В. М. Хвостов отличался широтой исследовательских интересов и, кроме написания ряда работ по своей специальности (теория права), которые получили широкое распространение, постоянно интересовался вопросами психологии, этики, философии, методологии истории, так или иначе связывая их с социологией. Интерес к последней возник у него под влиянием Г. Зиммеля и В. Вундта, но не был чисто ученическим, он быстро продемонстрировал нестандартность своих идей.
О неординарности положения Хвостова в русской науке свидетельствует тот факт, что в XXXVII томе Энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона (1903) молодому 34-летнему ученому посвящена отдельная автобиографическая статья, случай исключительный для этого издания. Общий свод юридических сочинений Хвостова весьма весом [23], его "Общая теория права", служившая долгое время университетским учебником, переиздавалась шесть раз. Что же касается социологии и смежных с нею дисциплин, интерес к которым у него усилился в начале века, то только за последние 18 лет своей жизни он опубликовал 19 оригинальных книг.
Вениамин Михайлович Хвостов родился в 1868 г. в Керчи, среднее образование получил в местной Александровской гимназии, высшее - на юридическом факультете Московского университета, который закончил в 1889 г. Через десять лет он стал профессором этого университета и состоял таковым до февраля 1911 г., когда в знак протеста против политики царской бюрократии в лице министра народного просвещения Л. А. Кассо покидает университет с группой известных ученых.
После разрыва с университетом, куда он смог вернуться лишь после Февральской революции, Хвостов читает лекции на Высших женских курсах, отстаивая свои либеральные взгляды по женскому вопросу и эмансипации. Вместе с В. Кистяковским и П. Новгородцевым он принимает активное участие в создании и выпуске журнала "Вопросы права", сотрудничает в русском философском журнале "Вопросы философии и психологии", издававшемся Московским психологическим обществом, сопредседателем которого он был, а почетными членами были - Л. Н. Толстой, А. Ф. Кони, У. Джеймс, В. Вундт, В. Виндельбанд, А. Фулье и другие. В этом журнале, начиная с 1909 г. вплоть до последних номеров 1918 г., Хвостов публикует свои социологические статьи, дважды предпринимая попытку обобщить свои разработки в единое связное целое. В 1914 г. выходит его "Теория исторического процесса" [24], а весной 1917 г. появляется результат долгих лет работы - "Социология. Исторический очерк учений об обществе". Даже в накаленной, неакадемической атмосфере той поры последняя книга не прошла незамеченной. Насколько известно, не только в русской, но и в зарубежной литературе другого исследования подобного рода не имеется, - гласили отзывы.
Задуманная Хвостовым как развернутое историческое введение к собственной системе взглядов, эта книга дает обзор различных учений об обществе. По многим причинам ее второй том не увидел свет в полном объеме, его фрагментами можно считать опубликованные в "Вопросах философии и психологии" статьи: "Классификация наук и место социологии в системе научного знания (1917), "Социальная связь" (1918) и сжато написанную брошюру "Основы социологии" (1920), вышедшею посмертно.
Разделяя, правда, с некоторыми частными оговорками, различение номотетического и идиографического знания, предложенное В. Виндельбандом и Г. Риккертом, Хвостов считал социологию особой промежуточной наукой, использующей типологические методы, статистику и "понимание". При этом он настойчиво подчеркивал, что она - одна из "наук о духе", так как социальный мир состоит из психических взаимодействий. Но каковы же структурные особенности этого взаимодействия и, соответственно, - социального мира?
Общество и личность, утверждал Хвостов, взятые отдельно и противопоставленные друг другу, являются теоретическими абстракциями, взятые же в жизненном единстве, они есть реальность особого психо-материального ряда онтологических явлений, причем духовное в этом единстве играет решающую роль. Между материальным, стихийным и духовным, ценностным идет постоянная борьба, которая временно преодолевается созданием относительно устойчивой, стабильной социальной структуры и культуры того или иного общества. По линии материальной обусловленности социальная структура выступает как совокупность естественных общностей и групп - демографических, этнических, правовых, половых, расовых, территориальных и т.п., с появлением группового сознания возникают в ней новые, более значимые элементы - социальные организации и институты [26]. В культуре, которую Хвостов считал особым "коллективным социальным феноменом", он выделял и специально анализировал идеи, изобретения, традиции, общественное мнение и интегральный принцип - "дух времени". Личность, по Хвостову, есть социокультурное образование, печать общества и культуры накладывается даже на такую физиологическую характеристику человека, как пол. В серии книг он обосновывал законность женской эмансипации, выступал против морали "двойного стандарта" [271.
К революции как форме разрешения социальных противоречий Хвостов относился отрицательно, полагая, что, хотя сам взрыв часто спровоцирован неразумной, эгоистической политикой властей и поэтому может быть оправдан, он все же нежелателен при более углубленном рассмотрении вопроса. Революция открывает шлюзы потокам темных, иррациональных страстей, сопровождаемых разрушением культуры, гибелью людей. Когда первый порыв остывает, его искусственно подогревают террором, но тщетно - каждая революция беременна реакцией. Поэтому предпочтительнее реформы, построенные на социологическом знании, с учетом общественного мнения, социальных идеалов и частных интересов.
В отличие от многих других неокантианцев, замыкающихся в абстрактной теории. Хвостов постоянно подчеркивал практическую нагрузку социологии. Частично эта идея была реализована им основанием в начале 1910 г. при "Московском научном институте" особого подразделения - Института социальной психологии, задачей которого являлась, по словам Хвостова, разработка путей и способов обследования "живой" социальной действительности, общественного мнения в стране, психологических аспектов организации индустриального труда, роли и структуры кооператива как особой социальной организации и т.п. Кстати, в последние годы своей жизни он занимался изучением именно психологии кооперативов как добровольных и договорных союзов.
Хотя Хвостов не состоял в какой-либо политической партии, по убеждениям он был либералом, сторонником сочетания "правового государства" и этики личного "человеческого достоинства". Он считал, что социалистический строй будет неизбежно построен на подмене понятий равенства и свободы, неумолимо приводящей к подавлению личной свободы [28. С. 156].
В силу тяжелых условий жизни и деятельности, духовный кризис, постепенно овладевший Хвостовым вначале первой мировой войны, обострился в 1918-1919 гг. В 1920 г. он покончил жизнь самоубийством. В числе немногих выделенным им "лучших людей", потерянных в эти годы для русской науки, П. Сорокин называл и Хвостова.
Многие русские неокантианцы в той или иной мере, особенно в начале своей деятельности, испытывали влияние позитивизма. Так, например, ему отдавал дань в молодые годы А. Лаппо-Данилевский, к психологическому позитивизму с известной симпатией относился Л. Петражицкий. Хвостов же сразу выступил бескомпромиссным противником позитивистских направлений, к которым без должного на то основания относил и марксизм. Он считал, что социология в большом интеллектуальном долгу перед Кантом. В каком же именно?
Одна из важнейших заслуг Канта для современной социологии, по Хвостову, состоит в проведении строгого деления между царством природной необходимости и царством человеческой активности. Момент нового и непредвидимого творчества, характерный для мира духовных явлений, затрудняет точные предсказания и позволяет говорить об известном элементе свободы в нем, отличающем духовную причинность от причинности физической или механической [29. С. 172]. Отпечаток указанного дуализма сказывается на всех социальных явлениях. Нахождение и оценка этого онтологического дуализма - первая важнейшая задача научной социологии.
В противовес позитивистам, которые в первую очередь призывали изучать солидарность, гармонию, консенсус и т.п., Хвостов писал: "Наиболее важным для социологии я считаю то обстоятельство, что Кант рисует человеческое общество как активный процесс деятельности, что он отмечает здесь чрезвычайно важное значение борьбы и внутреннего антагонизма, который присущ обществу по самой его природе" [29. С. 171]. Эта бесконечная борьба идет между стихийным и организованным, подсознательным и сознательным, личным и групповым и т.п. Изучение ее многообразных форм - вторая принципиальная задача научной социологии.
Обе задачи, считал Хвостов, могут быть успешно выполнены только при правильной трактовке природы социального. Главная ошибка позитивизма в этом вопросе заключается в натурализме, редукционизме разных форм. Между тем только "духовное взаимодействие между людьми" и его формы и продукты составляют сущность того, что следует называть общественной жизнью, обладающей собственными специфическими законами, не сводимыми ни к естественнонаучным, ни к индивидуально-психологическим законам [30. С. 7-9].
Хвостов предлагал различать явления общественности (в широком смысле слова - любое взаимодействие живых существ) и общества (т.е. общения, взаимодействия как обмена духовными ценностями). Человек по своей природе общественное существо, вне групп и организаций он не существует и не может существовать. Как бы ни были абстрактны выводы отдельных социальных наук, они все же имеют дело с частью общения. Но есть вопросы еще более общие, не входящие в их компетенцию, хотя правильное разрешение этих вопросов, чем и занимается социология - "общая теория общества", важно для всех социальных наук. Ее ближайшие теоретические союзники - история, правоведение, этика, социальная психология (впрочем, иногда Хвостов называл данную дисциплину отделом, частью социологии). Единственно правильная постановка "основных вопросов социологии" (о природе общества, культуры, о личности и группах и т.п.) возможна "только на психологической почве", т.е. на почве представлений об активном непространственном процессе духовного общения, составляющего сущность общественной жизни, с присущими ей закономерностями - общими схемами о порядке, в котором протекает процесс межиндивидуального духовного общения. Это законы "социальной психики", результатом деятельности которой является "творчество культурных ценностей" - логических, правовых, моральных, эстетических. Ценности эти ни в коем случае не следует противопоставлять бытию, как делает это Риккерт, а, наоборот, "их следует растворить в бытии". Хвостов отмечает, что сходные идеи сам Риккерт называл "вредным психологизмом" и разъясняет: "Но свобода от психологизма была бы освобождением от всего человеческого". Ценности - важнейший фактор общественного развития и жизнедеятельности, который не может быть оторван от породившей его психологической основы - предыдущего духовного общения [31. С. 84-85,127-128].
Если Г. Зиммель считал предметом социологии "чистую форму общения", взятую абстрактно, то Хвостов - те коллективные психические процессы, которые происходят в конкретных индивидах в результате общения их между собой, но не сводятся к их суммированию. Это изучение и "составляет тот отдел социологии, который имеет своим предметом раскрытие общих законов жизни и развития общества. Кроме этого отдела система социологии должна содержать в себе другой, посвященный гносеологическому исследованию вопроса о природе общества и установлению методологии общественных наук. Этим и исчерпывается содержание социологии как основной науки об обществе" [32. С. 31].
В целом ряде специальных работ [25; 31: 33] Хвостов детализирует к разворачивает эти принципы, названные одним из русских рецензентов "великолепными образчиками социологического идеализма". Но психологизацией общественного бытия занимались и некоторые направления позитивизма - субъективная школа в России. Г. Тард во Франции, Л. Уорд и Ф. Гиддингс в США. По мнению Хвостова, делалось это весьма механистично. Г. Тард о психологии рассуждает, писал он, точно так же, как химик или механик-физик о явлениях природы. Коэффициент реальности при этом испаряется, и его уже не найти и не объяснить. Преодоление этого порока он находит в волюнтаристической психологии В. Вундта, его учении о творческой психической причинности, которая является якобы стержнем общественной жизни (т.е. о постоянно возникающих качественно новых синтезах в духовном процессе, в силу чего появляются следствия, которые не содержатся целиком в производящих их причинах).
В силу этого, по Хвостову, можно говорить о нарастании психической энергии, сущность которой заключается в углублении и усилении творчества, а результатом такого нарастания является духовный рост отдельной личности, группы, общества и, в конечном счете, всего человечества [28. С. 284].
В свете перечисленных выше задач и основ социологии в его трактовке интересен и другой вопрос - как Хвостов ставил и решал проблему истории социологии, классифицировал ее основные направления и прогнозировал ее ближайшее будущее? Этим вопросам он посвятил специальную большую работу - "Социология".
Критический интерес русских неокантианцев (Н. Алексеева, Е. Спекторского, А. Лаппо-Данилевского, П. Новгородцева и других) к истории социологии получает в ней предельно систематизированное воплощение. Практически весь первый том посвящен изложению истории социологии. В отличие от позитивистов (например, Н. И. Кареева), Хвостов начинает не с Конта, а с античности, включая в список социологов многих последующих социальных мыслителей, философов этики, права, истории. Правда, изучая различные формы социального знания, он приходит к выводу, что "выделение социологии в особую научную дисциплину произошло лишь в XIX веке" и именно Конта следует считать автором.
Как полагает Хвостов, невозможно априорно определить предмет и задачу социологии, и поэтому, вслед за Лаппо-Данилевским, он всячески стремится историзировать проблему, рассматривая Конта в широкой идейной матрице: Л. де Бональд, Ж. де Местер, К. Сен-Симон и другие. Что же касается новейшей социологии (XIX - начало XX в.), то она классифицируется им на восемь школ в соответствии с редукционистской ориентацией на некую систему сложившихся научных знаний (механистическая, географическая, этнографическая, биологическая, психологическая, экономическая, этическая) или ориентацией на специфический самостоятельный объект социологии.
Хотя автор обнаружил большую эрудицию в толковании достижений и просчетов ряда школ, в описании современных направлений четко сказались его умозрительные пристрастия, менее всего повезло при этом марксизму. Впрочем, к "критике Маркса" Хвостов приступил гораздо раньше, впервые еще в "Этюдах по современной этике" (1908), позднее он признавался, что к марксистской социологии отрицательное отношение у него только расчет. Называя ее "моноэкономической социологией", "экономическим материализмом", Хвостов обвинял ее в "отрицании самостоятельного значения за развитием человеческой мысли и чувств", абсолютизации "экономической эволюции" [31. С. 150, 248-251]. Обвинения были дежурными и сколько-нибудь сильного впечатления на русских "критиков Маркса" не произвели и не вызвали контркритики со стороны марксистов.
Общая схема классификации направлений конкретизируется Хвостовым на материале мировой социологии, в том числе русской. Он разбирает подходы отечественных школ: биологической (Лилиенфельд), психологической (Де Роберти), этической (Лавров, Михайловский, Кареев) и др. Общий вывод из этого анализа следующий: неутихающая борьба и соперничество между всеми школами, кроме биологической, которая окончательно зашла в тупик, свидетельство "гносеологиической незрелости социологии" [29. С. 225 и след.]. Поэтому новая фаза в развитии социологии должна заключаться в вычленении очевидных основных вопросов, их систематизации на адекватной философско-методологической основе [34).
Наиболее полезным для этих целей Хвостову кажется метод "социальной типологии", создающий особые мыслительные конструкции, в логическом содержании "менее широкие", чем законы, и помещаемые в структуре научного объяснения между описанием фактов и теорий [30. С. 86-88]. При этом он указывал, что "социальная типология" еще не есть самая социология, а некая "промежуточная область между социологией как наукой о неизменных законах социальной жизни, и историей как наукой об отдельных и неповторяющихся событиях и состояниях исторической действительности, порожденных сплетением социологических факторов". Таким образом, это особая методологическая процедура исследования социального мира, снимающая односторонность чисто идиографического или номотетического подхода.
Еще раньше Хвостов подчеркивал, что идеальный тип есть научное обобщение, которое не достигает, однако, значения общего или даже эмпирического закона. "Закон имеет характер положения всеобщего и необходимого, он не допускает исключений". Тип - есть такое общее понятие, которое вполне допускает исключения. Изучая тип, мы изучаем таким образом и встречающиеся в истории отклонения от него [31. С. 263]. Как видим, Хвостов занимался тем, что современные методологии называют "конструктивной типологией". Но сколько-нибудь развернутого пояснения (иллюстраций) этим рассуждениям он, к сожалению, не дает. Это один из досадных пробелов в истории русской социологии, учитывая, во-первых, то, что позитивист Кареев предложил несколько ранее свою трактовку метода типологии, и тут явно была бы возможной содержательная полемика, и, во-вторых, то, что немецкий неокантианец М. Вебер к тому времени создал и использовал причудливую типологию различных социальных явлений, а ныне историки и методологи науки вообще говорят о сложной "типологической традиции" в социологии.
Подчеркивая важность получения достоверного, методологически проверенного фактического материала. Хвостов упоминает о необходимости непосредственного наблюдения, анкетирования, опросов и экспериментов в социологии. Чтобы собрать факты подобного рода в достаточном количестве, следует создать такие учреждения, где бы вся эта работа велась коллективом ученых и по особым программам. "Такие социологические лаборатории, - продолжал Хвостов, - в наше время еще только зарождаются, но от их успеха зависит в значительной степени вся будущность социологической науки" [30. С. 89].
Как последовательный идеалист Хвостов должен был испытать особые трудности при интерпретации различных материальных сторон и условий общественной жизни - географической территории, ее ресурсов, расовых и половых особенностей человека, техники, материальной культуры, т.е. всего того, что он называл "телом" общества.
Из всей совокупности этих сторон и условий - изложенных им довольно конспективно в "Основах социологии" - мы выберем его трактовку половых ролей и "женского характера", ввиду особой тщательности в разработке этого вопроса Хвостовым [27]. Она ярко отразила трудности его общетеоретического психологизма. Начнем, впрочем, с его самого общего подхода.
Хвостов трактует все материальное в обществе как пассивных носителей активного, духовного, признавая его только в качестве условия, пространственно-временного окружения, объективизации духовных процессов. Но не всегда эта декларация проводится последовательно, иногда анализируемый им материал оказывает упорное сопротивление данной схеме, и выводы у Хвостова получаются неожиданными и противоречащими ей. Например, разбирая связь тенденций народонаселения с принципами управления, он приходит к выводу о том, что бюрократизм как особый метод администрирования возникает в ответ на чисто количественный рост состава социальных групп, помимо каких-либо духовных взаимодействий и идей. Чем больше группа, тем меньше в ней интимности, больше отвлеченности, функциональности, обезличенности. На такой почве и возникает бюрократизм [30. С. 40-41].
Однако вернемся к интерпретации Хвостовым половых ролей и отличий.
В течение многих веков на широкой политико-культурной арене выступал мужчина, а деятельность женщины была замкнута в сравнительно узкой, семейно-бытовой родовой сфере. Все попытки женщин изменить это положение оценивались двояко: одни, склонные сохранить господство мужчины, считали эмансипацию делом противоестественным, обреченным на неудачу, хотя бы потому, что реализация ее надежд будет совершаться только за счет снижения качества культурного развития. Другие - крайние сторонники равноправия - считали, что никакого социологического значения анатомическое и физиологическое различие полов не имеет. Женщину оттеснили на второй план только исторические условия, господство грубой силы в общественных отношениях. В будущем женщины завоюют полное равноправие, и роль полов будет одинаковой.
Оба толкования не приемлемы, считает Хвостов, избирая средний путь. Главное для общественной жизни (и социологии, ее изучающей) не анатомо-физиологические отличия полов, а духовные, психические отличия, вырастающие на отличиях первого рода. Именно они - основная причина неодинаковой роли полов в исторической жизни. Психический характер женщины формировался на функции деторождения и воспитания детей, отсюда и специфические социальные роли. Эти обстоятельства неизгладимы, и в будущем роль женщины (как и характера) не будет абсолютно тождественна роли и характеру мужчины [30. С. 31-34]. Несмотря на великое подчинение (часто полная зависимость от мужа, ограничение в правах на наследство, отсутствие политических прав, помехи в образовании и т.п.), женщина, писал Хвостов в книге "Участие женщины в умственной культуре человечества", многое сделала для появления и распространения культуры, она была "изобретательницей" земледелия, гончарного дела, кулинарии, за долгое время первобытной культуры являлась' врачом и воспитателем детей. Круг 'женских ролей в общественно-политической, культурной жизни будет расширяться - это объективная тенденция, и женщины во всех областях внесут в культурное развитие нечто свое, женское; во всей культуре, бывшей преимущественно мужской, усилится значение женского элемента, что сделает ее культурой общечеловеческой в полном смысле слова. Феминизация культуры означает ее новое обогащение (27. С. 21-22).
Но что же такое женский характер - это центральное понятие построения Хвостова? Вообще под характером он понимает совокупность индивидуальных психических особенностей, которые базируются на общебиологической основе (темпераменте) и определяют жизнь данного человека. Поляризация женского и мужского характера составила сюжет его специальной работы "Психология женщины", которая вызвала множество других работ по этой проблеме. "Мужчина, - пишет Хвостов, - является в человеческом роде по преимуществу представителем сознательного логического мышления", дискурсивного интеллекта, тогда как женщина - носитель импульсивного, эмоционально-чувственного начала, подчас на мнимых подсознательных опорах, фантазийного, вплоть до мистичности, суеверия. Разумеется, речь идет о статистических тенденциях, предрасположенностях - ибо человеческая психика едина, а законы психической деятельности одинаковы у мужчин и женщин. Однако эти тенденции имеют место, и "философ, серьезно считающийся с жизнью в ее целом", должен помнить, что только абстрактным мышлением или чувственно-эмоциональным прозрением не раскрыть все богатство жизни. Они нужны оба [27. С. 24-37]. Таким образом, сложное понятие социального характера Хвостов трактует весьма упрощенно, сводя его к нескольким познавательным противопоставлениям, взятым внеисторично, абстрактно, без соотнесения характера с социально-культурной средой, эпохой, временем. Кстати, весьма похожие взгляды на сей предмет развивали А. Фулье, Ф. Вендт, Г. Гейманс и другие. Не анатомо-физиологические отличия полов (их абсолютизировали натуралисты) и не историческое положение мужчин и женщин (определенных классов, этнических групп, религий и т.п.) а только характер - вот главная детерминанта общественной жизни, если иметь в виду материальные половые различия. Таков главный вывод Хвостова. Но если взять основные составные "женского характера" в его изложении: эмоциональность (быстрая смена настроений), фантазия (волнения по поводу мелочей, любовь к мистическому, склонность к суевериям), конкретность мышления (нелюбовь к абстракциям), преобладание подсознательной сферы (женщины не любят аргументировать и слабо воспринимают аргументы, идущие вразрез с их стереотипами), гармоничность и порядок в пространстве (но не во времени) и т.п., то являются ли они специфически женскими и всегда ли обнаруживаются у женщин во времени, у всех народов, во всех культурах? Трансформируются ли они в разных условиях или внеисторичны?
Если посмотреть работы других исследователей той поры (П. Каптерева, С. Исполатовой, Н. Лапинского и других), то мы обнаружим разные оценки этих свойств и разное соотнесение их по полам, разное содержание по эпохам, сомнения в возможностях четко поляризовать некоторые психические качества "на мужские и женские". В такой ситуации женский характер, или "душа женщины", становится метафорой, а не научным социологическим понятием 135. С. 281.
Совершенно очевидно, что психологические различия между мужчинами и женщинами имеют место, однако научные данные начала XX в. были явно противоречивыми, недостаточными. Но даже и в отношении относительно несомненных данных - таких, как большая агрессивность мужчин, чем женщин, - существовали неясности, ибо исследователи не учитывали важного социально-исторического фактора, а именно неодинаковость полового разделения труда в разных обществах и эпохах, которое накладывало свой отпечаток на стиль жизни и психические особенности полов. Так, Хвостов разбирает криминальную статистику и делает вывод о том, что женская преступность в общем значительно ниже мужской, и далее скороговоркой отмечает, что тут есть социокультурные вариации - женская преступность выше в городах, чем в деревне, в промышленных странах, чем в слаборазвитых,. Следует опасаться ее повышения по мере того, как женщины будут выходить из "узких рамок семейной жизни на более широкое и разнообразное поприще общественной деятельности". Но если так, то тогда и "женский характер" историчен и социален?
Обнаруживается явное противоречие с основными внеисторическими постулатами концепции Хвостова. Его более дальний прогноз - наступающая "феминизация культуры" - оправдался лишь частично, ибо сегодня мы видим более дифференцированный сдвиг - половое разделение труда потеряло свою жесткость, взаимоотношения полов в семье и на производстве становятся в принципе равноправными, нивелируются нормы поведения и культурные стереотипы, складывается тенденция маскулинизации женщин и феминизации мужчин.
В свете сказанного будет интересным рассмотреть трактовку Хвостовым социальной структуры.
Общество как процесс общения, взаимодействия людей есть прежде всего психическое явление (в одном месте этот процесс Хвостов называл "текучим"). "Человеческая история в значительной степени сводится к возникновению у людей новых идей и к распространению их в массах" (30. С. 75]. Но эта же история помимо содержательной стороны имеет и формальную, т.е. формы взаимодействия, общения, деятельности, которые постоянно воспроизводятся, составляя статичный аспект общественной жизни.
Прежде всего Хвостов проводит различие между кратковременным процессом общения, форму которого он называет "общественным течением" (толпа, митинг, собрание и т.п.) и более длительными, устойчивыми - "общественными кругами", или "союзами". Последние делятся на два типа - "социальные группы", т.е. формы, охватывающие личность и ее взаимодействие целиком, со всеми ее индивидуальными особенностями (например, семья, род, касты), и так называемые социальные классы, объединяющие людей отдельными сторонами их деятельности (например, жители города и деревни, лица одной профессии, члены политической партии, религиозные единоверцы и т.п.). Подобные устойчивые образования обыкновенно возникают естественно-стихийно, помимо воли людей. Но наряду с этими самопроизвольно возникшими союзами есть их другая разновидность - целесообразно устроенные человеческим разумом. Такие союзы он называет "организациями" [30. С. 70].
В ряде случаев организации возникают не на основе рационализации самопроизвольного союза, а совершенно отдельно, самостоятельно (комиссии, клубы и т.п.). Сочетание "общественных течений", "союзов" и "организаций" при доминирующей роли последних и создает конкретный вид социальной структуры общества. Между всеми элементами этой структуры есть зависимости (они составляют законы ее функционирования): так, "общественные течения" при известных условиях превращаются в "союзы", "группы" чаще всего склонны к мирному симбиозу. кооперации, солидарности, "классы" - к борьбе, антагонизму, конкуренции. Чем подвижнее общественная жизнь, тем свободнее люди могут комбинировать "общественные союзы", тем демократичнее структура и напряженнее в ней духовное общение.
Хотя эта картина социальной дифференциации довольно абстрактна, в ней есть и верные детали, но отметим главное - методологическому психологизму Хвостова здесь опять не находится места. Невольно чувствуя это, основной упор в своей работе он смещает на культуру, общественное сознание, идеалы и интегральный принцип - "дух времени" и пытается проследить, как они способствуют образованию устойчивого духовного общения между индивидами.
Духовное общение, составляющее, по Хвостову, суть социальной реальности выступает в двух видах - стихийно-подсознательных, волевых, эмоциональных (явление паники, массовых психозов, моды, войны, национального характера и т.п.) и рациональных (планы, идеалы, программы научные, политические и т.п.). Оба вида иногда сложно опосредуют друг друга и составляют ткань культуры. Хвостов предлагает читателю анализ ряда нитей этой ткани: традиции, изобретения, "дух времени", идеалы и др. Рассмотрим их.
Традиция и ее роль в конституировании общественной жизни интересовала многих ведущих социологов конца XIX - начала XX в. - Э. Дюркгейма, М. Вебера, Ф. Тенниса и других. Предлагаемая далее интерпретация этой темы Хвостовым в целом совпадала с ее трактовкой названными авторами (все подчеркивали императивность традиции, косность и устойчивость ее, напряжение при ее изменении), однако были и некоторые новые вариации в его подходе.
Общественные традиции, по Хвостову, это навыки, которые сложились в известном обществе и впоследствии определяют поведение и жизнь его членов. Человеку свойственно шаблонизировать ряд своих действий, образ этот уходит в подсознательное и в дальнейшем выполняется индивидом без контролирующего сознания, наоборот, сознанию расчищается место для решения новых проблем. Если этот шаблон принимается другими, то образуются коллективные привычки или традиция. В традициях есть большая доля принудительности, на традиционном поведении люди строят свои ожидания и взаимные расчеты в отношении поведения других, что придает устойчивость и прочность общественному укладу, покоящемуся на традициях [30. С. 48-49].
Традиция, однако, хотя и проникает во все виды человеческой деятельности, но "в разной степени и неодинаковой силой устойчивости" у разных народов, разных групп населения, в разные исторические эпохи. Так, более традиционны, консервативны "сельские классы", а склонные к переменам "городские классы", среди народов более привержены традиции жители Востока, чем Запада [30. С. 51-53]. Какова динамика традиции? При каких условиях она меняется? Традиция есть явление духовное, т.е. пластическое и изменчивое, как все духовные образования, подчиняющаяся особым духовным закономерностям. В этом отношении она отличается от биологического приспособления - инстинкта, который не имеет истории ("пчелы сооружают улей ныне точно так же, как тысячи лет тому назад"). "Устройство человеческих обществ определяется в значительной мере не инстинктами, но "традициями", поэтому они меняются, т.е. обладают историей, в которой и заключена специфика человеческого общества в отличие от животной жизни [30. С. 50].
Традиция меняется субъективно при осознании необходимости ее изменения в рациональной критике. Объективно она меняется под влиянием независимых от воли факторов (роста населения, урбанизации и т.п.). Чаще всего эти условия переплетаются и оплодотворяют друг друга. Вслед за Г. Зиммелем Хвостов пишет, что в условиях относительно небольшой сельской общины, где все лично знают друг друга, сила интимного социального контроля высока, вся жизнь строго регламентируется обычаями и традициями. В современных городах жизнь человека более анонимна в конгломерате профессий, нравов, моральных кодексов, этнических укладов. Резкие контрасты города (богатство и бедность, подвижная мобильность) рождают атмосферы перемен, радикализма, жажду изменения и т.п. Все это будит критическое отношение к сложившимся стандартам.
Суммируя свои представления о традиции, Хвостов их применяет к анализу послереволюционной России и пишет: "При революционных переворотах приходится считаться с действием традиции. Революции никогда не удастся вполне направить жизнь общества на новый путь. Когда остынет революционный пыл, традиция заявляет о своих правах и оживляет многое из старого уклада, временно устраненного революцией. Вот почему каждая революция сменяется реакцией в более или менее сильной степени" [30. С. 54].
Наряду с относительно инерционным духовным явлением - традицией, Хвостов занимается более динамичным - "новой идеей", нововведением (индивидуальным и массовым). Как и при каких условиях новая идея становится социальной силой? Присоединяясь к ряду соображений Н. Михайловского и Г. Тарда, он пишет о возникновении идей, их "поединках", синтезах, распространении путем подражания, превращении рациональной идеи, "согретой чувствами масс", в идеал, реализуемый потом в общественной жизни [30. С. 55-60]. Вслед за П. Новгородцевым и В. Вундтом он считает, что воплощение идеалов (реформирование общества) никогда не будет реализовано абсолютно, всегда будут искажения замысла, появление непредвиденных последствий из-за сложности и постоянной изменчивости общества, относительной неразвитости социальной науки и известной неоднородности всех наших общественных идеалов.
Особое внимание Хвостов уделяет принципу "дух времени". Это понятие фиксировало своеобразное единство общества: О. Конт называл его "консенсусом", В. Вундт - "историческим соотношением", позднее П. Сорокин - "стилем культуры". Но что конкретно оно означало?
Во всякой исторической эпохе существуют определенные тенденции, которые проникают во все стороны общественной жизни и придают ей единство, единообразие. Они проявляются в праве, этике, религии, литературе, изобразительном искусстве, и даже в одежде, технике, приемах делового оборота, господствующих организациях и т.п. При недостатке исторических данных можно умозрительно предполагать некоторые свойства тех или иных элементов в рамках целого - например, в эпоху Возрождения, Просвещения, Романтизма и т.п. Далее Хвостов очень бегло указывает на ряд важных обстоятельств: господствующие тенденции "духа времени" не все области общественной жизни пронизывают в одинаковой степени, в одних - они "полный хозяин", в других - уступают; скажем, есть инерционные явления (народные обычаи, нравы, религия - "это обломки прошлого, своего рода островки, куда укрылся дух минувших эпох") и более динамичные (наука, промышленность, мода и т.п.), затем одновременно с господствующей тенденцией существуют ретроспективные тенденции, направленные в прошлое, или модернистские, направленные в будущее, т.е. выражающие дух предыдущей или последующей эпох. Отсюда клубок закономерностей, пестрота учреждений, продуктов деятельности эпохи.
Есть закон (Вундт называет его законом "исторического контраста", Сорокин - "социокультурного лимита"), по которому ценности одной, господствующей тенденции в силу их относительности временно исчерпывают себя и сменяются противоположными ценностями и тенденциями. Испытав справедливое разочарование в господствующих недавно ценностях (и ни одна идея, ни одно чувство не являются всеобъемлющими), общество бросается в другую крайность. Вот почему социокультурный процесс носит зигзагообразный характер. Каждая эпоха больше похожа не на непосредственного предшественника, а, скорее, на ту эпоху, которая от нее отдалена была непосредственно предшествующей [37]. Весьма показательно, что эти общие рассуждения Хвостов постоянно обосновывал законами индивидуальной психологии, иногда добавляя, что "нечто подобное имеет место и в общественной жизни" 130. С. 66-67].
"Дух времени", единое содержание духовных ценностей культуры встречают еще одно препятствие - в лице дифференциации общества на группы, классы, разные типы личности, что дает возможность неодинаково толковать, реагировать на одни и те же раздражители. Социальная принадлежность диктует свои границы процессу усвоения содержания культуры, общественного сознания своего времени. Поэтому относительность последних еще более усиливается, ценности релятивизируются. Знания превращаются в мнения; если последние провоцируют коллективные действия, то перед нами - явление - "общественное мнение". Хвостов был первым в русской социологии, кто стал приглядываться к "общественному мнению" и пытался дать более или менее связное определение его [30. С. 68; 38].
Последний раздел социологии культуры Хвостова имеет дело с проблемой "общественного идеала", волновавшей практически всех неокантианцев и субъективную школу. Человеческое общение - это бурлящий поток разных, противоречивых тенденций интеграции и дифференциации, добра и зла, тяготения к обществу или его отрицания, солидарности и борьбы. Происходит неизбежный, по Хвостову, антагонизм между обществом, не являющимся простой суммой индивидов, а обладающим собственными закономерностями, и конкретным человеком. Личность стремится к свободе, которая дала бы ей возможность беспрепятственно осуществлять свои собственные интересы. Общество же требует, чтобы его члены свои личные интересы соотносили не с личными вкусами, а с нормами, установленными общественным целям. Эти антагонизмы и противоречия снижаются созданием "общественных идеалов", по которым человечество так или иначе реконструирует свою жизнь.
Несмотря на конкретное многообразие общественных идеалов, их суть - едина, считал Хвостов, и заключается в понятии "социальной справедливости", т.е. гармоническом примирении личной свободы и благосостояния с благосостоянием общества в целом. Пока еще нигде этот идеал не был достигнут в полной мере, для этого необходимо длительное воспитание людей в духе идеала и создание справедливых социальных организаций. И то и другое достижимо "воспитанием и реформами", которые должны быть основаны на данных социологии и социальной психологии. В этом правильная сторона мечтаний О. Конта об идеальном обществе под управлением ученых.
Впрочем, Хвостов полагал, что ученые, по свойствам своей психики редко годятся на роли практических политиков: здравая идея здесь заключается в научной основе социального реформирования. Заключает эту тему он словами: "В общественной жизни чудеса так же невозможны, как и в физико-химическом мире. Как там недостаточно просто повеления или заключения, чтобы наступило то, чего мы хотим, так и здесь требуется прежде всего знание и умение, чтобы наши реформаторские замыслы успешно осуществлялись" [30. С. 83]. В свете этих требований он предлагал обратить особое внимание на развитие социологии, считая главной слабостью современной социологии то, что она не располагает для своих обобщений достаточным фактическим фундаментом, предсказывая преодоление этой слабости развитием эмпирической ориентации социологии в ближайшие годы [30. С. 88-89]. Здесь, как нигде в других частях концепции Хвостова, здесь обнаруживается тесная связь его социологических постулатов и политических воззрений. И хотя Хвостов понятие "прогресс" не считал научным, в политическом смысле он причислял себя к прогрессистам. Как и большинство либеральных русских профессоров, он симпатизировал "умеренному буржуазному демократизму".
Сразу после подавления Московского вооруженного восстания Хвостов сочувственно цитирует слова А. Бебеля о "бесполезности" вооруженного выступления трудящихся масс против мощного современного государства, хотя и допускает возможность "взрыва" из-за неразумной политики властей. Но и сам этот взрыв он считал делом неразумным, испытывал откровенный страх перед "политически неорганизованной массой" восставших. Во время Октябрьской революции многое в ней Хвостов объяснял только игрой инстинктов, темных страстей, желаний толпы, иррациональной психологией масс. Позднее это мнение постоянно учитывал П. Сорокин, занимаясь проблемами революций.
В отличие от революции реформа как носитель социальных преобразований построена на сознательной, рациональной основе, на учете общественного мнения, идеалов, новых идей и других элементов и комбинаций "психической связи, на которой в конце концов зиждется каждое социальное единство... каждое государство" 183. С, 201.
Хвостов не принял социалистической революции, но и не выступил против нее открыто, как его товарищи по Московскому психологическому обществу (П. Б. Струве, Е. Н. Трубецкой и другие).
В лице Хвостова русское неокантианство от критики позитивизма и обоснования антинатуралистического методологического стиля социальной науки перешло к выяснению содержательных возможностей нового понимания социологии, формально расширяя круг социальных проблем и фактическую базу ее обобщений. Он строил свои схемы в духе того, что сейчас называют социологией культуры (хотя никогда сам не определял ее так), настойчиво указывая на принципиальную важность ценностей в детерминации человеческого поведения. Сама по себе эта точка зрения стала общепризнанной в современной социологии и социальной психологии. Но тот способ, которым Хвостов обосновал роль культуры и ценностей в общественной жизни, заставлял объяснять последнюю чаще всего в терминах индивидуальной мотивации (хотя он выступал против этого) и был, следовательно, одним из моментов дальнейшей субъективизации социологии. И все же она оказала влияние на русских социологов. Так, например, П. Сорокин в конце 30-х годов, находясь уже в США, приступил к созданию своей знаменитой "интегральной социологии", синтезирующей позитивизм и антипозитивизм, явно под влиянием Хвостова.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
МАРКСИСТСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ:
