Сенсибилизирующая схема анализа человеческой организации

Как упоминалось ранее, большинство натуралистических анали­тических схем слишком сложны. Вдобавок они имеют тенденцию все более разрастаться, по мере того как новые измерения действи­тельности отражаются в постоянно развивающейся системе катего­рий, а новые элементы в схеме согласуются со старыми. Сенсибили­зирующие аналитические схемы также страдают этой склонностью к разбуханию путем добавления новых понятий и нахождения но­вых аналитических связей. Но я думаю, что чем сложнее становят­ся аналитические схемы, тем меньше их полезность. На мой взгляд, со сложностью надо управляться на уровне суждений и моделей, а не сводной направляющей системы понятий [conceptualframework]. Так, аналитическая схема должна просто обозначить общие классы переменных, предоставив детали конкретным суждениям и моделям. Поэтому сенсибилизирующая схема на рис. 2 гораздо проще многих существующих, хотя она, несомненно, становится сложнее, когда каждый из ее элементов анализируют в деталях.

Одна из причин сложности существующих схем в том, что они пы­таются сделать слишком много. Для них типично искать объяснения «всего и разом» [68]. Однако на ранних этапах своего развития науки не слишком продвигались вперед, пытаясь достигнуть преждевременно их всесторонности. Отражением этого настойчивого стремления построить всеобъемлющую схему стало нынешнее возрождение интереса к про­блеме «связи» микро- и макроуровня, или, как это часто называют, раз­рыва между ними [10; 40; 62]. Теперь теоретики хотят объяснить — микро- и макропроявления — все сразу, несмотря на то, что ни микропроцессы взаимодействия между индивидами в определенных ситуациях, ни макродинамики больших скоплений людей не были адек­ватно концептуализированы. На мой взгляд, вся эта возня с пониманием микроосновы макропроцессов и наоборот [макроосновы микропроцес­сов] преждевременна. Рис. 1 предполагает сохранить разделение на мак­ро- и микросоциологию, по крайней мере, на некоторое время. Поэто­му «разрыв» между микро- и макропроцессами остается и, кроме как метафорически, я не предлагаю его заполнять.

Применительно к микропроцессам я вижу три группы движущих сил, имеющих решающее значение в аналитическом теоретизирова­нии: процессы «энергизирующие» или побуждающие индивидов вза­имодействовать (заметим, что я не говорю «действовать», ибо этот термин получил слишком большую понятийную нагрузку в социо­логии) [63]; процессы, действующие на индивидов в ходе взаимного приспособления их поведения друг к другу, и процессы, структури­рующие цепи взаимодействия во времени и пространстве. Как пока­зывают стрелки на рис. 2, эти микропроцессы взаимосвязаны, каждый класс действует как некий параметр для других. Для макропроцессов я вижу в аналитическом теоретизировании три центральных типа ди­намики: процессы количественного собирания, определяющие число действующих (будь то индивиды или коллективы) и их распределение во времени и пространстве; процессы дифференциации действующих во времени и пространстве и процессы интеграции, координирующие взаимодействия действующих во времени и пространстве.

Микродинамика

Как уже сказано, аналитическая сложность должна быть добав­лена на уровне моделирования, а иногда и на уровне суждений, по­тому что только здесь теоретические идеи имеют шанс быть проверенными на фактах (причем все проблемы, о которых заявляют критики позитивизма, надлежащим образом учитываются и отвер­гаются, по меньшей мере, в их крайней и изнуряющей разум фор­ме). Таким образом, задача микроанализа — поточнее определить в абстрактных моделях и суждениях движущие силы трех классов переменных: мотивационных, интеракционных и структурирую­щих. Начнем с мотивационных процессов.

Процессы мотивации. Концептуализация «мотивов» в теорети­ческой социологии так и не вышла пока из состояния неопределен­ности. Трудности связаны с анализом и измерением того, «что дви­жет людьми» и «заставляет их действовать». Социологи до сих пор говорят о поведении, действии и взаимодействии так, что это меша­ет увидеть, о чем идет речь. А фактически речь в немалой степени идет о проблеме мотивации. Тем самым они затемняют анализ и мо­тивации, и взаимодействия. Гораздо полезнее аналитически разде­лить эти явления, представив простую модель того, что «толкает», «побуждает», направляет и сообщает энергию людям, заставляя их взаимодействовать определенным образом. Возможно, эти термины нечетки, но тем не менее они передают мои общие устремления.

Во всех ситуациях взаимодействия можно найти четыре вида мо­тивационных процессов: процессы, поддерживающие «онтологиче­скую безопасность» [30] или удовлетворяющие скрытую потребность в уменьшении безотчетной тревоги и в достижении чувства взаим­ного доверия; процессы, сосредоточенные на поддержании того, что некоторые интеракционисты именуют «центральной концепцией «я», т. е. на подтверждение некоего центрального и основного оп­ределения человеком своего особенного типа бытия; процессы, относящиеся к тому, что экономисты-утилитаристы и бихевиори­стские теоретики обмена рассматривают как усилия индивидов, направленные на «получение выгоды» или увеличение своих мате­риальных, символических, политических или психических ресур­сов в ситуациях [37]; наконец, процессы, учитывающие то, что эт-нометодологи иногда называют «фактичностью», основанные на предположении, что мир имеет косный, объективно-фактуальный характер и соответствующий порядок [27]. Эти четыре вида про­цессов соотносятся с разными концепциями мотивации в психоана­литической [24], символико-интеракционистской [41], бихевиорист-ско-утилитаристской [37] и этнометодологической [27] традициях. Обычно их рассматривали как антагонистические подходы, хотя суще­ствуют достойные внимания исключения (см., например, [17; 30; 60]).

 

На рис. 3 представлена аналитическая модель основных взаимоот­ношений между названными четырьмя видами процессов. Правая сторона рис. 3 показывает, что всякое взаимодействие мотивировано сооб­ражениями обмена. Люди хотят почувствовать, что они повысили свой ресурсный уровень в обмен на трату энергии и вложение части ресур­сов. Естественно, характер ресурсов может меняться, но аналитические теории обмена обычно рассматривают как наиболее общие из них — власть, престиж, людское одобрение и иногда материальное благосо­стояние. Поэтому с точки зрения самых современных «обменных» подходов индивиды «побуждаемы» искать выгоду именно на основе этого рода ресурсов. Большое место в человеческом взаимодействии занимают переговоры относительно власти, престижа и одобрения (и изредка материальных выгод). Я не буду здесь останавливаться на доводах теории обмена, поскольку они хорошо известны, но думаю, что ее основные принципы хорошо резюмируют один из мотивацион-ных процессов.

Другой мотивационный процесс — тоже часть межличностных обменов: это разговор и беседа. Я думаю, что Коллинз [18] прав, усматривая в них главный ресурс взаимодействия, а не просто сред­ство передачи или посредника. То есть люди «тратятся» в разговоре и беседе, надеясь получить не только власть (уступку), престиж или одобрение, но и вознаграждение в разговоре per se. Действительно, люди обговаривают ресурсы, скрытые в беседе, так же активно, как и другие ресурсы. Из таких бесед они извлекают «смысл» и «чув­ство удовлетворения» или то, что Коллинз называет «эмоцией». Иными словами, люди тратят и умножают свой «эмоциональный капитал» при обменах в ходе бесед. Таким образом, разговор — не только средство передачи власти, престижа, одобрения от человека к человеку, но и самостоятельный «ресурс».

Однако «переговоры» относительно ресурсов, скрытых в бесе­дах, включают нечто большее, чем обмен. Сюда входят также по­пытки «дополнить» и «истолковать» то, что происходит во взаимо­действии. Ситуация не считается «правильной» без возможности пользоваться словами, невербальными жестами, особенностями дан­ной обстановки и другими ключами к более полному постижению «смысла того, о чем шел разговор» и «что происходит». Гарфинкель [27] первым сделал на этом акцент: многое из того, что случается во взаимодействии, требует истолкования жестов в свете определенно­го контекста взаимодействия. Люди используют имплицитные резер­вы знания и понимания для истолкования беседы, чтобы удобно чувствовать себя в контексте взаимодействия. И они привлекают разнообразные «народные» или «этнические» методы, чтобы поро­дить чувство взаимопонимания, чувства сходства между собой ми­ров их опыта. Поэтому, вдобавок к осуществлению обмена ресур­сами, беседы — это и переговоры о том, «что именно происходит». Когда ощущение взаимного согласия о природе ситуации нарушено (как это было очевидно в знаменитых «провоцирующих эксперимен­тах» Гарфинкеля), индивиды усердно стараются «восстановить» чув­ство общности опыта, переживаний и принадлежности к одному миру. Когда индивиды не могут сохранить чувство общей с другими вселенной, их тревога растет; чувство доверия, столь необходимое для онтологической безопасности, подорвано, что, в свою очередь, побуждает людей заниматься перетолковыванием и передоговари­ваться по поводу результатов своих «разговорных» обменов. Неожи­данное следствие таких переговоров — усиление тревожности, но если участники способны использовать «этнометоды», дабы прийти к ощущению, что они живут в одинаковом для всех мире фактов, тогда тревога уменьшается. И потому потребность в «фактичности» есть мощная мотивационная сила во взаимодействии людей, как это и показывают процессы, обозначенные в нижней части рис. 3.

Вернемся к верхней части рис. 3, где еще одну мотивирующую силу во взаимодействии составляют усилия при всех обстоятельствах сохранить представление о себе как личности определенного рода. Это реализуется в первую очередь через обменные отношения, орга­низованные вокруг власти, престижа, одобрения, а также приобрете­ния эмоционального капитала в беседах. Следовательно, если люди почувствуют, что получают некую «психологическую выгоду» в сво­их обменах, они подтвердят и свою самооценку, которую я рассмат­риваю как главный передаточный механизм посредничества между их «центральным "я"» [42] и результатами обменов. Как указывают пунктирные стрелки, вторичный процесс в подтверждении «выго­ды» — это динамика, приводящая к «ощущению фактичности». В той мере, в какой достижение фактичности проблематично, инди­виды не будут чувствовать, что имеют «выгоду» от взаимодействия, и потому у них будут трудности с подтверждением самооценки и «концепции "я"» в такой ситуации. Будь то от этого вторичного ис­точника либо просто от неспособности увеличить эмоциональный капитал или вырвать уступку, одобрение и престиж, неудача в само­утверждении порождает тревогу, которая, в свою очередь, разъедает веру [в себя], столь существенную для онтологической безопасности.

Здесь не стоит вдаваться в подробности этой модели, но важно заметить, что она представляет собой попытку свести разные анали­тические традиции в более синтетическую картину мотивационной динамики. В конце этого подраздела я бы хотел проиллюстрировать свою общую теоретическую стратегию, применив данную модель для разработки нескольких абстрактных «законов мотивации».

1. Уровень мотивационной энергии индивидов в ситуации взаи­модействия есть обратная функция степени, в какой индивидам не удается: а) достичь ощущения онтологической безопасности; б) раз­вить предпосылку фактичности; в) утвердить свое «центральное "я"» и г) достичь ощущения преумножения своих ресурсов.

2. Форма, направление и интенсивность взаимодействия в не­которой ситуации будет положительной функцией относительной значимости вышеуказанных а), б), в) и г), равно как и абсолютных уровней а), б), в) и г).

Эти два принципа устанавливают на абстрактном уровне общее направление «энергетической подзарядки» людей для осуществления взаимодействия. Очевидно, что данные суждения не конкретизиру­ют процессы мотивации, как это сделано в модели на рис. 3.

По-моему, эта аналитическая модель сообщает необходимые подробности о механизмах «насыщения энергией» (о тревожности, самооценивании, извлечении выгоды, общем согласии относитель­но контекста взаимодействия, документальной интерпретации и переговорном процессе). Разумеется, я хотел бы встроить эти дета­ли в абстрактные суждения, но тогда «законы» потеряют простоту и краткость, которые желательны для самых разных целей (напри­мер, при использовании в дедуктивном исчислении). Поэтому, как я указывал выше, происходит творческое взаимодействие между аб­страктными законами и аналитическими моделями. Одно без дру­гого не вполне удовлетворительно: модель слишком сложна, чтобы быть проверяемой в целом (поэтому важно ее преобразование в простые законы), но простые законы не описывают сложных при­чинных процессов и механизмов, которые скрываются под отноше­ниями, уточненными в законе (отсюда необходимость дополнить за­коны абстрактными аналитическими моделями).

Процессы взаимодействия. Следующий элемент «сенсибилизи­рующей схемы» на рис. 2 — процесс взаимодействия как таковой. Ключевой вопрос здесь такой: что именно происходит, когда люди вза­имно сигнализируют друг другу и истолковывают жесты друг друга? На рис. 4 представлены важнейшие процессы: использование фондов имплицитного знания [59], или, в моей терминологии, «фондооб-разование» [stock-making], включающее ряд сигнальных процессов, а именно сценическую постановку взаимодействия [stage-making] — [31], постановку ролей [role-making] — [65], выдвижение притязаний [claim-making] — [34] и придание значения ситуации [account-making] — [27] и другое использование фондов знания или овладение фондами <stock-taking>, охватывающее ряд процессов истолкования, в частности, принятие ситуации в расчет [account-taking] — [27], при­нятие притязаний [claim-taking] — [34], принятие [на себя] роли [role-taking] — [47] и типизацию, принятие типа [type-taking] — [59]. Я не могу детально рассмотреть здесь эти процессы, особенно потому, что модель на рис. 4 черпает из очень разных теоретических традиций, но все же кратко остановлюсь на каждом из них.

Джордж Герберт Мид впервые четко определил, что взаимо­действие — это «разговор жестов». Люди сигнализируют о ходе своих действий (сознательно и бессознательно), делая соответствующие жесты, и одновременно истолковывают жесты других. В этом одно­временном процессе сигнализации и интерпретации люди настраива­ют, взаимно приспосабливают свое поведение, причем схема такой настройки оказывается функцией указанных выше мотивационных процессов. Чтобы сигнализировать и истолковывать, действующие черпают из того, что Альфред Шюц называл «наличным фондом зна­ния», или хранилищами явных и имплицитных смыслов, концепций, процедур, правил, установок и образцов понимания, постепенно при­обретаемых индивидами, поскольку они живут, растут и участвуют в постоянно существующих общественных отношениях. Чтобы сигна­лизировать, индивиды создают фонды, т. е. черпают из упомянутых фондов знания, дабы подготовить или выстроить линию поведения для самих себя. Соответственно, чтобы истолковывать жесты других, индивиды должны овладеть фондами, т. е. им приходится брать из своих фондов знания, чтобы «осмыслить» сигналы других. Этот одно­временный процесс создания фондов и овладения фондами часто про­текает имплицитно и бессознательно. Однако когда сигналы не при­знаются другими, когда такие сигналы нелегко истолковывать или когда мотивы онтологической безопасности, самоутверждения, при­роста ресурсов и фактически не находят удовлетворения (см. сужде­ние 2), тогда эти процессы создания фондов и овладения фондами [знания] становятся гораздо более ясно выраженными.

В средней части модели на рис. 4 сделана попытка примирить ранние интуиции Мида и Шюца с тем, что иногда рассматривают как антагонистические традиции. Но эти традиции на деле не анта­гонистичны, ибо каждая что-то вносит в синтетическое изображе­ние взаимодействия. Попробуем подтвердить совместимость раз­ных традиций, обсуждая каждый из элементов, обозначенных в средней части рис. 4.

Гофман впервые ясно показал, что взаимодействие всегда вклю­чает «сценическую постановку». Эту идею недавно стал также раз­вивать Гидденс [30]. Люди имеют представление о «сценическом ремесле» в том смысле, что они «знают», по меньшей мере импли­цитно, о таких вещах, как относительное расположение действую­щих лиц, передвижения вперед и назад между «авансценой» и «зад­ником» и другие аспекты демографического пространства. Своим

 

 

расположением или передвижением в пространстве люди сигнали­зируют другим о своих намерениях и ожиданиях. Без этой способ­ности извлекать нужное из фондов знания и «ставить» для самих себя свое «появление на сцене» взаимодействие было бы затрудне­но, поскольку индивиды не смогли бы использовать свое располо­жение и передвижение в пространстве, чтобы сообщить другим о своих соответствующих действиях.

Много из этих манипуляций с пространственным расположе­нием предназначено облегчить то, что Ральф Тернер назвал «по­становкой роли» или оркестровкой жестов, чтобы сигнализировать, какую роль некто собирается играть в ситуации. В таких «поста­новках ролей» люди не полагаются исключительно на сценическое умение. Они располагают фондами «ролевых концепций», которые обозначают характерные совокупности жестов и последовательно­сти поступков, связанные с определенной линией поведения. Эти ролевые понятия можно очень тонко настроить так, например, что мы сможем различить, как исполняется не только «роль студента» вообще, но и разновидности этой роли (учебная, научная, спортивная, общественная и т. д.). Таким образом, люди располагают об­ширным репертуаром ролевых понятий, и из этого репертуара они пытаются создать роли для самих себя, организуя подачу своих жестов. Конечно, роли, которые они готовят для себя, ограничены не только существующей социальной структурой (например, сту­денты не могут быть профессорами), но также их фондами самовос­приятий и самоопределений. Поэтому люди выбирают из своего ре­пертуара ролей те, которые согласуются с названными фондами. Некоторые из этих самовосприятий вытекают из центральной «кон­цепции "я"», которая мотивирует взаимодействие. Но люди распо­лагают также фондами более периферийных и ситуационных обра­зов самих себя. Например, некто может признать без большого ущерба для самооценки и без понижения морального уровня «цен­трального "я"», что он не в ладах со спортом, и, как следствие, это лицо разработает для себя роль, которая соответствует его «образу "я"», не имеющему сноровки в «игровых ситуациях». Без этой спо­собности ставить роли взаимодействие было бы чрезмерно нервоз­ным и требовало бы больших затрат времени, поскольку индивиды не смогли бы заранее предполагать, что их «оркестровка» жестов сигнализирует другим о конкретной линии поведения. Но поскольку есть общепринятые представления о различных типах ролей, ин­дивиды могут сигнализировать о своих намерениях и быть уверен­ными, что другие будут понимать их и впредь, без необходимости все время сигнализировать о предлагаемой линии поведения.

Хотя в «критическом проекте» Юргена Хабермаса многое мне ка­жется излишне идеологизированным, идеализированным и местами социологически наивным, тем не менее его обсуждение «идеального речевого акта» и «коммуникативного действия» [34] открывает одну из основных движущих сил в человеческом взаимодействии: процесс выдвижения «притязаний на значимость». В процессе взаимодействия индивиды выдвигают «притязания на значимость», которые другие могут принимать или оспаривать. Такие притязания подразумевают утверждения (как правило, имплицитные, но иногда и явные) о под­линности и искренности жестов как проявлений субъективного опы­та; о действенности и эффективности жестов как показателей выбора средств для известной цели; и о правильности действий с точки зре ния соответствующих норм. Я не разделяю идеологической точки зрения Хабермаса, согласно которой выдвижение притязаний (и воз­ражения, и дискурс, могущие затем последовать) якобы выражает са­мую суть человеческого освобождения от форм господства. Однако я полагаю, что взаимодействие действительно включает тонкий и обыч­но имплицитный процесс, посредством которого каждая участвующая сторона «заверяет» в своей искренности, эффективности и подчине­нии правилам. Такие притязания связаны с «постановкой ролей», но опираются также и на общие фонды знания о нормах, на совместные представления о честном поведении и на обусловленное культурой со­гласие относительно взаимосвязи целей и средств.

Наконец, последний сигнальный процесс связан с выдвижением притязаний, а более непосредственно — с фондами «этнометодов», таких как «принцип et cetera», порядок следования бесед, нормаль­ные формы и другие «народные» практические приемы [16; 36], с помощью которых индивиды имеют обыкновение создавать у себя ощущение социального порядка. Поэтому сигнализирование всегда включает процесс придания значения ситуации, в ходе которого индивиды используют обыденно-народные методы или процедуры для убеждения других в том, что они разделяют с ними общий мир фактов. «Провоцирующие эксперименты» Гарфинкеля [26-27] и другие использования бесед [36] указывают, что такие процедуры имеют решающее значение для гладкого взаимодействия; когда эти «этнометоды» не используются, либо когда их не понимают или не принимают, взаимодействие становится проблематичным. Таким образом, многое из того, о чем индивиды сигнализируют другим, есть попытка придать [чему-либо] в данной ситуации значение ре­альности и фактичности.

Одновременно с этими четырьмя сигнальными процессами: по­становкой сцены, постановкой ролей, выдвижением притязаний и приданием значения — идут ответные процессы истолкования сиг­налов, подаваемых другими. Более того, до известной степени люди толкуют и свои собственные сигналы, и потому взаимодействие тре­бует рефлексивного отслеживания как своих, так и чужих жестов.

«Придание значения» идет бок о бок с «принятием в расчет», в ходе которого сигналы других, а также и собственные, особенно принадлежащие к фондам истолковывающего понимания, использу­ются для образования набора неявных предположений об основных чертах обстановки взаимодействия. То есть действующие толкуют определенные классы сигналов (это и есть «народные» методы), что­бы «заполнить пробелы», «придать смысл» тому, что делают другие, а также чтобы почувствовать себя (возможно, в какой-то мере иллю­зорно) в одном социальном пространстве с другими.

С таким «этнометодизированием» (если позволительно изобре­тать еще одно слово в области, и так переполненной лингвисти­ческими нововведениями) связана другая сторона выдвижения при­тязаний, по Хабермасу: «понимание притязаний». «Притязания» других (и самого исходного действователя) на искренность, норма­тивную правильность и эффективность отношения средств к целям истолковываются в свете накопленных запасов нормативных представлений, культурно одобряемой формулы «средства - цели» и стиля удостоверения притязаний. Такое истолковывание может вести к принятию притязаний или повлечь «возражения» какому-то одному или всем трем типам притязаний. Если случается после­днее, тогда подается сигнал о контрпритязаниях и взаимодействие будет циркулировать вокруг процессов выдвижения и принятия притязаний до тех пор, пока притязания на значимость всех участ­ников не будут одобрены (или же пока некий набор притязаний не будет просто навязан другим благодаря способности принуждать или возможности контролировать ресурсы).

Третий процесс истолкования Мид впервые концептуализиро­вал как «принятие [на себя] роли» и «принятия [на себя] роли» дру­гого, а Шюц назвал «взаимностью перспектив». Жесты или сигналы других людей используются, чтобы поставить себя в положение дру­гого или усвоить себе его особенную точку зрения. Такое «принятие роли» имеет несколько уровней. Первый — это нечто противополож­ное «постановке роли»; запасы ролевых концепций используются, чтобы определить, какую роль играют другие. Второй, более глубо­кий уровень — это использование фондов согласованных представ­лений о том, как обычно действуют люди в разного вида ситуациях, когда пытаются реконструировать глубинные характеристики, необ­ходимые для понимания того, почему данное лицо ведет себя опре­деленным образом. Вместе оба названных уровня «понимания роли» индивидами могут обеспечить правильный взгляд на вероятные спо­собы и направления поведения других людей.

Иногда взаимодействие включает то, что Шюц называл «типи­зацией» или взаимодействием в категориях «идеальных типов». Ибо многие взаимодействия подразумевают сперва представление других в стереотипных категориях и затем обращение с ними как с нелицами или чем-то идеальным. Тем самым «принятие роли» мо­жет незаметно перейти в «принятие типа», когда ситуация не тре­бует особо чувствительных и тонко настроенных истолкований мотивов, эмоций и установок других. Если «принятие типа» — ре­альный процесс, то другие истолковательные процессы (принятие роли, принятие притязаний и принятие в расчет ситуации) сходят на нет, ибо они, в сущности, уже «запрограммированы» в фондах стереотипных ролей и категорий, используемых для типизации.

Итак, я рассматриваю взаимодействие как двойственный про­цесс одновременного сигнализирования и истолкования, питаемый запасами знания, приобретенного индивидами. В различных теоре­тических подходах выделялись разные аспекты этого основного процесса, но ни один не описывает динамики взаимодействия с достаточной полнотой. В модели на рис. 4 сделана попытка объ­единить упомянутые подходы в один, рассматривающий процессы сигнализирования и истолкования как взаимосвязанные. Чтобы завершить этот синтез разных подходов к процессу взаимодейст­вия в аналитической теории, переформулируем ключевые элемен­ты нашей модели в несколько «законов взаимодействия».

3. Степень взаимодействия между индивидами в некой ситуа­ции есть совместная и положительная функция их соответствую­щих уровней а) сигнализирования и б) истолкования: а) уровень сигнализирования есть совместная и положительная функция уров­ня сценической постановки, постановки ролей, выдвижения притя­заний и придания значения; б) уровень истолкования есть совмест­ная и положительная функция степени принятия в расчет, принятия притязаний, принятия ролей и принятие типа.

4. Степень взаимного приспособления и сотрудничества между индивидами в ситуации взаимодействия есть положительная функ­ция степени, в какой они владеют общими фондами знания и пользу­ются ими в своем сигнализировании и истолковании.

Процессы структурирования. Большая часть любого взаимо­действия протекает в рамках существующей структуры, созданной и поддерживаемой предыдущими взаимодействиями. Такие струк­туры лучше всего рассматривать как ограничивающие параметры [13], поскольку они обозначают пределы «сценической деятельнос­ти» индивидов, помещая их в реальное физическое пространство; ограничивают виды возможных процессов утверждения значимости притязаний и возражений; обеспечивают контекстуальную основу для учета всех видов деятельности, которые позволяют людям раз­вивать чувство реальности; диктуют возможные виды постановки ролей; дают наметки для понимания ролей; организуют людей и виды их деятельности в направлениях, которые поощряют (или тормозят) взаимную типизацию.

И все же, так как индивиды проявляют отчетливое мотивацион-ное своеобразие и так как существующие структуры задают лишь некоторые параметры для процессов инсценирования, утверждения значимости взаимных притязаний, постановки ролей и типизации, то всегда остается известный потенциал для перестройки, пере­структурирования ситуаций. Но основные процессы, участвующие в такой перестройке, — те же, что служат поддержанию существу­ющей структуры, и потому мы можем пользоваться одинаковыми моделями и суждениями, чтобы понять как структурирование, так и переструктурирование. На рис. 5 я представляю мои взгляды на динамику этих процессов.

Сначала я обрисую свое понимание того, что такое «структура». Во-первых, это процесс, а не вещь. Если воспользоваться модными теперь терминами, структура «производится» и «воспроизводится» индивида­ми во взаимодействии. Во-вторых, структура указывает на упорядоче­ние взаимодействий во времени и пространстве [17; 29-30]. Временное измерение может обозначить процессы, которые упорядочивают взаи­модействия для некоторого конкретного множества индивидов, но го­раздо важнее организация взаимодействий для последовательных мно­жеств индивидов, которые, проходя сквозь существующие структурные параметры, воспроизводят эти параметры. В-третьих, такое воспроиз­водство структуры обусловлено, как это акцентировано понятиями на правой стороне рис. 5, способностью индивидов во взаимодействии «регионализировать», «рутинизировать», «нормативизировать», «ритуа-лизировать» и «категоризировать» свои совместные действия. Проана­лизируем теперь эти пять процессов более подробно.

Когда индивиды занимаются «сценической постановкой» (см. рис. 4), они обговаривают использование пространства. Они реша­ют такие вопросы: какую территорию кто занимает; кто, куда и как часто может передвигаться; кто может входить в данное простран­ство и оставаться в нем, и тому подобные проблемы демографии и экологии взаимодействия. Если действователи смогут достичь согласия по таким вопросам, они «регионализируют» свое вза­имодействие в том смысле, что их пространственное расположение и мобильность начинают следовать определенному образцу. «Переговоры» по использованию пространства, безусловно, облегчают­ся, когда имеются вещественные опоры в виде улиц, коридоров, строений, кабинетов и служебных зданий, что сразу сужает круг переговоров. Равно важны, однако, и нормативные соглашения от­носительно того, что «значат» для индивидов эти опоры, а также другие межличностные сигналы. То есть регионализация подразу­мевает правила, соглашения и представления о том, кто какое про­странство может занимать, кто может удерживать «желаемое» про­странство и кто может передвигаться в пространстве (вот почему на рис. 5 стрелка идет от «нормативизации» к «регионализации»). Другая важная сила, которая связана с нормативизацией, но является также независимым и самостоятельным фактором, — это рутиниза-ция. Регионализация деятельности во многом облегчается, когда со­вместные действия рутинизированы: индивиды делают приблизи­тельно одно и то же (движения, жесты, разговоры и т. д.) в одно время и в одном пространстве. И наоборот, рутинизации и нормати­визации способствует регионализация. Следовательно, между этими процессами имеется взаимная обратная связь. Установившиеся регу­лярные процедуры облегчают упорядочение пространства, но раз упорядочение произошло, эти рутинные практики становится не­трудно поддерживать (разумеется, если пространственный порядок рушится, то же происходит и с рутинными процессами).

На рис. 5 видно, что создание норм, или «нормативизация», как я это называю, оказывается критической точкой в процессе струк­турирования. К сожалению, понятие «нормы» стало немодным в социологической теории, главным образом из-за его ассоциаций с функционализмом. Я предлагаю сохранить это понятие, но исполь­зовать его за рамками простых положений типа: для «каждой ста­тусной позиции имеются обслуживающие ее нормы» или «роли суть узаконения нормативных ожиданий». Оба эти положения иног­да верны, но все же они — больше особый случай нормативного взаимодействия, чем общее правило. Рис. 5 показывает, что я рас­сматриваю нормы как процесс, возникающий в связи с проблемами утверждения значимости притязаний, учета ситуации и принятия ро­лей. Когда люди «переговариваются» о том, что считать правильным, должным и эффективным (процесс утверждения значимости), когда они переговариваются о процедурах истолкования или «этномето-дах», нужных для возникновения у них чувства общей реальности (учитывание ситуации), и когда они пытаются поставить себя на место других и перенять их «перспективы» (принятие роли), — они действительно разрабатывают некие имплицитные, временно обязывающие «соглашения» о том, как им следует взаимодейство­вать и приспосабливать свое поведение друг к другу. Если бы люди не умели этого делать, взаимодействие было бы слишком трудным, ибо тогда мы бы постоянно и неправильно спорили о надлежащем поведении. Регионализация, рутинизация и ритуализация (последнее понятие означает стереотипные последовательности «жестов» в среде участников взаимодействия) помогают развитию этих им­плицитных соглашений. Такие нормы становятся частью общих фондов знания и используются в соответствующих контекстах. И в самом деле, многое в принятии ролей, в учете ситуации и в утвер­ждении значимости взаимных притязаний вертится вокруг усилий людей растолковать [друг другу] в конкретной ситуации, какие именно нормы берутся из запасов знания.

Привычные, регулярные и неизменные процедуры («рутины») также составляют важную часть в процессе структурирования. Если какие-то множества действователей участвуют в более или менее одинаковых последовательностях поведенческих актов во времени и пространстве, тогда организация взаимодействия силь­но облегчена. И наоборот, на рутинные процессы влияют другие структурирующие процессы — регионализации, нормативизации, ритуализации и категоризации. Когда разные виды деятельности упорядочены в пространстве, легче устанавливать рутинную прак­тику. Если существуют соглашения по нормам, тогда ускоряется формирование рутинных процессов. Если к тому же взаимодей­ствие может быть ритуализовано, так что контакты между людьми включают стереотипные последовательности жестов, тогда рутин­ные процессы можно поддерживать без большой «межличной ра­боты» (т. е. без активного и осознанного сигнализирования и ис­толкования). А когда действователи имеют возможность успешно «категоризировать» друг друга в качестве безличных объектов и тем самым взаимодействовать без больших усилий при сигнали­зировании и истолковании, — тогда легче закреплять и поддер­живать рутинные процессы.

Еще один существенный элемент в структурировании — ритуа­лы. Ибо если действователи могут начинать, поддерживать и закан­чивать взаимодействие в разных ситуациях стереотипными разго­ворами и жестикуляцией, взаимодействие будет протекать глаже и упорядочиваться быстрее. Какие именно ритуалы исполнять, как их исполнять и когда — все это нормативно определено. Но ритуалы — также и результат рутинизации и категоризации. Если действователи способны представить друг друга в простых категориях, тогда их взаимодействие будет ритуализовано (включая предсказуемое начало и прекращение жестов) в некой типичной форме беседы и жестикуляции между началом и окончанием ритуальных действий. Аналогично рутинные виды деятельности способствуют формиро­ванию ритуалов, ибо, стремясь подкрепить свои установившиеся рутинные практики, индивиды пытаются ритуализировать взаимо­действие, чтобы удержать его от вторжения (путем навязывания сознательной «межличной работы») в свою привычную рутину. Но, возможно, наиболее важно то, что ритуалы связаны с расста­новкой ролей, когда индивиды торгуются за соответствующие роли для себя, и, если они смогут договориться о взаимодополняющих ролях, тогда они смогут многое ритуализовать в их взаимодействии. Это особенно вероятно в случае, когда соотносящиеся роли нерав­ны с точки зрения власти [17].

Последний из рассматриваемых основных структурирующих процессов — категоризация, плод переговоров людей о том, как вза­имно типизировать друг друга и свои отношения. Этому процессу категоризации друг друга и любого отношения помогают успешная постановка ролей и рутинизация, а также и ритуализация данного отношения. Категоризация помогает индивидам трактовать друг дру­га как безличные объекты и экономить время и энергию, потребные при тонко настроенных и избирательных процессах сигнализации и интеграции. Таким образом, их взаимодействие сможет гладко про­текать во времени (при повторных контактах) и в пространстве (без повторных переговоров о том, кто где должен быть).

Я не могу углубляться здесь во все тонкости этих пяти процес­сов, но стрелки на рис. 5 показывают, в каком направлении я развил бы более подробный анализ. Поскольку люди взаимно подают сигна­лы и создают интерпретации, они вовлекаются в процессы инсцени­рования, утверждения значимости, учитывания, принятия роли, поста­новки роли и типизации, которые, соответственно, подразумевают переговоры касательно пространства, притязаний на значимость, про­цедур истолкования, взаимности перспектив, соответствующих ролей и взаимных типизации. Из этих процессов вырастают структуриру­ющие процессы регионализации, рутинизации, нормативизации, ри-туализации и категоризации, которые организуют взаимодействие во времени и пространстве. В свою очередь, эти структурирующие процессы служат структурными параметрами, которые удерживают в определенных пределах интерактивные процессы инсценирования, утверждения значимости, учитывания, принятия роли, постановки роли и типизации. Таково в общих чертах видение процесса струк­турирования, который охватывает значительную часть аналитико-теоретической работы по истолкованию «социальной структуры» на уровне микровзаимодействий. Завершим этот обзор формулировкой нескольких «законов структурирования».

5. Степень структурирования взаимодействий есть положитель­ная и аддитивная функция степени, в какой это взаимодействие мо­жет быть а) регионализировано, б) рутинизировано, в) нормативизи-ровано, г) ритуализировано и д) категоризировано:

а) степень регионализации взаимодействия есть положительная и аддитивная функция степени, в какой индивиды способны успеш­но договориться об использовании пространства и рутинизировать, а также нормативизировать свою совместную деятельность;

б) степень рутинизации взаимодействия есть положительная и аддитивная функция степени, в какой индивиды способны норма­тивизировать, регионализировать, ритуализовать и категоризиро-вать свою совместную деятельность;

в) степень нормативизации взаимодействия есть положительная и аддитивная функция степени, в какой индивиды могут успешно договариваться о притязаниях на значимость, процедурах истолкова­ния и взаимности перспектив, а также регионализировать, рутинизи­ровать и ритуализировать свою совместную деятельность;

г) степень ритуализации взаимодействия есть положительная и аддитивная функция степени, в какой индивиды могут успешно до­говариваться о взаимности перспектив, равно как и о взаимодо­полнительности ролей, и нормативизировать, рутинизировать и ка-тегоризировать свою совместную деятельность;

д) степень категоризации взаимодействия есть положительная и аддитивная функция степени, в какой индивиды могут успешно договариваться о взаимных типизациях и взаимодополнительности ролей, а также ритуализировать и рутинизировать свою совмест­ную деятельность.

Этим завершается мой обзор разработок по микродинамике в аналитической теории. Очевидно, что я заимствовал идеи у ученых, которые возражали бы против зачисления в стан аналитических теоретиков, но в той степени, в какой аналитическая теория обраща­ется к проблеме микропроцессов (рис. 3-5), она схватывает устрем­ления этого теоретизирования. То же справедливо и в отношении суждений 1-5. За некоторым заметным исключениям (см., например, [17-18; 30; 67]) — представители аналитического теоретизирования сосредоточились на макродинамике, предпочитая рассматривать взаи­модействие как некую данность, как случайные процессы (см., напри­мер, [46]) или как расчет [12]. Перейдем теперь к этому макроподходу.

Макродинамика

В социологическом теоретизировании нет ясности по поводу того, что конституирует «макрореальность». Некоторые макросо­циологи сводят все к анализу структурных свойств, независимых от процессов, идущих среди индивидов (см., например, [12; 45]). Другие смотрят на макросоциологию как на анализ различных спо­собов соединения микроединиц, ведущего к возникновению круп­ных организационных и социетальных [т. е. проходящих в масшта­бах всего общества] процессов (см., например, [17-18]). Критики обычно воспринимают весь макроанализ как реификацию или ги-постазирование [40]. И все-таки, несмотря на разные виды крити­ки и явную понятийную неразбериху по вопросу о микробазисе со­циальной структуры, трудно отрицать простой факт общественной жизни: человеческие популяции растут, образуют большие по чис­ленности объединения и сложные социальные формы, которые рас­пространяются на обширные географические регионы и существу­ют длительные исторические периоды. Утверждать, как делают многие, что такие формы можно анализировать исключительно на основе составляющих их действий и взаимодействий индивидов, было бы ошибкой. Такие редукционистские подходы порождают концептуальную анархию, поскольку так никогда не увидишь «леса за деревьями» или даже деревьев за отдельными ветками.

Конечно, нет сомнений, что макропроцессы включают взаимо­действия среди индивидов, но зачастую разумнее вывести эту посыл­ку за пределы анализа. Ибо точно так же, как для решения большин­ства аналитических задач при изучении многочисленных свойств взаимодействия полезно игнорировать физиологию дыхания и кро­вообращения, во многих случаях разумно пренебречь индивидами, индивидуальными актами и индивидуальными взаимодействиями.

Естественно, конкретное знание того, что делают люди при регио-нализации, рутинизации, нормативизации, ритуализации и катего­ризации своих взаимодействий (см. рис. 5), может послужить по­лезным дополнением к макроанализу. Но такое изыскание не может заменить чистый макроанализ, занимающийся процессами, благо­даря которым все больше действующих собираются вместе, диффе­ренцируются и интегрируются (см. рис. 2). Такова моя позиция и позиция большинства аналитических теоретиков (см. [62]).

Рис. 6 дает представление о моих взглядах на основополагающие макродинамические процессы человеческой организации. Я разбил их, согласно рис. 2, на три группы: процессы скопления, или приращения индивидов и их производительных способностей в пространстве; про­цессы дифференциации, или увеличения числа различных подъеди-ниц и культурных символов среди возросшего населения, и процессы интеграции, или увеличения степени координации отношений между подъединицами некоторой возросшей человеческой популяции. Но в отличие от моего анализа микропроцессов я не даю трех отдельных моделей этих макропроцессов. Я создал одну составную модель, кото­рую можно разбить на части и развить более детально. Я планирую предпринять такой анализ в ближайшем будущем, но для целей этой статьи модель представлена в упрощенной форме.

А. Процессы приращения. Прежние теоретики социологии, особенно Герберт Спенсер [61] и Эмиль Дюркгейм [1], хорошо по­нимали эту динамику. Они сознавали, что рост населения (популя­ции), его концентрации в ограниченном пространстве и способы его производства взаимозависимы. Характер этой взаимозависимо­сти показан направлением стрелок на рис. 6: рост размеров популя­ции и производство взаимно усиливают друг друга с каждым цик­лом обратной связи и с каждым увеличением показателей другого фактора, особенно когда показатели наличия материальных, орга­низационных и технологических ресурсов высоки; концентрация связана с ростом размеров популяции и уровнями производства, и, хотя между этими силами имеется некая обратная связь, она вто­рична и не указана в данной упрощенной версии нашей модели.

В свою очередь, каждый из этих трех процессов связан с други­ми силами, перечисленными в левой части рис. 6.

Концентрация населения зависит от доступного ему пространства и способа акту­альной организации такого пространства (а также и от существую­щих образцов социальной организации подгрупп: см. стрелку на­верху рис. 6). Рост размеров человеческих объединений связан с результирующим показателем иммиграции в данную популяцию, местным коэффициентом естественного прироста населения (рас­ширенного воспроизводства) и внешними актами присоединения (т. е. слияниями, завоеваниями, союзами и т. д.). Производство свя­зано с уровнем соответствующих ресурсов, главным образом мате­риальных, организационных, технологических и политических (см. стрелку обратной связи внизу рис. 6). Суммируем эти процессы в виде нижеследующей простой совокупности «законов приращения». 6. Уровень приращения для популяции есть мультипликативная функция ее а) размера и скорости роста, б) степени экологической концентрации и в) уровня производства (явная тавтология, устра­няемая ниже):

а) размер и скорость роста популяции есть аддитивная и поло­жительная функция внешнего притока [ресурсов], внутреннего при­роста, внешнего присоединения и уровня производства;

б) степень концентрации популяции есть положительная и адди­тивная функция ее размера и скорости роста, уровня производства, способности организовать пространство, количества и разнообразия ее подгрупп и одновременно — обратная функция размеров доступ­ного для нее пространства;

в) уровень производства для популяции есть положительная мультипликативная функция ее размера и скорости роста, уровня материальных, организационных и технологических ресурсов, а также способности мобилизовывать власть.

 

Б. Процессы дифференциации. Увеличение концентрации, скорости роста размеров популяции и производства поднимают уровень конкуренции за ресурсы среди социальных подразделений. Такая конкуренция, как подчеркивали Спенсер и Дюркгейм, сти­мулирует процесс дифференциации среди индивидов и организа­ционных подразделений в данной человеческой популяции. Эта дифференциация — результат двух взаимоусиливающих друг друга циклов: один сводится к процессам конкуренции, специализации, обмена и развития отличительных качеств или к тому, что я назы­ваю «атрибутизацией», а другой — к процессам конкуренции, об­мена, власти и контроля над ресурсами. В свою очередь, эти два цикла порождают три взаимосвязанные формы дифференциации: подгруппы или разнородность (гетерогенность); подкультуры или символическое разнообразие; иерархии или неравенства [13]. Но прежде чем анализировать эти основные формы дифференциации, вернемся к взаимоусиливающим циклам, порождающим их.

Конкуренция и обмен взаимосвязаны. Конкуренция будет все время порождать обменные отношения среди дифференцированных действователей, и, наоборот, обменные отношения будут, по крайней мере на первых порах, увеличивать уровень конкуренции [12]. И об­мен, и конкуренция порождают специализацию видов деятельности [1; 61], поскольку некоторые участники могут «переиграть» других и тем ускорить дифференциацию видов деятельности и поскольку обменные отношения побуждают действователей специализировать­ся в снабжении друг друга разными ресурсами [23]. Конкуренция, обмен и специализация — все действует в направлении формирова­ния отличительных атрибутов (ресурсных потенциалов, видов дея­тельности, символов и других параметров) среди действующих [13]. Более того, процессы накопления [ресурсов] внешнего присо­единения также могут работать на увеличение отличий среди дей­ствующих субъектов, поскольку новые члены популяции могут при­ходить из очень разных систем (см. стрелку наверху рис. 6). В свою очередь, эти различия способствуют обмену различными ресурсами, конкуренции и специализации.

Взаимоусиливающие результаты конкуренции, обмена, мобилиза­ции власти и контроля над ресурсами закрепляют и интенсифициру­ют этот цикл. Конкуренция и обмен всегда влекут за собой попытки мобилизовать власть [12]. Такая мобилизация увеличивает, по мень­шей мере на время, конкуренцию и обмен. Опираясь на эту систему положительной обратной связи, некоторые действователи имеют возможность использовать власть, чтобы контролировать те ресурсы (символические, материальные, организационные и т. д.), которые бу­дут увеличивать их власть, их способность вступать в обмен и их кон­курентоспособность. И существующие формы политической центра­лизации работают, как показывает стрелка внизу рис. 6, на увеличение как мобилизации власти, так и контроля над ресурсами. В свою оче­редь, эти процессы мобилизации и контроля поднимают уровень спе­циализации и развивают отличительные атрибуты, ибо они ускоряют (до известной степени) конкуренцию и поощряют обмен.

Многие из этих взаимных причинных эффектов в наших двух циклах представляют собой либо нелинейные, либо ступенчатые логические функции. То есть они до какого-то момента увеличива­ют свои значения, а затем увеличение прекращается или наступает спад. Такая модель отношений отчасти объясняется тем, что про­цессы, присущие этим циклам, самопреобразуются. Например, об­мен увеличивает конкуренцию, но раз была мобилизована власть и установлен соответствующий контроль над ресурсами, обмен, ско­рее всего, станет «институционализированным» [12] и сбаланси­рованным [23], тем самым уменьшая конкуренцию. Другой пример: конкуренция увеличивает мобилизацию власти и в результате — контроль над ресурсами, но раз уж они возросли, эта власть и кон­троль могут быть использованы, чтобы подавить конкуренцию, по меньшей мере на время. Эти примеры показывают, что существует множество подпроцессов, кроме тех, что изображены на рис. 6. Их тоже можно включить в модель при более тонком анализе, но для моих целей здесь достаточно лишь упомянуть о них.

Эти два цикла определяют три основных вида дифференциации: формирование подгрупп с высокой внутренней солидарностью и с плотной (относительно других подгрупп) сетевой структурой; фор­мирование различающихся субкультур, у которых фонды знания и репертуары символов различны, а отличительность есть и причи­на, и следствие формирования подгрупп; формирование иерархий, различающихся по соответствующим долям материальных, полити­ческих и культурных ресурсов, которыми владеют разные действо­ватели, и по пределам, в каких «совпадают» [20-21], «коррелируют» [44] или «консолидируются» [13] взаимозависимости при распре­делении ресурсов. Поэтому степень дифференциации популяции определяется исходя из количества подгрупп, субкультур и иерар­хий, и чем больше дифференциация, тем сложнее проблемы коор­динации или интеграции для такой популяции. Прежде чем перей­ти к третьей группе макропроцессов, подытожим эти рассуждения в виде нескольких «законов дифференциации».

7. Уровень дифференциации в некоторой человеческой совокуп­ности есть положительная и мультипликативная функция количества а) подгрупп, б) субкультур и в) иерархий, различимых в этой совокуп­ности (опять явная тавтология, которая устраняется ниже):

а) количество подгрупп в популяции есть нелинейная и мульти­пликативная функция уровня обмена, конкуренции, специализации и атрибутизации среди членов этой популяции и одновременно положительная функция числа субкультур в ней и скорости внеш­него притока и встраивания в нее;

б) количество субкультур в популяции есть некая аддитивная и положительная функция уровня конкуренции, обмена, специализа­ции, атрибутизации, мобилизации власти и контроля над ресурса­ми и одновременно положительная функция формирования под­групп и иерархий;

в) количество иерархий в популяции есть обратная функция мо­билизации власти и контроля над ресурсами и положительная фун­кция конкуренции, обмена и формирования субкультур, причем степень консолидации иерархий является положительной функци­ей мобилизации власти и контроля над ресурсами и отрицательной функцией конкуренции и обмена.

В. Процессы интеграции. Понятие «интеграции» в общем-то ту­манное, если не оценочное (в смысле, интеграция — это «хорошо», а неудовлетворительная интеграция — «плохо»), но все же оно полезно как этикетка для нескольких взаимосвязанных процессов. Для меня интеграция — это понятие, которое включает три отдельных измерения: степень координации социальных единиц; степень их символической унификации и степень противостояния и конфликта между ними.

С этой точки зрения, ключевой теоретический вопрос таков: ка­кие условия обеспечивают или тормозят координацию, символиче­скую унификацию и противостояние-конфликт? В общих чертах ясно, конечно, что существование подгрупп, субкультур и иерархий само по себе увеличивает проблемы, соответственно, структурной коор­динации, символической унификации и конфликтного противостоя­ния. Следовательно, проблемы интеграции разнообразно диффе­ренцированных единиц имманентны процессу дифференциации. Существование таких проблем вызывает к жизни разные силы «избирательного давления», но, как документально показывает ис­тория любого общества, организации, местной общины или иной со­циальной «макроединицы», наличие такого давления не гарантирует отбора подлинно интегрирующих процессов. В самом деле, при до­статочно длительной работе все формы организации дезинтегриру­ются. Тем не менее в большинстве макроаналитических теорий главная ставка сделана на отбор структурных и культурных форм, которые решают в разной степени проблемы структурной коорди­нации, символической унификации и конфликтного противостояния.

Справа на рис. 6 я изобразил ключевые процессы интеграции. Формирование подгрупп и субкультур порождает проблемы коор­динации, которые, в свою очередь, способствуют включению в структуру (подъединиц внутрь все более обширных единиц) (под­робнее см. [67]) и структурной взаимозависимости (совмещенному членству в разных подгруппах и функциональным зависимостям). Формирование субкультур и подгрупп ставит также проблему [1] унификации популяции с помощью «общего» и «коллективного сознания», или, более универсально, «общих символов» (язык, ве­рования, нормы, фонды знания и т. д.). Создание иерархий обостря­ет эти проблемы. И наоборот, проблемы унификации могут также повышать избирательное давление в пользу формирования струк­тур, решающих проблемы координации и противостояния, которые связаны с существованием иерархий и подгрупп.

Чистый итог этих проблем символической унификации сводится к возникновению избирательно направленного давления в пользу символического обобщения или развития абстрактных и высоко­обобщенных систем символов (ценностей, верований, лингвистиче­ских кодов, запасов знания), которые способны пополнить символи­ческое разнообразие подгрупп, подкультур и иерархий. Дюркгейм считал этот процесс «ослаблением коллективного сознания» и беспокоился об анемических последствиях высокоабстрактных культурных кодов и правил поведения, тогда как Парсонс [6; 52] называл это «ценностным обобщением» и рассматривал его как «интегрирующий» процесс, открывающий путь для дальнейшей социальной дифференциации. Оба они правы в определенном смысле: если обобщенные культурные коды не совместимы, не имеют определенных очертаний, оторваны или не согласуемы с особенными культурными кодами классов, подкультур или под­групп, — тогда они только отягощают проблемы унификации, но если они совместимы и способны выполнять руководящую роль по отношению к частным кодам, — тогда они продвигают интеграцию подгрупп, классов и подкультур. Следовательно, как и показывают встречно направленные стрелки на рис. 6, символическое обобще­ние может оказаться обоюдоострым оружием: оно важно для ин­теграции дифференцированных систем, но часто неадекватно этой задаче и временами отягощает не только проблемы унификации, но также и проблемы координации и конфликтного противостояния. Как подчеркивают все версии теории конфликта, иерархии среди социальных единиц, особенно консолидированные, взаимозависи­мые или наложенные друг на друга, порождают проблемы противо­стояния. Такое противостояние может.усилиться, когда почти нет обобщенных символов, но иерархии также порождают тягу к поли­тической централизации в любом из двух направлений. Во-первых, когда существующие элиты стремятся к политической централи­зации, чтобы контролировать оппозицию. Во-вторых, если они не добиваются успеха и терпят поражение в конфликте, то новая эли­та будет централизовать власть, чтобы утвердить свое положение и подавить остатки старой иерархии. Как правило, новая элита апел­лирует к обобщенным символам (т. е. идеологиям, ценностям, ве­рованиям), чтобы легитимизировать эти усилия, и, если удается, она облегчает себе централизацию власти, создавая легитимный авторитет. Но, как указывает длинная стрелка обратной связи вни­зу рис. 6, эти процессы приводят в движение те самые силы, кото­рые порождают противостояние. И, как показывают стрелки справа на рис. 6, централизованная власть не только подавляет на некото­рое время оппозицию, она также важна для включения в структуру и становления взаимозависимости, поскольку эти процессы требу­ют регуляции и контроля в категориях власти и/или авторитета [58]. В самом деле, существование включенности и взаимозависимости, так же как и обобщенных символов, способствует политической централизации. Как проясняет стрелка обратной связи наверху рис. 6, политически регулируемые включение и взаимозависимость облегчают дальнейшую специализацию видов деятельности. Этот рост специализации запускает динамические процессы, ведущие к эскалации проблем символической унификации и координации, которые ведут к большей политической централизации. А она в конечном счете породит оппозицию (это демонстрирует стрелка обратной связи внизу рис. 6 (подробнее см. [39]).

Итак, динамике интеграции внутренне присущи силы, которые увеличивают дифференциацию и трудности интеграции. Во всех системах в какой-то момент их истории эти проблемы обострялись настолько, что социальный порядок рушился — и воссоздавался уже в другой форме. Таковы, я полагаю, главные выводы из при­чинно-следственных связей, циклов и петель обратной связи, изоб­раженных на рис. 6. Завершим этот беглый обзор формулировкой нескольких «законов интеграции».

8. Чем больше степень дифференциации популяции на подгруп­пы, субкультуры и консолидированные иерархии, тем сложнее про­блемы структурной координации и конфликтного противостояния в этой популяции.

9. Чем сложнее проблемы координации, унификации и проти­востояния в популяции, тем сильнее избирательные давления в пользу структурного включения и взаимозависимости, символиче­ского обобщения и политической централизации в этой популяции.

10. Чем больше интегрирована популяция благодаря политической централизации, обобщенным символам и установившимся образцам взаимозависимости-включения, тем более вероятно, что популяция должна увеличить степень своей дифференциации и, следовательно, обострить проблемы координации, унификации и противостояния.