Тема 27. Язык как знаковая реальность

Синхронные и диахронные способы передачи опыта. Коммуникация и трансляция. — Язык как знаковая реальность. — Мир языка. — Объект-язык и субъект-язык. — Язык науки. — Проблема классифика­ции языков научной теории. — Знак и значение. — Взаимосвязь языка и мышления. — Гипотеза именного происхождения языка. — Бытие язы­ка. — М. Бахтин о специфике предложений и высказываний.

Французский философ Мишель Фуко (1926-1984) в своем известном произведении «Слова и вещи» обратился к современникам с будоража­щими мышление и воображение вопросами: «Что такое язык? Говорит ли все то, что безмолвствует в мире в наших жестах, во всей загадочной символике нашего поведения, в наших снах и наших болезнях, — говорит ли все это и на каком языке, сообразно какой грамматике? Все ли спо-

собно к означению... Каково отношение между языком и бытием...» В этих вопросах представлена не только «археология знания» самого М. Фуко, в них заложена программа комплексного исследования языка силами уче­ных разных направлений. Уже сейчас очевидно, что известное утвержде­ние Витгенштейна «Мир — это язык» и библейское «В начале было Сло­во», а также герметическое «Слово сильнее оружия» наделяют непрехо­дящей значимостью проблемы, связанные с выявлением статуса языка, охватывая смысловые поля эпистемологии, религии, тайной мудрости древних. Совершенно очевидно, что в любой момент существования об­щество нуждается в специальном означающем механизме. Он может быть представлен двумя способами передачи опыта: в синхронном оперативном адресном языковом общении как средстве согласования деятельности индивидов и в общении диахронном как средстве передачи от поколения к поколению наличной суммы информации, «суммы обстоятельств». За первым типом общения закрепилось название коммуникация, за вторым — трансляция. Различие между коммуникацией и трансляцией весьма суще­ственно. Основной режим коммуникации — отрицательная обратная связь, т.е. коррекция программ, известных двум сторонам общения. Здесь язык выступает как самостоятельная сила. Основной режим трансляции — пе­редача программ, известных одной стороне общения и неизвестных дру­гой. Язык функционирует как «прозрачное средство» выражения мысли. Знание в традиционном смысле связано с трансляцией, а не с коммуни­кацией. Оба типа общения предполагают знак и используют язык как ос­новную, всегда сопутствующую социальности знаковую реальность.

В хрестоматийном смысле язык — это знаковая реальность, система знаков, служащая средством человеческого общения. Он является специ­фическим средством хранения, передачи информации, а также средством управления человеческим поведением. И если онтология озабочена необ­ходимостью объяснить происхождение языка, то эпистемология — про­блемой «как язык зацепляет мир» (что, впрочем, есть оборотная сторо­на вопроса «как возможно человеческое познание?»).

Понять знаковую природу языка можно из факта недостаточности био­логического кодирования. Социальность, проявляющаяся как отношение людей по поводу вещей и отношение людей по поводу людей, не ассими­лируется генами. Люди вынуждены использовать внебиологические сред­ства воспроизведения социальности в смене поколений. Знак и есть свое­образная «наследственная сущность» внебиологического социального ко­дирования, обеспечивающая трансляцию всего тс>го, что необходимо об­ществу, но не может быть передано по биокоду.

Язык — явление общественное. Он никем не придумывается и не изоб­ретается, а стихийно становится вместе с социальностью, человеческим колле кривом. В языке задаются и отражаются требования социальности. Разве может быть значим язык, произвольно сконструированный отдель­ным человеком? Как продукт творчества единичного индивида язык — это бессмыслица. Он не имеет всеобщности и поэтому часто воспринима­ется как тарабарщина. «Язык есть практическое, существующее для дру­гих людей и лишь тем самым... и для меня самого, действительное созна-

ние», «язык так же древен, как и сознание», «язык есть непосредствен­ная действительность мысли», — гласят известные классические положе­ния. И они во многом справедливы. Различия в условиях человеческой жиз­недеятельности неизбежно находят отражение в языке. В связи с особыми практическими потребностями и различными природными и социально-экономическими условиями язык приобретает такую характеристику, как избирательность. Именно слабая связь с реальностью и практической де­ятельностью считается недостатком лингвистики и логической семанти­ки, стремящихся к объяснению механизмов функционирования языка.

У народов Крайнего Севера, например, существует спецификация для названий снега и отсутствует таковая для названий цветковых растений, не имеющих в их жизни важного значения. Отсюда понятно стремление к изучению прагматических аспектов функционирования языка.

Язык выступает в качестве необходимого связующего звена между прак­тикой и сознанием. Он воспроизводит реальность, означая и закрепляя в чередовании знаков информацию о тех связях и отношениях вещей, ко­торые вычленились в процессе взаимодействия «мир — человек».

Благодаря употреблению знаков, мир внешних предметов перемещает­ся в другое измерение и предстает как универсум знаковых моделей. Начи­ная со стоицизма, как отмечает М. Фуко, система знаков была троичной, в ней различалось означающее, означаемое и «случай». С XVII в. диспозиция знаков становится бинарной, поскольку она определяется связью означа­ющих» и означаемого. Язык, существующий в своем свободном, исходном бытии как письмо, как клеймо на вещах, как примета мира, порождает две другие формы. Выше исходного слоя располагаются комментарии, ис­пользующие имеющиеся знаки, но в новом употреблении, а ниже — текст, примат которого предполагается комментарием. Начиная с XVII в. остро встает проблема: как знак может быть связан с тем, что он означает? Клас­сическая эпоха на этот вопрос пытается ответить анализом представлений, а современная указывает на анализ смысла и значения. Тем самым язык оказывается ничем иным, как особым случаем представления (для людей классической эпохи) и значения (для нас)¹.

Ф. де Соссюр характеризовал языковую реальность как единство про­тивоположных сторон: знака и значения, языка и речи, социального и индивидуального. Двуединая природа языка, или двуслойность его струк­туры, указывает на его предметность и операциональность. Словесные знаки фиксируют предмет и «одевают» мысли. Функция фиксатора ч опе­ратора является общей для всех типов языков, как естественных, так и искусственных.

Для любого лингвиста очевидно, что в языке присутствуют формы, явно принадлежащие только специфической материи языка. &гим во мно­гом объясняется различный грамматический строй языка. Можно гово­рить, что мир живого языка представляет собой относительно автоном­ную иерархическую систему, элементами которой выступают и звукоти-пы, и фонемы, и морфемы, и лексемы, а структурными принципами — алгоритмы человеческой речи. Вычленение, разделение, упорядочивание, оценка — это сфера духовного преобразования. Языковые средства, обра-

щенные на то, чтобы сформулировать представление или понятие о пред­мете, придают явлениям при их осмыслении определенную направлен­ность. И если при использовании материальных орудий на практике про­исходят материальные предметные изменения, то при использовании язы­ка субъект также меняет ситуацию. Он переводит ее из одной смысловой формы в другую. Даже когда всего лишь переориентируется направлен-^ч ность внимания говорящего, движение в смысловом поле содержания весьма заметно.

Этот факт наиболее очевиден в игровом общении. В игре ребенок пере­носит значение одной вещи на другую. Палочка становится лошадью, на ней, а не на настоящей лошади, скачет ребенок. Однако такой перенос значения есть выражение слабости ребенка, так как он заставляет одну вещь воздействовать на другую идеально, только в смысловом поле. В ряде патологий сознание утрачивает способность переиначивать ситуацию в смысловом плане, преобразовывать ее, двигаться в смысловых изменени­ях и возвращаться в мир реальной предметности. Мышление больных за­стревает в ситуации, не видя ее условности, оно не в состоянии заце­питься за действительные связи. Все это лишний раз подчеркивает огром­ное значение идеальных преобразований.

Язык как практическое сознание соединяет в единое целое знание объективного (объект-язык) и знание субъективного (субъект-язык). Объект-язык и субъект-язык актуализируют себя в речевой деятельности. В результате возникает трехчленная формула: (объект-язык -» речевая дея­тельность -» субъект-язык). Первое (объект-язык) понимается как часть социальной знаковой деятельности, существующей независимо от инди­вида и втягиваемой в сферу индивидуальной речевой деятельности. Субъ­ект-язык есть непосредственная личностная оболочка мысли, представ­ляющая собой своеобразную речеоперативную модель ситуации. Опери­рование с объект-языком, хранящимся в книгах, памяти компьютеров и прочих материальных формах, позволяет оперировать с информацией в «чистом виде» без примеси впечатлений интерпретатора и издержек рече­вых преобразований. Субъект-язык как подлинная действительность мыс­ли — это индивидуальный и субъективный перевод объект-языка. Он со­вершается в актах речи, в системе высказываний. Степень адекватности такого перевода имеет широкую шкалу приближений, поскольку она за­висит от индивидуального опыта, характеристик личности, богатства ее связей с миром культуры.

Подразделение языка на объект-язык и субъект-язык, как отмечает Д. Пивоваров, в значительной мере снимает коварный вопрос, можно ли мыслить несуществующие объекты и где искать их референты. Несуще­ствующий объект («круглый квадрат») — плод речевых процедур со знака­ми объект-языка. Сначала он преобразуется индивидом в знаковый субъек­тивный образ, а потом возвращается в состав объект-языка, где и стано­вится референтом несуществующего объекта, и даже «фактом» обще­ственного сознания. Объект-язык— онтология для субъект-языка².

Язык является необходимым посредником научного познания. И это обусловливает две проблемы. Во-первых, стремление сделать язык нейт-

292 ^]

ральным, отшлифовать его, лишить индивидуальности, чтобы он мог стать точным отражением онтологии. Идеал такой системы закреплен в пози­тивистской мечте о языке как копии мира. Подобная установка стала ос­новным программным требованием Венского кружка. Во-вторых, стрем­ление обнаружить всеобщность независимой от грамматики, так называ­емой глубинной логики языка. Речь идет не о том, чтобы построить некий всеобщий язык, как то предполагалось в классическую эпоху, но о том, чтобы распредметить формы и связи мышления вообще вне какого-либо единичного языка.

Однако истины дискурса (рече-мысли) оказываются в «плену» мента­литета. Язык, став плотной исторической реальностью, образует собой вместилище традиций, привычек, темного духа народа, вбирает в себя роковую память. Выражая свои мысли словами, над которыми они не властны, используя словесные формы, изменения которых довлеют над ними, люди полагают, что их речь повинуется им, в то время как они сами подчиняются ее требованиям. Все это подталкивает к выявлению языка в собственном бытии. В современном мышлении методы интерпре­тации, как считает М. Фуко, противостоят приемам формализации: пер­вые — с претензией заставить язык говорить из собственных глубин, при­близиться к тому, что говорится в нем, но без его участия; вторые — с претензией контролировать всякий возможный язык, обуздать его посред­ством закона, определяющего то, что возможно сказать. Обе ветви столь современны нам, что невозможно поставить вопрос о простом выборе между-прошлым, которое верило в смысл, и настоящим, которое от­крыло означающее³.

Язык изучается многими дисциплинами. Лингвистика, логика, психо­логия, антропология, семиотика предлагают свои данные к обобщению в философской теории. Под языком прежде всего понимается естествен­ный человеческий язык в противоположность искусственному, формали­зованному языку или языку животных. Когда употребляют термин «язык», то, как правило, различают два оттенка его значения. Первый — язык как класс знаковых систем, средоточие универсальных свойств всех конкрет­ных языков. И второй — язык как этническая или идиоэтническая знако­вая система, используемая в некотором социуме в данное время и в оп­ределенных пространственных границах.

О языке науки говорят, имея в виду специфический понятийный аппа­рат научной теории и приемлемые в ней средства доказательства. При этом остается проблема более точного исследования выразительных возмож­ностей языка, а также достаточно четкое осознавание, какие предпосыл­ки, идеализации и гипотезы допускаются, когда ученые принимают тот или иной язык. Следует разбираться и в допускающих способностях язы­ка, т.е. речь идет о той принципиальной возможности, в рамках которой мы что-то можем, а что-то и не можем выразить посредством данного языка. С этой точки зрения сам процесс продвижения к истине есть также и своеобразная успешность «выразительных возможностей языка».

Многие ученые считают, что само развитие науки непосредственно связано с развитием языковых средств выражения, с выработкой более

совершенного языка и с переводом знаний с прежнего языка на новый. Ученые говорят об эмпирическом и теоретическом языках, языке на­блюдений и описаний, количественных языках. Языки, используемые в ходе эксперимента, называются экспериментальными. В науке четко про­является тенденция перехода от использования языка наблюдений к экс­периментальному языку, или языку эксперимента. Убедительным приме­ром тому служит язык современной физики, который содержит в себе термины, обозначающие явления и свойства, само существование кото­рых было установлено в ходе проведения различных экспериментов.

В философии и методологии науки обращалось особое внимание на логическое упорядочивание и сжатое описание фактов. Вместе с тем оче­видно, что реализация языковой функции упорядочивания и логической концентрации, сжатого описания фактического матриада ведет к значи­тельной трансформации в смысловом семантическом континууме, к опре­деленному пересмотру самого события или цепочки событий. Это, в свою очередь, высвечивает новое содержание, первоначально погруженное в «море» фактов. Когда описательные языки содержат в себе претензию ука­зывать на закономерности, объединяющие данные факты, то в таком случае говорят о помологических языках.

Столь многообразная спецификация различных типов языков вызва­ла к жизни проблему классификации языков научной теории. Одним из ее плодотворных решений было заключение о классификации языков на­учной теории на основе ее внутренней структуры. Таким образом, язы­ки стали различаться с учетом того, в какой из подсистем теории они преимущественно используются. В связи с этим выделяются следующие классы языков:

1. Ассерторический — язык утверждения. С его помощью формулируются основные утверждения данной теории. Ассертори­ческие языки делятся на формализованные и неформализованные. Примерами первых служат любые формальные логические языки. Примерами вторых — фрагменты естественных языков, содержа­щих утвердительные предположения, дополненные научными тер­минами.

2. Модельный язык, который служит для построения моделей и других элементов модельно-репрезентативной подсистемы. Эти языки имеют развитые средства описания и также подразделяются на формализованные и неформализованные. Формализованные ос­новываются на использовании средств математической символики.

3. Процедурный язык, занимающий подчиненный ранг клас­сификации и служащий для описания измерительных, эксперимен­тальных процедур, а также правил преобразования языковых вы­ражений, процессов постановки и решения задач. Особенностью процедурных языков является однозначность предписаний.

4. Аксеологический язык, создающий возможность опи­сания различных оценок элементов теории, располагает средства­ми сравнения процессов и процедур в структуре самой научной теории.

5. Эротетический язык, который ответственен за форму­лировку вопросов, проблем, задач или заданий.

6. Эвристический язык, осуществляющий описание эври­стической части теории, т.е. исследовательского поиска в условиях неопределенности. Именно с помощью эвристических языков про­изводится столь важная процедура, как постановка проблемы.

Такая развитая классификация подтверждает тенденцию усложнения языка науки.

Знак и значение — осевые составляющие языка. В науке под значением понимается смысловое содержание слова. Значение предполагает наличие системы определенных смыслообразующих констант, обеспечивающих относительное постоянство структуры речевой деятельности и ее при­надлежность к тому или иному классу предметов. В логике или семиотике под значением языкового выражения понимают тот предмет или класс предметов, который называется или обозначается этим выражением, а под смыслом выражения — его мыслительное содержание.

Знак определяется как материальный предмет (явление, событие), выступающий в качестве представителя некоего другого предмета и ис­пользуемый для приобретения, хранения, переработки и передачи ин­формации. Языковой знак квалифицируют как материально-идеальное образование, репрезентирующее предмет, свойство, отношение действи­тельности. Совокупность данных знаков, их особым образом организо­ванная знаковая система и образует язык.

Не менее острой проблемой оказывается вопрос о связи мышления с формами своего выражения в языке. Взаимосвязь языка и мышления при­знается самыми различными лингвистическими и философскими направ­лениями. Однако вопрос о характере связи и о той роли, которую играет каждое из этих явлений в процессе взаимодействия, решается по-разному.

Тот факт, что мышление манифестируется посредством многочис­ленных языков, существенно отличающихся друг от друга, послужил ос­нованием для теорий, согласно которым язык является определяющим по отношению к мышлению. Такова точка зрения Гумбольдта и неогум-больдианства в его двух ветвях: американской и европейской. По Гумболь­дту, деятельность мышления и языка представляет собой неразрывное единство, однако определяющая роль отводится языку. Если мы согла­симся с Гумбольдтом и признаем, что язык определяет и формирует мышление, то, коль скоро языки разных народов различны, невозмо­жен, исходя из предположения Гумбольдта, единый строй мышления. Следствием такой теории является отрицание общечеловече­ского характера мышления, т.е. отрицание общего для всех живущих на Земле универсально-понятийного логического строя мышления. Од­нако историческая практика фиксирует общность понятийного мышле­ния для всех современных народов, несмотря на различия в языках. Язык отягощает мысль не только наличием материально-знакового элемента, на что всегда обращалось особое внимание, но и коллективными, интер­субъективными требованиями к ней. В живом процессе общения имеются смысловые всеобщие для сознания моменты: передается предмет-

ная информация, выражается оценка, содержится обращение — все это необыкновенно важные вехи поисковой деятельности мышления и про­цесса целеобразования.

Для логического позитивизма свойственна позиция, абсолютизирую­щая самодостаточность языка. Неопозитивизм признает язык в качестве единственно данной человеку реальности, и все философские пробле­мы, по мнению неопозитивистов, возникают в результате непонимания языка, его неправильного употребления. Для их решения достаточно опи­сать и обосновать основные требования экспликации языковых структур.

Вместе с тем не мир зависим от «языковой картины», а язык есть отражение мира естественного и мира искусственного. Очень хорошо та­кая взаимосвязь видна в тех случаях, когда тот или иной язык в силу опре­деленных исторических причин получает распространение в иных райо­нах земного шара. Например, языковая картина, сложившаяся в испанс­ком языке на родине его носителей, т.е. на Пиренейском полуострове, после завоевания Америки испанцами стала претерпевать существенные изменения. Зафиксированные ранее в лексике значения стали приводить­ся в соответствие с новыми природными и социально-экономическими условиями Южной Америки, в которой оказались носители испанского языка. В результате между лексическими системами испанского языка на Пиренейском полуострове и в Южной Америке возникли значительные различия. Сопровождались ли эти сдвиги столь очевидными различиями в универсалиях мышления? Вряд ли.

Язык и мышление образуют диалектически противоречивое единство. Они обусловливают друг друга, что порождает известную форму­лу: «Как нет языка без мышления, так не бывает и мышления без языка». В ней, в свою очередь, закреплена тенденция сводить процесс мышления только к вербальному языку и убеждение, что мысли человека могут су­ществовать только на базе языкового материала, в форме отдельных слов и выражений. Вербалисты — сторонники существования мышления толь­ко на базе языка — связывают мысль с ее звуковым комплексом. Однако еще Л. Выгодский замечал: «Речевое мышление не исчерпывает ни всех форм мысли, ни всех форм речи. Есть большая часть мышления, которая не будет иметь непосредственного отношения к речевому мышлению. Сюда следует отнести инструментальное и техническое мышление и вообще всю область так называемого практического интеллекта...»⁴.

Исследователи выделяют невербализированное, визуальное мышле­ние и показывают, что мышление без слов так же возможно, как и мыш­ление на базе слов. Словесное мышление — это только один из типов мышления. «Не все говорящие мыслят», — вспоминается в связи с этим сентенция, часто адресуемая уникальному существу — попугаю. И если бы слова в- полной мере представляли процесс мышления, тогда воис­тину «великий болтун был бы великим мыслителем». А патологии ней-рофизиологических процессов, когда человек «работает на подкорке», вскрывали бы неизведанные глубины мышления. Современные исследо­ватели вопроса соотношения мышления и языка закрепляют определя­ющую роль за мышлением. Язык представляет собой относительно са-

мостоятельное явление, обладающее внутренними законами и собствен­ной организацией.

Существует гипотеза об именном происхождении языка. Она основыва­ется на признании в качестве основы появления языка коллективной де­ятельности и опирается на трудовую теорию антропосоциогенеза. Любая сложная ситуация в жизнедеятельности, например охота на дикого зве­ря, для ее благополучного исхода требовала фиксированного разделения индивидов на группы и закрепления за ними с помощью имени част­ных операций. В психике первобытного человека устанавливалась прочная рефлекторная связь между определенной трудовой ситуацией и опреде­ленным звуком — именем. Там, где не было имени-адреса, совместная деятельность была невозможна. Имя-адрес выступало в качестве ключе­вой структуры языка, средства распределения и фиксации социальных ролей. Имя выглядело носителем социальности, а определенный в имени чело­век— временным его исполнителем.

Гипотеза об именном происхождении языка дает возможность по но­вому взглянуть и на современный процесс освоения человеком достиже­ний культуры. Он распадается на три типа: личностно-именной, профес­сионально-именной и универсально-понятийный⁵. По л и ч н о с т н о -именным правилам человек приобщается к социальной деятельно­сти через вечное имя — различитель. Человек отождествляет себя с пред­шествующими носителями данного имени и целиком растворяется в тех социальных ролях и обязанностях, которые передаются ему с именем. Например, быть матерью, отцом, сыном, дочерью, старейшиной рода, Папой Римским — эти имена заставляют индивида жестко следовать отве­денным социальным ролям.

Профессионально-именные правила включают чело­века в социальную деятельность по профессиональной составляющей, которую он осваивает, подражая деятельности старших: учитель, уче­ник, врач, военачальник, прислуга и т.п.

Универсально-понятийный тип обеспечивает вхожде­ние в жизнь и социальную деятельность по универсальной «гражданской» составляющей. Опираясь на универсально-понятийный тип, человек сам себя распредмечивает, реализует, дает возможные выходы своим лично­стным качествам. Здесь он может выступать от имени любой профессии или любого личного имени.

С точки зрения исторического возраста личностно-именной тип — наи­более древняя знаковая структура. Профессиональный тип мышления пред­ставляет собой традиционный тип культуры, более распространенный на Востоке и поддерживаемый такой структурой, как кастовость. Универ­сально-понятийный способ освоения культуры — наиболее молодой, он. характерен в основном для европейского типа мышления.

Каким образом взаимоотносятся слова и мысли, однозначно сказать невозможно. Мысли, бесспорно, есть внутренние, свернутые программы слов или импульсы вербального процесса, но они также и состояния моз­га, которые достаточно явно фиксируются. Так, в ситуации крайнего пе­ревозбуждения мысли агрессивны, а, напротив, в ситуации депрессий

мысль не обладает энергетической силой, способной заставить человека эффективно работать и действовать. В ситуации усталости или переутомле­ния можно наблюдать леность мысли, которая, впрочем, очевидна и при других показателях, например, при приливе в кору головного мозга кро­ви, что часто сопровождает процесс обильной еды. Все это говорит о вли­янии физиологии на мыслительную деятельность. Но как известно еще с древности, со времен постановки психофизиологической проблемы, к физиологии все быть сведено не может.

Универсальным элементом любого языка является его категориаль­ная структура. Терминологические обличил могут быть весьма различ­ны, однако все они смысловым образом воссоздают категориальный слой языка, иначе говоря, относят все многообразие лексико-предметного выражения по ведомству инвариантных для человеческого мышления категорий. Это могут быть категории необходимости, возможности, мо­дальности, случайности, причинности, детерминации, феноменально­сти и пр. Тогда лексико-предметное воплощение содержания, т.е. выра­жение его в словах и словосочетаниях, оказывается языковой оболоч­кой, а категориально-логическое¹ наполнение есть глубинное содержа­ние языковых форм.

Язык науки, надстраиваясь над естественным языком, в свою очередь подчинен определенной иерархии, которая обусловлена иерархичностью самого научного знания. Многообразные науки, среди которых социаль­но-гуманитарные, естественные, технические, психологические и логи­ко-математические науки имеют самостоятельные предметные сферы, предопределяют и необходимость существования специфических языков. Язык — это способ объективированного выражения содержания науки. Как знаковая система, язык создан или создается (в случае возникновения новой дисциплинарной области, что сейчас не редкое явление в связи с процессами компьютеризации) с учетом потребностей данной дисципли­нарной области и служит эффективным средством мышления.

Наиболее распространенные пути создания искусственных языков сво­дятся, во-первых, к терминологизации слов естественного языка, и, во-вторых, к калькированию терминов иноязычного происхождения. Одна­ко доступ к реальности на основе знаковой системы, на основе понима­ния культуры как гипертекста рождает проблему «непереводимости» язы­ков. Язык не всегда располагает адекватными средствами воспроизведения альтернативного опыта, в базовой лексике языка могут отсутствовать те или иные символические фрагменты.

Остроту данной проблемы в большей мере почувствовал О. Шпенглер, сформулировав парадокс понимания чужой культуры: если будем ее перево­дить, то что от нее останется, а если не будем — то как ее понимать! Выход может быть найдет при условии разведения трех плоскостей бытия языка. • Первая предполагает существование языка в сознании членов ре­чевого коллектива в виде системы эталонных элементов, исполь- • зуемых говорящими с, целью передачи желаемого смысла, а слу­шающими — с целью распознавания и овладевания смыслом ре­чевой ткани.

298:

• Вторая плоскость предполагает существование языка во множе­стве текстов, которые допускают абстрагирующую деятельность сознания всех членов речевого коллектива, всех представителей культуры, одним словом, могут быть распредмечены и актуализи­рованы в заложенных в них смыслах.

• Третья форма бытия языка предполагает его существование во мно-, жестве лингвистических правил, в учебниках, словарях, грамма­тиках, во всем том арсенале, что требуется при глубоком изуче­нии своего языка или знакомстве с чужим. В этом аспекте язык выступает как предмет научной реконструкции и описания. До недавнего времени считалось, что необходимым элементом, фор­мулирующим корпус текстов, являются предложения. Лингвисты были единодушны в оценке предложения как единицы текста или речи. Ибо предложение обеспечивало переход от плоскости обитания языка как зна­ковой конструкции в плоскость смыслообразования, в мир общения. Вместе с тем очевидно, что за пределами отдельно взятых предложений суще­ствует и проявляется множество разнообразных смыслообразующих эле­ментов. И можно ли свести глобальность и могущество языка только к деятельности по построению предложений? Поэтому М. Бахтин обратил внимание на другую форму языка— форму высказывания конкретных участников речевой деятельности⁶. В отличие от предложений, высказыва­ния привязаны к конкретной сфере деятельности не только содержани­ем, но и стилем, отбором лексических средств, фразеологией, компози­цией. И каждая сфера вырабатывает свои типы высказываний, придержи­вается их и характеризует ими речевую деятельность своего сообщества. Предложения имеют грамматическую законченность, но ими нельзя об­мениваться; высказываниями, напротив, обмениваться необходимо. Гра­ницы предложения никак не определяются сменой речевых субъектов. Вы­сказывание же сплошь сконцентрировано на индивидуальности субъекта либо на той функции, которая для него репрезентативна. Именно по­средством высказывания определяется речевая воля говорящего. Именно высказывание содержит тот экспрессивный момент, который отсутствует у предложения как у единицы языка. Высказывание характеризуется не только и не столько словарной формой, но прежде всего «стилистиче­ским ореолом». И что наиболее существенно, так это «ответственность» каждого последующего высказывания за предшествующие ему высказы­вания, ибо они характеризуются также предметно-смысловой исчерпан­ностью темы высказывания и претендуют на целостность, а следователь­но — непротиворечивость, антиэклектичность и упорядоченность. В этом контексте видна организующая дискурс (мысле-речь) функция высказы­вания, в отличие от ассоциативного речевого потока, не сопровождаемо­го замыслом и речевой волей говорящего.

Существенным признаком высказывания является его обращенность к адресату и учет жанровой «концепции адресата», который должен быть многосторонним: это и осведомленность адресата о предмете высказыва­ния, и приоритеты речевых стилей, и возможности смыслообразования, и допустимая степень эмоциональности. Казалось бы, преимуществом об-

ладают объектно-нейтральные высказывания. Однако последние, ниве­лируя индивидуальность адресата, преодолевая ограничения фамильяр­ных и интимных жанров, тем не менее работают с адресатом как абст­рактным собирательным персонажем, общение с которым необходимо дистанцировано.

Эти и многие другие аспекты функционирования языка показывают, насколько тесна его связь с коллективной ментальностью, с сознанием индивида, с деятельностными ориентациями сообщества. Для философии науки принципиально важным остается изучение специфики языка как эффективного средства репрезентации, кодирования базовой когнитив­ной системы, выяснения специфики научного дискурса и взаимосвязи языковых и внеязыковых механизмов построения смысла. Острота про­блемы соотношения формальных языковых конструкций и действитель­ности, аналитичности и синтетичности высказываний остается. Представ­ление об универсальной репрезентативности формализованных языков, об их идеальности изобилует парадоксальными конструкциями. Оно вы­зывает к жизни альтернативную концепцию репрезентации (представле­ния предметности), указывающую на то, что отношение языковых струк­тур к внешнему.миру не сводится лишь к обозначению, указанию, коди­рованию. Оно предполагает более тонкие смыслообразующие ходы и тро­пы, позволяющие плодотворно использовать все возможности языка для обогащения содержания эпистемологического анализа.

ЛИТЕРА ТУРА

¹ См.: Фуко М. Слова и вещи. СПб., 1994. С. 13, 78-79.

² См.: Пивоваров Д.В. Проблема носителя идеального образа. Свердловск,
1986. С. 107.

³ См.: Фуко М. Указ. соч. С. 323.

⁴ Выготский Л. Мышление и речь. М.; Л. 1934. С. 95.

⁵ См.: Петров М. Язык, знак, культура. М., 1991.

⁶ Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 237-280.