, чтобы она была понятна читателем, зрителем, слушателем.

Воспроизводя явления действительной жизни не «холодно», не бесстрастно, стремясь показать их сущность, художник делается выразителем определенной идеи, учителем, воспитателем народа. То, какую именно сущность утверждает художник в изображаемом явлении, какое именно явление как типическое утверждает он, - в этом и обнаруживается его мировоззрение, общественная позиция, его политические привязанности.

Традиции деятелей русской дореволюционной культуры, ориентиры на содержательность, понятность и правдивость, которые утверждал и отстаивал К.С. Станиславский, указывая их единое направление, приводили к неразрывной художественной целостности.

«Театр – могущественная сила для душевного воздействия на толпы людей, ищущих общения. Театр призван изображать жизнь человеческого духа, он может развивать и облагораживать эстетическое чувство» (44, с. 396). Это написано К.С. Станиславским в 1913-14 гг. В течение всей своей жизни он развивал, уточнял и с непоколебимой твердостью отстаивал то понимание искусства и театра, какое унаследовал от Гоголя, Щепкина, Островского: театральное искусство – это специфическая форма общественной деятельности; актер – это общественный деятель и слуга своего народа.

Итак, наука, созданная К.С. Станиславским, отвечает на вопрос о целеполагании: зачем театр нужен людям. Если смотреть на систему как на науку, то совершенно очевидно ее подчиненность общим задачам искусства в целом. Поэтому этот круг воззрений именуется «эстетикой системы Станиславского».

Эстетическая «сторона» системы естественно переходит в следующую; из понимания целей театрально искусства вытекают этические требования к тем, кто стремиться это искусство создавать.

 

 

Теперь мы смотрим на систему К.С. Станиславского с другой ее стороны. Эту сторону называют обычно этикой системы Станиславского. Она освещает широкий круг вопросов: каково должно быть мировоззрение актера, его общая культура, его образование; каково должно быть, следовательно его поведение – в театре, в общественной жизни, в быту; каков должен быть его моральный облик. Весь этот комплекс вопросов сводится в конечном итоге к одному: каким должен быть сам актер, чтобы иметь право и возможности творит в искусстве, согласно его общественному назначению?

Вопреки старым идеалистическим предрассудкам, наука о театре утверждает, что существует, хотя и очень сложная, подчас скрытая, но тем не менее непреодолимая зависимость между тем, что представляет собой каждый данный актер (по мировоззрения, культуре, быту и пр.), и тое, что может он создавать в искусстве. Зависимость эта очень сложна, потом и «этика Станиславского» - целый раздел системы.

«Я пытаюсь ввести известную систему в дело воспитания и работы над собой актера, - говорил К.С. Станиславский, - но должна быть определена и известная система взглядов и ощущений жизни для любого художника, который в своем творчестве ищет правды и хочет через свой труд быть полезен обществу» (8, с. 165). Эта «система взглядов и ощущений жизни» выражена К.С. Станиславским в краткой форме: «умейте любить искусство в себе, а не себя в искусстве» (44, с. 327). Но формула эта приобретает настоящий смысл, если слово «искусство» понимать в ней так, как понимал его Станиславский.

Отсюда вытекает широкая программа требований к актеру. Если искусство призвано воплощать сущность явлений, то актер должен уметь находить эту сущность. А как он найдет ее, если он не владеет передовым для каждой эпохи методом познания, если он не обладает передовой культурой своего времени и широким кругозором?

Если искусство призвано служить народу, то актер должен знать нужды и интересы своего народа. А как может он знать их, если сам он не живет жизнью своего народа, не разделяет его забот и устремлений?

Если актер действительно хочет выполнить свой общественный долг, то как может он не дорожить техникой своего искусства – своими профессиональными средствами выполнения этого долга? Как может он мириться с недостатками своего мастерства? Как может он пренебрегать любым поводом для усовершенствования своей внутренней и внешней техники?

Следовательно, «любить искусство в себе» – это значит подлинно, по-настоящему стремиться к наилучшему выполнению своих обязанностей актера-художника, актера-гражданина, не оставляя ни времени, ни места для забот о своих узкоэгоистических интересах, о своей карьере и т.п.

Наука о театре изучает объективные закономерности «работы актера над собой» в самом широком смысле этого выражения. Речь здесь идет опять об общих законах. Поэтому – скорее о пути, о направлении в разносторонней работе актера над собой, чем о нормативных требованиях. Путь, предложенный К.С. Станиславским, бесконечен, он устремлен к идеалу, но он в то же время вполне конкретен. По этому пути каждый актер может идти вперед буквально каждый день, лишь бы у него была творческая воля.

Этот раздел науки изложен К.С. Станиславским в форме призывов, пожеланий и требований к актеру как к профессионалу и специалисту своего дела.

Так, И.С. Тургенев писал (и это же мог бы сказать Станиславский): «Что касается до труда, то без него, без упорной работы всякий художник остается дилетантом; нечего тут ждать так называемых минут благодатного вдохновения; придет оно – тем лучше, а нет – все-таки работайте. Да не только над своей вещью работать надо, над тем, чтобы она выражала именно то, что вы хотите выразить, и в той мере, и в том виде, как вы этого хотите: нужно еще читать, учиться беспрестанно, вникать во все окружающее, стараться не только улавливать жизнь во всех ее проявлениях, но и понимать ее, понимать те законы, по которым она движется и которые не всегда выступают наружу; нужно сквозь игру случайностей добиваться до типов – и со всем тем всегда оставаться верным правде, не довольствоваться поверхностям изучением, чуждаться эффектов и фальши. Объективный писатель берет на себя большую ношу; нужно, чтоб его мышцы были крепки…» (47, т.11. - С.308).

Это общее требование к художнику-реалисту любой профессии К.С. Станиславский применил к актеру, развил и конкретизировал. Тем самым он показал, что значит для актера на деле «любить искусство в себе», и что он практически должен делать, если он действительно «любит искусство в себе, а не себя в искусстве».

Любопытно сопоставить эту формулу Станиславского со словами Леонардо да Винчи: «Поистине великая любовь порождается великим знанием того предмета, который ты любишь, и если ты его не изучишь, то лишь мало или совсем не можешь его любить; и если ты его любишь за то благо, которое ожидаешь от него, а не ради собственной его высшей доблести, то ты поступаешь как собака, которая виляет хвостиком и радуется, прыгая перед тем, кто может дать ей кость» (21, с. 64).

Наука, созданная Станиславским, вооружает актера «знанием предмета», поэтому она предполагает «великую любовь» и порождает, и требует ее.

 

 

Предположим, что наука о театре состояла бы из двух просмотренных нами разделов. Тогда она вооружала бы актера представлениями об образцах – об идеальном театре и идеальном актере. При всей правильности этих представлений их едва ли можно было бы назвать наукой в настоящем смысле этого слова. Наука должна показывать и конкретный, объективно обоснованный практический путь к цели.

К.С. Станиславский говорил: «В том-то состоит вся трудность и сложность нашего искусства, все мы знаем, что правильно, что необходимо, какая нужная нам сегодня идея должна прозвучать со сцены. А как ее облечь в сценический образ, включить в сюжет, в сценическое действие, выразить в характере, в поведении героя, еще не знаем, не умеем» (8, с.357).

«Между идеей, принципом, новой основой, как бы правильны они ни были, и между их осуществлением – огромное расстояние. Чтобы приблизить их, необходимо много, долго работать над техникой нашего искусства, которая еще находится в первобытном состоянии» (43, т.2. – С. 373).

Пока мы осматривали первые две части или стороны системы Станиславского, мы отчетливо видели традицию. В этих двух частях современная наука опирается на богатое наследство. Не так обстоит дело с «третьей частью». Эта часть до К.С. Станиславского была почти не разработана.

Он отмечал: «Несмотря на горы написанных статей, книг, лекций, рефератов об искусстве, несмотря на искания новаторов, - за исключением нескольких заметок Гоголя и нескольких строк из писем Щепкина, - у нас не написано ничего, что бы было практически необходимо и пригодно для артиста в момент осуществления его творчества, что служило бы руководством преподавателю в момент его встречи с учеником. Все, что написано о театре, - лишь философия, иногда очень интересная, прекрасно говорящая о результатах, которые желательно достигнуть в искусстве, или критика, рассуждающая о пригодности или непригодности уже достигнутых результатов.

Все эти труды ценны и нужны, но не для прямого практического дела, так как они умалчивают о том, как надо достигать конечных результатов, что нужно делать на первых, вторых, третьих порах с начинающим и совершенно неопытным учеником или наоборот, с чересчур опытным и испорченным актером. Какие нужны ему упражнения наподобие сольфеджио? Какие гаммы, арпеджио для развития творческого чувства и переживания нужны артисту? Их надо перечислить по номерам точно в задачниках для систематических упражнений в школе и на дому. Об этом все работы и книги по театру молчат. Нет практического руководства» (42, с.717-718).

Третий раздел системы – та сторона, с которой мы осматриваем ее сейчас, - по существу заново построена Станиславским. Раздел этот можно назвать учением о технике, учением о мастерстве или технологией актерского искусства.

Создавая ее, К.С. Станиславский шел к цели стремительно.

Начало поисков, первые результаты их и завершающий этап – разительно отличаются друг от друга. От гениальных догадок, от попыток обосновать их психологией, которая сама еще блуждала в потемках, - до стройного, опирающего на передовую материалистическую науку, объяснения сложнейших вопросов перевоплощения и переживания. Таков путь развития этой части системы. Только теперь, когда он оказался пройден, система и стала, по существу, наукой. Теперь предмет ее – объективный процесс актерского творчества – оказался освещен всесторонне, именно как процесс, как специфическая деятельность.

 

 

Бегло осмотрев все величественное здание науки о театре, охарактеризовав все три ее стороны в самых общих чертах, мы, тем не менее, совершенно не употребляли всем известных выражений К.С. Станиславского – «сверхзадача» и «сквозное действие». Почему это оказалось возможным? Просматривая какую из сторон системы, мы должны были остановиться на этих понятиях?

Сверхзадачей К.С. Станиславский называл «главный центр», «столицу», «сердце пьесы» – ту «основную цель, ради которой поэт создавал свое произведение, а артист творит одну из его ролей».

«- Где же искать эту цель? <…>

- В произведении поэта и в душе артиста – роли. <…>

Или, другими словами, <…> не только в роли, но и в душе самого артиста» (43, т.2. – С.332-334).

Сквозным действием К.С. Станиславский называл «стремление через всю пьесу» к сверхзадаче. «Линия сквозного действия, - писал он, соединяет воедино, пронизывает, точно нить разрозненные бусы, все элементы и направляет их к общей сверхзадаче. С этого момента все служит ей» (там же, с. 338).

Эти самые общие и самые краткие определения сверх задачи и сквозного действия уже дают ответ на поставленные выше вопросы.

Учение о сверхзадаче и о сквозном действии – это не «сторона», не «раздел», не «глава» и не часть системы Станиславского как науки. Это – сущность, сердцевина всей науки. Это то, что конкретизируется, уточняется и развивается в каждом разделе или главе системы, в каждом ее положении. То, что при внимательном рассмотрении просвечивает в системе, с какой бы стороны не нее ни смотреть.

Если во всех подробностях и деталях рассматривать вопрос о том, что такое театр, зачем он нужен, и чем отличается хороший театр от плохого, то придешь к решающей роли сверхзадачи и сквозного действия.

Если так же добросовестно изучать вопрос о том, каким должен быть актер, чтобы отвечать своему назначению, то опять придешь к решающей роли сверхзадачи и сквозного действия.

Если, наконец, вникнуть в учение Станиславского о технике и мастерстве актера, то и тут придешь к сверхзадаче и сквозному действию. Ибо вся техника и все мастерство, как понимал их К.С. Станиславский, суть техника и мастерство обнаружения в пьесе и в себе самом сверхзадачи и сквозного действия и их воплощение.

Поэтому: «Все, что существует в «системе», нужно, в первую очередь, для сквозного действия и для сверхзадачи» (43, т.2. – С. 340). «Сверхзадача и сквозное действие – вот главное в искусстве». «Сквозное действие и сверхзадача – в этом все» (44, с. 656).

Но система Станиславского не была бы наукой, если бы она утверждала эту истину, и только. Она является наукой только потому, что она раскрывает многочисленные и сложные закономерности, вытекающие из этого общего закона и относящиеся к разным сторонам того в высшей степени сложного, но в существе своем единого, общественно явления, которое она изучает – творчества актера.

Наука не ограничивается констатацией фактов – огонь греет; вода течет; тела имеют вес; без сверхзадачи и сквозного действия не может, мол, быть полноценного актерского искусства. Наука раскрывает конкретные закономерности, в силу которых изучаемые ею явления существуют, она показывает в чем, как, когда, почему и в какой мере эти закономерности обнаруживаются.

Система Станиславского вооружает актера не потому, что призывает согласиться с общим принципом, который, кстати говоря, был известен задолго до К.С. Станиславского, хотя и называется другими словами, а потому, что раскрывает многочисленные и разнообразные конкретные закономерности, которым подчинен творческий процесс, ведущий к воплощению сквозного действия и сверхзадаче.

После всего изложенного должно быть ясно, насколько неправомерен задаваемы вопрос о том, какая из частей или сторон системы «важнее»: идейные основы, этика или учение о техник и мастерстве?

Такой вопрос подобен следующему: что важнее для человеческого организма – кровообращение, пищеварение или нервная система? Или: что важнее – идея или ее осуществление?

В принципе, подобные вопросы одинаково нелепы, хотя на практике нередко бывает, что у данного человек в норме, например, кровообращение и пищеварение, но расстроена нервная система; или – данные человек осуществляет идею, недостаточно понимая ее, и наоборот. Пока подобного рода частные дефекты невелики, они еще не разрушают целого. Они делаются пагубны, когда переходят известный предел.

Человек, вслепую осуществляющий идею, легко может заблудиться, наделать ошибок, может уйти от идеи и, даже не желая того, вредить ей. Расстроенная нервная система рано или поздно повлечет за собой болезнь всего организма, а потом и его гибель…

Так же обстоит дело и с системой Станиславского. В принципе «в норме» каждая из трех, условно выделенных нами, «сторон» обогащает и дополняет любую другую. Лишить систему любой из этих сторон – значит разрушить ее как науку. Но в практике того или иного конкретного театра или актера дело может обстоять более или менее благополучно с той, другой или третьей ее стороной – опять-таки до известного предела. За этим пределом дефекты одной (любой) стороны совершенно разрушают целое. Тогда уже нельзя говорить, что этот театр или этот актер вообще придерживается системы Станиславского в какой бы то ни было степени.

Игнорирование любой ее стороны или измена любой стороне ее есть, по существу, измена целому – искажение, вульгаризация системы, подмена науки собственными, ложными о ней представлениями.

Если, например, театр или отдельный актер уверяют, что они верны идейным и этическим принципам Станиславского, и если они в то же время игнорируют его учение о мастерстве и о технике, - последнее может служить безошибочным доказательством того, что признаваемые ими принципы они понимают поверхностно, безответственно, то есть в конечном итоге – ложно, даже если они выучили их наизусть. И наоборот. Если актер или театр утверждают, что они неукоснительно следуют учению Станиславского о технике и мастерстве, а идейными и этическими принципами они пренебрегают, - то это доказывает, что саму технику они понимают не так, как понимал ее Станиславский. Значит они занимаются техникой и мастерством, но не теми, какие предусмотрены наукой о театре, независимо от того, что вся их терминология может быть заимствована из этой науки.

Следовательно, на практике для каждого данного актера, как и для каждого данного театра, та сторона системы Станиславского важнее, которой этот актер или театр уделяют недостаточное внимание. Значит, невнимание к любой части или стороне системы есть на самом деле и в конечном итоге невнимание к с верхзадаче и к сквозному действию, или непонимание конкретного смысла этих именно понятий.

Поэтому так важно при подходе к изучению системы Станиславского, прежде всего, усвоить ее целостность, ее единство и ее сложность, т.е. подходить к ней как к науке, а не как к списку положений и рекомендаций, из которых одни можно принять, другие отвергнуть, одних придерживаться, другими пренебрегать.