Социологическая концепция народничества

Народничество - идеология разночинной интеллигенции России XIX века. Эта система идей освободительного движения отличалась подчерк­нутой антибуржуазной направленностью, демократизмом, упованием на народ как решающую силу социальных преобразований. Неприятие само­державия трансформировалось у многих народников в отрицание государ­ства вообще. Крестьянская революция виделась им способом уничтожения несправедливого социально-экономического и политического строя. Бу­дущее общество мыслилось как вольный союз общин Атрибутом народ­ничества были обязательное отрицание каких бы то ни было завоеваний буржуазной демократии, нигилизм по отношению к коллективной полити­ческой борьбе. Отстаивался тезис об антигуманизме гражданских свобод, служащих буржуазии и недоступных народу. Виднейшими представите­лями народничества являются М. А. Бакунин. П. А. Кропоткин, П. Н. Тка­чев.

Основные социологические идеи Михаила Александровича Бакунина (1814-1876) изложены в работах «Кнуто-Германская империя и социальная революция» (1871), «Государственность и анархия» (1873), «Федера­лизм, социализм и антитеологизм» (не закончена).

Историю М. Бакунин представлял как эволюционный процесс, движе­ние человечества из царства животных в царство свободы. Разумная тру­довая деятельность людей переводит их из сферы биологического в сферу социального. Человек, по М. Бакунину, - часть природы и поэтому должен повиноваться ее законам. Но социальную действительность творят сами люди. Здесь свобода и воля людей ничем не ограничены. Цель прогресса и его мерило - постоянное приращение свободы личности. Все, что служит увеличению индивидуальной свободы, оправданно и прогрессивно.

На пути социального прогресса, с точки зрения мыслителя, есть только два препятствия - религия и государство. Фикция бога подпирает монстра - государство. Зарождение религии связано с наделением людьми вымыш­ленных богов гипертрофированными собственными качествами, силами и способностями. Так было на ранних ступенях развития человечества. В современном ему обществе М. Бакунин видел главный источник религии в нищете и рабстве народа. Религия обслуживает нужды власти и государ­ства. Религия помрачает рассудок людей, заглушает чувство социальной справедливости, любые протесты против произвола правительства.

Бакунин предлагал два пути избавления от суеверия: во-первых, про­свещение народа, популяризация идей социализма: во-вторых, социальная революция. Революция «закроет кабаки и церкви, развращающие душу и тело призрачными радостями». Она принесет с собой радость свободы и благополучие. Революция уничтожит и другого губителя индивидуальной свободы - государство. В отличие от множества социальных мыслителей, видевших корень всех общественных бед в частной собственности, М. Ба­кунин усмотрел его в государстве. Причем он не ограничился мирной ан­тигосударственной проповедью, а стал требовать немедленного разруше­ния этого социального института.

М. Бакунин был одним из первых антиэтатистов и противников бюро­кратического централизма. По его мнению, государство создавалось меньшинством для господства над большинством. Возникновение его бы­ло связано с насилием, завоевательными походами, войнами. Войны и го­сударство неразделимы. Пока будут существовать государства, миру на земле не бывать; будут только передышки, перемирия между войнами. Го­сударство есть кладбище социальных интересов, гражданского общества. Это алтарь, на котором реальная свобода и благоденствие народов прино­сятся в жертву политическому величию самого государства.

М. Бакунин отметил уникальное свойство власти развращать всех не­зависимо от классовой принадлежности. Он предсказывал, что, если ко­гда-либо будут установлены правительство и парламент, состоящие ис­ключительно из рабочих, эти рабочие, бывшие убежденными социальными демократами, вскоре станут поклонниками принципа власти, угнетате­лями и эксплуататорами. Ибо весь пролетариат не сможет встать во главе управления. Если будут управляемые, то будут и рабы. Вот почему нужна организация не «сверху вниз», а «снизу вверх».

Выступая против конституционных иллюзий либеральной интеллиген­ции и «государственного коммунизма» Маркса, М. Бакунин пытался на­щупать новые формы организации общества. Он надеялся на раскрепоще­ние личности, ее полную самореализацию через «социалистические коо­перативы», «общины», ассоциации трудовых союзов. Это была традици­онная дань коммунитарной (общинной) идеологии, которую издавна пла­тили многие идеологи, выступающие за социальную справедливость.

Легальное участие в политике, любые формы ортодоксального полити­ческого поведения были неприемлемы для М. Бакунина, поскольку всякий политический акт лишь укрепляет государство. Уничтожить государство может, с его точки зрения, только стихийный бунт. Для разжигания бунта пригоден любой «горючий материал» - пролетариат, фрондирующая ин­теллигенция, маргинальные слои общества. Разжечь бунт, «разнуздать страсти» и инстинкты должны революционные группы, движимые волей к революции.

Сравнивая способности к бунту различных этнических общностей, М. Бакунин считал, что все дело - в психологических свойствах тех или иных рас, наций и народностей. Русскому народу он приписывал «наивное чувство братства», а также ненависть к дворянам и любовь к огню. Рус­ского мужика легко убедить «запустить петуха» господам со всеми их бо­гатствами. Из России пожар перекинется на весь мир. Так будет разруше­на современная цивилизация и установится безвластие. В своих подходах к проблемам межнациональных отношений М. Бакунин ориентировался на свободный союз народов, идеи автономии и федерализма.

Свои социальные проекты переустройства общества Бакунин фактиче­ски никак не увязывал с экономическими факторами, хотя нередко опери­ровал терминологией экономических учений того времени. Что касается общества, то в социологии Бакунина оно рассматривалось как «социаль­ное тело», статичный организм. В предмет социологии как дисциплины Бакунин включал все науки о человечестве в мире.

Петр Алексеевич Кропоткин (1842-1921) - русский князь, потомст­венный военный, путешественник, ученый с мировым именем, чиновник, революционер-идеолог. Социальные взгляды формировались под влияни­ем идей Бакунина Политические воззрения Кропоткина отличали прежде всего ориентация на идеал безвластия, отрицание организованной и сис­тематической политической борьбы и пропаганда создания анархо-коммунистической федерации взамен разрушаемого революцией государ­ства. При анализе сложных социальных процессов Кропоткин руководствовался психобиологическим подходом, не чужд был влияния позити­вистской школы и эволюционной теории Дарвина.

Основными социологическими трудами Кропоткина являются «Речи бунтовщика» (1885), «Хлеб и воля» (1892), «Анархизм, его философия и идеал» (1896), «Поля, фабрики и мастерские» (1899), «Современная наука и анархизм» (1906), «Взаимная помощь как фактор эволюции» (1907), «Великая французская революция» (1909), «Этика» (1921). В указанных работах рассматриваются два круга вопросов. Первый охватывает зако­номерности общественного развития и факторы, его определяющие. Вто­рой касается доказательств несовместимости социального равенства и го­сударственности, анализа развращающей силы власти и социальной революции как силы, способной уничтожить ее главного носителя -государство.

Социальная эволюция основана на двух факторах: взаимопомощи и самоутверждении индивида или группы индивидов. Согласно П. Кропот­кину, человеку присущ инстинкт общительности, как и всей живой приро­де. Сохранению человечества способствуют борьба за существование, по­нимаемая как борьба человека с природой, и взаимопомощь. Взаимопо­мощь в среде людей порождает сознание силы, чувство удовольствия от общения с себе подобными и чувство справедливости, которое побуждает признать равенство прав всех людей.

Солидарность - внеинституционное и даже антиинституционное явле­ние. Она - та единственная сила, которая поддерживает нравственное чув­ство и привычки общительности в человеческих обществах. Сила более могучая, чем повеления религии или законодателей. Народное творчество, питаемое взаимопомощью, создает различные формы взаимного содейст­вия. Это - род, племя, община, гильдия, средневековый город-республика, рабочие союзы и т. п. Таким образом люди адаптируются к меняющимся обстоятельствам, выдерживают борьбу с враждебной внешней средой -будь то природа или общество.

Целью любого народного движения является достижение состояния безвластия. В природе отсутствует какая-либо централизация. Не должно быть ее и у людей. Прогресс движим также и стремлением всякой актив­ной личности возвыситься в экономической, политической и духовной ор­ганизации. Однако любая форма сообщества стремится наложить путы на индивида. По П. Кропоткину, лишь гильдии и вольные города не налагали на людей оков, давали полную свободу развитию способностей индивида. Но их поглотили всемогущие государства.

Любая попытка человека освободиться из-под ига государства должна приветствоваться. Ничем не ограниченная индивидуальная свобода - вот подлинное мерило социального прогресса. Следуя логике своих рассужде­ний, П. Кропоткин приходит не только к признанию права каждого поступать сугубо по своему усмотрению, но и выступает против права общества карать кого-либо за антиобщественное поведение. Для доказательства вредоносности государства П. Кропоткин предлагал рассматривать этот институт как результат заговора против народа «военного вождя, судьи и священника».

Государственная власть призвана защищать интересы только правяще­го меньшинства. Именно государство поделило изначально равных людей на классы, именно оно породило капитализм, а с ним - бессмысленное расточение производительных сил, общественного капитала, жажду нажи­вы, доводящую людей до пренебрежения законами общественности. Если не разрушить государство, оно раздавит личность и местную жизнь, за­владеет всеми областями человеческой деятельности, принесет войны и внутреннюю борьбу за обладание властью, поверхностные революции, сменяющие тиранов, а в конце - смерть общества, - предрекал П. Кропот­кин. Доказывая опасность любого правительства, любого государства, он часто цитировал Ж.-Ж. Руссо, который считал, что для того, чтобы граж­данам можно было передать свои права выборному собранию, оно должно состоять из ангелов. Да и у них вырастут рога и когти, как только они примутся за управление людьми.

Ввести безвластие, обеспечить «довольство всех» Кропоткин считал возможным сразу же после экспроприации и социализации орудий и средств производства. Изобилие обеспечит правильная организация труда. Промышленность надо соединить с земледелием, умственный труд - с фи­зическим. Главное - децентрализовать производство.

В этом новом обществе люди будут жить в самоуправляющихся общи­нах, где свобода каждого есть условие свободы всех. «Интеграция труда» обязательна для всех членов коллектива: после нескольких часов физиче­ского труда каждому позволено заняться любимым делом, а людям стар­ше 40 лет и вовсе разрешено посвятить себя выбранной деятельности. Па­радоксально, но Кропоткин не заметил основного противоречия анархиче­ской доктрины: признания индивидуальной свободы личности как высше­го блага и попрания этого принципа всесторонней регламентацией жизне­деятельности человека коммунитарной идеологией.

В отличие от Бакунина, считавшего народ изначально готовым к про­тесту, Кропоткин полагал необходимым серьезно готовиться к революции и готовить к ней народ.

Политическое поведение и политические интересы основных субъектов политики Кропоткин выводил из их экономических целей.

Общественный прогресс, по Кропоткину, основан на постоянной смене двух эпох - эпохи эволюции и эпохи революции Когда форма реализации взаимопомощи устаревает и больше не соответствует новым требованиям развития личности, народ начинает нуждаться в глубоких изменениях сво-

его бытия. Их можно реализовать либо путем эволюции, либо через рево­люцию.

На революцию народ толкают нежелание государства и правительства проводить реформы, негибкость этих институтов власти. Революциям предшествует ряд этапов общественного развития, выдвижение вначале скромных требований масс; затем постепенная радикализация этих запро­сов; пробуждение народа под влиянием поражения и гибели в борьбе с го­сударством революционеров-одиночек; как следствие, сотни спорадиче­ских бунтов. И наконец, апофеоз - революция. Эволюция готовит почву для революции, а революция с течением времени вновь сменяется мир­ным прогрессом.

Революция - период «ускоренной эволюции, ускоренного развития и быстрых перемен». Считая революцию неизбежным этапом развития в определенных условиях, Кропоткин призывал революционеров стремиться «достичь наибольших результатов при наименьших размерах гражданской войны, то есть с наименьшим числом жертв и по возможности не увели­чивая взаимной ненависти». В этом вопросе он стоял ближе к Герцену, чем к Бакунину.

Цели социалистической революции Кропоткин считал более гуманны­ми, нежели цели революции буржуазной, ибо социалистическая - стре­мится к «благу для всех», а буржуазная - направлена на обогащение от­дельных личностей. Однако он же предупреждал революционеров, что коммунизм «может принять все формы, начиная с полной свободы лично­сти и кончая полным порабощением».

Социология Кропоткина ценна, прежде всего, учением о взаимопомощи и солидарности как приоритетных факторах социального прогресса, нрав­ственным пафосом, верой в реализацию творческого потенциала человека, антиавторитарного братского союза с другими людьми. В доктрине либер-тарного социализма изначально была заложена конфликтность между идеалом индивидуальной свободы личности как целью общественного движения и подавляющей свободу личности народной революцией как средством достижения этой цели. В конце жизни Петр Алексеевич понял это противоречие и глубоко страдал от естественного хода событий соци­ального переворота, разворачивавшегося в России в 1917-1921 годах.

Политическая программа Петра Никитича Ткачева (1844-1886), вид­нейшего теоретика заговорщического направления, социолога, литератур­ного критика и публициста, изложена в работах «Открытое письмо Петра Ткачева г-ну Фридриху Энгельсу» (1874) и «Задачи революционной про­паганды в России» (1875). В них утверждалось, что века господства дес­потической власти над народом привили ему «рабские привычки», сфор­мировали такие его качества, как неорганизованность, инертность, заби­тость и отсталость. Поэтому-де народ пока еще не может быть самостоятельной политической силой. «Разрушительную энергию» масс призвана использовать наиболее активная часть интеллигенции в борьбе против са­модержавия.

Социальная революция в России должна задаться легче, чем в Запад­ной Европе. Ибо в стране нет сил, способных по-настоящему ей противо­стоять. Отсутствует буржуазия - наиболее враждебный социализму класс. Самодержавие, по Ткачеву, - внесословная сила, не имеющая социальной базы. А в русском народе заложен природный инстинкт к социализму.

Собственно социологическая программа Ткачева воплотилась в рабо­тах «Экономический метод в науке уголовного права» (1865), «Произ­водительные силы Европы» (1865), «Очерки по истории рационализма» (1866), «Что такое партия прогресса» (1870), «Закон общественного само­сохранения» (1870), «Роль мысли в истории» (1875), «Анархия мысли» (1876), «Анархическое государство» (1876), «Накануне и на другой день революции» (1877) и др. В трудах Ткачева нашли отражение три круга проблем: 1) социологические законы и влияние на них «экономического начала»; 2) социальный прогресс и его составляющие; 3) назначение по­литической власти в обществе и место в ней активного меньшинства.

Ткачев равно отвергал органическую теорию общества Спенсера и по­литическую концепцию общественного устройства Конта. Разделяя многие идеи Дарвина, он возражал против распространения принципа «борьбы за существование» на общественную жизнь.

Если законы природы вечны и незыблемы, то социологические законы являются «продуктом человеческой воли и человеческого расчета, они возникают и уничтожаются вместе с обществом». В природе нет целеполагания. Человек всегда ставит перед собой определенные цели, осознает свои желания, вырабатывает идеалы.

История реализуется через поведение и поступки как отдельных лично­стей, так и социальных групп. Но коль скоро исторические законы вопло­щаются в процессе человеческой жизнедеятельности, значит, они челове­ком же и создаются. В основании общества заложены «экономические на­чала», обусловливающие развитие и направление политических и соци­альных отношений вообще. Они кладут отпечаток на интеллектуальный прогресс общества, на его мораль и господствующие в нем воззрения. «Экономические начала» воплощаются в определенных социальных инте­ресах, детерминирующих исторические процессы, возникновение и упадок социальных институтов, политическое поведение людей.

В работах Ткачева прослеживается двоякое толкование понятия мате­риального интереса. В одних случаях он рассматривает материальный ин­терес как следствие стремления человека к улучшению жизненных усло­вий и самосохранению, в других - как воплощение сословия классовых интересов. Экономическая детерминанта социальных явлений производна

от свободы воли. Без свободы воли нет свободы выбора, в том числе и вы­бора социального пути. Ткачев исповедовал не страдательное положение личности в истории, а ее самодеятельный, творческий характер.

Прогресс, по Ткачеву, проявляется в трех сферах: в природе, в индиви­дуальном организме и в человеческом обществе. Внутри общества про­гресс дифференцирован на экономический, правовой, духовный и т. д. Важнейшие критерии социального прогресса - цель движения, в которой воплощены понятия людей о счастье, и социальный идеал. Помимо цели, элементами прогресса являются также движение (противоположность за­стою) и направление, указующее на его поступательный характер. Анта­гонизм частных интересов пронизывает всю гражданскую историю, поро­ждая конфликты различных политических сил.

Экономический интерес может победить при реализации двух условий: наличия материальной силы и ее организации. Как правило, носителями материальной силы являются люди невежественные, неспособные к какой бы то ни было рациональной организации. Упорядочивает материальную силу и определяет ее цель лишь воодушевленное высокой идеей интеллек­туальное меньшинство.

Коренная цель социального прогресса - приведение в соответствие по­требностей людей и возможностей их удовлетворения. Сам прогресс трак­туется двояко: 1) как поступательная эволюция определенных экономиче­ских начал: 2) как скачок, как отрицание прежних экономических основ и замещение их новыми.

Лишь силы, господствующие в экономической сфере, обладают реаль­ной политической властью. Лишь экономическая власть позволяет реаль­но пользоваться политическими правами. Политическая власть обслужи­вает породивший ее экономический порядок. Без нарушения «естествен­ного порядка» вещей трудящиеся классы не сумеют прорвать этот пороч­ный круг клиентальных отношений. Нарушение это будет краткосрочно и уложится в простой отрезок времени, за который будут изданы соответст­вующие правительственные декреты по проведению экономической, поли­тической и правовой реформ.

В интересах народа революционное меньшинство организует полити­ческий заговор. Захватив государственную власть, оно проводит указан­ные преобразования, восстанавливая баланс между экономической сферой и политической властью. Далее Ткачев предлагает традиционные для со­циологии народничества рецепты оздоровления общества: крестьянская община преобразуется в «общину коммуны», совместно владеющую зем­лей и средствами производства: постепенно преодолевается всякое нера­венство между людьми: развивается общинное самоуправление: централь­ные функции государственной власти упраздняются. В результате назван­ных преобразований произойдет исторический скачок от прежних эконо­мических принципов общества к новым основам.

Отдельные идеи социологии Бакунина, Кропоткина и Ткачева оказали существенное влияние на формирование мировоззрения многих предста­вителей социалистической мысли различных направлений как России и Западной Европы, так и стран Латинской Америки второй половины XIX-XX века.

 

 

3.7 Социологические воззрения мыслителей российской эмиграции

Особое место в историко-социологической традиции первой полови­ны XX столетия занимают идеи и концепции мыслителей - эмигрантов из Советской России.

Одной из первых системных попыток анализа общественно-полити­ческих событий в России в парадигме социологического учения К. Маркса правомерно рассматривать творчество Льва (Лейбы) Давидовича Троцкого (Бронштейна) (1879-1940) - профессионального революционера, одного из вождей Октябрьского (1917) переворота в России, идеолога, теоретика, пропагандиста и практика российского и международного коммунистиче­ского движения. Л. Троцким предпринимались систематические попытки теоретического осмысления и объяснения революционных событий в Рос­сии. Несмотря на его явное стремление придать собственным изысканиям концептуальность и социально-философское звучание, в них доминирова­ли мотивы фанатизма революционистского толка, сиюминутной полити­ческой борьбы и самооправдания. Л. Троцкий явился первым из россий­ских революционеров-практиков, обратившим внимание на несвободный, антидемократический и отчужденный характер власти, сформировавшейся в России после 1917 года, на бюрократический характер нового политиче­ского режима. Уже в начале 20-х годов Л. Троцкий определил партийно-советский аппарат в СССР как особый общественный слой и существенно значимый элемент социально-политической структуры.

Анализируя «уроки Октября», Л. Троцкий приблизился к пониманию того, что одной из главных предпосылок возникновения всемогущей бю­рократии выступают теория и практика идей «партии нового типа» и «по­строения социализма в одной стране». Тем не менее, оставаясь под вла­стью большевистских иллюзий, он усматривал перспективы мирового ре­волюционного процесса в осуществлении идеи К. Маркса о перманентной революции, т. е. фактически о гражданской войне планетарного масштаба. В книге «Преданная революция», известной также под названием «Что такое СССР и куда он идет», Л. Троцкий истолковал генезис советской бюрократии как результат последовательного нарастания реакционных

устремлений в стане победителей. По его мнению, период великих на­дежд, иллюзий и чудовищного напряжения сил трансформировался в по­лосу «усталости, упадка и прямого разочарования в результатах переворо­та». Захват командных постов в обществе героями гражданской войны обусловил антидемократические методы управления страной и отчужде­ние подавляющего большинства населения от политической власти.

Л. Троцкий особо отмечал, каким огромным шагом назад и источни­ком рецидивов «истинно российского варварства» стал «советский Терми­дор», принесший малокультурной партийно-советской бюрократии пол­ную независимость и бесконтрольность, а народным массам - «хорошо знакомую заповедь повиновения и молчания».

Одним из первых мыслителей российской эмиграции 20-40-х годов XX столетия, разработавшим собственную, немарксистскую социологиче­скую модель видения трансформации современного общества, явился фи­лософ, социолог и публицист Николай Александрович Бердяев (1874-1948). В своих работах социально-философского и социологического ха­рактера «Философия свободы» (1911), «Смысл творчества. Опыт оправ­дания человека» (1916), «Смысл истории Опыт философии человеческой судьбы» (1923), «Философия неравенства. Письма к недругам по социаль­ной философии» (1923), «Новое средневековье. Размышление о судьбе России и Европы» (1934), «О назначении человека. Опыт парадоксальной этики» (1931), «Основная антиномия личности и общества» (1931), «Человеческая личность и сверхличные ценности» (1937), «Истоки и смысл русского коммунизма» (1937), «Русская идея. Основные проблемы русской мысли Х1Х-ХХ века» (1945) Н. А. Бердяев исследовал проблемы свободы и кризиса культуры, размышлял над путями русской и всемирной истории двадцатого столетия, осуществлял изыскания историко-фило­софского характера. Созданная Бердяевым система новых мировоззренче­ских ориентации в человековедении была связана с выбором им опреде­ленной системы гуманистических координат, осознанием и пониманием того, что по сравнению с человеческой личностью весь мир - ничто.

Признание примата личностного над социальным позволило ученому выступить против тотального подчинения индивида общественно-утили­тарным целям и провозгласить свободу человека в качестве самодовлею­щей ценности. Последовательно выступая против «разжигания инстинк­тов» масс и разгула стихии насилия, Бердяев стремился понять причины и механизмы несвободы человека и отчужденный характер создаваемой им культуры. По мысли Бердяева, несмотря на героическую борьбу людей за свободу на протяжении почти всей истории, они все же остаются несво­бодными. В своей исторической судьбе, с точки зрения Бердяева, человек проходит разные стадии, и всегда трагична эта судьба. Человек был рабом природы, и он начал героическую борьбу за свое сохранение, независимость и освобождение. Он создал культуру, государства, национальные единства, классы. Но он стал рабом государства, национальности, классов. Ныне, - утверждает Бердяев, - вступает он в новый период. Он хочет овладеть иррациональными общественными силами. Он создает организо­ванное общество и развитую технику, делает человека орудием организа­ции жизни и окончательного овладения природой. В ходе борьбы человек становится рабом организованного общества и техники.

Тревога и печаль Бердяева по поводу неизбежности человеческого рабства побуждали его обратить внимание на комплекс освободительных и псевдоосвободительных идей, циркулировавших в то время в общественном сознании. Мыслитель отдал дань увлечению марксовой философско-социологической парадигмой, отвергнув ее затем из-за неприятия идеи пролетарского мессианизма.

В этой связи блестящий русский интеллектуал П. Б. Струве, комменти­руя книгу Бердяева «Субъективизм и индивидуализм в общественной фи­лософии» (1901), подчеркивал, что истина и идеал у автора не заимствуют своего достоинства от классовой точки зрения, а сообщают ей это досто­инство. Отдавая должное марксизму как социологической доктрине, Бер­дяев отрицал его притязания на статус философии истории, ибо данному учению присуще отождествление духовного существа, «общечеловека» и человека классового, группового и эгоистичного с прагматичными целями и ценностями. Марксизм, по Бердяеву, выступая как объяснительная мо­дель социологического уровня при анализе общественно-экономических процессов, не способен наполнить историю имманентным смыслом, сфор­мулировав для человечества действительный идеал исторического разви­тия. В дальнейшем Бердяев обратился к задаче выработки нового религи­озного сознания, которое должно было бы содействовать прояснению су­щества человека, духа, свободы и современной социальной ситуации. Именно с этих позиций ученый осуществил исследование одной из наибо­лее запутанных и идеологизированных проблем социологического и соци­ально-философского теоретизирования последних веков - проблемы ра­венства. Подвергая критике идею равенства как «метафизически пустую идею», ведущую к энтропии и гибели социального мира, Бердяев провоз­гласил особую ценность свободы, любви к свободе и в конечном счете значимость права на неравенство.

Бердяев был, пожалуй, одним из первых выдающихся социальных фи­лософов и социологов, обративших внимание на формирование отчужден­ного характера социальных ценностей и социальных движений своего времени. В частности, он зафиксировал и дал своеобычную интерпрета­цию определенного рода трансформационным процессам в учении и поли­тической практике социализма.

По мысли Бердяева, социалистическая идея как результат теоретиче­ской и практической деятельности людей обретает некую самостоятель­ную и самодовлеющую сущность, приобретающую при всей своей антирелигиозной направленности отчетливо выраженную телеологическую, мес­сианскую и религиозную окраску. В социализме, как и религии, - утвер­ждал Бердяев, - проявляется что-то сверхчеловеческое, религиозно-тревожное и в социалистически-религиозном пафосе чувствуется уже сверхисторическое начало. Социализму как особой лжерелигии, согласно Бердяеву, присущи свои святыни («народ», «пролетариат»), свое учение о грехопадении (появление частной собственности), культ жертвенности (счастье будущих поколений как смысл существования людей), экстре­мально-эсхатологическое переживание истории, которая должна завер­шиться установлением «рая на земле». Но это, по Бердяеву, - демониче­ская религия. Основатели теории научного социализма, с его точки зре­ния, не интересовались тем, как их идеи трансформируются в психике миллионов индивидов. Еще в 1907 году Бердяев предупреждал, что в гра­ницах социалистического сознания рождается культ земной материальной силы, нарастает процесс гипостазирования общественных универсалий, порождающий устремление к сверхчеловеческому, к «новому земному бо­гу». Анализируя «истоки и смысл русского коммунизма», Бердяев квали­фицировал его как «неслыханную тиранию», основанную на принципах антигуманизма, антидемократизма, отрицания свободы и прав человека, постоянно приносящую людей и их интересы в жертву ненасытному госу­дарству. Подвергая критическому анализу разнообразные концепции со­циального прожектерства и социального утопизма, Бердяев констатиро­вал, что утопии оказались гораздо более осуществимыми, чем до сих пор предполагалось. Это суждение Бердяева, беспощадная глубина которого быть может не вполне осознавалась даже им самим, стало апокалипсиче­ским знамением многострадального XX века. Негативно оценивая разно­образные философско-социологические версии учения об общественном прогрессе, Бердяев настаивал на признании абсолютной и непреходящей ценности любой личности как принадлежащей подлинному бытию, а так­же всякого поколения людей и всякой культуры. По Бердяеву, данное уче­ние «заведомо и сознательно утверждает, что для огромной массы челове­ческих поколений и для бесконечного ряда времен и эпох существует только смерть и могила... Все поколения являются лишь средством для осуществления этой блаженной жизни, этого счастливого поколения из­бранников, которое должно явиться в каком-то неведомом и чуждом для нас грядущем». Нравственный смысл и пафос этого тезиса мыслителя противостоят революционистским риторикам, постулирующим пренебре­жение человека к собственной судьбе, его самоуничижение ввиду принад­лежности к «менее совершенному» поколению либо «менее прогрессив­ной» культуре. Одновременно Бердяев отвергает и цели тех реформаторов истории, которые видят смысл жизни поколений главным образом как процесс обеспечения достойной жизни грядущим поколениям, как заведомо нечто менее ценное и значимое. Размышляя в последние годы жизни о траги­ческих судьбах России, Бердяев был твердо убежден в том, что обновление

и освобождение Родины явятся результатом не какого-то давления извне: они произойдут от имманентных импульсов, «от внутренних процессов в русском народе». Возрождение прерванных культурных ценностей, прин­ципов самоценности и суверенности личности, идеалов духовной свободы может и должно, по Бердяеву, выступить основанием для этого процесса.

В сочинениях философа, социолога, государствоведа и общественного деятеля, магистра и доктора государственных наук, одного из основателей Русского научного института в Берлине (1923) профессора Ивана Александровича Ильина (1883-1954) излагаются актуальные и интересные идеи о природе, сущности и перспективах преодоления тоталитаризма. По мысли Ильина, крупномасштабный опыт строительства социализма дает все основания утверждать, что это социальное устройство может сущест­вовать «только в форме всепроникающего и всепорабощающего тотали­тарного режима». Понимая тоталитаризм как политический строй, «беспредельно расширивший свое вмешательство в жизнь граждан» и «включивший всю их деятельность в объем своего управления и принуди­тельного регулирования», Ильин отмечал, что сущность тоталитаризма левого («левого большевизма», социализма) и правого («правого больше­визма», национал-социализма) толка состоит не столько в особой форме государственного устройства (демократической, республиканской или ав­торитарной), сколько во всеохватывающем объеме и организации управ­ления людьми, осуществляемого при проведении «самой последователь­ной диктатуры, основанной на единстве власти, на единой исключитель­ной партии, на монополии работодательства, на всепроникающем сыске, на взаимодоносительстве и на беспощадном терроре».

По Ильину, противоправный тоталитарный режим «есть рабовладель­ческая диктатура невиданного размера и всепроникающего захвата», ко­торая держится на партийных указах, распоряжениях и инструкциях, а за­коны и государственные органы представляют собой «только показную оболочку партийной диктатуры». В тоталитарном обществе, спаянном страхом, инстинктом самосохранения и злодейством, граждане фактиче­ски лишаются всех прав, полномочий и свобод. Они существуют только как субъекты обязанностей и объекты распоряжений. Их правовое созна­ние замещается «психическими механизмами - голода, страха, мук и унижения, а творческий труд - психофизическим механизмом рабского надрывного напряжения». Согласно Ильину, опыт всех европейских со­циалистических стран свидетельствует, что с победой социализма в них устанавливаются монопольная собственность государства и исключитель­ная инициатива единого центра, в которых и заключается суть данного общественного устройства. Установление же этой монополии ведет к мо­нополии государственного работодательства и создает полную зависи­мость всех трудящихся от новой привилегированной касты партийных чиновников Социалистическая действительность, по Ильину, свидетельствует об антисоциальной сути социализма, который убивает свободу и творческую инициативу, уравнивает людей в нищете и зависимости, соз­дает партийную касту, проповедует классовую ненависть, осуществляет тоталитарное управление и выдает его за справедливый строй. Выход из левого тоталитаризма Ильин видел в отречении от социалистических ил­люзий, которые привели к катастрофе, и в строительстве нового общест­венного строя, основанного на частной инициативе, частной собственно­сти, правовой свободе и «творческой социальности», включающей в себя свободу, справедливость и братство.

Неизбывно размышляя о судьбе России, Ильин считал, что ей все рав­но придется сделать выбор между свободой и рабством, демократией и то­талитаризмом. Веря в лучшее будущее, он подчеркивал, что «безумию ле­вого большевизма Россия должна противопоставить не безумие правого большевизма, а верную меру свободы: свободу веры, искания правды, тру­да и собственности». Значительная часть социально-философских и со­циологических соображений Ильина о будущем устройстве тоталитарных обществ носила характер либерального утопизма религиозного толка. Но в выборе направления движения и основных целях его он был прав, по­скольку без обретения свободы преодоление тоталитарного отчуждения человека, его освобождение невозможно и немыслимо.

Социологическое и социально-философское творчество Георгия петровича Федотова (1886-1951А профессора кафедры истории средних ве­ков в Саратовском университете (1920), эмигрировавшего из Советской России (1925), автора более 300 публикаций по общественным проблемам сыграло значимую роль в осмыслении вопросов назначения и места Рос­сии в истории, соотношения революции и человеческих судеб, гибели и возрождения культуры. Связав себя с социал-демократическим движением уже в год окончания гимназии (1904), Федотов тем не менее прошел в дальнейшем длительную духовную эволюцию, связанную с «личным пе­реживанием Христа»: свобода человека, широкий гуманизм и живое еван­гельское чувство Христа навсегда стали характернейшими чертами Федо­това - социального мыслителя. Вместе с тем ученый все более склонялся к ориентации не столько на религиозную философию или чистое богосло­вие, сколько на «богословие социальное или даже социологическое». Пер­вые же эмигрантские произведения Федотова были посвящены судьбе России, православию в мире, истории русской культуры. Отличительной особенностью Федотова-социолога явилась тотальная критика русской идеологии. Философским камертоном социологического творчества Федо­това явилось понятие «молчание». Молчание творческое, молчание-при­слушивание, чувствительность к тону российской истории, позволившие Федотову дешифровать кровавые общественно-политические сполохи ре­волюций 1917 года и гражданской войны как трагичные полифонические мелодии эволюции православной культуры.

Для Федотова человек выступает как судьбоносец культуры: смысл мировой истории, судьбы культуры в истории и как следствие - облик че­ловека в культуре - предельная формула социолого-философского миро­воззрения ученого. Но во всех социологически ориентированных, жизнен­но соразмерных моделях Федотова присутствует универсальная точка от­счета - Россия как непреходящий предмет научного творчества. С его точ­ки зрения, вся история России представляет собой процесс принципиаль­ного преодоления ее лучшими умами «апокалипсического соблазна» в ви­дении перспектив развития. Ни концепция бесконечного прогресса секуля­ризированной Европы в духе общественной мысли Нового времени, ни идея о фатальности гибели «потусторонней» для Запада цивилизации рус­ской православной религиозности не были созвучны мировосприятию Фе­дотова. Постулируя в начале 30-х годов цель построения в Европе и Рос­сии «Нового Града», способного отказаться от трагичного в неизбывности своей стремления континента к военной катастрофе, ученый обращал осо­бое внимание на решение «социальных вопросов». Трудовой социализм, свобода личности вопреки догматам фашизма и коммунизма, христианст­во, русский патриотизм - вот те идеалы, которые мыслитель считал глав­ными в любых проектах общественных трансформаций. Именно через па­радигму этих ценностей культуры призывает Федотов создавать целост­ный облик истории российского государства, целостную социальную мо­дель его общественной эволюции. Осуществляя социологический анализ истории русской интеллигенции, Федотов утверждал, что, пройдя целый век с царем против народа, она некоторое время противостояла и народу и царю (1825-1881) и, наконец, поддержала народ против царя (1905-1917). Для него интеллигенция - не столько носитель и генератор новых идей, сколько определенный общественный слой с его конкретными бытовыми чертами. Для Федотова антигосударственность интеллигенции сопряжена с ее антинациональными ориентациями. Патриотические круги дворянства и армии в принципе не могли, по Федотову, разделить такие идеи, а по­этому интеллигенция искала и нашла на собственную погибель себе со­общников в среде рабочих, крестьян и (что самое печальное) в слоях люмпен-пролетариата России. «Сталинократия» и ее торжество, по Федо­тову, вовсе не отменяют эту тенденцию, они лишь корректируют ее. Этот трагичный выбор - будущий крест государства российского, от разреше­ния этой диллемы зависит ее будущее. Социально-философские и социо­логические изыскания мыслителей российской эмиграции не только спо­собствовали наработке принципиально нетрадиционных способов, средств и методов описания общественных реалий, но и обозначили ряд таких проблем эволюции советского и постсоветского общества, которые оче­видно не подвержены простым решениям даже в конце XX столетия.

 

3.8. Социология в СССР (20- 30-е годы)

К началу 20-х годов немарксистская социология в Советской России располагала значительной институциональной базой, и ее влияние ощу­щалось на протяжении всех 20-х годов. Многочисленные партийные про­верки, проводившиеся в партшколах, часто обнаруживали, что студенты вместо трудов классиков читают О. Конта, Г. Спенсера, Э. Дюркгейма.

Уже в первые годы Советской власти социологи немарксистской ори­ентации (П. А. Сорокин, Н. И. Кареев, В. М. Хвостов) издали ряд моно­графий и учебных пособий. Важным событием стал выход в свет сочине­ния П. А. Сорокина «Система социологии». Интенсивный процесс разви­тия немарксистской социологии был остановлен прямыми репрессиями. Осенью 1922 года многие ведущие профессора-обществоведы были вы­сланы из страны. В конце 1922 года закрываются кафедры общей социо­логии во всех центральных университетах, журналы «Мысль», «Эко­номист», а к концу 1924 года - все оппозиционные журналы.

В принципиально иной ситуации оказалась после Октябрьской рево­люции марксистская социология. Уже в мае 1918 года, готовя проект по­становления Совнаркома «О социалистической Академии общественных наук», В. И. Ленин записал: «Одной из первоочередных задач поставить ряд социальных исследований» [33. Т. 27. С. 368]. Первыми учреждения­ми по подготовке лояльных кадров обществоведов и проведению социаль­ных исследований стали Институт красной профессуры в Москве (1921), Научно-исследовательский институт в Петрограде (1922), Социалистиче­ская академия общественных наук, преобразованная в 1924 году в Комму­нистическую академию. В 1922-1924 годах создаются коммунистические университеты в Харькове, Омске, Казани, Смоленске, Ростове-на-Дону и других городах. С 1922 года начал регулярно выходить «Вестник комму­нистической академии», в 1925 году при Комакадемии было создано об­щество статистиков-марксистов (С. Г. Струмилин, М. Н. Фалькнер-Смит и др.). С середины 20-х годов стали создаваться кафедры марксизма-ле­нинизма во всех вузах страны. В конце первого послеоктябрьского деся­тилетия прекратили деятельность Философское общество, Большая акаде­мия духовной культуры, Социологическое общество и другие независимые объединения обществоведов.

Первой после 1917 года собственно марксистской книгой по социоло­гии стала работа Н. И. Бухарина «Теория исторического материализма» (1922), получившая разгромную критику со стороны П. А. Сорокина. Тем не менее, в 20-е годы она пользовалась большой популярностью.

Приобретая академическую респектабельность и государственную под­держку, марксистская социология приспосабливалась к сложившемуся разделению научного труда в обществознании. Именно в начале 20-х годов в марксистской литературе прочно утвердился термин «социология», стали появляться первые монографии и учебные курсы. Это был период острых дискуссий по поводу социологического наследия Маркса - Энгель­са - Ленина, содержания основных теоретических концепций марксизма и категорий исторического материализма. Многие социологи марксистской ориентации отличались европейской образованностью, хорошим знанием трудов своих западных коллег, научной терпимостью и недогматическим отношением к социологическим идеям Маркса. Поэтому дискуссии часто носили творческий характер.

В марксистской и немарксистской литературе 20-х годов широкое рас­пространение получили позитивистские и натуралистические трактовки общественных явлений. Их теоретической базой стали различные направ­ления «поведенческой психологии»: «коллективная рефлексология» В. М. Бехтерева, «биолого-исторический материализм» Н. А. Гредескула, «пси­хологический бихевиоризм» А. М. Боровского, К. Н. Корнилова и др. По­стулат единства законов природы и общества был очень популярен. Вы­ступая против неокантианского противопоставления наук о природе и культуре, многие марксисты склонялись к вульгарно-натуралистическим концепциям общества. Открытое влияние позитивизма было подавлено к на­чалу 30-х годов, хотя в неявной форме его воздействие всегда присутствовало.

Особенно популярны в 20-е годы были различные варианты биологизации общественных процессов, попытки соединить дарвинизм с мар­ксизмом, идеи Фрейда и Маркса. Не было, пожалуй, ни одного крупного ученого-биолога, который в своих работах не высказался бы по основным проблемам теории общества. Биологизация общественных явлений часто сочеталась с психофизиологизацией поведения человека (В. М. Бехтерев, А. Иванов-Смоленский и др.). Сторонники психофизиологического редукционизма (В. М. Бехтерев и др.) сводили любые, даже самые сложные формы человеческой деятельности к простым актам рефлекторного поведения.

Многие марксистские издания были заполнены механистическими концепциями, воспроизводившими старые идеи механической школы в социологии, «социального энергетизма» (П. С. Юшкевич, А. А. Богданов). При всех недостатках в некоторых из этих работ содержались интересные в социологическом плане идеи, например «фитосоциология» И. К. Пачос-ского, «зоосоциология» М. А. Мезбира. К сожалению, ряд перспективных направлений, лежащих на стыке социологии, биологии, физиологии, пси­хологии, к началу 30-х годов был свернут под влиянием радикальной мар­ксистской критики. Во многих отношениях эта критика была справедли­вой, но идеологическая нетерпимость резко сужала сферу творческих по­исков в социологии, способствовала канонизации марксистских положе­ний об основах общественной жизни.

Институализация марксистской социологии в 20-е годы актуализиро­вала проблему ее предметного самоопределения. Эти проблемы рассматривались во многих публикациях тех лет. В этой же связи усилилась кри­тика позитивистского идеала социологического знания, сводившаяся часто к полному отрицанию возможности применения в социологии методов ес­тественных наук. Потребность в методологической рефлексии вытекала из необходимости научного руководства конкретными социальными иссле­дованиями и организации преподавания исторического материализма.

Большинство марксистов начала 20-х годов рассматривали историче­ский материализм как распространение принципов материалистической диалектики на общество (С. Л. Вольфсон и др.). В 1929 г. в Москве про­шла дискуссия о марксистском понимании социологии. Многие участники дискуссии выступили против трактовки исторического материализма как простой дедукции общих положений диалектики. Постепенно дифферен­цировались учебные программы, стали появляться самостоятельные посо­бия по историческому материализму. Ряд ученых считали исторический материализм общей социологической теорией, т. е. наукой, имеющей тот же гносеологический статус, что и другие фундаментальные науки: физи­ка, химия и т. п. Такой подход существенно противоречил марксистской традиции. Действительно, марксизм всегда претендовал на нечто большее, чем быть одной из наук, а именно на универсальное мировоззрение. По­этому трактовка исторического материализма как общей социологической теории являлась определенной модернизацией учения Маркса и поэтому в течение многих последующих лет вызывала возражения ортодоксальных марксистов.

Столкнувшись с трудностями при определении предметной специфики марксистской социологии, ряд известных авторов (И. П. Разумовский, С. 3. Каценбоген и др.) предлагали считать исторический материализм философско-социологической теорией. Определяя предмет марксистской социологии, большинство социологов начала 20-х годов воспроизводили идеи Конта, Спенсера, Дюркгейма. Социология понималась как наука об обществе в целом, о сложно организованной социальной системе. После широкой дискуссии о содержании и методологической роли понятия «общественно-экономическая формация» марксистская социология стала определяться как наука о закономерностях развития и смены обществен­ных формаций.

Проблема предмета социологии сопрягалась с проблемой структуры социологического знания. В работах С. А. Оранского, И. П. Разумовского, В. И. Ивановского обосновывалась идея трех уровней: общая теория, спе­циальные дисциплины, конкретные исследования.

Активно обсуждался в 20-е годы вопрос о соотношении социологии и практики, в некоторых работах предпринимались попытки анализа гно­сеологической и логической природы прикладного социального знания. Проблема факта и ценности в социологии решалась главным образом на основе известного марксистского принципа партийности

В первой половине 30-х годов исследования в области методологиче­ских проблем социологии фактически прекратились. К середине 30-х го­дов полностью возобладала упрощенная точка зрения на исторический материализм как на конкретизацию положений материалистической диа­лектики, составную часть марксистской философии.

Эта позиция была поддержана И. В. Сталиным в его работе «О диа­лектическом и историческом материализме». Марксизм в стране все больше изолировался от западной социологии и превращался в охрани­тельную доктрину. Тем не менее, в 20-е годы еще сохранялись относитель­но благоприятные условия для научных дискуссий. Такие общесоюзные дискуссии прошли практически по всем фундаментальным проблемам ис­торического материализма: соотношению общественного бытия и общест­венного сознания, содержанию понятий общественно-экономическая фор­мация, базис и надстройка, производительные силы и производственные отношения, классы, семья и др. Это был наиболее творческий период в ис­тории советской социологии. Популярность марксизма в сфере европей­ской интеллигенции росла, в рамках марксизма формировались различ­ные ориентации. В самом общем плане можно выделить две линии. Пер­вая продолжала традицию формационного подхода к истории общества (В. В. Адорацкий, С. Л. Вольфсон, В. П. Полгин, С. А. Оранский и др.) Они рассматривали историю как поступь закономерно сменяющих друг друга формаций. Другая развивала активистскую модель Ленина, акцен­тируя внимание на решающей роли революционно-преобразующей практики и субъективных факторах исторического развития (А. А. Бо­гданов и др.).

Первые же попытки систематизации марксистской концепции общест­ва, согласования многочисленных и часто противоречивых высказываний классиков породили острые разногласия и идеологические обвинения. В 20-е годы были сформулированы многие идеи, определившие на долгие годы содержание внутримарксистских теоретических споров. Прошедшие в 20-е годы дискуссии по Основным понятиям исторического материализ­ма выявили самые различные точки зрения. Особенно характерна в этом плане длившаяся в течение двух лет (1927-1929) на страницах журнала «Вестник Коммунистической академии» дискуссия о структуре и движу­щих силах развития производительных сил общества.

Производительные силы часто сводились к средствам производства, технике. Большинство разделяло точку зрения на производительные силы как диалектическое единство орудий труда, предметов труда и рабочей си­лы. Не меньше разногласий вызвал вопрос о содержании понятия «про­изводственные отношения». Значительным влиянием пользовалась «орга­низационная концепция» производственных отношений Н. И. Бухарина. По мнению его оппонентов, трактовка производственных отношений как «трудовой координации людей» игнорировала решающую роль отноше­ний собственности на средства производства. В то же время ряд исследо­вателей сводили всю проблематику социального прогресса к развитию производственных отношений.

Пытаясь ответить на фундаментальный вопрос о причинах развития производительных сил, авторы многих публикаций склонялись к концепции «саморазвития», в качестве конечной причины развития производи­тельных сил объявлялась диалектика составляющих их элементов.

Интерпретация марксистской теории общественного развития привела к обычным для марксизма разногласиям. Многие теоретики (А. А. Богда­нов, Н. И. Бухарин, Ю. К. Милонов и др.) были близки к идеям техноло­гического детерминизма. Производительные силы понимались ими как конечная причина общественного прогресса. В явной или скрытой форме часто высказывались экономические интерпретации марксизма. «Эконо­мическим», или иначе «историческим», материализмом, - писал извест­ный теоретик марксизма М. Н. Покровский, - называется такое понима­ние истории, при котором главное, преобладающее значение придается экономическому строю общества и все исторические перемены объясня­ются влиянием материальных условий». Марксисты-диалектики (С. 3. Каценбоген) возражали, как правило, неубедительными ссылками на относи­тельную самостоятельность надстройки по отношению к базису.

В качестве движущих сил общественного развития рассматривались рост и усложнение человеческих потребностей, среди молодых ученых была популярной идея комбинации многих факторов как условий соци­ального прогресса. После длительных дискуссий, взаимных политических обвинений в середине 30-х годов общепринятой стала схема объяснения социального прогресса на основе закона соответствия производственных отношений характеру и уровню развития производительных сил.

Октябрьская революция обострила проблемы социальной структуры общества. Эволюция классовых отношений находилась в центре внимания социологов самых различных направлений. П. А. Сорокин критиковал марксистов за сведение всей проблематики социальной структуры к клас­совому делению общества, указывал на «принципиальную невозмож­ность» создания бесклассового общества в силу непреодолимых качест­венных различий между людьми. Социологи, более лояльно относившиеся к марксизму (К. М. Тахтарев, С. И. Солнцев и др.), подчеркивали ре­шающую роль классового расслоения общества, объясняли происхожде­ние и эволюцию классов в духе Спенсера или Дюркгейма. Они обычно не признавали классовой борьбы как движущей силы общественного про­гресса. Источником развития, по мнению К. М. Тахтарева, являются не классовые, а национальные отношения, лежащие в фундаменте социальной солидарности и общества. В начале 20-х годов многие социологи-марксисты избегали резко кри­тических оценок немарксистских концепций классов. Позже в литературе стала все чаще появляться вульгарно-идеологическая оценка взглядов Н. А. Бердяева, М. И. Туган-Барановского, Э. Дюркгейма, К. Каутского и других немарксистских или социал-демократических философов и социо­логов. В центре дискуссий 20-х годов оказалось определение классов, дан­ное Н. И. Бухариным в работе «Теория исторического материализма»: «Под общественным классом разумеется совокупность людей, играющих сходную роль в производстве, стоящих в процессе производства в одина­ковых отношениях к другим людям, причем эти отношения выражаются также и в вещах (средствах труда)» [7. С. 323-326].

Под влиянием бухаринского подхода находились многие известные марксисты 20-х годов. В основе концепции классов А. А. Богданова и Н. И. Бухарина лежали представления об исключительной важности технико-организационных отношений в формировании социально-классовой структуры общества, делении общественного труда на управ­ленческий и исполнительский. Такое деление возникает везде, где созда­ются хотя бы зачатки социальной организации. Поэтому классы - естест­венный и необходимый элемент общества. Интеллигенция, с этой точки зрения, - класс «технических организаторов». В разбитых обществах важ­ное значение для социальной стратификации приобретает субъективный фактор (А. А. Богданов), т. е. классовая самоидентификация.

Хотя в 20-е годы были попытки выйти за рамки традиционного мар­ксистского подхода к классам, они не оказали существенного влияния на дальнейшее развитие марксистской социологии. Большинство марксист­ских исследований было посвящено детализации уже сложившейся кон­цепции, разработке таких понятий, как основные и неосновные, промежу­точные, переходные классы, понятий, описывающих внутриклассовую дифференциацию, «подклассы», «классовые типы», «отряды» и т. п., а также анализу межклассовых отношений в переходный период.

После введения нэпа в деревне усилились процессы социально- классо­вой дифференциации. Крестьянство превратилось в самостоятельную по­литическую силу. Возникли острые дискуссии о социальной направленно­сти этих перемен. Левые марксисты, опираясь на многочисленные обсле­дования, проводившиеся, как правило, по методикам, отвечавшим их по­литическим установкам, видели в новых явлениях угрозу политическому режиму (Л. Н. Крицман, К.А. Карев и др.). Правые сторонники Н. И. Бу­харина на основе собственных данных доказывали обратное.

В марксистской литературе второй половины 20-х годов крестьянство определялось как основной наряду с пролетариатом класс переходного общества.

В своем анализе социальной структуры троцкистские теоретики видели в послеоктябрьском обществе лишь два основных класса: буржуазию и пролетариат (крестьянство рассматривалось как мелкая буржуазия) и, сле­довательно, только один тип классовых отношений - классовую борьбу. Многообразие отношений между хозяйственными укладами сводилось к беспощадной борьбе между социалистическим (государственным) и мел­котоварным укладом, к действию двух противоположно направленных «законов» («закона стоимости» и «закона первоначального накопления»). Решающее столкновение пролетариата и крестьянства представлялось не­избежным, поэтому Е. Преображенский и другие левые марксисты выдви­нули в середине 20-х годов лозунги «диктатуры промышленности», «политики сверхиндустриализации», в последующем по сути реализован­ные Сталиным. Сторонники Н. И. Бухарина рассматривали народное хо­зяйство по схеме двух «незамкнутых частей» (социалистического и капи­талистического секторов), стихийно приходящих в равновесие. Соответст­венно в переходном обществе выделились два класса (рабочий класс и мелкотоварное крестьянство). Авторы «теории двухклассового общества» исходили из представлений об устойчивости средних слоев крестьянства, а это явно противоречило ленинскому анализу. В начале 30-х годов сторон­ники Н. И. Бухарина, как и он сам, были репрессированы.

С началом массовой коллективизации деревни марксистская социоло­гия оказалась в необычном положении. Возникающие новые социальные явления не поддавались объяснению в традиционных понятиях. Теорети­ческие споры о социальной (капиталистической или социалистической) природе кооперации переросли в открытую политическую борьбу между различными школами. Подверглись репрессиям сторонники «семейно-трудовой теории» и «теории устойчивости» мелкотоварного крестьянского хозяйства. После острых дискуссий и политической борьбы групповая коллективная собственность была квалифицирована как разновидность социалистической, а процесс коллективизации был представлен как часть более общего процесса уничтожения классов. Концепция бесклассового социалистического общества была в начале 30-х годов почти общеприня­той среди социологов-марксистов. Она формально логически вытекала из общей теории. В исходной абстрактной модели К. Маркса буржуа и про­летарии действительно конституируют друг друга. Попытки же прямого приложения идеализированной модели к конкретной исторической реаль­ности приводили многих марксистов к парадоксальному выводу о том, что ликвидация капиталистических элементов в городе и деревне означает пе­реход к бесклассовому обществу. Такой вывод явно противоречил фактам. Поэтому к середине 30-х годов для описания социальной структуры сло­жившегося общества стали использоваться понятия «новые классы», а за­тем «новые социалистические классы», то есть понятия, которые в класси­ческом марксизме отсутствовали и в целом противоречили доктрине.

Если в 20-е годы применение марксистской теории классов, и прежде всего ее рациональных элементов, подчеркивающих важную роль в социальной дифференциации отношений собственности, имело смысл, то «изобретенные» в 30-е годы искусственные конструкции не столько объ­ясняли, сколько искажали суть происходящих в социально-классовой структуре перемен. Процессы, которые возвращали общество к докапита­листическим, феодальным по сути, формам социальной стратификации, выдавались за прорыв в качественно новое ее состояние.

«Крепким орешком» для марксистских социологов всегда была про­блема интеллигенции. В 20-30-е годы эта проблема рассматривалась главным образом в идеологическом плане. Из научных работ следует от­метить статью С. Л. Вольфсона «Интеллигенция как социально-эконо­мическая категория» (1925). По мнению автора, профессиональная заня­тость умственным трудом выделяет интеллигенцию как особый социаль­ный слой общества, «классовый коэффициент» интеллигенции придает характер труда, то есть труд в форме ремесленной, предпринимательской деятельности, или в форме наемного труда. С. Л. Вольфсон преувеличивал масштабы пролетаризации интеллигенции в западном обществе. Как и другие марксисты тех лет, он не понял новых тенденций, связанных с формированием «среднего класса», и роли в этом процессе образованных слоев общества.

К середине 30-х годов окончательно сложилась широко известная по марксистским учебникам концепция социальной структуры социалистиче­ского общества, включавшего два неантагонистических класса (рабочий класс и колхозное крестьянство) и межклассовую прослойку - трудовую интеллигенцию. Предполагалось, что постепенное сближение двух форм собственности (общенародной и колхозно-кооперативной) приведет к со­циально однородному обществу. Эта социальная утопия выполняла в ос­новном идеологические функции.

В теоретических работах по проблеме наций и национальных отноше­ний в 20-30-е годы преобладали взгляды, сформулированные И. В. Ста­линым в его публикациях «Марксизм и национальный вопрос» и «На­циональный вопрос и ленинизм». Нация понималась как объект с готовым набором признаков. Обсуждение проблемы сводилось к комментариям по поводу сталинских дефиниций. Сталинистский подход был в дальнейшем надолго утвержден в советской социологической литературе, в результате споры о дефинициях заслонили проблемы теории в целом. Одним из серь­езных недостатков публикаций 20-30-х годов по проблемам наций было отсутствие четких разграничений национальных и этнических общностей, национальных и этнических процессов. Рассматривая проблему соотно­шения этнической и национальной общности, большинство марксистов считали, что нация возникает на основе готовых этнических общностей. Проблема обратного влияния национальных процессов на этнические ока­зывалась вне поля зрения.

Революционное насилие над обществом затронуло в России все сферы общественной жизни, в том числе семью. Это обстоятельство вызывало повышенный интерес к семье многих марксистских теоретиков и партий­ных лидеров. В 20-е годы вышел в свет ряд публикаций В. А. Быстренского, А. В. Луначарского, А. М. Коллонтай и др. Появились первые исследо­вания проблем генезиса семьи и брака, закономерностей развития семейно-брачных отношений в различных общественных формациях, социаль­ных функций семьи, перспектив развития семьи в социалистическом об­ществе. Из публикаций 20-30-х годов выделялись монографии С. Я. Вольфсона, являющиеся характерным примером становления в рамках мар­ксистской социологии специальных социологических теорий. Создать марксистскую социологию семьи С. Л. Вольфсон считал делом чести мар­ксистской мысли.

На фоне преобладающего в 20-30-е годы в марксистской социологии абстрактного теоретизирования, а то и просто схоластики указанные рабо­ты были в числе немногих, в которых предпринимались попытки сочета­ния теоретического и эмпирического анализа, хотя сами факты в силу идеологических установок часто интерпретировались неверно. Так, рост числа разводов в СССР истолковывался как показатель распада института семьи вообще. Односторонний институциональный подход к исследова­нию семьи, игнорирующий ее характеристики как малой группы, приво­дил к построению моделей семьи по принципу формальной организации, жестко детерминированной со стороны экономических, правовых инсти­тутов и норм.

Тем не менее, если теоретические поиски в марксистской социологии 20-х и особенно 30-х годов находились под мощным прессом идеологиче­ского давления, то в области социографии новые социальные потребности создавали более благоприятную ситуацию для сбора информации о проис­ходящих в стране социальных процессах. В этом, пожалуй, была главная причина существенного разрыва между теоретическими и эмпирическими исследованиями. Активная работа в области эмпирических социальных исследований началась уже в годы гражданской войны. Ряд исследований, посвященных сбору информации о социальных последствиях революции, провели сотрудники Петроградского социобиблиологического института. В 1920 году под руководством П. А. Сорокина в Петрограде проводились исследования профессиональных групп. Это был первый опыт эмпириче­ского приложения его теории социальной стратификации. К 1923 году не­марксистские социологи были вынуждены прекратить свои исследования. Однако потребность в социальной информации сохранялась.

Наиболее характерной формой организации сбора социальной инфор­мации в 20-е годы стали «социальные обследования», которые проводили центральные и местные органы власти. Социальные обследования обычно тщательно готовились. Программы обследований публиковались в печати. По их результатам издавались монографии, многочисленные статьи в журналах и газетах. Техника проведения анкетных опросов лишь начала формироваться, почти исключительно применялись открытые вопросы. Особый интерес представляет опыт применения тестов в социологических исследованиях проблем образования и воспитания. В социологии 20-х го­дов в основном использовались нестандартизованные процедуры сбора эмпирической информации: монографическое описание, неформализован­ный опрос и др. Несмотря на и