Мы хотим вырваться из выдуманного мира! 2 страница

Ключ к решению выделенной выше теоретической проблемы отчасти дает методология марксизма, прежде всего, теория формального и реального подчинения труда капиталу. В рамках последней, в частности, показано, что сформировавшиеся «на вырост» производственные отношения капитализма при благоприятных социально-политических условиях (например, в Нидерландах с XVI века) могли обеспечить опережающее развитие технологий. И, наоборот, при неблагоприятных условиях индустриальные технологии могли развиваться в феодальных формах (крепостные фабрики в России XIX века).

Отсюда гипотеза возможности развития при благоприятных условиях отношений формального освобождения труда на базе недостаточных для посткапиталистической системы технологических и культурных предпосылок. В СССР социальные и политические условия оказались неадекватны для решения задач опережающего развития, некапиталистические формы решения проблем (1) и (2) не были найдены (или были найдены лишь отчасти – в сферах образования, фундаментальной науки, культуры)[17]. Возможно ли нахождение этих форм в других странах в XXI веке – открытый вопрос[18].

В результате кризиса попыток создания посткапиталистического общества на неадекватном базисе в нашей стране в точном соответствие с «Капиталом» реализовалась модель реверсивного движения к капиталистической системе производственных отношений.

Это движение («шоковая терапия») также происходило в неблагоприятных (по критериям теории товара, денег и капитала, представленной в «Капитале») условиях. В частности, для экс-СССР был характерен слом многих параметров системы общественного разделения труда (распад СССР и «Мировой социалистической системы»). В наших странах отсутствовали технологические предпосылки обособленности производителей (высокий уровень концентрации и специализации), не было массы свободных рациональных работников, готовых к наемному труду, и предпринимателей, способных вести капиталистический бизнес (пережитки патернализма, специфическая модель ценностей и поведения и т.п.). Точно так же отсутствовали предпосылки для быстрого накопления капитала, способного поглотить столь большие материальные производственные ресурсы, каковые имелись в СССР.

В силу этих причин ускоренный переход к «рынку» в точном соответствие с «Капиталом» не мог не привести к глубокому кризису, о чем еще накануне «реформ» писали марксисты.

Наконец, «Капитал» как теория и последующие работы марксистов, исследующих прежде всего производственные отношения и отношения собственности, полезен и для понимания действительной анатомии современной российской экономики, где превращенные формы камуфлируют действительное содержание экономических процессов. Названная методология позволяет выделять действительные товарные и капиталистические отношения присвоения, отчуждения, распределения в отличие от добуржуазных, мутантно-«социалистических» специфически-переходных отношений, скрывающихся за видимостными институциональными формами «рынка».

Наконец, будущее экономического развития с точки зрения названной методологии и, в частности, методологии «Капитала», может исследоваться в рамках поиска ответа на многие вопросы: какова анатомия капитализма эпохи информационной революции, глобализации и зарождения прото-империи? какие границы существуют у развития (в пространстве и во времени) товарных отношений, денег и капитала («рынка») или же их не существует вообще?

Ответы на эти вопросы ищут и зарубежные, и отечественные марксисты, предлагая широкий спектр решений[19]. В частности, показаны:

· не только противоречия нового глобального рынка, организованного как совокупность сетей, регулируемых глобальными игроками, но и возможные пути его дальнейшего социального ограничения, регулирования и, в дальнейшем, снятия;

· противоречия между творческим содержанием деятельности в «креативном обществе» и пределами такой формы, как наемный труд, пути генезиса свободного труда и экономики солидарности[20];

· тупики развития постиндустриальных технологий прежде всего в таких сферах, как финансовые трансакции, милитаризм, масс-культура и т.п.; противоречия и угрозы развития финансового виртуального капитала как доминирующей современной формы[21];

· противоречия и пределы либеральной модели глобализации и возможности развития альтернативных форм интеграции народов и культур[22] и мн. др.

· перспективы развития в ряде стран Латинской Америки (Куба, Венесуэла, Боливия), ищущих новые, посткапиталистические формы экономической организации…

Исследование этих проблем, безусловно, представляет немалый интерес, но оно лежит за пределами нашей работы[23].

 

 

Современный марксизм: к вопросу о некоторых новых акцентах в гуманистической философии истории

 

Со времен выхода в свет основных работ Карла Маркса прошло уже около 150 лет и, естественно, современный марксизм далеко ушел от классики, породив массу школ, течений и дебатов. То, что одни считают достижениями, с точки зрения других является ревизией и т.п. Дать в одном из разделов небольшого текста даже самую общую объективную характеристику этих достижений и дебатов очевидно не представлется возможным, поэтому мы представим ниже лишь авторскую версию некоторых важнейших дополнений и коррекций, которые необходимо, на наш взгляд, включить в современную марксистскую философию истории.

Прежде всего, это ставшее ныне едва ли не общепринятым понимание крайней ограниченности сталинской версии формационного подхода. «Пятичленка», однозначный акцент на том, что развитие производительных сил приводит к смене общественно-экономических формаций, а базис определяет надстройку, грубый классовый подход к анализу любых общественных событий и т.п., оказываются сугубо недостаточны для исследования современной социальной динамики. Впрочем, они никогда не были характерны для марксизма (за исключением ряда догматических учебников сталинской поры и работ наиболее примитивных антимарксистов).

Парадоксом, однако, является то, что большинство серьезных исследователей, которые вопреки внеисторической методологии позитивизма и постмодернизма все же берутся исследовать качественные изменения в экономической жизни, как правило, так или иначе, используют те или иные из этих упрощенных подходов. Наиболее часто – тезис об определяющем влиянии технологических изменений на экономику и институты[24].

Между тем, начиная с середины прошлого века и в России, и за рубежом в гуманистической философии истории марксизм сделал ряд важных новых акцентов.

Начнем с того, что для нашего течения характерно переосмысление ортодоксальных представлений о структуре общества (производительные силы, определяющие производственные отношения, и базис, определяющий надстройку). Мы в полной мере унаследовали от творческого марксизма ХХ века признание активной роли национальных, политических, социо-культурных факторов, в основе своей определяемых «базисом», но оказывающих в те или иные периоды времени решающее воздействие на общественное развитие. Это, прежде всего, периоды радикальных трансформаций, когда базисная детерминация ослаблена – старая система производственных отношений уже разрушена, а новая еще не сложилась. Постсоветская школа критического марксизма добавила к этому анализ причин и последствий возрастания роли этих факторов в период «заката» экономической общественной формации. Последнее, кстати, косвенно отражается в неслучайно возросшей ныне популярности «цивилизационного» подхода: выход на первый план не-базисных различий и конфликтов типичен для периода перехода «по ту сторону» материального производства, происходящего, однако, в превращенных формах глобальной гегемонии капитала.

Именно этот процесс, как показано в наших исследованиях, создает видимость «столкновения цивилизаций». За ней, однако, скрывается иное содержание, а именно – противоречия субъектов и объектов гегемонии глобального капитала, где первые монополизировали высокие технологии, институты экономического (ТНК, МВФ, ВТО…) и политического (НАТО и т.п.) господства, информационно-образовательные и масс-культурные каналы манипулирования, обрекая вторых (прежде всего – беднейшие и относительно самостоятельные страны Второго и Третьего миров – от Югославии до Ирака, Ирана и т.п., включая в будущем, возможно, Россию) на поиск альтернатив – единственно не монополизированных глобальным капиталом формах общественной жизни – в реакционно-добуржуазных формах религии и традиций. Поскольку же господство первых имеет видимость доминирования западной цивилизации, а обособление вторых – борьбы за сохранение «традиционных ценностей» восточной, постольку названные противоречия и получают видимостную окраску столкновения цивилизаций, за что и хватаются стремящиеся не различать содержание и формы исследователи-позитивисты.

Соответственно, наш подход предполагает критическое восстановление классического положения о диалектическом взаимо действии производительных сил и производственных отношений. Последнее означает, что не только производительные силы, развиваясь, требуют рождения новых производственных отношений, но и то, что развитие производительных сил в рамках одной и той же формации происходит вследствие противоречий господствующих производственных отношений. Это развитие предполагает, в том числе, и их существенные изменения, например, переход от простой кооперации и мануфактуры к индустрии, от формального к реальному подчинению труда, описанный еще в «Капитале».

Существенно при этом, что каждая исторически конкретная система производственных отношений (1) способствуют большему или меньшему (в этом, в частности, мера их прогрессивности) стимулированию прогресса производительности труда и (2) создает свои особые формы прогресса производительных сил. Так, например, капитализм стимулирует, прежде всего, рост вещного богатства и утилитарного потребления. Эта же исторически конкретная система производственных отношений (3) задает границы и пределы характерного для данного способа производства прогресса производительных сил. Но это все лишь подзабытый классический марксизм.

Ключевым же вопросом современного марксизма в этом поле становится проблема форм, потенциала и границ прогресса постиндустриальных технологий в условиях глобального капитализма. И здесь мы доказываем, что этот новый тип производительных сил (и глобальные проблемы, с ним связанные) исчерпывает потенциал прогресса в рамках не только капитализма, но и всей экономической общественной формации («царства необходимости», предыстории), создавая возможность и необходимость перехода к новому типу общественного развития («царству свободы»).

Базируясь на обновленных представлениях о структуре социума, мы постарались развить известное и ранее положение о принципиально более сложной, нежели сталинская «пятичленка», периодизации общественного развития. Здесь авторы предложили мультипространственную модель выделения и сравнения социально-экономических систем [25]. Эта модель предполагает выделение сложной системы взаимосвязанных параметров, определяющих особенности генезиса, развития и заката этих систем, а так же их трансформаций. Ключевым из них является определяющие сущность каждой из систем отношения работника и собственника средств производства. Это тезис университетской школы, восходящий к работам Маркса, выделявшего периоды личной и вещной зависимости (отношения внеэкономического принуждения или капиталистической, «экономической» эксплуатации, предполагающей овещнение человеческих отношений), а также свободной индивидуальности. Еще более важен для нас акцент на процессе перехода от эпохи господства материального производства и отчужденных экономических отношений («царства необходимости») к новому обществу, лежащему «по ту сторону» (К.Маркс) этих отношений («царству свободы»). Этот переход, внешние формы которого фиксируются теориями постиндустриального (информационного и т.п.) общества[26], является ключевым пунктом исследования всех современных процессов, так что мы можем сказать: если классический марксизм вырос на базе исследования противоречий, пределов и объективно возможных путей снятия капитализма, то постсоветская щкола критического марксизма вырастает на базе исследования противоречий, пределов и объективно возможных путей снятия мира отчуждения в целом («царства необходимости») [27].

Данный подход позволяет раскрыть характерное для «царства необходимости» фундаментальное противоречие исторического процесса. Одна сторона этой противоположности – господство в условиях «царства необходимости» системы отношений отчуждения, превращающих человека в марионетку объективных сил – разделения труда, личной зависимости, рынка, капитала и государства… Другая – творчество как родовое свойство человека. Именно творческая деятельность Общественного Человека в материальном производстве, культуре, общественной жизни изменяет этот мир по законам Истины, Добра и Красоты, обеспечивая технический, научный и культурный прогресс, осуществление социальных революций и реформ, позволяющих преодолеть рабство и крепостничество, колониализм и ужасы дикого капитализма, а в дальнейшем и саму капиталистическую систему…

Тем самым мы не только восстанавливаем и ре-аргументируем в полемике с постмодернизмом классический марксистский критерий прогресса – свободное всестороннее развитие личности, – но и показываем его актуальность. Этот критерий в современную эпоху становится не просто абстрактным социально-нравственным императивом, восходящим к Аристотелю и Канту, но и практически актуальным критерием экономико-социально-политических действий. В самом деле, переход к обществу, основанному на превращении творческой деятельности в главный «фактор», «ресурс» (авторы нарочито используют здесь прагматично-экономическую терминологию) развития, аналогичный по своей роли земле в добуржуазных системах и машине в капиталистической, автоматически вызывает необходимость в развитии креативного потенциала человека как «сверхзадаче» общественного развития. Другое дело, что глобальная гегемония капитала загоняет эту тенденцию в узкий коридор «общества потребления» и «общества профессионалов», ведущий в конечном итоге в тупик глобальных проблем.

Реакцией на эту угрожающую человеку тупиковость глобальных проблем становится постмодернисткое безразличие к проблеме прогресса, скрывающее не просто признание, но и пассивное подчинение нынешней глобальной протоимперии, на откуп которой отдается право на навязывание своих критериев «прогресса» («цивилизованности») методами экономической, политической, идеологической и масс-культурной экспансии [28].

В отличие от постмодернистской апологии пассивности постсоветская школа критического марксизма, развивая классические положения марксистской философии истории, подчеркивает активно-созидательную роль Человека как творца общественных отношений, способного на развертывание своих социально-творческих сил в период прогрессивных социальных реформ и революций (будь то Война за независимость в США или хрущевская оттепель в СССР). Однако современный марксизм, в отличие не только от догматических своих ответвлений, но даже и от классики, на первый план выносит проблему границ активизма созидательно-творческой деятельности Человека, и ответственности пассивно- не деятельностного конформиста, способствующего застою и регрессу.

Опыт ХХ века, практические результаты научно-технического прогресса, равно как и стремлений социальных творцов осчастливить человечество показали всю противоречивость такого «активизма». Но именно противоречивость, а не однозначную неприемлемость. Ныне очень принято указывать на жертвы технического и социального прогресса, и это вполне справедливо, но не будем забывать о второй стороне медали. И дело здесь не только в том, что без НТП мы не могли бы пользоваться массой ныне абсолютно необходимых благ, радикально сократив детскую смертность и увеличив в полтора раза продолжительность жизни. И даже не только в том, что именно благодаря социально-творческим интенциям профсоюзных активистов, экологов и деятелей левых партий хотя бы часть человечества сегодня знает, что такое 8-часовой рабочий день, бесплатное среднее образование и минимальная социальная защищенность. Дело, прежде всего, в том, что при ослаблении активности позитивного (а объективно-обусловленный критерий прогресса уже был показан) социально-творческого начала силы отчуждения вызывают еще большие жертвы и преступления. Искусственно заторможенные реформы и революции оборачиваются кровью жертв реакции, а культурно-творческие потери периодов «застоя» с их не-музыкальной (А.Блок) жизнью сотен миллионов вообще трудно измерить.

Еще более важно помнить о том, что в социальной жизни всегда присутствует «активизм» не только слишком увлекающихся «прогрессоров», но и сил реакции. Еще двадцать лет назад эти слова выглядели бы как пропагандистское клише, но в начале нынешнего века, с его неоколониализмом и асимметричными войнами, активизм сил реакции становится вполне конкретным понятием, за которым стоит экономико-политическая и идеолого-культурная гегемония глобального капитала и его Alter Ego – фундаментализм и терроризм.

Открыто выступающие ныне идеологи протоимперии почти всегда исповедуют методологию социального «безразличия» (ко всему, кроме собственных доходов и безопасности), но на практике не забывают навязывать всему миру свои однозначные представления о «добре» и «зле». Впрочем, это ситуация, типичная не только для последних лет: вспомним хотя бы Первую и Вторую мировые войны.

Вот почему перед постсоветским марксизмом встает философская проблема границ социально-творческого активизма, которая на предельно абстрактном уровне решается так, что социально-творческое воздействие общественного субъекта на историю возможно и необходимо в той мере, в какой оно содействует снятию отчуждения и прогрессу Человека. Определение же этой меры – задача всякий раз конкретная, и решается она мучительно реальными общественно-культурными силами, для которых стратегия невмешательства всегда оказывается злом потакания реакции, будь то мракобесие инквизиции, сталинский террор или отупляющая пропаганда стандартов общества потребления с его масс-культурой и философским безразличием к Человеку.

Такой подход непосредственно корреспондирует с акцентом современного марксизма на нелинейности общественного развития, возможности и типичности не только прогрессивно-поступательных реформ и революций, способствующих развитию человеческих качеств и росту производительности труда, но и реверсивных общественных процессов – контр-революций и контр-реформ. Такое попятное, реверсивное течение исторического времени становится особенно характерно тогда, когда прогрессивный активизм заходит слишком далеко (относительно объективных и субъективных предпосылок) в своих попытках продвижения к новому обществу и обратное колебание маятника исторического процесса вызывает мощные регрессивные изменения. Последнее, в частности, характерно для постсоветстких трансформаций).

Более того, как мы уже отметили выше, современный марксизм, особенно отечественный, показал, что в развитии общественных систем наиболее продолжительными и значимыми, а вместе с тем и наиболее сложными для исследования, являются не столько зрелые, развитые состояния, сколько длительные периоды возникновения и отмирания исторически-конкретных систем, связанные с образованием широкого круга переходных отношений, противоречиями революционных и контр-революционных, реформаторских и контр-реформаторских процессов. При этом данные переходы подчиняются некоторым специфическим закономерностям (нелинейное течение социального времени, мозаичность, расколотость социального пространства, более высокая, чем в стабильных системах, роль не-экономических детерминант перехода, господство неформальных институтов и мн. др.).

Особенности таких трансформационных процессов наиболее подробно нами раскрываются на примере социально-экономических изменений в постсоветстком пространстве[29]. Здесь именно марксистская методология оказалась наиболее востребована в силу объективных особенностей трансформационных экономик[30] и именно здесь отечественным пост-советским критическим марксизмом достигнуто наибольшее продвижение. Неслучайно и то, что наиболее интересные результаты в развитии социально-экономической теории оказались связаны с исследованиями именно позднего капитализма, его специфических черт и противоречий на стадии развития постиндустриальных тенденций и глобализации, где, как мы постарались показать, происходит самоотрицание собственных основ рынка и капитала. Причем это самоотрицание, как и в эпоху империализма XX века, происходит в рамках прежней системы и служит ее укреплению.

 

* * *

 

Завершить наш очерк проблем реактуализации марксизма нам хотелось бы краткой характеристикой основных идей той школы критического марксизма, которая сложилась в России на протяжении последних полутора десятилетий и к формированию которой авторы имеют самое прямое отношение.

 

 

Постсоветская школа критического марксизма: штрихи к портрету

 

Наиболее интересным для будущего является, однако, не столько анализ актуальности классического марксизма, сколько характеристика возможных направлений его развития. И здесь нам хотелось бы обратить внимание на сложившуюся на протяжении последних пятнадцати лет постсоветскую школу критического марксизма.

Ниже мы лишь суммируем основные выводы этих работ, но прежде хотелось бы суммировать хотя бы некоторые ре-актуализированные современной эпохой положения критического марксизма, которые, на наш взгляд, выдержали проверку временем, но требуют дальнейшего критического развития, как минимум, следующие аспекты.

Во-первых, диалектический метод. Он может и должен быть реактуализирован применительно к существенно изменившимся реалиям и, если говорить об экономической теории, более строго сопряжен с математическими и формально-логическими методами (во второй части книги публикуется текст на эту тему).

Во-вторых, трудовая теория стоимости и теория прибавочной стоимости. В одной из последующих частей данной книги мы так же специально обратимся к этой проблеме, но уже сейчас сделаем несколько ремарок, важных в контексте проблемы реактуализации марксизма.

Хотя, по мнению абсолютно доминирующих ныне неоклассиков и даже некоторых сторонников аналитического марксизма, эти теории очевидно неактуальны, мы готовы с этим поспорить. Некоторые краткие аннотации наших соображений по этому поводу были представлены выше. Но главная наша задача – позитивный показ того, как «работают» эти теории в деле теоретического объяснения важнейших феноменов экономики последнего столетия и последних десятилетий. Для этого есть немалый задел в работах зарубежных марксистов. Кое-что сделано и в России, но данная тема требует отдельного солидного исследования и оно впереди. Пока же заметим, что трудовая теория стоимости и теория прибавочной стоимости, в строгом соответствии с их собственной аксиоматикой, верны только в той мере, в какой экономика основана на обособленности товаропроизводителей, общественном разделении труда, массовом производстве продуктов в рамках индустриального производства, лично свободном труде наемного работника и частной собственности на средства производства (рыночная экономика свободной конкуренции – на языке неоклассики). Естественно, современная глобальная неоэкономика существенно отличается по ряду параметров (хотя и не в сущности) от этой модели, что требует исследования того, как генезис постиндустриального общества и глобальная гегемония капитала видоизменяют рынок и капитал.

В-третьих, теория взаимо действия производительных сил, производственных отношений и «над»-экономических параметров (социальных, политических, идейно-культурных). Здесь многое может дать использование методологии исследования не только прямых, но и обратных связей, на что указывали и сами классики марксизма, и их критически мыслившие последователи в ХХ веке. На этом делают акцент и современные марксисты, не только указывая на наличие этих обратных связей, но и раскрывая их.

К таким проблемам, относятся, в частности, вопросы обратного воздействия экономических отношений и оформляющих их институтов на развитие науки и технологий, систем «общество – природа», производительной силы человека и, в частности, его креативных способностей. Это и проблемы воздействия отношений «свободной» конкуренции, государственного регулирования и программирования и т.п. на прогресс производительных сил; и вопросы типа технологий и человеческих качеств, развиваемых теми или иными экономическими отношениями, в частности, глобальным капиталом и рынком, «обществом потребления» и др.

Выше мы указывали и на вопросы использования методологии исследования формального и реального подчинения труда капиталу для решения проблем догоняющего и опережающего развития, модернизации отстающих от передовых технологических держав социумов. Не следует забывать и о прямой детерминации производственных отношений производительными силами. Здесь ключевая тема – мера адекватности тех или иных экономических отношений современным глобальным постиндустриальным технологиям, задачам развития креативного потенциала человека и др.

В-четвертых, природа «реального социализма». Ни советская версия «развитого социализма», ни либеральные решения этой проблемы не дают удовлетворительного (во всяком случае – для критических марксистов) ответа на этот вопрос. Ключом для современного постсоветского решения проблемы могут послужить многочисленные разработки левых теоретиков ХХ века в капиталистических странах.

Наконец, теория постиндустриальных трансформаций и глобализации, где имеется очень широкий спектр современных творческих марксистских работ. Здесь уже удалось показать специфические для этой эпохи изменения в природе ценности и денег (диффузия стоимости по мере генезиса всеобщего творческого труда, двоякая виртуальность современных денег как агрегата, производного от глобального фиктивного финансового капитала); раскрыть новые формы противоречия труда и капитала (стремление к подчинению не только рабочей силы, но и личностных качеств человека современным корпоративным капиталом, противоречие глобально-организованного, свободно переливающегося по мировым сетям капитала и дифференцированного, национально-локализованного труда, сталкивающегося с жесткими ограничениями свободного перемещения в глобальной экономике); дать специфическую трактовку глобальных проблем, показав, что они вызваны не «естественными» причинами, а конкретной социально-экономической формой – глобальной гегемонией капитала и мн.др.[31]

Как минимум эти положения мы и постарались развить в упоминаемой ниже серии работ авторов, которых с некоторой долей условности можно отнести к постсоветской школе критического марксизма[32]. Как мы уже отметили в начале этого текста эта школа выросла из ряда проектов, исходным пунктом и соновой которых был и остается журнал «Альтернативы»[33].

Для представления этой школы мы сочли возможным адресовать читателя к выходящей в издательстве «Культурная революция» книге «Социализм-XXI. 14 текстов пост-советской школы критического марксизма», ибо в ней представлены многие из ведущих ученых, принадлежащих к данной тенденции. Эта книга несколько необычна. Это не монография – для этого собранные в ней тексты недостаточно однородны. Но это и не сборник статей – работа проникнута единым замыслом, некоторой внутренней логикой, явным и неявным диалогом авторов. При всем многообразии оттенков и даже цветов, которые близки разным авторам, нас объединяет ряд принципиальных теоретических положений.

Можно ли всех авторов данной книги отнести к постсоветской школе критического марксизма – это вопрос. Некоторые из нас (прежде всего, профессора Г.Г.Водолазов, В.М.Межуев и др.) акцентируют своеобычность позиции, предпочитают не использовать самоназваний, не причислять себя к какому-то особому направлению, течении, школе.Однако и они близки к нашей школе, ибо в их работах с большей или меньшей долей приближения сохраняются те границы теоретического поля, которые в принципе характерны для всех нас.

Мы все базируемся на определенном наследии, которое и сделало нас теми, кто мы есть. И для нас в этом наследии, прежде всего, важен К.Маркс, на работах которого мы все выросли. В отличие от догматического советского (и не только) «марксизма» авторы этой книги исходят из того, что критика К.Маркса и его сподвижников, развитие этого блока идей через их существенное обогащение и изменение в соответствии с изменяющейся реальностью и делает нас не просто марксистами, но марксистами критическими, не боящимися подвергать сомнению все, с чем они сталкиваются в своей общественно-теоретической практике.

Гораздо сложнее отношение авторов к различным последователям К.Маркса. Одни из нас будут тяготеть к теоретическим работам К.Каутского, другие - В.Ульянова; для одних ближе Н.Бухарин, для других - Л.Троцкий. Но ни один из нас не берет на веру в качестве догмы работы того или иного представителя из плеяды «пост-марксовых» марксистов.

Есть, однако, круг ученых ХХ века, чьи труды стали едва ли не наиболее значимыми для нас. Это такие ученые, как Дьердь Лукач, Михаил Лифшиц, Эвальд Ильенков, Жан-Поль Сартр, Эрих Фромм и многие другие представители творческого гуманистического марксизма (и не вполне марксизма) прошлого века. При этом у каждого из нас, конечно же, есть свои предпочтения. У экономистов они одни (например, диалог с пост-кейнсианством у С.Дзарасова), у философов культуры – другие (например, у Л.Булавки – с Н.Злобиным), у политологов – третьи. Но мы все выросли из классического наследия К.Маркса и творческого советского марксизма, особенно – работ «шестидесятников», к плеяде которых принадлежат и некоторые представители нашей школы.