Солярная символика женских орудий труда и украшений

Обратившись к женским орудиям труда, мы увидим на них не меньшее количество знаков дневного светила, связанных в первую очередь с процессом изготовления одежды. Лен высушивали, выбивали из него семена, мяли его и очищали с помощью трепала,

 

а, если надо было получить более тонкое полотно, дополнительно еще и лощили его специальной щеткой или гребнем. После этого начинался процесс прядения. Солярные знаки встречаются нам уже на трепалах, а на прялках становятся повсеместными (рис. 8). Данная архаичная орнаментация сохраняется, как свидетельствуют этнографические материалы, на русских прялках

до 30-х гг. XX в., однако начинает постепенно размываться уже после отмены крепостного права. Солярные знаки встречаются также и на отдельных элементах ткацкого станка и других предметах, связанных с процессом прядения, таких как донце и светец. ВЛ. Даркевич так объясняет их появление на данных предметах: «Здесь нашел отражение миф об уподоблении солнца колесу прялки, причем солнечные лучи являются нитями, наматываемыми на веретено. Народная загадка уподобляет солнечный луч веретену: «Из окна в окно готово веретено»¹⁹⁶. Другой вариант той же загадки гласит: «Из окошка в окошко — золотно веретешко»¹⁹⁷. Однако прялка была у славян не только орудием труда, но и весьма важным символом, вписанным в восходящую к эпохе индоевропейской общности мифо-магической картине мира. Проанализировавшая под этим углом комплекс представлений, соотносящихся с этим одним из основных орудий женского труда, С.В. Жарникова пришла к следуюпщм выводам: «Наличествующие на северорусских прялках фаллические изображения или вырезанные или процарапанные надписи, представляющие собой только одно слово, обозначающее в русской профанной лексике мужское производящее начало, свидетельствуют о том, что прялка, вероятно, являлась своеобразным символом мужского начала, участвовала в процессе прядения, аналогичном акту творения жизни.

Во-вторых, прялка в севсрорусской традиции, судя по строго фиксированным числовым отношениям геометрических элементов (часто кратным семи), была, вероятно, своеобразным календарем, символом упорядоченного, цикличного времени.

В-третьих, прялка, тесно связанная с символикой воспроизводства, плодородия, должна была играть значительную роль в отправлении культа предков — подателей плодородия. В этом своем качестве она, вероятно, в течение долгого времени выполняла роль надмогильного памятника. В этом убеждает тот факт, что в Сербии еще в ХУШ в. архиепископ Павел Ненадо- вич требовал от своей паствы ставить на могилах кресты вместо

5 Серя ков М. Л.

 

“воздружаемых” по обычаю прялок. Кроме того, думается, что неслучайно нуристанские надмогильные резные доски совершенно идентичны по форме и декору северорусским прялкам и швейкам. И, наконец, очень показательно то, что резной трехгранно-выемчатый декор, покрывающий всю поверхность каменных надмогильных плит Московского Кремля XIV—XV вв., абсолютно аналогичен резному декору северорусских прялок конца XIX — начала XX в.

В-четвертых, судя по структуре орнаментальных комплексов северорусских прялок, они являлись своеобразным зримым образом Вселенной, “древа жизни” и воплощали в себе идею перво- творения, или первой божественной пары создателей мира. Это находит ясную параллель в гимнах “Ригведы”, утверждающих, что первотворцы мира — Адити, двуполы Пуруша и Рудра, состоящий из двух половші — мужской и женской, непременно связаны с деревом, лесом, а материалом Вселенной были дерево и пряжа»¹⁹⁸. Стоит отметить, что орнаментация прялок носит ярко выраженный индоевропейский характер: так, например, ближайшую аналогию трехгранно-выемчатой резьбе северорусских прялок мы находим в Осетии, Армении, Иране, горной части Таджикистана, Гиндукуше, Северо-Западной Индии, но она абсолютно несвойствеїпіа нашим ближайших соседям финно-уграм.

Помимо прялки на данном этапе изготовления одежды важную роль играло веретено. Судя по всему, оба этих предмета были изображены на сцене заклинания льна и пряжи на браслете ХП—ХШ вв., найденном на территории бывшего Галицкого княжества и входящем в целую серию подобных русских средневековых браслетов с изображением русальных обрядов. На интересующей нас композиции художником были помещены две женщины, сидящие друг напротив друга. Одна из них держит ритуальный рог и предмет, напоминающий прялку с куделью. Вторая женщина поднимает правую руку в благословляющем жесте, а в левой держит веретено. Между ними сверху находится

 

Рис. 9. Вальки с солярными знаками

какой-то предмет, составлешіьій из трех полукругов, который Б.А. Рыбаков идентифицировал как обыденную пелену. Однако с гораздо большим основанием можно предположить, что над головами обеих женщин мастер изобразил не сотканную ими ткань, поскольку из наличия кудели у левой пряхи и заклинатель- ных жестов следует, что процесс прядения только начинается, а дневное светило, освещающее работу мастериц. Связь солнца с не просто с прядением, а именно с изображенном на данном браслете веретеном, с которым оно ассоциируется в русской загадке, нами будет рассмотрена чуть ниже, а что касется того, что загадочный предмет представлен как бы состоящим из трех слоев, в центральном из которых изображены две точки, то это вполне соотносится с идеей троичности дневного светила, зачастую представляемом в отечественной традиции в виде человеческого лица с двумя глазами.

После того как ткань была соткана, из нес делалась одежда, также зачастую украшавшаяся солярными знаками, речь о которых пойдет ниже. Завершая рассмотрение в интересующем нас аспекте женских орудий труда, необходимо отметить, что солнечный орнамент присутствует и на тех из них, которые замыкают собой логически ряд предметов, связашіьіх с одеждой — вальках для стирки белья. Стоит обратить внимание, что изображения солнца присутствуют не только на широких лопастях вальков, но и на верхнем навершии рукояти и, временами, на их перекрестье (рис. 9). Поскольку сама форма валька из всех предметов женского обихода более всего похожа на форму меча, этого главного оружия воинов, то наличие солярного орпамента на тех элементах женского орудия, которые присутствовали и у оружия, может служить косвенным доказательством изначальной связи с дневным светилом и воинских мечей. В пользу этого предположения говорит и тот факт, что вальки и прялки делали для своих невест и жен мужчины и имешю они украшали свои подарки резным орнаментом, отражавшим их эстетические и мировоззренческие представления.

Если мужчины при строительстве дома стремились изобразить на нем всю «красоту поднебесную», то женщины делали то же самое в своей сфере. В одной ссвсрорусской песне так описывается девичий труд:

Во первой раз вышивала Красно солнце с маревами,

Со теплыми облаками;

Во второй раз вышивала Светел месяц со лучами,

Со частыми со звездами...¹⁹⁹

Солярная символика чрезвычайно часто встречается в русской народной вышивке. Как отмечает Г.С. Маслова, «в вышивке графическим символом солнца была розетка (часто крестообразная), круг с крестом, чаще всего лучистый (рис. 10). По условиям техники вышивки круг превращался в многограшшк, ромб и даже квадрат. Но нередко именовался также «кругом»²⁰⁰. Касаясь проблемы происхождения орнамента ссвсрорусской вышивки в

 

целом, С.В. Жарикова отмечает ее чрезвычайно древиис истоки: «Во-первых, на территории Восточной Европы и, в частности, Русского Севера, орнаментальная традиция, истоки которой ведут в верхнепалеолитические костенковскую и мезинскую культуры, развивалась непрерывно на протяжении тысячелетий, трансформируясь и видоизменяясь, но сохранив в восточнославянской традиции древнейшие архетипы, сложившиеся еще более двадцати тысячелетий тому назад»²⁰¹. К их числу исследовательница относит в первую очередь крест и ромбо-мснандровый узор, свойственные также вышивке ряда других индоевропейских народов: «Многие орнаменты, являющиеся составными элементами сложных геометрических композиций ссвсрорусского бранного ткачества, вышивки и кружева, с одной стороны, и среднеазиатских, иранских и ссвсроиндийских орнаментальных комплексов — с другой, имеют свои истоки в орнаментике таких верхнепалеолитичсских культур Восточной Европы как костен- ковская (ряды косых крестов) и мезинская (ромбо-менандровый узор)»²⁰². Однако крест, как было показано выше, был древним символом огня и солнца, а что касается менандра, то специалисты предполагают его лунарную природу. Изображения небесных светил, таким образом, появляются у людей еще в каменном веке. Изначальными, судя по всему, изображениями соліща были круг или квадрат с исходящими от него лучами. По мере усложнения представлений появляется розетка с вписанным в нес крестом, тем же схематичным изображением лучей, сопровождающаяся иногда фигурами птиц, которые не оставляют сомнений в том, что перед нами элемент небесного пространства. Солнце в виде креста, в центре которого помещены вписанные друг в друга три круга в сопровождении деревьев и птиц вышито на севсрорусском полотенце. Солнечная символика чрезвычайно богато украшает «мировое древо» на другом иолотсіщс (рис. 11). Можно предположить, что это не только «мировое древо», но и символическое изображение года, поскольку листва на нижней ветке дерева образует семь лепестков, но количеству дней недели, а на самом

 

верху — двенадцать, по количеству месяцев солнечного года. В пользу этого говорит то обстоятельство, что в русских загадках год уподобляется дереву: «Стоит дуб о двенадцати ветвях, на каждой ветви по четыре гнезда, в каждом гнезде по шесть простых яиц, а седьмое — красное» (вариант: «по семи яиц беленьких, но семи черненьких»²⁰³). Дуб в отечсствешіьіх загадках мог соотноситься непосредственно и с самим солнцем:

На городе на Сияне

Стоит дуб с вихсями,

ІІикто его не обойдет:

Ни царь, ни царица, ни красна девица²⁰⁴.

Однако солярная символика в вышивке отнюдь не исчерпывается изображениями одних только геометрических элементов или деревьев. Как отмечает Г.С. Маслова, наиболее сопоставим с антропоморфными изображениями солнца всадник (или всадница) с лучистой головой на конской или птичьей, нередко лебединой ладье, которого мы можем видеть на композиции на полотенце из Тихвинского уезда. Присутствие здесь птиц однозначно свидетельствует, что речь здесь идет о высшем, небесном мире. О солярной символике коня уже говорилось выше в связи с декоративным оформлением крыш на крестьянских избах. Обращает на себя внимание, что хоть наиболее крупное и пышное изображение солнца заменяет голову всадника, однако чуть меньшее изображение дневного светила венчает стоящую в центре женскую фигуру. Образ солярной богини в сопровождении одного или двух солнечных всадников неоднократно встречается нам и на других вышитых полотенцах. При анализе астрального брака уже отмечалось, что солнце могло представляться как в виде мужского, так и женского начала. В древнерусском поучении против язычества «Слове св. Григория» среди прочих порицаются те, кто почитают «и недЬли днь и кланяются написавше женоу въ члвчьскъ образъ тварь»²⁰⁵. Следа почитания женского олицетворения воскресенья сохраншшсь и в восточнославянской фольклорной традиции, по-разному преломившись в отдельных местах под воздействием христианства. Так, например, белорусы считали пядзельку ведьмой, в то время как гуцулы придерживались прямо противоположной точки зрения: «неділя — то Матка Боже»²⁰⁶. Подобное единодушное восприятие данного дня недели как сверхъестественного существа, оцениваемого в христианский период в различных регионах противоположным образом, свидетельствует о языческих корнях этого женского мифологического образа. У южных славян подобный же жен- ский культ зафиксирован в грузинском житии монаха Иверского монастьфя Георгия Агиорита, где отмечалось, что болгары почитали женскую мраморную статую язычссой богини и верили, что «слънце и дъжд и всякакво добро за нас се дава от нея, како та има власт да дарува смърт и живот комуто пожелае»²⁰⁷. Судя по всему, здесь мы имеем дело с пережитками матриархата, когда господствовавшие в обществе жрицы представляли в виде женщины и дневное светило. Приведенные примеры трех русских вышивок интересны еще и в том отношении, что они показывают истоки возникновения нимба, прочно вошедшего в христианское искусство. Поскольку сам Иисус Христос не наделяется в Новом Завете солярными чертами, специалисты относят возникновение нимба вокруг его головы к влиянию родившегося в Иране культа бога солнца Митры, у которого христианство, как уже отмечалось выше, «позаимствовало» не только эту особенность иконографии, но и саму дату Рождества Христова. На восходящих к языческой эпохе русских вышивках XIX—XX вв. голова у всех солярных персонажей, как мужчин-всадников, так и жешцин, изображена в виде ромба с крестом с расходящимися от него лучами. Судя по всему, подобное представление о лучезарности головы солярных персонажей восходят еще к эпохе индоевропейской общности, и оіш-то в конечном итоге и стали той основой, на которой возникло привычное нам изображение нимба в христианской иконографии. Завершая рассмотрение солярных орнаментов в русской народной вышивке, приведем мнение о его сущности Г.С. Масловой: «Солнцу — источнику жизни — придавалась большая очистительная и апотрейная сила. Поэтому, вероятно, не случайно так часты в орнаменте графические солярные символы, которыми насыщали (в разных вариантах) чуть ли не все узоры полотенца или другого предмета»²⁰⁸.

Помимо того, что как одежда, так и полотенца обильно украшались солнечной символикой в русской традиции, археология фиксирует массовое бытование амулетов с различными изображениями дневного светила у наших далеких предков

 

Рис. 12. Древнерусские амулеты с солярной символикой (по JI.А. Голубевой)

(рис. 12). Помимо уже приводившихся выше изображений привесок со специфической солярной символикой в распоряжении исследователей имеется еще целый ряд подобных предметов, на которых солнце изображается в виде четырехконечного или восьмиконечного креста. Завершая описание бытовой стороны солнечного культа на Руси, стоит отметить, что солярные знаки встречаются нам также и на гребнях, иайдешшх в средневековом Новгороде. Обращает на себя внимание, что зачастую на

 

гребень наносилось именно три таких знака, что опять-таки тесно связано с глубокими корнями представлений о троичности солнца в мирочувствовании русского народа. Понять причину нанесения символики дневного светила на этот предмет человеческого обихода позволяет приводившееся выше соотнесение солнца с человеческим лицом, что предполагает соотнесегаюсть солнечных лучей с волосами. Ежедневно соприкасаясь с человеческой головой, гребень играл очень важную роль в магической обрядности и, для предохранения от возможного вредоносного колдовского воздействия на человека через этот предмет личной гигиены, обильно украшался защитной символикой. В ином виде солнечная символика встречается нам на височных кольцах различных восточнославянских племен. Б.А. Рыбаков по этому поводу отмечает: «Наиболее ранние височные кольца мы встречаем в Среднем Поднепровье VI—VII вв. н.э. У племени “русь” на р. Роси бытовали огромные серебряные кольца, один конец которых закручен в плотную спираль, позолоченную в середине.

У каждого виска было по 3—4 таких кольца.

Золотые круги спиралей естественно рассматривать как изображения солнца. <...> Такие же солнечные знаки окаймляли головные уборы и у соседних с русами Северян. Отличие было лишь в том, что серебряная проволока закручивалась с обеих коїщов, образуя две спирали, с...> Круглая кольцевидная форма, позволяющая говорить о солярной символике, была у височных колец дреговичей, кривичей и словен новгородских. У словен большое проволочное кольцо расплющивалось в 3—4 местах в ромбические щитки... Другой тип (пришедших к славянам извне

ВИСОЧНЫХ подвесок. Af.C.) попал, очевидно, ВОЛГО-ДОНСКИМ

путем в землю Вятичей и Радимичей, был хорошо воспринят местным населением и просуществовал, видоизменяясь, до ХШ в., дав начало радимичским семилучевым височным кольцам X—XI вв. и вятическим семилопастным ХП в., дожившим до татарского нашествия. В основе его кольцо, в нижней части которого торчат вовнутрь несколько зубчиков, а вовне — более длинные треугольные лучи, часто украшенные зернью. Связь с солнцем ощущается даже в научном наименовании их — “семилучевые”»²⁰⁹. От себя добавим, что на некоторых кольцах новгородских словен на щитках дополнительно изображался крест — символ солнца. Как видим, внешнее оформление височных колец у различных восточнославянских племен могло быть весьма различным и достаточно сильно отличаться друг от друга, однако в основе его лежала единая идея, выражавшаяся вовне разными способами.

Солнце и погребальный ритуал

В начале данной главы отмечалось, что союз между мужчиной и женщиной, призванный дать новую жизнь, зачастую воспринимался как воспроизведение на земном уровне небесного брака дневного и ночного светил. Однако с солнечной символикой в славянском обществе было связано не только начало, но и конец человеческой жизни. Как уже отмечалось выше, представление об астральном браке солнца и луны встречаются на территории нашей страны впервые в верхнепалсолитичсском погребении Мальты, оставлсішого людьми 24 тысячи лет назад. Однако поиски зарождения истоков солнечного культа уводят нас вглубь на еще большее число тысячелетий. Археологи отмечают, что в захоронениях неандертальцев трупы обычно были расположены по линии восток—запад, т.е. ориентированы по солнцу. Связывались ли людьми в ту эпоху с дневным светилом еще какие-нибудь представления, сказать трудно, поскольку археологически определяется только его связь с погребальным ритуалом. Самые ранние памятники неандертальцев, встречающиеся в Европе, Азии и Африке, отстоят от нашего времени на 200 тысяч лет. Между 40 ООО и 35 ООО гг. до н.э. неандертальцев сменил человек современного типа, однако связь соліща со смертью была отмечена и им. Говоря об астрономических достижсни- ях дошідосвропсйского населения Британских островов, Д. Вуд отмечает: «Но когда в начале неолитического периода появилось сельское хозяйство, весь их образ жизни претерпел радикальные изменения. И вполне можно предположить, что тогда же зародились начатки астрономии, так как для планирования сельскохо- зяйствсшюго года, идет ли речь о земледелии или скотоводстве, совершешю необходим более или менее точный календарь. Как мы увидим, на определенном этапе неолитического периода велись действительно точные астрономические наблюдения и постепенно был создан какой-то календарь, однако первые признаки интереса к астрономии обнаруживаются в погребальных камерах и могильниках. Какова бы ни была для этого причина, но в очень раїпіем неолите движение Соліща связывалось со смертью и погребением, и весьма возможно, что культовые ритуалы поклонения Солнцу совершались по соседству с жилищами мертвых»²¹⁰. Одним из наиболее рашшх памятников, в котором присутствует дашіая идея, является неолитический могильник Ныо-Грсйндж в Ирландии, примерно в 50 км к северо-западу от Дублина, датируемый около 3300 г. до н.э. Само погребение было грандиозным для той эпохи: поперечник насыпи над могилой превышает 80 м, а высота достигает 10 м, под ним из камня была выложена погребальная камера высотой около 6 м с тремя нишами, к которой вел сложенный из каменных плит коридор длиной в 19 м. По подсчетам специалистов, всего на сооружение могильника Нью-Грейндж людям каменного века потребовалось 200 000 т камня. В конце коридора находилось так называемое «слуховое окно», закладываемое кварцевым блоком, который можно было вынуть. При исследовании памятника в 1969 г. случайно было замечено, что во время зимнего соліщестояния лучи восходящего Соліща падают через «слуховое окно» в коридор и озаряют заднюю стену погребальной камеры. Стоит отметить, что сама гробница имеет форму креста, что липший раз подтверждает связь этого символа с дневным светилом. В качестве еще одного топологического примера связи соліща с загробным миром можно привести египетскую религию: «Небесный потусторонний мир лежал в золотом солнечном венце, а не в темном подземном царстве, как это утверждало созданное позднее религиозное учение. <...> Какое бы место ни находила египетская религия для вечного покоя мертвых, вечного сна у Осириса, всюду оно обязательно утопало в сверкающих лучах солнца.

Но это далеко не религия солнца. Кому египтяне покажутся соліщепоклонниками, — предупреждал по этому поводу Э. Це- рен, — тот неизбежно доиустит ошибку...»²¹¹ В Егиитс и в более позднюю эпоху души умерших стремились попасть в солнечную ладью бога Ра и вместе с ним день за днем пересекать небесный океан.

Связь соліща и смерти присутствует и у индоевропейских народов, причем сама смерть эта в ряде случаев могла быть двоякой. Проявление этой идеи можно увидеть на примере уже неоднократно упоминавшегося вьпне греческого Аполлона. Если в «Илиаде» этот бог девять дней поражал своими губительными стрелами ахейцев, вызывая в их лагере чуму, то уже в «Одиссее» мы видим, как эти же солнечные лучи, осмысляемые как стрелы, несут старикам добрую смерть:

Есть (вероятно, ты ведаешь) остров, но имени Сира, Выше Ортигии, где поворот совершает свой солнце;

Он необильно людьми населен, но удобен для жизни, Тучен, приволен стадами, виноградом богат и пшеницей: Там никогда не бывает губящего холода; люди Там никакой не страшатся заразы; напротив, когда там Хилая старость объемлет одно поколенье живущих,

Лук свой серебряный взяв, Аполлон с Артемидой исходят Тайно, чтоб тихой стрелой безболезненно смерть

посылать им²¹².

О том, что подобные представления о связи дневного светила с загробным миром широко бытовали в эпоху индоевропейской

общности, красноречиво свидетельствуют данные сравнительного языкознания: др.-инд. агка—«соліще», но лат. orcus — «подземный мир, царство смерти» (с этим корнем можно сопоставить и др.-инд. n-araka—«подземный мир, царство смерти», представляющее из себя табуированное образование с начальным отрицанием); ал б. dicll — «соліще», но др.-инд. talatala — «загробный мир, ад»; греч. т]кго(> — «соліще», но греч. r|A/uaiov — «царство блажешшх, загробный мир»; ирл. grian — «соліще», но лат. in-fcmum — «ад, преисподня»; валл. haul — «солнце», но англ. hell, нем. Holle — «ад», с которым можно сопоставить и прусск. gallan — «смерть»²¹³. С миром смерти соотносился и волк, тесно связаїшьш с культами греческого Аполлона, сербского Дабога и восточнославянского Ярилы. Даішос обстоятельство отразилось не только на мифологическом, но и на языковом уровне. Как отмечают специалисты, к первичному значению корня uel-, лежащему в основе индоевропейского слова «волк», могут быть отнесены такие слова как лат. uello — «рву, разрываю», uolnus — «рана», др.-исл. valr — «трупы на поле брали», тох. A wal — «умирать», лув. u(ua) lanti — «мертвый»²¹⁴.

В силу этого нет ничего удивительного в том, что аналогичные представления мы видим и в верованиях наших далеких предков. Выше уже отмечался как сербский средневековый обычай ставить прялки, многие из которых были украшены именно солярным орнаментом, на могилы вместо крестов, так и устойчивая связь эпитета «красный» в русском языке не только с солнцем, но и со смертью. Помимо трупосожжсния, тесная связь которого с отцом Дажьбога была проанализирована в исследовании о Сва- роге, у славян-язычников неоднократно встречается и обычай трупоположения. Как отмечал еще JI. Нидсрлс, обычно славяне клали покойников ногами на восток, а головой на запад, чтобы лицо умершего было всегда обращено к восходящему солнцу. В русских причитаниях об умерших родителях люди спустя многие столетия после христианизации продолжали просить дневное светило осветить могилы своих близких: «Уж ты соліще, сотщс ясное! Ты взойди, взойди с полуночи, ты освети светом радостным все могилушки, чтобы нашим покойничкам не во тьме сидеть, не с бедой горевать, не с тоской тосковать»²¹⁵. На восточнославянском материале В.В. Седов отмечает не только безусловное преобладание данной ориентации в захоронениях наших предков, но и предполагает се наличие и в ритуале труно- сожжсния: «Абсолютное большинство кургашіьіх труиоположс- ний на древнерусской территории (свыше 95 %) ориентировано головой на запад (включая северо-запад и юго-запад). Такая ориентировка погребенных характерна для всех восточнославянских племен и ведет свое начало с дохристианской поры. Есть основания полагать, что обращение умерших головой к западу было характерным для славян и в период кремации умерших. В таком положении славяне помещали умерших на погребальный костер. Очень возможно, что обычай хоронить покойника головой на запад, навстречу лучам восходящего солнца, обусловлено у славян языческими мифологическими представлениями»²¹⁶. Поскольку кремация представляет собой достаточно позднее явление и, по мнению различных специалистов, появляется в IV—II тысячелетиях до н.э., то западная ориентировка труиоположений праславян представляется изначальной. Очевидно, отражением тех же исходных представлений стал обычай выбивать солярные знаки на некоторых русских средневековых намогильных плитах. Так, например, подобный орнамент украшает намогильную плиту кладбища церкви Козьмы и Демьяна Чудова монастыря Московского Кремля XV в.²¹⁷ Есть похожий знак солнца и на намогильной плите Никольского женского монастыря Псрсславля-Залссского (рис. 13). В силу того, что уже неандертальцы клали тела своих умерших по линии восток—запад, мы можем предположить, что и данный погребальный ритуал возник у наших далеких предков еще в глубокой древности. Следует отметить, что обычай захоронения представляет собой еще одну грань, отделяющую человека от животного мира. Ни у одного вида животных человек не мог наблюдать этого явления, и это нововведение явилось

 

результатом его духовного и шггеллектуалыюго развития. Связь похоронного ритуала с мифологическими представлениями неоднократно отмечалась различными специалистами и, судя по всему, именно они обусловили возникновение данного обряда. Кроме этого, обычай, требовавший от оставшихся в живых захоронить умершего, свидетельствует о достаточно развитом родовом сознании, согласно которому покойник и после смерти продолжал оставаться членом рода и должен был быть защищен им от растерзания хищниками.

Своеобразную параллель археологическому материалу, фиксирующему ориентировку умершего по солнцу, представляют

собой северорусские причитания, в которых местонахождения умерших родственников описываются следующим образом:

...Улетела моя белая лебедушка На иное на безвестное живленьице!..

За горушки она за высокие,

За облачки она за ходячии,

К красну солнышку девица во беседушку,

К светлу месяцу она в приберегушку!..

...Приубрался свет — надежная головушка,

К красну солнышку на приберегушку,

К светлу месяцу на придрокуіпку!..

За горушки, мой светушко, толкучия,

За облачки, мой свет, да заходячии,

За часты звезды да нодвосточныя!..

На иное безвестное живленыщо²¹⁸.

Связь солнца со смертью косвенно, как отмечают специалисты данного вида народного фольклора, встречается нам и в русских загадках: «Загадки, в которых солнце обозначено видом дерева, по-видимому, самые древние и связаны с представлением о мировом дереве. Образ солнца ассоциируется с дубом, с птицей веретеницей, которую никто не может поймать: ни царь, ни царица, ни красна девица, в другом варианте этой загадай солнце ассоциируется с дубом: никто его не обойдет: ни царь, ни царица, ни красна девица. Такой образ соліща идентичен образу смерти в фольклорной модели мира, так, смерть — на горе Волынской стоит дуб Ордынский, па нем сидит птица Веретено...»¹¹⁹ Данная связь стала одним из ключевых принципов славянского земледельческого календаря. Констатируя, что поминание умерших начиналось нашими предками с зимнего солнцеворота и кончалось ко времени летнего солнцеворота, В.Я. Пропп констатировал: «Время между двумя соліщсворо- тами есть время пробуждеїшя сил земли, нужных земледельцу. Культ мертвых стоит в связи с земледельческими иитересами и стремлениями»²²⁰.

Связь эта была многообразна, и в качестве еще одного примера можно привести девичьи гадания о замужестве. В различных регионах славянского мира данный обряд мог проводиться в различные даты, однако большинство из них тяготеют к солнцевороту на Рождество и Ивана Купалу. Способы гаданий были также весьма разнообразны, однако одним из наиболее популярных считался вещий сон, во время которого девушка должна была увидеть своего суженого. Чтобы его вызвать, надо было поставить сосуд с водой на ночь иод кровать или у изголовья вблизи спящего. Сверху на сосуд надо было положить палочку, прутик, гребень, щепку и т.н., которые назывались «мостом». О древности подобного вида гаданий свидетельствует то, что оно упоминается в западнославянском «Каталоге магии Рудольфа» ХШ в.: «Готовят воду и вместе с гребнем, овсом и куском мяса ставят со словами: приди сатана, искупайся, причешись, своему коню дай овса, ястребу мяса, а мне покажи мужа моего»²²¹. Исследовавшая данный тип гаданий JI.H. Виноградова отмечает, что деталь умывания сатаны должна рассматриваться как эволюциошю более поздняя, заменившая собой первоначальное представление о воде как стихии, с помощью которой можно связаться с миром умерших, от которых только и можно было получить знание о своем будущем. Поскольку подобные гадания были описаны этнографами также у восточных и южных славян, то данный тип узнавания будущего можно определить как общеславянский и время его возникновения должно быть отнесено к эпохе единства этих племен. Однако обращает на себя внимание то обстоятельство, что девушки входили в контакт с загробным миром в период летнего и зимнего солнцестояния. Если бы гадания происходили только на Ивана Купалу, можно было бы предположить, что подобная календарная приуроченность обусловлена мотивом «всеведения», свойственному этому ііраздішку. Одіїако тот факт, что оіш совершались также и на Рождество, заставляет нас предположить, что между ключевыми фазами годового движения дневного светила и миром мертвых существует какая-то связь. Кроме того, из приведенного текста следует, что при осуществлении контакта с потусторонним миром обязательно использовался гребень, а данный предмет у восточных славян в ту же средневековую эпоху зачастую обильно украшался солярным орнаментом. Все это позволяет нам не только понять, почему Дабог, сербский аналог древнерусского Дажьбога, рисуется поглотителем душ в южнославянском фольклоре.

Однако почему же дневное светило, этот космический источник жизни, щедро дарующий свое тепло всему живому на нашей планете, оказался соотнесен с миром смерти, причем связь эта носит весьма древний характер и, как можно заключить из приведенных выше фактов, восходит к эпохе каменного века и зарождения первых религиозных представлений у человечества? Причина такого парадокса кроется в закономерностях движения дневного светила, которое каждое утро вставало из-за горизонта, совершало свой путь по небу и вечером исчезало за горизонтом на западе, что воспринималось сознанием первобытного человека как сон или смерть соліща. Еще в XIX в. простые крестьяне на Руси по этому поводу говорили: «соліще погружается в морс», уходит вечером в «другой свет», а утром «встает из океана». Галицкие русины, живущие далеко от моря, описывали данный процесс аналогичным образом: «Солнце ся в морс купас», т.е. «соліще спочило»²²². Чрезвычайно схожие представления бытовали у украинцев: «Проведя ночь в подземных чертогах, утром солнце начинает подыматься по блакиту, причем ему пособляют демоны, живущие в морях; не одна тысяча куцанів (чертей бсзхвостых) погибает от солнечного жару прежде, чем солнце наконец взойдет! В полдень солнце не идет но небу, говорится в одной легенде, но “трохи спочиває” (отдыхает)...»²²³

Как видим, восточные славяне связывали ежедневный уход дневного светила С ХТОНИЧССКИМ НОДЗСМНО-ИОДВОДНЫМ миром, неизбежно ассоциировавшимся с представлениями о смерти. В соответствии с этим и умерший сравнивался с солнцем. Если в приведенных выше северорусских причитаниях покойник оказывается у небесных светил вообще, то в еще одном аналогичном тексте вдова прямо сравнивает своего умершего мужа с дневным светилом:

Укатилось красное солнышко За горы оно да за высокие,

За лесушке оно да за дремучие,

За облачка оно да за ходячии,

За часты звезды да подвосточные!²²⁴

Судя по всему, именно на этот, негативный для человека, аспект связи соліща со смертью был сделал акцент в сербской традиции после принятия христианства, когда надо было вытеснить из народного сознания память о языческих богах. Однако это была только половина вселенской правда. Действительно, каждый вечер солнце умирало, уходя за линию горизонта, однако каждое утро оно воскресало, вновь восходя над Землей на небо. И если в конце своей жизни человек умирал подобно солнцу, то подобно ему он должен был и воскреснуть. Связь дневного светила с идеей возрождения на уровне природы видна из русской поговорки «Вешнее солнышко землю воскрешает». Применительно к людям это чудотворное свойство дневного светила было зафиксировано этнографами у восточных славян применительно к Егорию, солярная природа которого была рассмотрена выше: «Егорий податель жизни и воскресения людей. Есть, по великорусскому преданию, какое-то царство, где люда, умирая на зиму, воскресают весной на Егория»²²⁵. Отголосок этого представления встречается нам и в позднем украинском фольклоре, где «герой женился на дочери соліща, а всемогущий тесть сделал его неуязвимым, заставив его окунуться в громадном казане в кипящее молоко»²²⁶. Как отмечалось в исследовании о Сварогс, котел был одним из символов, которые неразрывно связаны с процессом человеческой трансформации, будь то из жизни в смерть и обратно путем перерождения в новую жизнь, либо через символическую смерть к новому духовному или социальному рождению в более высоком качестве. То, что данный предмет, изначально включенный в семантическое поле бога-кузнсца, оказывается в украинском фольклоре у его сына, бога солнца, лишний раз подчеркивает как родственные связи между обеими божествами, так и их связь с переселением человеческих душ. В ходе дальнейшего развития индоевропейских представлений о посмертной судьбе человеческой души и ее повторном приходе на эту землю, произошедших еще в период их общности, се перемещение стало связываться не с каким-либо одним небесным телом, а со всей их совокупностью. Наиболее полно данное представление, следы которого встречаются у многих индоевропейских народов, было зафиксировано в среднспсрсидском тексте «Денкарт», повествующем о происхождении Заратуштры: «Как откровение говорит об этом: Когда Аухармазд создал материал для Заратуста, слава затем в присутствии Лухармахда перешла на материал для Заратуста, на этот зародыш, с этого зародыша она перешла на...; от бесконечного света она перешла на Солнце; от Солнца она перешла на Луну; от Луны она перешла на звезды; от звезд она перешла на огонь в доме Зоисха, а от этого огня она перешла на жену Фрахимвана-Зоисх, когда она родила ту девочку, которая стала матерью Заратуста»²²⁷. Как видим, дневное светило оказывается ближайшей к божественному бесконечному свету «стоянкой» человеческой души, а в качестве последней выступает огонь домашнего очага. После смерти, особенно с введением ритуала труиосожжсния, последовательность движения человеческой души была обратной: с погребального костра на небо. Весьма схожий обратный маршрут праведного человека рисует нам индийская Чхандогья Уианшпада: «Те, которые знают это и которые в лесу чтут веру и подвижничество, идут в свет, из света — в день, из дня — в светлую половину месяца, из светлой половины месяца—в шесть месяцев, когда [соліще] движется к северу, из этих месяцев ■— в год, из года—в солнце, из солнца— в луну, из луны — в молнию. Там [находится] пуруша нечеловеческой [природы]. Он ведет их к Брахману. Это — путь, ведущий к богам. Тс же, которые, [живя домохозяевами] в деревне, чтут жертвоприношения, благотворительность, подаяния, идут в дым, из дыма—в ночь, из ночи—в другую [темную] половину месяца, из другой половины месяца — в шесть месяцев, когда [солнце] движется к югу, но они не достигают года. Из этих месяцев [они идут] в мир предков, из мира предков —-в пространство, из пространства — в луну. Это — царь Сома, он — пища богов, его вкушают боги»²²⁸. С незначительными изменениями эта же картина дастся и в Брихадараньяка упанишадс (Раздел дополнительный, VI, 2, 15—16). Весьма показательно, что, согласно данным примерам сокровенной индийской мудрости, годовое движение солнца, разделеішое зимним и летним солнцестояниями («шесть месяцев, когда [солнце] движется к северу» и «шесть месяцев, когда [солнце] движется к югу»), указывает два направления для душ умерших: в мир богов, находящийся на севере, и мир предков, находящийся на юге. Генетически родственным этим воззрениям оказывается приводимое В. Петровым гуцульское нредание о том, что сначала соліще было очень большим, но после того, как появились люди, оно начало уменьшаться, поскольку, когда рождается человек, от соліща отрывается кусок и превращается в звезду» а когда человек умирает, то его звезда гаснет и падает. Если умер праведный человек, то его душа возвращается в соліще, а из тех звезд, которые гаснут, когда умирают неправедные люди, получается месяц²²⁹. Возвращаясь к индоевропейской традиции, следует отметить, что важнейшие небесные светила, таким образом, оказывались своего рода «стоянками» в космическом кругообороте человеческих душ, которые они проходили как при пути с Земли на небо, так и при возвращении их на нашу планету. Аналогичная идея встречается нам как в северорусских причитаниях, так и в оформлении надгробных памятников у западных и южных славян, что было подробно показано в исследовании о Свароге.

Следует отметить еще одну черту, которая подчеркивает родство мифологических представлений, связываемых с отцом и сыном. В результате введения богом-создатслсм человеческой культуры первых пищевых и половых табу возникло представление о божьем суде путем перехода по мосту через огненную яму или реку, впоследствии развившееся в КОІЩСПЦИЮ кармы в индуизме и Страшного суда в зороастризме, заимствованного впоследствии христианством. Преодолеть это испытание могла лишь «легкая», не отягощенная грехом человеческая душа. В сказках этому испытанию подвергается живой человек, однако впоследствии образ огнешюй реки стал границей, разделяющей мир живых и мертвых, и проходить по мосту через нес должны были души умерших. С дальнейшим развитием материальных условий жизни средством определения степени ОТЯГОЩЄІШОСТИ грехами человеческой души стали уже весы, которые встречаются нам в связи с попаданием героя в обитель дневного светила в русской сказке «Ведьма и Сошщсва сестра»: «Перебралась ведома через горы и опять погнала за братом... Завидела его и говорит: “Теперь не уйдешь от меня!” Вот близко, вот нагонит! В то самое время подскакал Иван-царевич к теремам Солнцевой сестрицы и закричал: “Солнце, Солнце! Отвори оконце”. Соліщсва сестра отворила окно, и царевич вскочил в него вместе с конем. Ведьма стала просить, чтоб ей выдали брата головою; Сошщсва сестра се не послушала и не выдала. Тогда говорит ведьма: “Пусть Иван-царевич идет со мной на весы, кто кого перевесит! Если я перевешу — так я его съем, а если он перевесит — пусть меня убьет!” Пошли; сперва сел на весы Иван-царевич, а йотом и ведьма полезла: только ступила ногой, как Ивана-царсвича вверх и подбросило, да с такою силою, что он прямо попал на небо, к Солнцевой сестре в терема; а ведьма-змея осталась на земле»²³⁰. В свое время еще А.Н. Афанасьев видел в этой сказке описание посмертного взвешивания человеческой души. Это испытание логически полностью стыкуется с предыдущей идеей—в обитель небесных светил после смерти может попасть не любая, а только праведная душа, не отягощенная злом. Если со Сварогом, отцом не только солнца, но и земного огня, было связано возникшее еще в первобытную эпоху испытание путем преодолсвания огненного препятствия, то на следующем этапе развития данной идеи средством испытания стали весы, упоминающиеся в связи с попаданием героя в солнечное царство.

Через некоторое время душа могла вновь вернуться с неба на Землю, т.с. воскреснуть к новой жизни на нашей планете. Данная идея, подчеркивал А.Н. Соболев, была зафиксирована нашими языческими предками еще на языковом уровне: «Еще яснее связь понятий огня и жизни становится для нас в слове “воскресать”, которое образовалось от старишюго слова “кресъ” — огонь (кресало — огниво, кресати — высекать искры, “крссник” — июнь, то есть месяц огня) и буквально значит: возжечь пламя, а в переносном смысле: восстановить погасіпую жизнь»²³¹. Следует отметить, что июнь, месяц летнего солнцеворота, в древнерусском языке назывался словом кресспь, что чисто этимологически указывает на его связь с крестом, этим символом земного и небесного огня. Лшігвистический факт находит свое подтверждение в археологическом материале: на календарном сосуде

IV в. н.э. Черняховской культуры из Лепссовки, расшифрованном Б. А. Рыбаковым, июнь был единственным из двенадцати месяцев, отмеченный двумя косыми крестами. В свете этого становится понятной и фиксируемая археологами устойчивая ориентировка умерших у славян лицом к восходящему соліщу: человек уподоблялся дневному светилу и, умерев, подобно тому, как каждый вечер умирало солнце, он, наподобие ему, должен был затем воскреснуть для новой жизни. Точно определить время окончательного формулирования этой идее трудно, но, судя по всему, уже в каменном веке человек дал себе ответ на вставший перед ним главный вопрос своего бытия: что будет с его душой после смерти тела? «Позаимствовав» не только символ креста, но и идею бессмертия человеческой души и се последующего воскресения к новой жизни, да вдобавок еще и извратив се, отнеся само воскресение к моменту Страшного суда, христианство в этом плане не могло дать ничего нового индоевропейцам, а только способствовало забвению ими унаследованных от предков космических истин.

Приведенные в данной главе факты убедительно свидетель^ ствуют, что солнечная символика присутствовала в жизни наших предков на протяжении, как минимум, последней тысячи лет. Сравнение с культурами других народов показывает, что традиция эта восходит, самое меньшее, к эпохе индоевропейской обицюсти, а в отдельных случаях уходит корнями своими даже в каменный век. В силу необходимости мы были вынуждены ограничиться в основном примерами из различных регионов восточных славян, однако даже небольшое количество приведенных фактов говорят о том, что поклонение солнцу было свойственно всему славянскому миру. Изучая различные его проявления в жизни далеких предков, трудно удержаться от вывода, что вся их жизнь была пронизана солнечной символикой. Даже если избегать столь категоричных суждений, все равно следует признать, что изображение дневного светила было одним из самых главных в их жизни на протяжении последних десяти веков. Рассмотрев различные примеры солнечной символики в повседневной жизни русского человека, следует отмстить, что она безусловно играла функцию оберега, защищая человека от окружающих его невидимых злых сил, что неоднократно уже подчеркивалось исследователями. Однако тотальность, всс- охватность данной символики, присутствовавшей практически во всех сторонах жизни славянина-язычника, вряд ли будет правильно объяснять одними только утилитарно-магическими соображениями. Подобное обилие, даже сверхобилис солнечной символики в повседневной жизни наших предков красноречиво говорит об их чувстве глубокой внутренней сопричастности к дневному светилу и об их стремлении освятить свое обыденное, повседневное бытие этим символом, сделать его буквально пронизанным солнечным светом. Все это — внешнее материальное проявление некоей внутренней духовной потребности нашего народа, подробно рассмотренной в книге, посвященной Дажьбогу. Солнце, этот всемогущий источник животворной энергии, стало в славянском язычестве единым основополагающим принципом, образующим пространствснно-врсмснную систему координат древнего человека. Восходя каждое утро над Землей, оно пересекало небосвод, освещая человеку окружающий его мир. Стремясь уподобить свой микрокосмос макрокосмосу, человек обычно насыщал солнечной символикой свое жилище, ворота, орудия труда, с помощью которых он использовал окружающее его пространство, свою одежду и оружие, с помощью которого он это пространство защищал. Во временном аспекте дневное светило не только регулировало смену дня и ночи, но и определяло годовой цикл, основанный за наблюдением за четырьмя его ключевыми фазами.

Солнце как главный эстетический принцип славянского мира

Из главного жизнеохраняющего начала соліще постепенно превратилось и в главный эстетический признак. Представление о дневном светиле как об эталоне красоты нагляднее всего выразилось в русской загадке о нем: «Взглянешь — заплачешь, а краше его на свете нет»²³². Сила и обаяние этого народного мирочувствования были столь велики, что оно проникает даже в творчество церковного автора Кирилла Туровского. В своем «Слове в новую неделю по пасце» он пишет: «...Ныня солнце красуяся къ восотЪ въеходить и радуяся землю огрЪваеть...»²³³ Стоит отмстить, что само слово красивый в нашем языке произошло от понятия красный, который еще в древнерусскую эпоху означало «прекрасный, красивый, приятный», например: «Образъ твой красень»²³⁴. В отечественном фольклоре данный термин является постоянным эпитетом дневного светила, «красна солнышка». Одним из наиболее ранних примеров этого является плач Ярославны, которая, обращаясь к «світлому и трссвітлому» соліщу, говорит, что оно «всЪмъ тепло и красно еси»²³⁵. И это далеко не единственный случай, когда с красным цветом одновременно соотносилась и красота, и дневное светило: «Слнцсо- бразная, краснолиция»²³⁶. Красный был древнейшим цветом, который человек начал использовать в эстетических целях. Как отмечают археологи, красная охра стала самой первой краской, употреблявшейся в палеолитическом искусстве. Специалисты уже давно обратили внимание на данный факт и дали ему убедительное объяснение. Красный — это чрезвычайно яркий цвет, самый сильный в видимом человеческим глазом спектре, возбуждающий массу разнообразных ассоциаций: кровь животного и человека, неразрывно связанная с их жизнью, огонь, солнце и т.н. Сравнительное изучение славянских языков подтверждает правильность предложенных археологами объяснений: «Семантически krasa убедительно реконструируется как “цвет жизни”, откуда затем — “красный цвет, румянец (лица)”, “цветение, цвет (растений)” и, наконец, — более общее — “красота”»²³⁷. Весьма показательно, что данный корень в форме кресати, т.е. высекать, а еще точнее — создавать, оказывается связаным и с опієм: «Древнее значение глагола kresati отразилось и в значениях раннего производного имени krasa, в котором этимологически исходной опять-таки оказывается не техническая семантика жара, огня и под., а семантика жизни, цвета жизни»²³⁸. О том, что этот корень был связан не только с земным опієм, но и опієм небесным, говорит то, что, например, слово красиво в олонецком диалекте означает «красота», а в вологодском—«солнечный свет; место, открытое лучам солнца»²³⁹. В древнерусском языке слово крЪсь обозначало «солнечный поворот»: «Весною и лЬтомъ крЬсы оуказа»²⁴⁰. В словенском языке мы видим слово kres — «солнцеворот, Иванов день», в сербо-хорватском ему соответствует кре- сови (мн. ч.) — «летний солнцеворот», которое в единственном числе крицее означало «огонь, разводимый накануне Иванова дня», что липший раз подтверждает тесную связь между земным опієм данного праздника и летним солнцестоянием. Этимологически с солнцеворотом во многих славянских языках оказывается связана идея возрождения, воскрешения: ср. русск. крёс—«оживление», например, в выражении «не бывать ему на кресу» в смысле «не ожить, не набраться сил»; словен. kresiti se — «сверкать, оживлять», чсш. krisiti—«освежать, ободрять, искриться», елвц. kricsit, нольск. krzesze, krzesic — «воскрешать»²⁴¹.

Обращаясь к данным более близкого к нам языкознания, нельзя не отмстить тот показательный факт, что еще по состоянию на XIX в., когда В.И. Даль составлял свой знаменитый словарь, русская крестьянская изба была вся проникнута солнечным светом не только на декоративно-магическом, но и на языковом уровне. Во-первых, эпитет «красный» относился к самому крестьянскому жилищу — «красная изба», в смысле чистая, белая, а не черная, т.е. с трубой, с изразчатой печью и красными окнами. Про обращенный к восходящему солнцу красный угол речь шла выше, а среднее из трех окон также называлось красным. Под красным окном находилась красная лавка, точно так же называлось красным и выходящее на улицу переднее крыльцо, предназначенное для приема гостей. От той поры до нас дошли выражения: «Просим на избу: красному гостю красное место!» шш «Первому гостю первое место и красная ложка». Подчеркивая значение обычая гостеприимства, народная мудрость утверждала: «Не красна изба углами, красна пирогами» (вариант: «Красна улица домами, а стол—пирогами»). Наконец, в целом ряде былин («Бой Ильи Муромца с Подсколышком», «Мамаево побоище», «Алеша Попович и Илья Муромец», «Алеша Попович и Нахвалыцик» и др.) эпитет красный применяется по отношению к столице Древнерусского государства — «красен Кисв-град». Помимо жилища дашіьій эпитет также неоднократно относился к различным периодам жизненного цикла человека, ср.: «красная пора», «красное житье» в смысле избытка и довольства чего бы то ни было; к этому же образу благоденствия отсылает и поговорка «жить в добре да в красне хоропю и во сне». Выражение «дело толком красно» можно отнести к любому значимому предприятию, а утверждение «красны похороны плачем, свадьба песнями» указывает на то, что любое дело хорошо в свое время. «Старость не радость, не красные дни» утверждала народная мудрость, противопоставляя пору увядания человеческого организма периоду его расцвета. Однако достойным мог быть и сам момент ухода из жизни, на что указывают поговорки типа «Весело пожить, а красно умереть» или «На людях (вариант: на миру) и смерть красна». Интересующий нас термин применялся и к ссмсйно-брачным отношениям, как можно судить по следующим выражениям: «Сын да дочь — красны детки!», устоявшийся оборот «красна девица», шуточный диалог, основашшй на параллелизме перемены цвета и семейного положения: «Что красен? Жениться хочу. Что бледен? Да женился»; выражение «красный поезд» как синоним свадебного поезда либо угощения, организуемого родителями жениха в брачный вечер или на другой день. С одной стороны, красивую жену не утаить от людей — «Красную жену не в стенку врезать, не картинка», а с другой стороны, язык подчеркивает зависимое положение жены от мужа — «птица крыльями сильна, жена мужем красна». Сюда же примыкает выражение «красные похороны», когда муж хоронит умершую раньше него жену. Третья группа значений, за которой отчетливо закрепилось понятие красный, связана с человеческой речью. Шутка или острота называется «красное словцо», причем о склошплх к нему людей говорилось «ради красного словца не пожалеет родного отца». В негативном значении дашіьш эпитет встречается в понятии краснобай. С другой стороны, пословица утверждает, что «красное словцо не ложь» и «красную речь красно и слушать». Связь эпитета красный со словом становится ясной, если учесть, что, с одной стороны, с речью было связано и дневное светило, а, с другой — что имешю от понятия «слово» было образовано самоназвание славян-словсн. Более подробно эти вопросы были рассмотрены нами в исследовании о Дажьбогс.

Глава 4

СИМВОЛИКА ДНЕВНОГО СВЕТИЛА В ВОЕННОЙ СФЕРЕ И СИМВОЛАХ ВЛАСТИ

Солярная символика оружия

У некоторых славянских народов поверье об игре солнца связывалось с другими интересными чертами, относящимися к солнечному культу. Болгары, как отмечал Л.Н. Афанасьев, представляли солнце на Иванов день в виде воина, который пляшет в небе, кружится и вертит саблями. Данный южнославянский образ дневного светила перекликается не только с разобранным выше представлением об «игре солнца», но и с отождествлением его с мечом в одной русской легенде о мироздании: «В знамение своей победы над Сатанаилом Господь повесил над землей свой меч — соліще; пока оно светит, рать Сатанаила сидит во тьме кромешной, а ночью, вылезая, соблазняет человека...»²⁴² Весьма похожее предание в конце XIX — начале XX в. было записало и на Украине: «Сонце уявляють у нас таким способом, що Бог зганяє чортів з раю, що понаскакувало за цілу ніч. І це його меч так сіяє»²⁴³. Как приведенный выше силезский обряд встречи

соліща, так и поэтическое оішсаіше его игры в болгарской традиции чрезвычайно показательны, поскольку, при всей их внешней несхожести, отсылают нас к семантическому полю отца Дажьбога Сварога, бывшего одновременно и изобретателем земледелия, и богом-кузнсцом. Имешю поэтому польские девушки встречали восходящее светило пирожками, конечным результатом труда пахаря, а болгары представляли его пляшущим с саблями, вы- ковашгыми божсствсшшм кузнецом. Следует отмстить связь солнца с оружием и металлическими предметами вообще и у других славянских народов. Описывая формы солярного культа у западных славян, И.И. Срезневский отмечал: «Словаки веруют в божественность Солнца, называют его святым и владыкою неба и земли, призывают на помощь в заговорах от недугов, веря, что оно помогает людям; гадают но лучам его, поставив против пего два ножа или две косы накрест...»²⁴⁴ Наиболее ранний пример связи меча и дневного светила в сознании славян приводит византийский историк Менандр при описании славяно-аваровизантийских отношений в VI в.: «Впрочем, движение авар против склавшюв было следствием не только посольства кесаря или желания Ваяна изъявить ему благодарность за оказываемые им ласки; оно происходило и по собственной вражде Ваяна к склавинам. Веда перед тем вождь аваров отправил посольство к Давриту и к важнейшим князьям склавинского народа, требуя, чтобы они покорились аварам и обязались платить дань. Даврит и старейшины склавин отвечали: “Родился ли на свете и согревается ли лучами солнца тот человек, который бы подчинил себе силу нашу? Не другие нашею землею, но мы чужою привыкли обладать. И в этом мы уверены, пока будут на свете война и мечи”. Такой дерзкий ответ дали склавины, не менее хвастливо говорили и авары»²⁴⁵. В этом мужественном ответе наглым завоевателям склавины, во-первых, указали пришлым азиатским кочевникам, что еще не родился на свете и не согревается лучами соліща тот человек, который бы подчинил себе их силу. В упоминании дневного светила отчетливо проглядывает отголосок

мифа апроисхождешш самих славян от бога солнца Дажьбога, который спустя века вновь всплывает в «Слове о полку Игореве», именующего русичей «Дажбожьим внуком». Более подробно этот основной миф славянского язычества был рассмотрен нами в исследовании о Дажьбоге. Утверждение о том, что «не другие нашею землею, но мы чужою привыкли обладать» показывает нам на возникновение имперского сознания, сформировавшегося у наших предков уже в ту далекую эпоху. Могучие светоносные потомки Дажьбога силой оружия распространяли свою власть на все окрестные земли, что вполне соответствовало реалиям эпохи великого расселения славян. Уверенность наших далеких предков в том, что пока будут на свете война и мечи, не родится на свет и не будет согреваться лучами их божественного прародителя тот человек, который смог бы подчинить себе славян, указывает на тесную связь дневного светила с этим видом оружия в глазах наших далеких предков уже в VI в.

У южных славян с мечами традиционно исполнялось русалий- ское коло — ритуальный танец, генетически, как подчеркивает Н.Н. Велецкая, связанный с культом солнца: «Связи магических значений меча и топора с кругом языческих представлений о магических свойствах железа важны для понимания русалийского коло — одного из видов танца с мечами — как типологического явления. Аналогии с русалийским коло прослеживаются у западных славян в средневековых танцах с мечами (круглая форма, одежда белого цвета, новогоднее приурочение).

Зависимость танца с мечами от мифологии отмечалась неоднократно. Определенную роль в формировании русалийского коло сыграли мифологические представления о солнце. При рассмотрении вопроса о генезисе формы русалийского обряда в целом и русалийского коло в особенности следует иметь в виду три элемента мифологических верований о соліще. Представление о том, что при солнцевороте, с которым связаны празднества в честь солнца, новогодние в частности, солнце танцует, скачет, играет. Представление, будто угасание и длительное отсутствие солнца — следствие его борьбы со злыми силами. Солнечные затмения, которые якобы несут людям болезни, неурожаи, падеж скота, стихийные бедствия, — результат того, что злым силам удается одолеть соліще. И, наконец, представление о солнце, приносящем людям всякое счастье и избавляющее от болезней»²⁴⁶. Символизм противодействия злым силам, угрожающим дневному светилу, и объясняет различные имитирующие борьбу действия, в частности, перекрещиваемые в ходе танца мечи, которые насыщают русалийское коло у южных славян. Об этом обряде речь пойдет еще впереди, а пока отметим, что в Древней Руси праздновались русалии, генетически связанные с южнославянскими коло. В ходе этнографических описаний русалий в XIX—XX вв. танец с мечами у восточных славян зафиксирован не был, однако о том, что он присутствовал у них в данном обряде в эпоху Средневековья, свидетельствует изображение танцующего с мечом и щитом воина на найденном в Киеве серебряном наруче XII—ХШ вв., который, как убедительно показал Б.А. Рыбаков, изображает сцены из древнерусского русального обряда.

В свете подобной солярной символики меча представляется весьма знаменательной та его роль, которую он играл как на протяжении ключевых моментов жизни русского человека в эпоху Средневековья. В жизнь свободного человека он входил сразу после его рождения. Описывая быт и нравы восточных славян еще до их крещения, арабский ученый Ибн Руст отмечал: «Когда у кого из Руси родится сын, отец (новорожденного) берет обнаженный меч, кладет его перед дитятею и говорит: “Не оставлю в наследство тебе никакого имущества: будешь иметь только то, что приобретешь себе этим мечом”»²⁴⁷. Это же известие в несколько другой форме встречается и у другого восточного автора Марва- зи: «Они видят в мече средство к существованию и занятию; когда у них умирает какой-нибудь муж, а у него есть дочери и сыновья, они вручают его имущество дочерям, а сыновьям предоставляют только один меч и говорят: “Ваш отец добыл имущество мечом, подражайте ему, следуйте ему в этом”»²⁴⁸. При весьма полном совпадении обоих известий между ними есть одно существенное различие — если у Ибн Руста имешю отец завещает сыну меч, то в изложении Марвази речь идет о ситуации, когда отец уже умер, а распоряжение его имуществом осуществляют другие русы, о которых данный автор говорит во множественном числе. Этими безымянными «они» могли быть либо ближайшие родственники умершего, либо вся община в целом. В любом случае речь может идти о том, что в условиях постоянного противоборства со степью общество целенаправленно готовило из рождавшихся мальчиков одних только воинов, систематически лишая их нажитого родителями имущества, отходившего дочерям, и оставляя им единственный способ существования — добывания его с оружием в руках. Помимо экономическо-социального расчета данный обряд явно имел и сакральный смысл, если учесть третий вариант его описания, данный в анонимной рукописи «Моджмал ат-таварих», датируемой 1126 г.: «Когда родится сын, отец кладет ему на живот меч и говорит: “Вот тебе наследство!”»²⁴⁹ Живот у многих народов считался средоточием жизненной энергии, и, как уже отмечалось выше, отнюдь не случайно на Збручском идоле все четыре небесных божества держат левую руку на животе, явно изображая какой-то ритуальный жест.

Подробно роль меча в жизни древних славян была описана в книге про отца Дажьбога Свароге, поэтому сейчас мы просто повторим основные примеры из этой книги. На царских свадьбах XVI—XVII вв. Московской Руси дружко с обнаженным мечом традициоішо объезжал опочивальню новобрачных для того, чтобы отогнать от нее злых духов. О степени укорененности данного ритуала в народном мифо-магическом сознании говорит то, что сабля служила аналогичным оберегом и на украинских свадьбах XIX — начала XX в. В эпоху Средних веков меч служил и средством доказания правоты своего владельца. Описывая обычаи языческой Руси, уже знакомый нам Ибн Руст отмечает: «Если один из них предъявляет иск другому, то судится с ним у царя их, они оба препираются, и вот решается между ними обоими, как (царь) пожелал, а если оба не соглашаются на его слова (т.е. решение. —МС.), (царь) приказывает, чтобы они оба судились при посредстве своих мечей, какой из двух мечей острее — у того победа. Выходят сродники обоих, встают со своим оружием, бьются, кто из тех был сильнее своего соперника, становится решающим в тяжбе за то, что он (начавший тяжбу. — МС.) хотел»²⁵⁰. Хоть из данного описания не совсем понятно, кто же собственно бьется — участники тяжбы или их сродники, — однако общий смысл ритуала ясен вполне: в случае несогласия истца и обвинителя с решением царя, последний назначал судебный поединок, решавший исход дела. В основе даішой процедуры разрешения споров лежало представление о поединке как о божьем суде, во время которого сам бог определяет невиновного. С одной стороны, собственно военное дело в языческой Руси находилось под покровительством Перуна, однако с другой, как было показано в исследовании о Дажьбоге, именно с солнцем русский народ связывал понятие правды. Даішая традиция разрешения судебных дел существовала достаточно долго и, хоть и отсутствует в Русской Правде, упоминается в параграфе 37 Псковской судной грамоты XV в.: «Если какому-либо человеку присудят поединок и на поединке какая-либо сторона победит другую, то победившая сторона получает с другой искомое; в случае убийства (на поединке одного из тяжущихся) денег (по тяжбе) не взыскивает, (победившая сторона) только снимает (с убитого) доспехи и другие (одежды), в которых (убитый) сражался...»²⁵¹ Наконец, как показывают как археологические данные, так и письменные и фольклорные источники, меч сопровождал своего хозяина и в последний путь. Как следует из надписи на надгробном камне в Новогрудненском лесу, данный обычай в ряде случаев держался до ХШ—XV вв.:

Тут Иван Семашко лежит,

У ногах черная собака тужит,

У головах фляшка горилки стоит,

У руках острый меч держит.

Го! Го! Го!

Щиж кому до того?²⁵²

Оружие клали в могилу в первую очередь для отпугивания злых духов, угрожавших душе покойного, как это следует из сделанного в том же регионе наблюдения Яна Мснсцкого, согласно которому еще в XVI в. в западной Руси на похоронах мужчины с мечами в руках кричали «бегите, бегите, пекелыш (т.е. демоны)». Приведенные примеры красноречиво показывают, что меч сопровождал своего владельца не только в бою, но и в самых значимых моментах его жизни—рождении, свадьбе и смерти (а также судебном поединке, ссли таковой случался), оберегая его от зла как видимого, так и невидимого, будучи связан с ним неразрывной нитью.

Ритуальные жесты с мечом в древнерусской традиции

Этот вид оружия также тесно связывался и с идеей власти, что вполне соответствует древ