Концепции первичности устного поэтического творчества, устной художественной коммуникации следовали многие ученые. Например, уже известный нам Г. Тард утверждал, что поэзия – древнейшее искусство, из которого произошли все другие, ибо первое размерное (ритмическое) слово должно было предшествовать первой песне и первому правильному и симметричному построению.
А.Н. Веселовский в начало процесса человеческой коммуникации ставил песню: «В начале: песня-сказ-действо-пляска». В построении А. Веселовского основное значение имеет его учение о синкретизме будущих жанров и текстов коммуникации: все они вышли из обрядового действа.
Визуальная коммуникация поэтому на заре человеческой истории была неотделима от устной, вербальной и внесловесной, от всей системы коммуникации в ее мусических, связанных с непосредственными возможностями человека формах, с процессуально-динамическими ее проявлениями.
Но с расширением возможностей коммуникации в ее технических формах, то есть с применением материально-вещественных каналов коммуникации, начиная с каменных изваяний, пещерных росписей, глиняных табличек с текстами, визуальная и аудиальная коммуникации стали получать свое собственное развитие. Рисунки и росписи на камне, кости, глине, живописные и скульптурные изображения божеств и мифических существ, сцен из реальной жизни, первые «сериалы» со сценами охоты, празднеств, сражений, путешествий включались в процесс коммуникации как со зрителями-современниками, воспринимавшими эти творения и в сакральном, и в эстетическом, и в публицистическом смысле, так и с потомками, для которых эти тексты представляют историческую и художественную ценность. Лишь по этим статическим картинам прошлого мы можем судить о событиях древности, носивших процессуально-динамический характер. Хотя, надо сказать, что искусство монтажа сцен достигало такого уровня, что создавалась иллюзия движения. Визуальная коммуникация, имеющая динамический характер, до изобретения кинематографа воплощалась лишь синхронически, в театрализованных, обрядовых, ритуальных действах, собраниях и сходах.
Изобретение различными цивилизациями и культурами печатных способов тиражирования изображений (на дереве, глине, кости и т.д.) повлекло за собой и развитие визуальной коммуникации статического характера. С открытием разных форм письменности изображения сопровождались словесными текстами, соединялись возможности визуальной и вербальной коммуникации. Этот процесс получил развитие после изобретения и широкого использования бумаги и усовершенствования печатных процессов, что дало новые возможности коммуникации как синхронической, так и диахронической. Уже в Средние века получила широкое распространение техника гравирования, изготовления гравюр, в основном с помощью дерева.
Рукописные, а потом и печатные книги иллюстрировались сюжетами сакрального и светского характера, сценами из народной жизни, что позволяло воспринимать текст так же синкретически, как ранее воспринималось обрядовое или ритуальное действо.
Надо сказать, что у всех народов сохранялось и народное творчество, создавались фольклорные вербальные и визуальные тексты, в которых существовал почти без изменений традиционный синкретизм древних коммуникаций, сочетание мусических и технических форм коммуникации в одном коммуникативном акте. С развитием письменности, а впоследствии и печатного производства, фольклорное творчество стало разделяться на устные и письменные формы. Характерным образцом визуальной коммуникации, как художественного, так и публицистического характера, является лубок – графическое черно-белое или цветное изображение лирического, комического, сатирического характера, изготовленное в технике литографии.
Развивалась архитектура, градостроительство.
Как отмечает М.С. Каган в цитировавшейся уже книге, особенности средств материализации художественного содержания имеют огромное морфологическое значение, поскольку материал служит сигнальной базой знаковой системы, существенно влияя на ее способность нести и передавать ту или иную информацию. Он ссылается при этом на известное и бесспорное положение А. Моля об одноканальности передаваемой искусством информации (Моль, 1966, с. 204).
В этом плане – одноканальности передаваемой тем или иным видом искусства информации – интересен пример такого средства визуальной коммуникации, как архитектура. Город и в древности и ныне представляет благоприятные условия для осуществления процесса коммуникации. Он не только чисто функционально предлагает пространства для общения, но и обладает свойством передачи сообщений с помощью символических, семантических, визуальных форм. Но связывать понятие «город» с понятием «коммуникация» стали относительно недавно. «Ни в архаическом мышлении Древнего Востока, нив период Античности, ни в Средние века и эпоху Возрождения, ни в так называемых примитивных обществах нашего времени, короче говоря, ни в одном обществе, где наука и рыночная экономика не играют еще преобладающей роли, понятия коммуникации практически не существует» (Цонис, Лефевр, с. 123). Пожалуй, Москва, как никакой другой современный город, не может дать за свою историю столько различных и полярных знаков и символов отношения к Богу, к вождям и идеологическим ценностям, к Золотому Тельцу, и наконец, к обыкновенному человеку. Абсурдность смены векторов коммуникации в XX в. в московском градостроительстве (впрочем, это было характерно и для других городов страны) хорошо показывает один из так называемых «фотоприколов», размещенных в Интернете. Это современный городской пейзаж, высотки, пятиэтажки, последние «новоделы». На фронтоне одного здания укреплены буквы, складывающиеся в лозунг: СЛАВА БОГУ!
В визуальной статической коммуникации, таким образом, складывается несколько каналов художественной и познавательной коммуникации: изобразительный, включая скульптуру малых форм, архитектурно-градостроительный, включая скульптуру больших форм и наружную рекламу, печатно-оформительский. Своеобразие изобразительных видов и разновидностей коммуникации заключается не в технических, а в семиотических особенностях этих видов и разновидностей модифицировать изобразительно-выразительные возможности. Критерием сближения или противопоставления используемых материалов служит объемность, трехмерность или двухмерность создаваемых с их помощью образов.
Надо сказать, что графика до XX века не выделялась в отдельный канал художественной коммуникации. И только благодаря своему массовому распространению, особенно в связи с предоставлением своего канала тиражирования молодой фотографии, к концу века этот канал визуальной коммуникации получил свою самостоятельность и достиг расцвета.
Как видим, трудно получить свой собственный канал массового распространения и воздействия на зрителей, если тот или иной вид коммуникации не возник исторически, из синкретизма первобытного обрядового действа. Только массовость интереса к нему помогает выделиться, «встать на ноги», войти в особый вид коммуникации. Так было, например, с лубком – популярным видом народного творчества. Тем более трудно было бы встать в один ряд «с признанными мэтрами» – с изобразительным искусством – молоденькой фотографии, а с театром и цирком – подростку кинематографу, если бы они в самом начале своего пути не поразили воображение публики своими доселе невиданными возможностями.
Уже в 1914 г. М. Волошин писал, что существует лишь одно театральное зрелище, которое, безусловно, владеет доверием публики. Это – кинематограф. Элементов искусства будущего (и мы бы добавили – СМК будущего. – В.Б.) следует искать не в утончениях старого искусства. Будущее искусство может возникнуть, – по мнению М. Волошина, – только из нового варварства. Популярность кинематографа основана прежде всего на том, что он – машина, а душа современного европейца обращена к машине самыми наивными и доверчивыми сторонами своими. Кинематограф дает театральному видению грубый демократизм дешевизны и общедоступности, вожделенный демократизм фотографического штампа.
М. Волошин верно показывает основные черты каждого нового вида визуальной коммуникации, которые так же, как и кино, через варварство, входили и входят в нашу жизнь. Это их технические истоки и их «грубый демократизм дешевизны и общедоступности». Далее он пишет, что кинематограф, как театр, находится в полной гармонии с обществом, где газета заменила книгу, а фотография портрет. Что он овладевает снами зрителя посредством своего жестокого реализма (курсив мой. – В.Б.). И наконец, что он «свидетельствует о громадности той потребности очищения от обыденности, которая переполняет города. Эта сторона очистительных обрядов всегда останется за кинематографом» (Волошин, с. 206). Таким образом добавляются еще две черты триумфа нового СМК. Это жестокий реализм и предоставление возможности очищения от обыденности. Последнее является свойством и других видов художественной коммуникации, но здесь М. Волошин связал его с грубым демократизмом нового СМК, и это говорит о новом качестве удовлетворения этой потребности, о его действительной массовости. Сочетание качеств жестокого реализма нового СМК со способностью очистить этим от обыденности привело в последующем и приводит ныне к оскудению душевных свойств личности, ко всеядности массовой аудитории, с удовольствием взирающей на жестокие кадры военных и криминальных новостей. М. Волошин оставлял глубокое искусство сопереживания за театром, но и театр в большинстве своих постановок идет на поводу массового зрителя.
Во всем был прав поэт. Он выступил в этом эссе в качестве не только художественного критика, но и социолога масскоммуникативных процессов. Но если бы он дальше развивал свой тезис «машинизации» коммуникации, он бы предсказал телевидение и Интернет, что сделал семь лет спустя другой поэт, В. Хлебников, сказав о «громогласной», «всеохватной» силе будущих массовых коммуникаций.
Телевидение тоже пока никак не выберется из периода варварства – по причине коммерческой зависимости, зависимости от вкусов массовой аудитории и, наконец, по причине частых переоценок возможностей техники и внешней завлекательности в ущерб содержательности и духовности своих программ.
В конце XX века одновременно с расширением выразительных и изобразительных возможностей телевидения (улучшение качества звука, цвета, увеличение экранов при миниатюризации самих приемников и видеомагнитофонов) шло освоение и расширение возможностей компьютерной техники. Это привело к созданию сети Интернет и постепенному увеличению ее числа пользователей. Эта сеть представляет собой синтез чисто вербальной (письменной) коммуникации с внесловесной (многочисленные баннеры и рекламки гипертекстов), а также визуальной и аудиальной.
Аудиовизуальное коммуникативное пространство, следовательно, расширяется как по линии технического совершенствования традиционных визуальных СМИ (новый формат кинематографа, современная техника записи, воспроизведения и передачи на большие расстояния звука и изображения), так и по линии создания принципиально новых средств МК. Однако надо сказать, что Интернет находится пока на стадии варварства, о котором писал М. Волошин, потому что вбирает в себя все, что угодно. Это дает основание некоторым критикам называть его (и это при его великих возможностях) – мусорной свалкой.
В новых электронных СМК следует обозначить такое бесспорное специфическое их качество, как оперативность, то есть со-общение участников событий или диалогов друг с другом в режиме реального времени. Тем самым достигается не только расширение коммуникативного пространства, о котором мы говорили, но и резкое (абсолютное) сокращение предкоммуникативного времени (времени, необходимого для установления контакта коммуникации его субъектов с реципиентами).
Об Интернете надо писать подробно, компетентно и ответственно. Объем книги ограничен, автор в Интернете – новичок, ответственность требует времени. Но высказать мнение об этом канале массовой коммуникации необходимо. Ведь он, как никакой другой, расширяет коммуникативное пространство (до размеров всей планеты) и приводит к минимуму, или устраняет совсем, предкоммуникативное время.
Интересно проследить, как «нащупывалась» будущая глобальная сеть учеными и журналистами конца 60-х гг., пытавшимися очертить контуры начала будущего XXI века. В этом плане весьма показательна статья Филипа Эйзенберга в журнале «Америка» №136 за 1968 г. «Как мы встретим XXI столетие?»
После широких, но в большинстве своем чересчур оптимистичных прогнозов, автор переходит к теме коммуникаций. Он рисует такие картины далекого тогда 2000 года: «Электронные вычислительные машины полностью переняли функции управления муниципалитетами, деловой жизнью, библиотеками, больницами, школами и другими центрами накопления информации... Значительную часть свободного времени люди проводят у имеющегося в каждом доме центра связи, где можно учиться, смотреть передачи по телевизору и слушать стереофоническую музыку...»
Однако приводятся и высказывания ученых прошлого века, в которых отмечается опасность растущего разрыва между стремительным ростом науки и черепашьим ходом развития социальных и психологических механизмов общества. Например, биофизик Чикагского университета Джон Р. Платт пишет о вступлении в новый период истории – в мир будущего, которое окажется совершенно непохожим на настоящее. Готовы ли люди к встрече с новыми и, возможно, временными ценностями, ожидающими их на пути к новой культуре, к обществу, в котором электронные машины будут способны обучаться, а человек – «творить»?
Еще и еще раз указывается в статье, что мощнейшим орудием для создания будущего нового мира служит «кибернетический чародей второй половины XX века – электронная вычислительная машина со всеми ее увлекательными и грозными возможностями». Называется мыслитель, больше всего интересующийся именно влиянием кибернетической революции на будущее человечества. Это Джон Диболд.
Именно он сказал в 60-х гг. о возможной непредвиденности тех социальных изменений, к которым может привести распространение по всему миру электронных вычислительных машин, машин-переводчиков и электронных библиотек, связанных между собой «всемирной системой связи». Эти машины начинают вытеснять человека «с привилегированной позиции единственного мыслящего существа». Создается ситуация, – писал он, – «чреватая опасностями и богатая возможностями», устоять в которой можно будет лишь в том случае, «если развить глубинные черты благородства, которые в какой-то мере присущи каждому человеку».
Уже треть века назад этим ученым было высказано предостережение в отношении формирующегося в утробе цивилизации ребенка, у которого еще не было нынешнего имени – Интернет (впрочем, и у самого компьютера, судя по статье в журнале «Америка» еще не было имени, оно появилось, судя по словарям, лишь в начале 70-х гг.). Человек должен во что бы то ни стало создать психологические, духовные и философские предпосылки, если он хочет устоять в вихре перемен, связанных с информационной революцией, радикальных и беспрецедентных.
Что мы можем сейчас сказать? Мы, живущие в том времени, которое пытались как-то нарисовать ученые на исходе шестидесятых? Только одно: предостережения оправдались.
Надо сказать, что в том же 1968-м году уже в нашей стране, тогда – Советском Союзе – также была сделана попытка заглянуть в будущее, причем не только в 2000-й год, но и в год 100-летия Великого Октября, как тогда посчитало Агентство печати «Новости», выпустившее книгу «В 2017 году». Сильный был, как бы теперь сказали, международный пиаровский ход. Разумеется, стандартные идеологемы во многом исказили многие размышления ученых и публицистов, честно пытавшихся охватить взором начало будущего века. Отметим, что проблемам массовой коммуникации и информации в книге посвящен раздел «Телекс и истина», подготовленный редактором сборника Борисом Бурковым. Это были материалы своеобразного круглого стола ученых и публицистов из 15 стран планеты, организованного АПН по телексу – тогдашней предтече Интернета.
Дискуссия в основном свелась к вопросу – не заменит ли развивающееся телевидение печатную прессу? Большинством участников был дан однозначный ответ: нет, не заменит. Газета останется, как более содержательное и аналитическое средство массовой коммуникации. Обогатится лишь технология ее выпуска и распространения.
Прогноз оправдался, но при этом практически никто не заметил знаки созревающего грозного и всемогущего плода – Интернета. Признаки будущей электронной глобальной сети, Всемирной паутины, в которой можно разместить, что душе и кошельку угодно. Газеты, телеканалы, книги, целые библиотеки, экспозиции музеев – это в лучшем случае. В других случаях – самую различную текстовую и аудиовизуальную информацию как официального, так и частного характера, вплоть до такой, которая бы никогда не появилась в лицензированных органах печати или ТВ.
Что-то близкое к Интернету предсказали за круглым столом АПН английский издатель Сесиль Кинг и американский журналист Гаррисон Солсбери. Вот какую картину они, каждый в отдельности, нарисовали для интересующегося будущим читателя (сократим явно пропагандистские на тот момент детали. – В.Б.).
«Ваша квартира и ваше учреждение оснащены коммутатором, электроннолучевой трубкой и буквопечатающим устройством, связанным с вычислительной машиной в редакции газеты, которую вы выписываете. Вы читаете в своей газете сообщение, которое, очевидно, не может содержать всю предысторию случившегося события. Вы вызываете вычислительную машину газеты и запрашиваете необходимые вам сведения. Как только вы положите телефонную трубку, на ленте буквопечатающего устройства появляется интересующая вас информация. И все это в течение нескольких секунд. Более того, с помощью подобной связи можно получить указатель всех имеющихся в мировой прессе статей по данному вопросу».
Для нас, современных журналистов, студентов, обучающихся этой профессии и их преподавателей важно то, что, с одной стороны, оправдался, а с другой – нет, прогноз на 2000 год, сделанный в рамках указанного заочного круглого стола треть века назад относительно профессии журналиста.
Так, канадский автор Джон Кеттл предсказывал: «Нам, динозаврам, сидящим за старомодными машинками, выколачивая свой дневной урок, или, хуже того, за письменными столами, держа в руках музейные инструменты, именуемые «карандашами», иногда приходится иметь дело с сообщениями о смелом новом мире электронного сбора информации, разговорчивых вычислительных машин, наручных телевизоров или... о всей библиотеке конгресса в коробке из-под ботинок. От всего этого голова идет кругом». «Каково же место журналиста в этом сложнейшем мире?» – спрашивает Д. Кеттл. И отвечает: «можно подумать, что скоро ему придется стоять в очереди безработных за куском хлеба».
К счастью, профессия журналиста сохранилась, и именно потому, что она есть, возрастает ответственность и за поиск, электронный сбор информации, и за ее обработку и за размещение как на печатных, так и на электронных носителях. В этом автор публикации сборника «В 2017 году» прав. Действительно, вряд ли процесс зарождения идей будет когда-нибудь автоматизирован.
Закончить этот дискурс об Интернете хотелось бы словами мыслителя Мераба Мамардашвили, сказанными относительно своей профессии – философии.
«Я хочу определить философию как сознание вслух, как явленное сознание. То есть существует феномен сознания – не вообще всякого сознания, а того, которое я бы назвал обостренным чувством сознания, для человека судьбоносным, поскольку от этого сознания человек, как живое существо, не может отказаться... Философия (и, добавим, журналистика, в том числе – интернетжурналистика. – В.Б.) не преследует никаких целей, помимо высказывания вслух того, от чего отказаться нельзя». (Мамардашвили, 1990, с. 58). Человек, – писал этот выдающийся философ, – не создан природой и эволюцией. Он создается. Непрерывно, снова и снова создается в истории, с участием его самого, его индивидуальных усилий. Эта его непрерывная создаваемость задана для него в зеркальном отражении самого себя символом «образ и подобие Божье». То есть Человек есть такое существо, возникновение которого непрерывно возобновляется.
На наш взгляд каждый журналист, каждый коммуникатор, общающийся с людьми, в первую очередь должен быть таким человеком. Интернет дает для подобной коммуникации великие возможности. Их осуществление зависит от Человека.
В заключение главы приведем провидческие мысли еще одного поэта, уже французского – П. Валери из его эссе «Покорение вездесущности», опубликованное в 1928 г. (через 7 семь лет после высказываний В. Хлебникова и через 14 – после эссе М. Волошина. Как видим, у П. Валери должно было быть больше материалов для обоснованных прогнозов):
«Современные изобразительные искусства, их виды и использование сформировались во времена, непохожие на те, в которые живем мы. Их создавали люди, чье воздействие на окружающий мир было незначительным по сравнению с нашим. Но удивительное развитие техники, уровень достигнутой ею гибкости и точности, рождаемые ею идеи и привычки со всей определенностью указывают на то, что в древнем ремесле отображения Прекрасного также грядут глубокие перемены. Во всех искусствах присутствует физический компонент, к которому нельзя больше подходить со старыми мерками и который не может не испытывать на себе воздействие наших сегодняшних знаний и достижений... Нас ждут великие открытия, которые преобразуют всю совокупность технических приемов в искусстве, что повлияет на сам процесс художественного творчества и, возможно, даже самым невероятным образом изменит наше представление об искусстве.
Первоначально это, конечно, отразится только на воспроизведении и распространении произведений искусства. Станет возможным передавать куда угодно и воссоздавать где угодно систему ощущений, или точнее раздражителей, вызываемых каким-либо объектом или явлением. Произведения искусства обретут вездесущность... Для нас станет совершенно естественным улавливать с помощью наших органов чувств ультрачастотные колебания и преобразовывать их в сумму знаний» (Валери, с. 27–29).
