Освободиться от энергетических крючьев

Тех самых крючьев, что надёжно цепляют к настоящему травмирующие события прошлого. И все эти события мы, надрываясь, тащим на себе в близкое и далёкое будущее.

Вы впервые робко высказали объекту своего обожания слова любви – и получили сурово-бесцеремонный отказ. Смущение и боль будут теперь всплывать в каждой ситуации, чем-либо подобной этой, так что даже искренне любящий нас человек никогда ни услышит слов ответного признания. Ожидали поддержки, надеялись опереться о надёжное плечо друга – этого не произошло, и теперь вы опасливо поглядываете на каждого, кто чувствует к вам дружеское расположение. Да что там несколько благожелательно настроенных людей – весь мир теперь у вас под подозрением!

Надеюсь, вы получили верное представление о крепости крючьев, которые прошлое запускает в нашу сегодняшнюю жизнь (и это при том, что память ума «услужливо» скрывает от нас их наличие). И вот вы начинаете свежий проект, вступаете в новые отношения, перед вами открываются радужные перспективы – но что-то не клеится, что-то, будто нарочно, мешает, некие невидимые гири неимоверно утяжеляют каждый шаг. Оглянитесь: позади целый состав былых травм, поражений и неудач. От состава тянутся крючья, что словно вросли в ваше тело.

Перепросмотр отцепит их. Вот отчего его называют преддверием свободы – свободы выбора, как жить и кем быть.

Избавиться от «обетов»

Одно из самых поразительных открытий испытавшего перепросмотр заключается в ясном понимании того, что средний человек живёт как бы двумя жизнями: одна запечатлена памятью тела, другая – памятью ума. Первая память хранит наиважнейшие события, вторая есть механическая запись фантазий, которые питает эго на свой счёт. Что ж, мы существа дуальные: можно ли было ожидать иного положения дел? Обе наши половины живут и действуют параллельно, хотя для нас обычно проявлен лишь тональ.

Что же касается нагваля, то среди всего, что он так бережно хранит вплоть до начала перепросмотра, – раз и навсегда данные «обеты». Под этим словом я подразумеваю те поистине страшной силы команды, которые отдаёт себе всё существо человека под неумолимым давлением обстоятельств. Это своего рода клятвы никогда более чего-то не делать или же «с этого момента и до гробовой доски» поступать именно так, а не как-либо иначе.

Поясню на примере. Мэри – очаровательная пятилетняя девчушка, полная жизнерадостности и жгучего любопытства, ибо мир вокруг ребёнка – неисчерпаемое поле исследований и потрясающих открытий. Её мать Джейн безмерно любит свою дочь, но очень редко выражает свои чувства. По пальцам можно пересчитать те моменты, когда она обнимала и целовала Мэри. Однако Джейн вовсе не плохая мать, просто она впитала такое отношение с самого младенчества – её родители никогда не выражали своих чувств. Так где было Джейн научиться тому, как это делать?

Силу своей любви к дочери она выражала в ином: школьная одежда всегда сверкала чистотой, детская комната была светла, просторна и завалена такими игрушками, о которых иные малыши не могли даже и мечтать. По всему было видно – Джейн старается как может, чтобы её Мэри жилось наилучшим образом.

Но Мэри постоянно чувствовала, что в её жизни чего-то недостаёт. Чётко и ясно сформулировать это в свои пять лет она, конечно, не могла, но будто что-то важное отсутствовало, когда Мэри отправлялась спать или выходила из дому в школу.

Особенно это ощущалось по завершении уроков. Дети выбегали гурьбой из школы, у входа их ожидали радостные родители – объятия, поцелуи, расспросы и ответные обстоятельные рассказы о том, что сегодня проходили, кто с кем подрался, кто в кого влюбился, и тому подобных событиях детской насыщенной жизни.

Встреча же Джейн и Мэри выглядит совсем по-иному. Они молчаливо берутся за руки и подходят к дорожному переходу.

– Мэри, ты должна очень внимательно переходить улицу.

– Да, мам.

– Видишь, как я это делаю. Сначала смотрю направо, потом налево...

– Да, мам.

Дорогу перешли, опять повисает тягостное молчание. Мэри хочется бегать, прыгать, веселиться, играть, петь, но робкие её попытки неизменно вызывают строгое выражение на лице Джейн, которое лучше всяких слов сообщает: запрещено! Дома, как правило, звучит лишь монолог – это Мэри разговаривает со своими куклами, – который изредка прерывается короткими репликами её матери: «Вымой руки... доешь всё, что на тарелке... убери за собой...»

Мэри часто снится один и тот же сон: она радостно бежит навстречу маме, та подхватывает её на руки, целуя и крепко обнимая, а потом они идут и без умолку говорят о чём-то интересном...

Отец Мэри, Сэм, совсем не такой, как мать, и в грустные минуты своей жизни Мэри закрывает глаза, вспоминая его сильные руки, что подбрасывают её к самому потолку, мягкую улыбку, сияющие глаза и то, каким удивительно иным выглядит мир с высоты его плеч, на которых она так любит сидеть. Как жаль, что её папа так много времени проводит в разъездах по делам фирмы.

Сэм – коммивояжёр, он на очень хорошем счету у администрации фирмы. Ответственный отец и заботливый муж, он часто трудится сверх положенного, чтобы обеспечить семье должный доход. И в редкие свободные дни не было для Сэма большей радости, чем играть и разговаривать со своей маленькой принцессой. Но как же редко это бывает!

Как-то Сэм не появился дома даже тогда, когда все командировочные сроки уже истекли. Прошёл день, другой, третий.

– Мам, когда приедет папа?

– Уже скоро, не волнуйся.

– Когда скоро?

– Очень скоро. Просто его, наверное, послали с товаром и далекий город, – сама немного беспокоясь, объясняла и себе, и дочери Джейн. – Иди лучше играть.

Но Мэри было не до игр, она всё смотрела и смотрела на калитку, надеясь услышать знакомые шаги.

Что касается Сэма, то он вовсе не спешил в семью из некой дальней командировки, а сидел вдребезги пьяный в грязном пабе совсем рядом, на другом конце улицы. Никто сейчас не узнал бы в нём того респектабельно-уверенного в себе человека, каким он был ещё несколькими днями ранее. В голове у Сэма, что уже долгие часы сидел среди винных паров, табачного дыма и гула завсегдатаев, бесконечно прокручивалось одно и то же воспоминание.

Ясное рабочее утро не предвещало ничего дурного. Разве что ближе к обеду позвонили предупредить, что его ждут у менеджера. «Зачем это я понадобился старине Эдду?» – пронеслась у Сэма мысль. Неладное стало ощущаться, когда он направился к нужному кабинету по опустевшим коридорам фирмы. «Куда это все подевались?» Оказалось, все сотрудники толпятся в кабинете менеджера, и, что самое удивительное, главное кресло занимает вовсе не старина Эдд. Незнакомец, что сидел теперь на его месте, приказным тоном сообщил: «Ваша фирма куплена нашей компанией. Сейчас мой главный помощник огласит список тех, кто оставлен работать. Если вы своей фамилии не услышите, поднимитесь этажом выше в бухгалтерию, где вам выдадут остаток причитающихся вам денег. Извините, джентльмены, экономическое положение в стране тяжёлое, и компания не могла не пойти на сокращение штатов».

Сэм почти не сомневался – его-то на улицу не выбросят, раз он принёс фирме столько прибыли. Но вот вошёл со списком новый помощник, и Сэму стало не по себе – им оказался не кто иной, как вечный его соперник по работе и закоренелый завистник. «Если новое начальство с ним заодно, – обмирая, подумал Сэм, – я пропал!»

«О, и вы здесь, – начал тот лживо-задушевным голосом, зловеще улыбаясь. – Что ж, удачи вам, удачи. Смотрите, не прослушайте свою фамилию, сейчас начну читать». После такого вступления список можно было и не слушать – всё и так стало ясно.

Донельзя подавленный и сокрушённый, Сэм вышел из кабинета: «Как могли они со мной так поступить?! С тем, кто принёс им такую уйму деньжищ! Может, это ошибка? Надо непременно выяснить». С нарастающим чувством гнева он вернулся к двери кабинета, но секретарша уведомила, что начальник не принимает. Сэм потерял голову, прибежали охранники и завязалась драка. Побитый и уже в буквальном смысле вышвырнутый на улицу, Сэм побрел куда глаза глядят. Следующее утро застало его на парковой скамье, насквозь продрогшего от ночного холода. Затем два дня потонули в алкогольных возлияниях, на которые в какой-то грязной забегаловке ушли все полученные при увольнении деньги. Наконец Сэм собрал остатки сил и разума и поплёлся домой.

Мэри увидела его ещё издалека. Сердце радостно забилось, и она вовсю помчалась к нему навстречу.

– Папа, папа пришёл! Ты поиграешь со мной? Смотри, у моей куклы новая причёска! – закричала Мэри и, подбежав, крепко обняла его.

Дохнувший на неё перегаром Сэм едва различал мутным взглядом формы окружающего мира: сознание как в дыму, голову ломит, а тут ещё ему мешают добраться до постели, чтобы уснуть и хоть на время позабыть всю тяжесть свалившихся проблем!

– Пошла прочь! Не видишь, мне и так плохо! – заорал он на дочь. – Дай пройти!

И от неистового толчка Мэри отлетела на газон. Сэм протопал мимо, даже не взглянув на неё. Открылась и захлопнулась дверь дома. Поначалу был глубокий шок, затем прорвались безутешные рыдания. «Почему?! Что случилось с моим папой? Ведь он так меня любил!» – безответно звучали в детской душе вопросы. Из самых её глубин поднялось окончательное решение: «Никому, никогда и ни за что нельзя показывать, что его любишь!»

Так или примерно так прозвучала эта своеобразная клятва. Причём не в виде чёткой и законченной идеи, без слов и, возможно, даже без мыслей. Это был безмолвный обет, не сравнимый по силе ни с каким чувством; то, что я называю «энергетической командой».

Наплакавшись вволю, Мэри вернулась в детскую и вскоре забылась, играя с любимыми куклами. Прошло время, Сэм нашёл другую работу. Вроде бы всё нормализовалось, шло как прежде. Так минули годы, и Мэри стала красивой, стройной женщиной с хорошей работой и заработком, без каких-либо аномалий в своей жизни. За исключением одной – одиночества.

Ей уже тридцать три. Она здорова, привлекательна, образованна, не бедна. Но рядом с ней не удерживается ни один мужчина. Десять серьёзных связей – и десять разрывов по одной причине: из-за её, как считают партнёры, крайней холодности. Трижды посещала её глубокая любовь – и ни один раз не вылилось это в желанный для обоих брак и создание семьи. «Я так тебя люблю! А ты? Ты меня любишь?» – спрашивали не единожды эти мужчины. И всегда безответно.

Конечно же, она была искренне к ним привязана, очень дорожила этими отношениями, но что-то внутри неё, гораздо более сильное, чем ум, воля и страстное желание, запрещало выказывать свои чувства. Она буквально ненавидела себя за это, но поделать ничего не могла. Стоило лишь любовнику нежно прикоснуться к ней, как всё её тело деревенело и словно отнималось. В свои тридцать три она всё ещё девственница и прекрасно понимает, что это просто ненормально.

Психотерапевт, сеансы которого она посещала, много раз пытался выяснить, не подвергалась ли она в детстве сексуальному насилию. Ничего подобного, конечно, припомнить Мэри не могла, а он воспринимал её отрицания как несомненный признак глубокого вытеснения инцидента из памяти.

Но мы-то знаем: история Мэри – яркий пример обета. Под влиянием непереносимой душевной боли дано было клятвенное обещание никогда более не выказывать своей привязанности и любви. Сильнейший энергетический приказ: он не обсуждается, не отменяется, не изменяется – лишь неукоснительно выполняется. Разве что новый приказ энергетического тела способен раз и навсегда отменить его действие, и это именно то, что мы совершаем в процессе перепросмотра – отдаём себе новый приказ взамен того, который мешает нам жить.

Конечно же, облегчение душевных мук пятилетняя девочка могла найти лишь в полном забвении этого инцидента. Ом попросту стёрся из обычной памяти – но не из памяти тела. Ум начисто забыл о приказе, а тело помнило всегда.

Все мы, по большей части бессознательно, несём по жизни свои обеты. Они запрещают, позволяют и неукоснительно предписывают. Из-за них мы являемся тем, чем являемся, и если в чём-то это нас не устраивает – что ж, хороший повод ознакомиться наконец с их полным перечнем. А без перепросмотра этого не совершить.

Умей сказать «прощай»

В завершение этой главы о пользе перепросмотра упомяну ещё одну его важнейшую особенность – он позволяет сказать «прощай» основательно, после многих лет с того момента, как это слово должно было прозвучать в душе или сойти с наших уст.

Эта проблема отнюдь не поверхностна. Она и глубока, и наиболее часта среди прочих проблем энергетического тела. Но причину её сформулировать вовсе не сложно: люди всецело отрицают тот или иной свершившийся факт. Ушёл из жизни кто-то, кого они так любили, и принять это глубиной души не находится ни желания, ни сил. И действительно, по большей части люди наотрез отказываются произнести такое страшное для них слово «прощай». Но и цена за это платится немалая – непрерывная затаённая боль и негасимый гнев оттого, что жизнь уже пошла другой колеёй, но мы не желаем с этим смириться.

Десятилетний мальчик теряет отца. Удивительно, но он не плачет на похоронах. Однако если бы кто заглянул к нему в душу, то узрел бы непрерывный поток страстного отрицания: «Это просто неправда. Ты не можешь оставить меня! Я не хочу этого! Тут что-то не так». Внутренняя боль и гнев невыразимы, но внешне перед вами спокойный, уравновешенный мальчик, без страданий и явного горя на лице. Спросите у него сами, и он подтвердит, что никаких особых эмоций в себе не ощущает. Потому что боль – не в правостороннем сознании, она глубже – вернее, в другой части его существа.

Жизнь вроде бы продолжается как раньше, но внутри этот мальчик никогда не будет таким, как прежде. До самой зрелости, до самой старости, до самой смерти – отрицание свершившегося факта не покинет его, затаённые гнев и мучения – внутри всего, что он пытается совершить или чего пытается достичь, раз за разом похищая шансы стать счастливым, когда жизнь даёт ему шанс. Такой человек может улыбаться, может и смеяться, но смех его никогда не будет по-настоящему искренним, из самых глубин души. Ибо внутри – энергетический узел. Пройдут годы, и гримаса гнева проступит на лице, тщась выдать себя за улыбку приязни всем и каждому.

Он удивлён своей невесть откуда берущейся злости, но помнит ли он её исток? Всегда, когда речь заходит о похоронах отца, звучат примерно такие слова: «Я оглядывался на всех и не понимал, отчего они плачут, – у меня хоть бы слезинка выступила. Стоял себе и смотрел. И никаких чувств!»

После утраты тех, кого мы любили, мы никогда не остаёмся прежними. Многие не знают, как с этим справиться. Идут беспрерывные потери энергии, ибо не принята утрата кого-то близкого. Мы так привязаны к тем, кого любили, что вслед за их уходом чувствуем, будто они унесли с собой часть нас самих, будто мы теперь всего лишь часть целого, и то место, по которому прошла своей косой смерть, непрестанно кровоточит.

Обстоятельства разлуки могут быть самые разные, но причина хронических страданий одна: многие не хотят и не могут сказать «прощай» в тот самый момент, когда это нужнее всего. Сказанное вовремя, это слово вовсе не гарантирует, конечно, что тут же уйдёт и печаль, и душевная боль. Но оно приводит к тому, что страдания, явно или неявно, не длятся всю оставшуюся жизнь. В одно прекрасное утро вместо них приходит мудрость осознания того простого факта, что если есть рождение, то есть и смерть и круг потерь и обретений – вечен. Тогда мы исцелены, тотально открыты к новым встречам и новой любви.

Как и в отношении всего неисцелённого и не до конца прожитого, перепросмотр непременно вернёт вас и к этим событиям прошлого. Может быть, перед вами предстанет тот самый человек, чей уход доставил столько боли, а отрицание его ухода сделало эту боль по-настоящему непреходящей. И тогда вы сможете сказать ему: «Я так тебя любил. Я так тебя люблю. Но, когда пришло тебе время уйти, мне трудно было согласиться с этим. Теперь я всё понял, возвращаю тебе свободу и взамен обретаю свою. Ведь любовь, связующая нас, – удел не времени, но вечности. Прощай...»