Как писал Георгий Флоровский, «в системе петровских преобразований церковная реформа не была случайным эпизодом», она стала чуть ли «не самой последовательной и принципиальной». Начавшись с ситуативных мероприятий, реформирование церковного управления в эпоху Петра приняло кардинальный, системный и глубокий характер.
В декабре 1700 г., после кончины патриарха Адриана (годы патриаршества 1690-1700), государь отсрочил выбор нового патриарха и согласился на соборное управление церковными делами, что уже не раз практиковалось в периоды так называемых междупатриаршеств. Одновременно своим указом он поставил во главе церковной организации митрополита Рязанского и Коломенского Стефана (Яворского), присвоив ему титул «экзарх, блюститель и администратор патриаршего стола».
Ранее Стефан Яворский был профессором риторики Киево-Могилянской академии. Привлечение украинских архиереев как более образованных и «европеизированных» на русские кафедры было составной частью петровской политики. Из 127 архиереев, занимавших в 1700-1762 гг. русские архиерейские кафедры, 70 были украинцы и белорусы.
По церковной традиции титул экзарх означал «уполномоченный патриархом», и назначение экзарха царем являлось недвусмысленным свидетельством вторжения царской власти в область внутрицерковных иерархических отношений. При этом из ведения патриаршего местоблюстителя были изъяты все финансово-хозяйственные дела и многие судебные вопросы, переданные воссозданному в 1701 г. Монастырскому приказу.
Реформы Петра I в сфере церковного управления не могли не вызвать сопротивление церковной верхушки. Примкнувший к недовольным Стефан (Яворский) обличал царя за протестантские симпатии и резко высказывался против подчинения Церкви государству. Обличению протестантства и защите теории двух властей — гражданской и духовной — был посвящен объемный трактат Яворското «Камень веры», запрещенный царем к опубликованию. Расследование в 1717-1718 гг. «дела царевича Алексея», в котором оказались замешаны видные архиереи, подтолкнуло Петра к более радикальным реформаторским действиям в отношении Церкви.
В осуществлении своих замыслов царь опирался на блестяще образованного украинского клирика Феофана (Прокоповича), в лице которого, по словам Георгия Флоровского, он нашел «понятливого исполнителя и истолкователя своих желаний, не только услужливого, но и угодливого».
Феофан (Прокопович) (1681-1736) получил образование в Киево-Могилянской академии и в коллегии Святого Афанасия в Риме. Став префектом академии, Прокопович в 1709 г. обратил на себя внимание Петра проповедью в честь Полтавской победы, после чего был приглашен в Санкт-Петербург, а в 1718 г. поставлен архиепископом Псковским с постоянным пребыванием в столице.
В написанных Феофаном в 1718 г. проповеди «Слово о власти и чести царской» и трактате «Правда воли монаршей» в противовес византийскому принципу симфонии была выдвинута основанная на теории естественного права идея майестата — абсолютного верховенства государева господства над всякой иной властью, включая церковную. Монарх, согласно Феофану, есть источник всякого закона — гражданского и церковного, тогда как «сам никаковым же законам не подлежит», следуя лишь Божией воле, причем «мерилом Закона Божия» является только он один.
Эту же идею Феофан развивает и в трактате «Розыск о понтифексе» (1721), утверждая, что если языческие римские императоры обладали верховенством в религиозных делах, то тем более таковым правом должны пользоваться христианские государи: «И понеже и над духовным чином государское надсмотрительство от Бога установлено есть, того ради всех законный Государь в Государстве своем есть воистину Епископ Епископов». Рассуждения Феофана как нельзя лучше соответствовали воззрениям Петра на отношения Церкви и государства, и царь привлек его для кардинального преобразования церковного управления. Проект коллегиального органа управления Русской Церковью по образцу учреждаемых в то время гражданских коллегий готовился два года и был представлен в феврале 1720 г. Петру, утвердившему «Духовный регламент» в январе следующего года. В соответствии с ним все верховные права «крайнего судии, правоверия и всякого в Церкви святой благочиния блюстителя» переходили к самодержавному государю, круг полномочий которого включал в себя «исправление чина духовного» наряду с воинским и гражданским. Для этой цели государь формировал коллегиальный орган церковного управления из духовных лиц, упраздняя возглавление Церкви соборно избранным патриархом. Характерно, что если при учреждении патриаршества его необходимость обосновывалась усвоением русскими государями царской власти, то в петровскую эпоху наличие царя посчитали несовместимым с существованием патриарха, поскольку всякое независимое церковное правление, по мнению самодержца, умаляло его прерогативы. В «Духовном регламенте» подчеркивалось, что введение коллегиального церковного управления избавит страну от возможной смуты, которая неминуема в случае конфликта патриарха с царем. Упразднение патриаршества служило в соответствии с «Духовным регламентом» гарантией «от мятежей и смущения, яковые происходят от единого собственного правителя духовного…».
Духовная коллегия была официально открыта в феврале 1721 г., получив наименование Святейший Правительствующий Синод. Тем самым коллегиальное церковное правительство приобрело равный статус с Правительствующим Сенатом, которому подчинялись все другие коллегии. Сам же Синод, возглавляемый президентом в сане митрополита, повиновался непосредственно царю, выступая в качестве постоянного Собора и коллегиального заместителя патриаршей власти.
<…> На приходских священников возлагались функции государственного контроля за благочестием и политической лояльностью прихожан, ради чего было допустимо идти на нарушение канонического правила о тайне исповеди: «Если кто при исповедании объявит духовному отцу своему некое несделанное, но еще к делу намеренное от него воровство... измену и бунт на государя или на государство... то должен духовник донести вскоре о нем где надлежит». Введена была клятвенная присяга духовенства на верность императору — «быть верным, добрым и послушным рабом и подданным императору и его законным наследникам», оборонять прерогативы и достоинство императорской власти.
Под особый контроль было поставлено монашество, которое вызывало у власти явное подозрение в стремлении избежать «государева тягла». Это выразилось, в частности, в запрете скитского пустыниожительства («Ибо сие мнози делают свободнаго ради жития, чтоб от всякой власти и надсмотрения удален жити») и в предписании сводить «во едину обитель» все малочисленные монашеские общины. Кроме того, вводились весьма строгие правила пострижения в монахи: запрещалось принимать в монастыри мужчин до тридцати лет, лиц, находящихся на военной и гражданской службе, а также крепостных крестьян без отпускного письма помещика.
Столь радикальную перемену церковно-государственных отношений нельзя объяснить лишь напряженной внутриполитической обстановкой в стране. Решающее значение здесь имело нарастание западноевропейского идеологического и культурного влияния; Петр I стремился обеспечить успех противостояния России военно-политическим вызовам Запада за счет западных же культурных и организационных средств. К их числу следует отнести и церковную реформу, чьи доктринальные истоки берут свое начало в церковно-политической идеологии Реформации XVI в. <…>
Как отмечал Георгий Флоровский, «у Церкви не остается... самостоятельного и независимого круга дел, ибо государство все дела считает своими», вследствие чего оно «берет на себя и безраздельную заботу о религиозном и духовном благополучии народа. И если затем доверяет или поручает эту заботу снова духовному чину, то уже в порядке и по титулу государственной делегации (vicario nomine), и только в пределах этой делегации и поручения Церкви отводится в системе народно-государственной жизни свое место».
Петровская реформа, поставившая церковное управление в строгую подчиненность светской власти, явилась своеобразной рецепцией отдельных элементов протестантской государственной церковности, сложившейся в германских княжествах. Личная религиозность Петра и его приближенных, попавших под сильное влияние западной секулярной культуры и протестантских церковно-политических идей, не включала в себя мистического восприятия Церкви: «духовный чин» рассматривался ими лишь с точки зрения государственной пользы. Европейский опыт не был механически перенесен на русскую почву. Со всей очевидностью Петр признавал неорганичность для России теократическо-светского режима (наподобие Священной Римской империи с ее князьями-архиепископами), равно как и невозможность поставления православия в положение «дешевой церкви» наподобие протестантской.
По обстоятельствам своего времени Петр I не имел планов разрушения Церкви или замены религии. Он объективно оценивал российскую реальность — упадок и оскудение духовной жизни, убожество и малограмотность чрезмерно умножавшегося клира, несоразмерное число монашествующих, экономическое могущество монастырей, общее состояние застоя и консерватизма духовенства - и видел в изменении сложившейся ситуации мощный ресурс хозяйственных и политических преобразований.
Как подчеркнул Б.Успенский, в политической философии петровской эпохи святость полностью подчинилась государственности. Молитва сама по себе, в отрыве от государственной службы, представлялась Петру ханжеством, а государственная служба мыслилась как единственно подлинная молитва. Это привело к значительному усилению светской составляющей российской имперской идеологии: религиозные задачи последнего православного царства отступили на второй план перед имперским величием, которое сделалось самоцелью. <…>
Источник: Логинов А.В. Власть и вера: государство и религиозные институты в истории и современности. – М.: Большая Российская энциклопедия, 2005. – с. 280-286.
