Известный русский литератор Андрей Белый в мемуарной книге "Между двух революций" вспоминал о странном и противоречивом впечатлении, произведенном на него Богданом Кистяковским: косолапый и бледный великан, с огромной опущенной головой, голубыми глазами, с редкими желтыми волосами и всклоченной бородой такого же цвета; он, казалось бы, должен давить всех окружающих своим весом и размерами, а он "...гнулся, конфузился, во всем спотыкался: в словах, в интонациях, в жестах, боясь оторвать сапожищем своим платье дамы". Впрочем, этот внешне конфузливый великан имел характер железный. И сформировался он у него рано. Юного Богдана за вольнодумье дважды исключали из гимназии, за антиправительственную деятельность, трижды выгоняли из разных университетов, несколько раз арестовывали и сажали в тюрьмы.
Богдан (Федор) Кистяковский родился в 1868 г. в семье профессора Киевского университета Александра Федоровича Кистяковского, известного специалиста по истории права, деятеля народного просвещения. Церковное имя Федор он получил в честь своего деда, сельского священника, гражданское - Богдан - в честь Богдана Хмельницкого. Впрочем, оба имени этимологически близки. В отличие от старшего брата, ставшего крупным естествоиспытателем (и членом АН СССР в конце 20-х годов), Богдан, вслед за отцом, еще в гимназии решил избрать гуманитарную карьеру. Он изучал философию и общественные науки попеременно в Киевском, Харьковском и Дерптском университетах на историко-филологическом и юридическом факультетах.
Испытывая неудовлетворение от полученных знаний и желая завершить высшее образование, Кистяковский в 1895 г. уехал, как когда-то и его отец, на четыре года в Германию, где в Страсбургском университете слушал лекции В. Виндельбандта и в Берлинском университете - Г. Зиммеля, интеллектуальное обаяние которого легко обнаруживается в первой книге Кистяковского "Общество и личность" (1899), опубликованной на немецком языке [2]. В русской печати, оперативно следившей за социологическими новинками, мгновенно появилась положительная рецензия на "методологические штудии" Кистяковского [3, С. 379-381]. На Западе лестными рецензиями на эту книгу откликнулись С. Бугле, К. Дайхем, А. Фирканд. В Германии Кистяковский близко сошелся с рядом немецких коллег - философом Э. Ласком, правоведом Г. Еллинеком (на семинаре которого он занимался в 1901-1902 гг.) и социологом М. Вебером. С последним он подружился, консультировал по "русскому вопросу". Так, брошюра Вебера "Исторический очерк освободительного движения в России и положение буржуазной демократии" (1906 г.) была написана не без влияния Кистяковского, а на русский язык ее перевела жена Кистяковского - Мария Вильямовна. Царская цензура подвергла сожжению это издание. Научные связи с немецкими исследователями Кистяковский не прерывал в течение всей последующей жизни и регулярно ездил в Германию для получения и обновления научных знаний.
По возвращении в России Кистяковский сдает магистерский экзамен в Московском университете и в 1906 г. приступает к чтению курсов в Высшем коммерческом училище, а в 1909 г. становится приват-доцентом Московского университета по кафедре энциклопедии и истории философии права. Перед ним открывалась возможность стать ординарным профессором. В качестве диссертации он планировал защитить свою первую работу. Хотя она и была им защищена в 1898 г. в Германии, права на получение звания в России не давала. Однако обстоятельства изменились.
После знаменитого разгрома Московского университета. когда более ста преподавателей покинули кафедры в знак протеста против политики министра народного просвещения Л. А. Кассо, направленной на уничтожение академических свобод, Кистяковский, как сторонник идей интеллектуального либерализма, присоединился к ним. Он переехал из Москвы в Ярославль, где в 1911 г. будучи приват-доцентом читал лекции по философии права в Демидовском юридическом лицее, печатался в местных земских газетах. С 1906 г. в течение ряда лет Кистяковский сотрудничает в изданиях П. Струве - журналах "Русская мысль", "Свобода и культура" и других. Дружеские отношения с издателем продолжались долгое время вплоть до полного разрыва в 1915-1916 гг., когда Струве, отстаивая идею "Великой России", стал высокомерно отрицать за украинским народом даже право на язык, что не могло быть принято Кистяковским, сторонником украинского "возрождения".
В 1913-1917 гг. Кистяковский редактировал высоко престижный среди специалистов журнал "Юридический вестник", который не замыкался на освещении только узких юридических вопросов, а обсуждал также многие актуальные проблемы социологии: вопросы мировой войны, общественной солидарности, применения тейлоризма в русской промышленности и др. Этот журнал объединял научные исследования Московского, Петербургского и Казанского юридических обществ при соответствующих университетах, а также Московского общества имени А. И. Чупрова для разработки общественных наук. Как редактор, Кистяковский был совершенно чужд идейной нетерпимости: в "Юридическом вестнике" сотрудничали не только неокантианцы, но и многие позитивисты, в частности молодой П. Сорокин, который опубликовал там свои развернутые возражения некоторым взглядам Кистяковского, много печатавшегося в журнале, участвуя в обсуждении ряда вопросов, волновавших русских социологов.
Осенью 1917 г. Кистяковский переезжает из Москвы в Харьков, где защищает магистерскую диссертацию и по рекомендации высоко ценившего его профессора А. Н. Фатеева, по совокупности работ избирается профессором в местном университете. Весной 1918 г. он едет в Киев, где вместе с В. И. Вернадским и М. Туган-Барановским принимает участие в создании Украинской академии наук и даже добирается до ставки генерала белого движения А. И. Деникина с защитой прав этого учреждения.
С января 1919 г. Кистяковский становится академиком по разряду социологии и в качестве профессора Киевского университета читает лекции по социологии и философии права, и одновременно становится внештатным профессором Московского университета по истории социологии и политических учений. Еще в 1917 г. им было задумано сочинение "Науки о праве. Методологическое введение в философию права", в которой Кистяковский надеялся подвести черту под дискуссиями первых двух десятилетий XX в., ответить на все критические отклики на его главную работу "Социальные науки и право" 1916 г. Но работа, за исключением маленького наброска, так и не увидела свет в силу исключительных обстоятельств гражданской войны [5. С. 31-47].
В 1920 г. "Русский исторический журнал" (№6) опубликовал длинный скорбный список деятелей науки и культуры, ушедших из жизни за период 1917-1920 гг. Среди них упоминались умершие после неудачных операций ведущие социологи русского неокантианства: А. С. Лаппо-Данилевский (1919), Б. А. Кистяковский (1920) и покончивший самоубийством В. М. Хвостов (1920). Их несвоевременный и неожиданный уход из жизни был оценен академическими кругами как невосполнимая утрата для отечественной социологической науки.
В своей крупной работе "Общество и личность" (высоко оцененной Г. Зиммелем, П. Струве и В. Виндельбандом) Кистяковский четко изложил свою методологическую программу, полагая, что следование ей увеличит научный потенциал социологии. Он исследовал практику создания и употребления таких основных понятий тогдашней социологии, как "общество", "социальное взаимодействие", "Личность", "толпа", "государство", "коллективное сознание" и др. Им критически анализируется натуралистический редукционизм органической школы (Г. Спенсер, П. Лилиенфельд, А. Шефрле, Р. Вормс). По Кистяковскому, важная заслуга этой школы состоит в том, что она взглянула на общество как на живое целое, совокупность органов и функций, развивающихся по определенным естественным законам. Однако далее эта плодотворная мысль подменялась идеей, уподобляющей человеческое общество биологическому организму. Специфика общества, кстати, обязывающая выделить общую социологию в самостоятельную науку, исчезла под напором редукционизма. Фактически Кистяковский присоединяется к аргументам русской критики органицизма (Н. Михайловский, П. Лавров, Н. Кареев и другие), представленной на два десятилетия раньше. Но перекличку идей он не фиксирует, так же как и в дальнейшем своем анализе концепта "толпы" ограничивается западноевропейской литературой, неоправданно игнорируя оригинальные разработки данной проблемы русской субъективной школой.
Специфику общества Кистяковский видел в психологическом взаимодействии индивидов, а объектом социологии считал прежде всего те явления, которые возникают лишь в результате этого взаимодействия: общность чувств, желаний и другие проявления феномена коллективного сознания. Все эти явления - не простая комбинация, агрегат индивидуальных сознаний. Тут происходят качественные дополнения, этот-то "плюс" и составляет характерный признак общества как сложной системы. "Коллективный дух" - это фундамент, на котором основывается общественная жизнь с ее разделением на отдельных личностей, их сочетанием в сословия, классы, профессии, семьи и другие группы.
При психологическом взаимодействии происходит не только обогащение воли и чувств отдельного индивида, но и их ломка, обеднение, и даже уничтожение. Отсюда различные виды и формы социального господства и подчинения, играющие важнейшую роль в истории человечества. В социуме, по Кистяковскому, царит противоречивый дуализм - одни части общества подчиняются законам причинности, другие - телеологии. К последней сфере он относит нормативную часть общества, составляющую высший тип социальной связи. Обе линии дуализма то действуют независимо друг от друга, то пересекаются, усложняя тем самым общественную жизнь. Кистяковский придавал наибольшее значение указанному обстоятельству и в дальнейшем всячески защищал и развивал это положение.
В русской социологии сразу горячо поддержали и взяли на вооружение его идеи два других неокантианца - В. Хвостов и П. Новгородцев [6]. Согласно П. Сорокину, ранняя работа Кистяковского была важнейшим вкладом русского неокантианства в мировую социологию [7, С. 442]. Крупнейший американский социолог Ч. Парк, учившийся в Германии в те же годы, что и Кистяковский, вспоминал позднее, что это сочинение произвело на него весьма сильное впечатление и очень многое определило в его последующей научной деятельности как главы знаменитой Чикагской школы в социологии (20-30-е годы). Отметим, что и М. Вебер после знакомства с работой "Общество и личность" внимательно следил за публикациями Кистяковского. Как же шла научная работа Кистяковского в дальнейшем?
Как уже отмечалось, его мировоззренческие интересы в сфере "социальных наук сложились в четкую комбинацию довольно рано. Он полагал, что успехи социологии XIX в. были по-своему вдохновляющими: накоплена масса научно обработанных данных, обобщающая социологическая точки зрения пронизала ряд традиционных дисциплин - правоведение, историю, политическую экономию и т.п., созданы сложные концепции - органицизм, психологизм, марксизм. Однако считал Кистяковский, назрела необходимость другого, методологически более высокого порядка - аналитически осмыслить сделанное, оценить его подлинно научное значение, и прежде всего - методы работы. Подобный оздоровляющий анализ - удел широкого научно-философского течения. Таковым, на его взгляд, является только неокантианство. То, что "Критика чистого разума" И. Канта сделала в самосознании механистической науки конца XVIII в., неокантианство должно сделать в XX в., особенно относительно социологии и других социальных наук [8].
Все свои способности и знания Кистяковский посвятил выполнению именно этой задачи. С 1900 по 1912 гг. он опубликует серию блестящих статей. Из них две самые важные были посвящены категориям необходимости, возможности и справедливости в исследовательской работе русских социологов-позитивистов, прежде всего Н. Михайловского, признанного авторитета той поры. Статья "Русская субъективная школа и категория возможности при решении социально-этнических проблем" появилась в своеобразном философско-социологическом манифесте "Проблемы идеализма" (1902), созданном объединенными усилиями далеко непохожих по своим воззрениям мыслителей - Н. Бердяева, С. Булгакова, С. Франка, А. Лаппо-Данилевского, П. Новгородцева и других. Этот сборник сыграл огромную роль в становлении всей антипозитивистской волны в истории русской социологии.
Антипозитивистская реакция, прежде всего в лице неокантианства, стремилась подвести более глубокое философское основание под отрицание натурализма и естественнонаучных методов в социологии, пытаясь найти и обосновать другие специфические методы, переформулировать трактовку предмета социологии и ее междисциплинарных связей. Основные категории социологии, считали Кистяковский и Новгородцев, требуют тщательной философской критики и проверки. А позитивисты даже и не подозревают об этой необходимости. В результате предпринятой "критики понятий" Кистяковский пришел к следующему выводу: подавляющая часть терминов позитивистов-социологов либо механически переносилась из естествознания (превращаясь при этом в "мнимо-научные" понятия, как называли их Теннис и Петражицкий), либо была результатом не научной методологической обработки, а систематизацией обыденного сознания, благодаря чему в социологических текстах преобладали тривиальности и наукообразно изложенные общие места. Позитивисты Н. Кареев и П. Сорокин выступили против, разгорелся спор [9].
В своих последующих публикациях Кистяковский стремился, чтобы предъявленные им претензии к позитивистской социологии были более конкретными и полнокровными [10]. Поскольку главные задачи и средства их разрешения антипозитивизмом в целом, и неокантианством в том числе, понимались различно, то их реализация, естественно, приносила далеко не одинаковые результаты. Кистяковский постепенно пришел к выводу о необходимости размежевания в самом антипозитивистском движении.
С этой целью он активно принимает участие совместно с Ф. Степуном в издании международного философского журнала "Логос", призванного систематически популяризировать в академических кругах русского общества идеи "научного идеализма", под которым им понималась баденская ветвь неокантианства, противопоставляемая, с одной стороны, позитивизму и марксизму, а с другой - социально-религиозной философии (Н. Бердяев, С. Булгаков и другие). Кистяковский перевел и подготовил для этого журнала две статьи Г. Зиммеля ("К вопросу о метафизике смерти" и "Понятие и трагедия культуры") и опубликовал собственную статью, направленную против методологического субъективизма Л. Петражицкого [II. С. 193-239]. Этот этюд вызвал полемику, затянувшуюся на несколько лет.
Идеи Кистяковского поддержал Новгородцев, ученики же и сторонники Петражицкого (Г. Иванов, П. Михайлов), отмечая "серьезность" критики воззрений их учителя, выступили против Кистяковского, который вновь и вновь отвечал им. Эти споры в известной мере способствовали прояснению самосознания всех ветвей русского неокантианства, выявляя общее и различия в ряде позиций [12]. Что же касается самого Кистяковского, то он постепенно осознает необходимость "методологического плюрализма", наведения мостов между разными концептами и методами: количественными, прежде всего статистическими, процедурами и "пониманием", историко-сравнительными методами и идеальной типологией, реализмом и номинализмом, должным и необходимым, причинностью и телеологией.
Известный американский исследователь истории русской социологии Александр Вусинич на этом основании определил усилия Кистяковского как сознательное желание достичь общетеоретического синтеза в социологии [6. С. 150-152]. Не в абстрактном разведении и противопоставлении обозначенных выше принципов Кистяковский видит смысл, а в методологически правомерных комбинациях их в силу личного дарования каждого конкретного теоретика-социолога, его национальной культуры, идейных традиций и т.п. Так, например, он считал возможным заимствовать типологические приемы не только у М. Вебера и Г. Еллинека, но и у позитивиста Н. Кареева.
Замысел Кистяковского оказал влияние на В. Хвостова и особенно на позднего П. Сорокина в период создания их интегральной социологии. Впрочем, у самого Кистяковского его "методологический плюрализм" был подчас декларативным, неокантианские установки сильно довлели над ним, прежде всего когда он от методологического "должного" переходил к социологическому изучению конкретного социального "сущего". Кстати, довлели они больше в теоретико-методологической деятельности, чем в политической, в которой плюрализм достигался им намного легче. Отметим, в связи с этим, что он был почитателем и знатоком украинского политического историка М. П. Драгоманова, к сочинениям которого приложил предисловие с интересной оценкой автора [13].
Эволюцию от юношеского увлечения марксизмом к идеализму прошла большая группа русских философов и социологов - Н. Бердяев, П. Струве, С. Франк, С. Булгаков, М. Туган-Барановский; Кистяковский, всех их близко знавший, был среди них. Будучи студентом Дерптского университета, он увлеченно переводил на русский (и украинский) язык "Эрфуртскую программу", но уже к началу века он подвел черту под ранним увлечением. Сборник "Проблемы идеализма" (1902) - лучшее доказательство тому. Сердцевина идеологических воззрений позднего Кистяковского была связана с либерализмом умеренной части конституционно-демократической партии, находившейся в идейной оппозиции царизму, махровому шовинизму и революционному тоталитаризму [14].
Среди товарищей Кистяковского по партии были крупнейшие деятели русской науки - обществоведы Л. Петражицкий, Н. Кареев, М. Ковалевский, Е. Де Роберти, естествоиспытатель В. Вернадский и многие другие. Свое личное видение проблем развития страны он четко изложил в знаменитом сборнике "Вехи" (1909), в статье "В защиту права (задачи нашей интеллигенции)" [15]. Ядро его раздумий в сжатом виде таково: спецификой исторической эволюции страны является слабое развитие правового сознания у русского народа и интеллигенции, отсутствие уважения и веры в силу закона как социально-дисциплинирующей системы. Этот нигилизм по-своему даже логичен в условиях грубо сколоченных деспотических режимов, являясь особой формой неприязни к ним. Ныне же на повестке дня стоит задача сломать это нигилистическое отношение и заложить основы народного правосознания. На одной этике не возможно построить конкретных общественных форм, за видимыми проявлениями государства должен стоять навсегда легко обнаруживаемый нормативный политический идеал, который и придает крепость государству.
В непонимании этого обстоятельства, по мнению Кистяковского, заключался утопизм воззрений Н. Михайловского и религиозных мыслителей типа В. С. Соловьева. Причем задача создания такого правого фундамента по существу должна стоять "над партиями", это долг всей мыслящей русской интеллигенции. Пока же в рядах революционной интеллигенции отношение к праву либо нигилистическое (террор эсеров), либо чисто бюрократическое, как некоей мелочной уставной регламентации, внешне принудительной нормы. Согласно Кистяковскому, это обнаружилось в спорах русских социал-демократов об уставе 1903 г., после чего они разделились на большевиков и меньшевиков, и хотя в 1905 г. устав был отменен, два крыла так и не объединились.
Задача всей русской интеллигенции - создать общечеловеческие правовые идеалы и укоренить их в народное сознание, иначе в ходе революции их отсутствие выльется в стихийные, кровавые анархии или легализованный террор. Кистяковский считал, что адекватные социологические теории права (разрабатываемые им и его сторонниками) станут самыми надежными помощниками в этом деле. Таким образом, как и многие другие русские социологи, он признавал за своей научной, теоретической работой важную политико-практическую заземленность [16].
Главная работа Кистяковского "Социальные науки и право", представляла собой тонко продуманное соединение всех его публикаций русского периода (иногда незначительно переделанных и сокращенных) в обширный том с единой логической структурой и системой доказательств. От этого некоторые из них приобрели новое, более глубокое значение. Содержательная связь с первой книгой Кистяковского очевидна. Том был задуман как методологическое исследование, разрабатывающее пути и средства получения научных социальных знаний, но так как эти вопросы интересовали его не сами по себе, в абстрактной постановке, а для решения важнейших проблем, по отношению к которым они играли служебную роль, то результаты выстраивались в своеобразную социологическую систему 117].
Первый раздел этой системы касался общества, второй - социальных норм, третий - институтов и последний - культуры. Все эти темы Кистяковский опять же рассматривал через призму неокантианской установки дуализма стихийности общественной жизни (причинность) и сознательно-целевой деятельности, творчества человека (нормативизм, телеология). Анализируя общество, он выделяет два родовых понятия социологии - "взаимодействие" и "группа", причем последняя, вслед за Зиммелем, рассматривается им как форма человеческой деятельности, включающей в себя множество процессов, в том числе наиболее его интересующие процессы ассимиляции, господства и подчинения в зависимости от числа членов. Нормы (прежде всего этико-правовые), по Кистяковскому, являются автономными формами сознания, они априорны, общеобязательны для сознания (эволюционирует лишь их содержание, а не они сами как предписание), и в таком виде они создают прочный каркас социума, определяют направление изменения всей общественной жизни, функционируя либо через социальные институты, либо через индивидуальные мотивы, цели деятельности, либо же через коллективные переживания (явления групповой психики). Все нормы есть "должное", реализуемое в деятельности отдельных людей, групп, институтов, как в рациональной, так и в иррациональной форме (18]. Из различных социальных институтов Кистяковский избирает в качестве предмета анализа самый комплексный - государство, сосредоточивая внимания на изучении государственной власти. Эти страницы книги Кистяковского, на наш взгляд, получились наиболее интересными.
В русской научной жизни феномен власти был предметом глубоких исследований замечательной когорты юристов, социологов и философов: Н. Коркунова, Л. Петражицкого, Г. Шершеневича, С. Муромцева, П. Покровского. С. Франка, М. Ковалевского, М. Острогорского, С. Котляревского. Кистяковский занял достойное место в этом ряду. Прежде всего он в духе постоянно им защищаемой методологической программы критически исследовал две соперничающие концепции власти - "психологическую" (Коркунов, Франк, Петражицкий) и "нормативно-правовую" (Котляревский, Покровский и другие) и пытался синтезировать наиболее позитивные моменты обеих в некоей плюралистической модели.
Власть, по Кистяковскому, является основным признаком общества, точнее, его социальных систем, связанных с производством, распределением благ и управлением. Он ставит и последовательно решает ряд вопросов: происхождение (зарождение) власти, ее генезис, многообразие видов и государственная власть как особый вид социальной власти. Исходным для Кистяковского, как и для Зиммеля, служит тезис: психологические и социально-психологические явления господства и подчинения, которые есть везде и всегда, где есть люди и отношения между ними, составляют общее основание всякого властвования и власти. В указанном смысле власть зарождается там, где при отношении двух или нескольких лиц одно лицо, благодаря духовному, физическому или материальному своему превосходству занимает руководящее и господствующее положение, остальные становятся в зависимое от него положение. Даже в самых малых по количеству членов группах - дружеский кружок, компания сверстников, религиозная секта и т.п. - встречается это исходное, относительно простое отношение господства и подчинения, т.е. власти. "В отношениях господства и подчинения как социально-психологических явлениях есть в конце концов какая-то загадка, нечто таинственное и как бы мистическое. Каким образом воля одного человека подчиняет другую человеческую волю - очень трудно объяснить. Эти явления кроются в самых глубоких сокровенных свойствах человеческого духа. Вопросы эти далеко еще не полно исследованы социологией" [19. С. 471).
Скорее больше для понимания престижа, обаяния, авторитета как основы власти дадут писатели типа Л. Толстого, чем ученые. Но для объяснения генезиса власти могут быть полезными уже проведенные социологические и правовые исследования. Выяснились два обстоятельства, при наличии которых власть усиливается и развивается. Во-первых, по мере просто количественного роста людей, вовлекаемых в исходные отношения господства и подчинения, последние меняют свой характер: руководство (управление) группой или группами становится необходимым, роль руководителя абсолютизируется, его личные силы приобретают групповую интенсивность и напряжение, рождается слепое доверие к вожаку, склонность к повиновению (чисто механического характера) усиливается у подчинившихся. Н. Михайловский и Г. Тард видели разгадку этого явления в законах "социального подражания". Кистяковский считал, что и "это явление остается так же загадочным", ибо перенос отчужденных групповых сил на одного человека не всегда им заслужен, лидер или "герой", не всегда есть высокоморальная индивидуальность, энергичная и выдающаяся личность. Впрочем это признавал и Михайловский. Наоборот, власть соблазняет сплошь и рядом моральные отбросы и сама развращает.
Во-вторых, длительность существования и воспроизводства отношений господства и подчинения создает историю власти - ритуалы, мифы, наследие. В такой ситуации эти отношения обезличиваются (личный характер исходных отношений испаряется). И, с одной стороны, складывается особая статичная структура власти (стиль общения, административные ритуалы, протоколы, обряды, мундиры), с другой - эти отношения освещаются чем-то посторонним - религией, правом, этнической принадлежностью, экономическим и классовым положением, т.е. перестают зависеть от личных, индивидуальных качеств господствующих и подчиненных. Складывается традиция власти, личные достоинства заменяются социальным положением лиц.
Обезличенность власти как особый атрибут ее развития настойчиво предлагал исследовать А. С. Алексеев. Против этого выступал позитивист Г. Шершеневич, который писал, что подобные представления о безличной власти есть плод... мистицизма. Кистяковский разъяснял: речь идет не о мистической "мировой душе", "абсолютной идее", а о вполне реальных вещах - следовании общей традиции, общепринятым нормам и их предписаниям, причем общим для всех лиц без исключения. Среди различных видов власти он особо выделяет институциональную власть в лице государства, которое отличается от всех остальных социальных институтов тем, что обладает всей "полнотой власти", располагает всеми ее формами и часто определяет власть всех других социальных организаций и ассоциаций - власть в студенческом кружке, в семье, школе, предприятии (фабрике), армии, церкви и т. д. Другое важное отличие этого вида власти заключается в том, что в его деятельности на передний план выходит принцип силы (насилия, внушающего страх и покорность) и права в многообразной борьбе классов, наций и государств друг с другом. Государственная власть веками выступала системой легализованного исторического насилия. Однако за последние столетия ясно обнаружилось, что "материальная сила становилась властью только тогда, когда за ней была идейная сила" [19. С. 477].
Итак, ко всем предыдущим атрибутам власти вообще как социокультурного явления - престижу, авторитету, традициям, правообеспечению, насилию, считал Кистяковский, время добавило самое важное - "идею власти", т.е. нравственно-правовое оправдание ее в глазах граждан. "Власть в конечном счете не есть господство лиц, облеченных властью, а служение этих лиц на пользу общего блага" 119. С. 478].
Как только власть теряет эту одухотворенную идею, она неминуемо гибнет. Такой идеей в современных условиях становится "суверенитет самого права". Кистяковский высказывает мысль о том, что право, трактуемое как принцип справедливости, как высшая человеческая ценность, нельзя рассматривать только в качестве политического, административного инструмента. Выступая против позитивизма, он считал, что правовую справедливость нельзя смешивать с моралью, такая подмена пагубна для обеих форм общественного сознания. Именно право призвано ограждать личность от принуждения со стороны государства, группового давления. "Суверенитет права" медленно, но верно завоевывает себе признание в мировом общественном сознании и межгосударственной практике. Отсюда широкое фактическое совпадение норм в практике жизнедеятельности различных государств, формирование международного права, отражающего рост межнационального общения и интеграции.
Сопоставляя полицейское, деспотическое государство тоталитарного типа с разного рода конституционными и демократическими государствами, Кистяковский отдает предпочтение "правовому государству", предсказывая историческое будущее именно за ним. Современные конституционные государства есть организация не личного, а общественного господства, их безличная и абстрактная власть является "правовой обязанностью" руководителей и подчиненных одновременно. Таков итог долгой эволюции государственной власти как института.
Последний раздел книги Кистяковского посвящен проблеме культуры. Он невольно упрощает свой анализ, сводя его в основном к толкованию "должного" и творчества. В нескольких словах суть его рассуждений такова: напряженная духовная деятельность личности переводит "необходимое" в социальной жизни в "должное", это и есть творчество, только оно создает отличный от природы мир ценностей, культуры. "Долженствование в социальной жизни имеет своего наиболее мощного и яркого носителя в праве" [19. С. 688]. В этой части своей системы Кистяковский значительно уступает другим неокантианцам - Новгородцеву и, особенно, Хвостову, упорно разрабатывавших проблемы культуры.
Как и многие другие неокантианцы и кадеты, Кистяковский болезненно переживал два самых сложных события начала века - первую мировую войну и Октябрьскую революцию в России, опасаясь массовой дегуманизации и роста насилия.
Война разрушила символ социологического универсализма, вызвала в ряде европейский стран взрыв шовинизма и подозрительности, тень прусского милитаризма легла на немецкую культуру. Правда, русские неокантианцы, в отличие от многих мыслителей, отдавших дань крикливому неославянофильству, попытались трезво проанализировать не только внешнюю политику Германии, но и внутренние проблемы ее культуры, национального самосознания и через это прояснить для себя случившееся.
Отношение Кистяковского к революции требует выяснения его позиции относительно марксизма и социализма. Мы уже отмечали, что он, как многие молодые интеллектуалы начала 90-х годов, увлекался марксизмом. Именно в марксистских кружках он познакомился с П. Струве, Н. Бердяевым и А. Луначарским Зная и ценя работы К. Маркса, Кистяковский называл его одним "из глубочайших мыслителей и принципиальнейшим социологом" [19. С. 167], но с начала XX в. постоянно оставался его оппонентом. Среди методологических вопросов Кистяковский высоко ценил историзм Маркса (такова же была позиция другого неокантианца - Н. Алексеева, ученика П. Новгородцева, автора талантливого исследования этих проблем) [21].
Особой заслугой Маркса в создании научной социологии Кистяковский считал то, что тот впервые высказал мысль о необходимости последовательного применения причинного объяснения к социальным явлениям и установил известное соотношение между некоторыми системами этих явлений, впервые введя некоторых из них в научных обиход (зависимость между базисом и надстройкой, социальной, классовой структурой и особыми формами общественного сознания и т.п.). Однако, марксисты всячески принижали и игнорировали телеологические аспекты общества, а причинные аспекты толковали подчас метафизически, пытаясь чуть ли не всему отыскать "экономическое основание", хотя бы с помощью пресловутого словесного оборота "в конечном счете". Но ведь это словосочетание не лучше других обветшалых метафизических признаков - "первопричины", "конечной цели" и т.п., от которых наука давно отказалась. С таким же успехом, иронизировал Кистяковский, можно было бы доказывать, что ни одно социальное явление немыслимо без того, чтобы Земля "в конечном счете" не вращалась вокруг Солнца [19. С. 138]. Социология же изучает конкретные причины социальных явлений, при этом точность выводов относительно каждого отдельного явления или процесса будет зависеть не от метафизических умозаключений, а от количественных или статистических исследований их [19. С. 155, 168].
Соглашался Кистяковский и с некоторыми выводами социальной динамики Маркса: никто не станет отрицать, что современный строй, основанный на наемном труде, справедливее, чем феодальный уклад, покоящийся на крепостничестве, а тот, в свою очередь, справедливее, чем античный, держащийся рабством. В общем, человечество гуманизируется, нормы справедливости все больше осуществляются. В свете этого идеалы социализма во многом справедливы. Но диктатуру пролетариата Кистяковский считал чрезмерно политизированной утопией. реализация которой не даст общества, принципиально отличного от грубого капитализма. Социализм возможен только как "Юридический социализм" или подлинно правовое государство, для победы его потребуется еще долгая работа истории, в том числе и в деле развития народного массового правосознания [22]. В условиях примитивности или отсутствия этого сознания в ходе революции возможны подчас самые неожиданные, нежелательные эксцессы, сработает то, что Гегель называл "хитростью истории", а Вундт "гетерогенностью целей", которые будут пародией на социализм и правовое общество. Практика уже первых послереволюционных лет, к сожалению, подтвердила самые худшие его опасения на сей счет.
