Призыв "назад к Конту", который прозвучал в середине 60-х годов в немецких философских кругах и привел к созданию неокантианства в 90-е годы прошлого столетия и первое десятилетие нашего века, захватил воображение и большого ряда русских исследователей. Долгое господство позитивизма в социологии было поколеблено. Неокантианство серьезно изменило ситуацию в социальной науке, заложив в теории "великое противостояние" (исторической необходимости и долженствования, "понимания" и объяснения, факта и ценности, социологического реализма и номинализма). Подавляющая часть русских неокантианцев объединялись вокруг идей Баденской школы, с различными, впрочем, иногда существенными оговорками и дополнениями. Философско-исторические работы Г. Риккерта и В. Виндельбанда, социологические исследования Р. Штаммлера, Ф. Тенниса и особенно Г. Зиммеля переводились и печатались в журналах и отдельными изданиями, обстоятельно обсуждались в печати. Русские неокантианцы не были простыми имитаторами западных идей, а весьма оригинальными соперниками немецких коллег. Не случайно ряд исследований по логике и социальным наукам, праву, статистике, социологии и др. был вначале опубликован русскими авторами (Л. Петражицким, В. Борткевичем, Б. Кистяковским, А. Гуревичем и другими) в Германии, где они приобрели известность среди специалистов.
Уже первые выступления неокантианцев приняли форму диалога по поводу методологической дихотомии гуманитарных и естественных наук и, соответственно, - исходных принципов и понятий первых наук, вначале истории, потом - социологии. Знаменитый кантовский вопрос: "Как возможно теоретическое естествознание?" был неокантианцами переформулирован - "как возможна теоретическая социология?" При этом выяснилось, что многие социологические понятия позитивизма были либо результатом механической редукции из естествознания, превращаясь в малосодержательные ярлыки, либо были систематизацией обыденного сознания, т.е. того, что Ф. Бэкон называл "идолом рынка". Л. Петражицкий иронично отмечал в связи с этим, что все это напоминает ситуацию, когда объединение растений в одну группу с кулинарной точки зрения (так называемая зелень) механически возводится в ранг научного ботанического обобщения.
В противовес позитивистскому сведению сущности общественных явлений к набору относительно простых и строго неизменных законов, якобы общих для широкой "био-психо-социо" сферы, неокантианцы выдвинули идею специфичности гуманитарных "наук о духе", о "должном", имеющих дело с реальностью особого рода - культурой, сферой ценностей. Соответственно главной методологической процедурой объявлялась не фиксация "механического детерминизма" социальных процессов, а "понимание" их субъективного смысла, сочетания детерминизма и телеологии. Менее всего "социальные факты" можно мыслить по Дюркгейму, т.е. как "вещи", утверждал П. Новгородцев, их надо сопереживать как "ценность", как реализацию целей.
Неокантианство резко столкнулось на русской умственной арене с двумя влиятельными течениями - с позитивизмом (прежде всего в лице субъективной школы) и марксизмом. Многие из русских неокантианцев прошли через влияние марксизма, но не оставили его без последующей критики, иногда очень серьезной. Именно борьба с позитивизмом, несмотря на то, что психологический редукционизм для ряда позитивистских школ и неокантианства был общей методологической позицией, подтолкнул его к неопозитивизму, т.е. сильно способствовал общему процессу эволюции русской социологии [1].
