Баллада о народовольце и провокаторе

 

Я думал: дьявол - черный бог,

И под землей его чертог.

А на земле его сыны

Творят наказы сатаны.

Нам дан, я думал, Божий меч.

И если надо, надо лечь

Костьми за этот горький край,

Но, умирая, умирай!

 

И так полжизни нараспах,

И я клянусь, ни разу страх

Не исказил мои черты,

Но молнией из темноты:

- Предатель в собственных рядах!

И я узнал печальный страх.

 

Да, он сидел среди друзей,

Он просто говорил: - Налей!

Он пил походное вино,

Он чокался, но заодно

Он вычислял моих гостей,

Сам вычисленный до костей.

 

Полуубийца, полутруп,

А был когда-то нежно люб.

Я ввел его в ряды бойцов,

Которых сбрасывал он в ров.

Я ввел его, я виноват

И я отправлю его в ад.

 

Полуубийца, полутруп,

Ты был, мне помнится, неглуп.

Есть логика в любой борьбе:

Будь равным самому себе.

Ты, растекавшийся, как слизь,

Теперь в петле моей стянись!

Когда душа смердит насквозь,

Смердите вместе, а не врозь!

 

С невыносимою тоской

И проклиная род людской,

Я сам раздернул крепкий шелк,

Он вытянулся и замолк.

Лети! Там ждет тебя твой князь.

Лети! Чертог его укрась.

…Но дьявол это просто грязь.

 

ОГОНЬ

 

Та молодость уже в тумане.

Бывало, радостная прыть,

Хоть щелкнул коробок в кармане,

А все ж приятней прикурить.

 

Меня вела не сигарета,

Но тайная догадка та,

Что подымает даже эта

Незначащая доброта.

 

От «Беломора» - обеспечен.

От «Примы» - что и говорить.

Бывало, даже от «казбечин»

Мне удавалось прикурить.

 

Иному вроде бы и жалко,

Но поделился огоньком.

А этот вынул зажигалку

И дружбу сотворил щелчком.

 

Спешащего просить - мученье.

Здесь смутной истины черты:

Тенденция несовмещенья

Динамики и доброты.

 

А этот не сказать, что грубый,

Но, подавая огонек,

Он как бы процедил сквозь зубы:

- Быстрей прикуривай, щенок!

 

Тот в поучительных привычках

И словно хлопнул по плечу:

- Что, экономия на спичках?

Прикуривай! Шучу! Шучу!

 

А тот затяжкою подправит

Свой огонек, глотая дым.

И неожиданно добавит:

- Пивная рядом. Сообразим?

 

Ну, вот и сообразили честно

И закусили огурцом.

Любой хорош. С любым не пресно.

Один лицом. Другой словцом.

 

Ах, годы! Горестный напиток!

Куда девался без затей

Доверчивости той избыток

И обожания людей!

 

От любопытства не сгораю,

В толпе, включая тормоза,

Почти тревожно выбираю

Над сигаретами глаза.

 

И сам я молодости глупой,

Как битый жизнью ветеран,

Сую огонь, уже сквозь зубы

Как бы шепча: - Быстрей, болван!

 

НОЧНАЯ БАЛЛАДА

 

В ту ночь мне снился без конца неузнанный мертвец.

И голос говорил: - Пора, там ждет тебя отец.

 

Но почему-то медлил я над трупом молодым.

И вдруг я понял: это я. Он трупом был моим.

 

Но он, я посмотрел в лицо, красивей и юней,

Ведь я его превосходил живучестью своей.

 

Я нежно приподнял его, я нес его во сне.

«Какой он легкий, - думал я, - тяжелое во мне».

 

Внезапно страшно стало мне, не за себя, за мать.

Так в детстве страшно было ей на рану показать.

 

«Скорей, скорей, - подумал я, - я должен спрятать труп,

В густом орешнике в тени, задвинуть за уступ».

 

Пусть думает, что сын забыл…Не еду, не лечу…

Неблагодарность сыновей им все же по плечу.

 

По жизни матери моей (не обошла судьба)

Плывут, на люльки громоздясь, жестокие гроба.

 

«Не надо прятать ничего», - мне разум повторял.

«Нет! - я шептал ему во сне. - Ты близких не терял».

 

Я пробудился, я лежал среди ночных светил,

Рассветный ветер с ледника мне спину холодил.

 

Костер привальный догорал, едва клубился дым.

И серебрился перевал под небом ледяным.

 

Там караванный Млечный Путь светил моей душе,

А рядом спал товарищ мой с рукою на ружье.

 

Я головешки подтянул, чтоб не бросало в дрожь,

И я поверил в этот миг, что есть святая ложь.

 

ТОСТ НА ВОКЗАЛЕ

 

Давайте жить, как на вокзале,

Когда все главное сказали.

Еще шампанского бутылку,

Юнца легонько по затылку:

- Живи, браток, своим умишком

И людям доверяй не слишком.

А впрочем, горький опыт наш

Другим не взять на карандаш.

 

Давайте жить, как на вокзале.

Или не все еще сказали?

Не чистоплотен человек.

В нем как бы комплексы калек.

Он вечно чем-то обнесен,

Завидуют чуть не с пелен,

Должно быть, губы близнеца

Губам соседнего сосца.

 

В грядущем населенья плотность

Усугубит нечистоплотность.

 

Давайте жить, как на вокзале,

И если все уже сказали,

Мы повторим не без улыбки:

- У жизни вид какой-то липкий.

Воспоминанья лучших лет

Как горстка слипшихся конфет.

Мужчина глуп. Вульгарна баба.

Жизнь духа выражена слабо.

 

И отвращенья апогей -

Инакомыслящий лакей.

 

Давайте жить, как на вокзале,

Когда все главное сказали.

Гол как сокол! Легко в дорогу!

Уже перепоручен Богу

Вперед отправленный багаж,

Свободный от потерь и краж!

 

ЧЕСТОЛЮБИЕ

 

Как грандиозно честолюбье

Порой у маленьких людей.

Как нервы истерзали зубья

Непредсказуемых страстей!

 

Еще расплывчата за мраком,

Еще неясна в чертеже,

Тень подвига с обратным знаком,

Так подлость торкнулась в душе!

 

Вдруг весть! Такой-то соубийца,

Клятвопреступник, имярек!

А раньше был, как говорится,

Вполне приличный человек.

 

Что он хотел, ничтожный, слабый,

Теперь раздетый догола?

Значительным побыть хотя бы

В самой значительности зла.

 

СВЯТЫНЯ

 

Святыня не бывает ложной,

Бывает ложным человек.

С чужой святыней осторожней,

Не верящий святыням век.

 

Святыня дружбы и семейства,

И чаши, из которой пил.

Или языческое действо,

Как вздох у дедовских могил.

 

Там молятся дубовой роще,

Здесь со свечой у алтаря.

А где-то рядом разум тощий

Язвит молящегося: - Зря!

 

Зачем он простирает лапу,

Чтобы ощупать благодать,

Когда тысячелетним табу

Не велено переступать?

 

Бывает миг! Всего превыше,

Когда душа творит сама,

Под ритуальное затишье,

В смущенной паузе ума.

 

Но есть и злобная гордыня

Высокий затоптать закон…

Пустыню породит пустыня,

Как скорпиона скорпион.

 

Благословляю исцеленье

От чревобесия гордынь

Святынею уничтоженья

Уничтожителей святынь.

 

ДУША И УМ

 

Когда теченье наших дум

Душа на истину нацелит,

Тогда велик и малый ум,

Он только медленнее мелет.

 

Душа есть голова ума,

А ум - его живая ветка.

Но ум порой, сходя с ума,

- Я сам! - кричит, как малолетка.

 

Своей гордынею объят,

Грозит: - Я мир перелопачу! -

И, как безумный автомат,

Он ставит сам себе задачу.

 

И постепенно некий крен

Уже довлеет над умами,

Уже с трибун или со стен

Толпа толпе долбит: - Мы сами!

 

И разрушительный разбег

Однажды мир передраконит.

…Вдруг отрезвевший человек,

Схватившись за голову, стонет.

 

Сбирая камни, путь тяжел,

Но ум, смирившийся погромщик,

Работает, как честный вол,

Душа - надолго ли? - погонщик.

 

ПАМЯТИ ЧЕХОВА

 

Он был в гостях и позвонить домой

Хотел. Но странно - в памяти заминка.

А ощущалось это как грустинка.

«Стареем, - он подумал, - боже мой,

При чем тут грусть? Грусть - старая пластинка.

Какой-то дрянью голова забита.

Как редко, кстати, я звоню домой…»

И вдруг припомнил - жизнь его разбита.

 

ЦВЕТЫ

 

И я любил свеченье роз,

Бутонов вздернутые пики,

Разбросанные после гроз,

И сжатый аромат гвоздики.

 

Весна, весна кому не лень

Букеты за городом нижет,

А одуревшая сирень

Сама ломающего лижет.

 

И в вазах жаркие цветы,

Недолгие дары вокзалов,

Как те хохочущие рты

Над светлой влагою бокалов.

 

Какие я букеты вез,

Какие девы улыбались!

Но чаши царственные роз

Как в страшном сне вдруг осыпались.

 

И орхидея на груди,

Слегка сладящая, как дынька…

Скажу, господь не приведи,

Тебя - гниение и линька.

 

Оплот последней красоты

Там, над альпийскою тропою,

Простые горные цветы,

Устойчивые к скотобою.

 

ФОРЕЛИ

 

Не то что б вышел провиант,

А так, забавы ради,

Принес форелей лейтенант,

Поймал на водопаде.

 

К огню присел продрогший гость,

Он молод был и весел,

Одежду мокрую насквозь

Он у огня развесил.

 

Я в руки взял еще живых,

Хватавших воздух глоткой,

Была приятна тяжесть их,

Как тяжесть самородка.

 

Я трогал плавники и хвост,

Оглядывал форелей,

Вдоль спин, как отраженье звезд,

Накрапинки горели.

 

Где тайна этой красоты

Прохладной и лучистой?

Печать среды? Печать воды

Высокогорной, чистой?

 

Одолевая непокой

И смутное ненастье,

Форель дрожала под рукой,

Как вероятность счастья.

 

Удач я в жизни не искал,

Но все-таки, но все же

Такая ночь, такой привал

Иных удач дороже.

 

Зачем мы ехали? Куда?

Не помню - и не надо.

Но не забуду никогда

Ту ночь у водопада.

 

Хребта заснеженный гигант

В холодном лунном свете,

Тебя, товарищ лейтенант,

И три форели эти.

 

ОБСЛУГА

 

Официанту, и шоферу,

И слесарю, и полотеру

Даем на чай, даем на чай,

Мол, на, бери и не серчай!

Но тайное сомненье гложет,

Догадкой смутною тревожит,

Как будто обещал им счастье,

А вместо счастья - маргарин.

И это чувствует отчасти

На чай берущий гражданин.

Не потому ли не впервые

Берет надменно чаевые

И, нас же вывалив, как сор,

Стреляет дверцею шофер!

 

ОРЛЫ В ЗООПАРКЕ

 

Орлы, что помнят свои битвы поименно,

Дряхлеют за вольерами и спят,

Как наспех зачехленные знамена

Разбитой армии владельцев небосклона,

Небрежно брошенные в склад.

 

Вдруг вымах крыл! Так что шатнулась верба

За прутьями. Что вспомнилось, орел?

Плеснув, в бассейне вынырнула нерпа,

Но зоопарк не понесет ущерба:

Кругом железо, да и сам тяжел.

 

Другой срывается на гром аэропорта.

Все перепуталось в опальной голове.

Он, крылья волоча, шагает гордо,

Приказа ждет, а может быть, рапорта,

На босу ногу в дачных галифе.

 

ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЕ ЭМОЦИИ

 

Бывает, от тоски сдыхая

И ненавистью полыхая

К себе и к жизни: тлен и прах!

…Долга трамвайная стоянка,

Двух эфиопов перебранка,

Тьму усугубивших впотьмах.

Вдруг, Боже, запах каравая,

Звон запропавшего трамвая!

Пошло! Пошло! И впопыхах

Летит окурок прямо в урну,

Как метеор в кольцо Сатурна,

Вскочил, и поручни в руках!

 

ОПРЕДЕЛЕНИЕ СКУКИ

 

Отчаянья девятый вал

Подхватывал, бывало,

Выныривал, переплывал,

Вжимался пальцами в причал,

Вновь набегающий смывал -

Бултых с причала!

 

Печаль, понятную уму,

И грусть вечернюю в дыму

Превозмогу, оттаяв.

И только скуки не пойму -

Страданье негодяев.

 

МИНУТА ЯРОСТИ

 

Чтоб силу времени придать,

Перезавел часы опять,

И снова лопнула пружина.

Опять бежать к часовщику,

Как на поклон к временщику?!

Взорвись, замедленная мина!

И с этим хвать часы об стол.

Я время с треском расколол,

Детали к черту разлетелись!

Быть может, мы уже в конце,

И каменеет на лице

Доисторическая челюсть.

 

ПАМЯТЬ

 

Поздравить с днем рождения забыл.

Потом забыл и самый день рожденья.

И вот приносит почта извещенье,

Что умер друг. А он его любил.

 

Он плакал одиноко в темноте.

О чем? О том, что некогда, когда-то

Была забыта маленькая дата.

Образовалась щель. И мы не те.

 

Он плакал, но и думал что есть сил

О том, что сам он некогда, когда-то

Забвением, пускай условной, даты

Начало смерти друга положил.

 

И собственного, может быть, конца

Началом стала щелочка зиянья.

Но эту мысль, и не без основанья,

Он не хотел додумать до конца.

 

СЛЕПОЙ

 

Когда ударит свет в оконце

И вскрикнет ласточка в саду,

Слепой, проснувшийся от солнца,

Глаза откроет в темноту.

 

Что впереди? Давно немолод.

Давно впотьмах пустынный зрак.

Что зимний день? Там темный холод.

Что летний день? Горячий мрак.

 

Но есть любимый сон о детстве:

Подсолнух в золотой пыльце

И никаких грядущих бедствий…

Там свет. И мама на крыльце.

 

Так что ему реальность яви?

Сон, что его врачует стон,

Он предпочесть не только вправе -

Явнее яви его сон.

 

Явней - над этой черной ямой

И потому над пустотой,

Помедли, свет, помедли, мама,

Гори, подсолнух золотой…

 

РЕБЕНОК

 

Первозданного радостью брызни

И рассмейся от счастья навзрыд!

За невидимой бабочкой жизни

По лужайке ребенок бежит.

 

Косолапые эти движенья,

Человек, человек, человек!

И зеленой земли притяженье,

Убыстряющее разбег.

 

Пузырящийся парус рубашки

Да кудряшки, и только всего.

Верноподданные ромашки

Припадают к ножонкам его.

 

И трясется от хохота прядка,

Он бежит через лес васильков,

И зубов его верхних двойчатка

Ослепительней облаков.

 

Никому никакой укоризны,

Вздор - сомненья и мелочь обид.

За невидимой бабочкой жизни

По лужайке ребенок бежит.

 

И земля, улыбаясь на топот,

Подстилает траву, как постель.

И ступням его шепчет, должно быть:

Параллель, параллель, параллель!

 

* * *

 

Когда движения и ветра

Не обещает небосвод,

Беру линейку геометра:

Ребенок все-таки растет.

 

Когда на дно влекут ошибки,

Смешно сказать, хватаюсь вдруг

За полукруг твоей улыбки,

Как за спасательный свой круг.

 

Когда просвечивает шейка

Яичком, поднятым на свет,

Я ощущаю радость шейха,

В тени тянущего шербет.

 

Когда я говорю о счастье

Вне романтических легенд,

Ты, мой глазастик и ушастик,

Один, но мощный аргумент.

 

И даже рубашонки вырез

Сладчайшим обдает теплом,

Ты из нее, играя, вылез

Как бы мужающим плечом.

 

И я реку: - Душа телесна,

А тело, стало быть, небесно.

И может быть, ты в этом весь:

Не спахтанная жизнью смесь.

 

Мужай, мужай, ребенок милый,

Ты - направление. Я - сила.

Фонарик мой в ночном лесу.

Ты - свет. Но я тебя несу.

 

* * *

 

Бывает, от дома вдали

Вдруг слышишь - ребенок твой плачет.

Неужто его привезли?

Но как это? Что это значит?

 

Спросонья тряхнешь головой:

Гостиница, койка, усталость…

Очнешься, поймешь, что не твой,

Но длится щемящая жалость.

 

Что ж! В мире безумных страстей

Мы люди, покуда ранимый

Нам слышится голос детей,

От собственных - неотличимый.

 

* * *

 

Бывает, сын, с детьми играя,

Заметив издали меня,

Замрет и смотрит не мигая,

А за спиною беготня.

 

Нырнуть в игру или хотя бы

На миг рвануться и прильнуть?

Ах, с папою или без папы

Еще до вечера чуть-чуть!

 

О, этот взгляд, мне душу рвущий,

Как бы рассеянный слегка,

Неузнающий, узнающий,

Издалека, издалека!

 

СВАДЬБА

 

Уютная зелень, усадьба

Стоит у подножия гор.

Абхазская гулкая свадьба

Выходит столами во двор.

 

Как беркуты, хохлятся старцы,

Целую их нежно в плечо.

Вы живы еще, ачандарцы,

Так, значит, мы живы еще!

 

Хоть сдвинулось что-то, конечно,

Чего удержать не смогли.

У коновязи небрежно

Стоят табунком «Жигули».

 

И кто-то базарит кого-то,

И в голосе истая страсть.

Разинута крышка капота,

Как некогда конская пасть.

 

А рядом топочутся танцы,

И ноги стегает подол,

И парни, как иностранцы,

В ладони: - Хоп! Хоп! Рок-н-ролл!

 

И девушка с глупой ухмылкой

Все тянет-потянет баян.

А этот танцует с бутылкой,

Должно быть, напился, болван.

 

Где гордая скромность чонгури,

Где статная стройность парней?

Так волны всемирной халтуры

Бушуют у наших корней.

 

Моторами мир исскрежещен,

И мы устаем без причин

От слишком размашистых женщин

И слишком крикливых мужчин.

 

Лишь сумрачно хохлятся старцы,

И шепчется мне горячо:

- Вы живы еще, ачандарцы,

Так, значит, мы живы еще!

 

Что делать? Эпохи примету,

Глотаю бензинный дурман.

Но только не музыку эту,

Не этот на пузе баян!

 

ЖАЛОБА САТИРИКА ПО ПОВОДУ БАНКИ МЕДА,

ЛОПНУВШЕЙ НАД РУКОПИСЬЮ

 

Возясь с дурацкой ножкою комода,

На рукопись я скинул банку меда.

Мед и сатира. Это ли не смелость?

Но не шутить, а плакать захотелось.

Расхрустываю клейкие листочки,

На пальцы муравьями липнут строчки.

Избыток меда - что дерьма достаток.

Как унизительны потоки этих паток!

(Недоскребешь, так вылижешь остаток.)

Что псы на свадьбе!

Нечисть и герои,

Достойные, быть может, новой Трои,

Заклинились, замазались, елозя!

И скрип, и чмок! Как бы в грязи полозья.

Все склеилось: девица и блудница,

Яичница, маца, пельмени, пицца…

А помнится…Что помнится? Бывало,

Компания на бочках пировала.

Ах, молодость! Особенно под утро

Дурак яснеет, отливая перламутром.

Цап индюка! И как баян в растяжку!

И в гогот закисающую бражку!

Я струны меж рогами козлотура

Приструнивал, хоть и дрожала шкура,

Вися между рогов на этой лире,

Без сетки предавался я сатире.

Сам козлотур заслушался сначала.

Он думал, музыка с небес стекала.

Радар рогов бездонный этот купол

С тупою методичностью ощупал.

Потом все ниже, ниже, ниже, ниже…

(Я хвастаюсь: влиянье сладкой жижи.)

Засек… Счесал… И ну под зад рогами!

Как комбикорм, доносы шли тюками!

Смеялся: - Выжил! Горная порода! -

Вдруг шмяк - и доконала банка меда.

Противомедья! Яду, Яго, яду!

Но можно и коньяк. Уймем досаду.

(Он тоже яд по нынешнему взгляду.)

В безветрие что драться с ветряками?

Костер возжечь неможно светляками.

Швыряю горсть орехов на страницу.

Мой труд в меду, сладея, превратится

В халву-хвалу, точнее, в козинаки,

Хрустящие, как новые гознаки.

О господи, зачем стихи и проза?

Я побежден. Да здравствует глюкоза!

Но иногда…

 

ТАЛАНТ

 

Явленье нового таланта

Благословляем наперед.

В нем радость юного атланта.

О, как он далеко пойдет!

 

О нем мы судим без усилий

По храброй доброте лица,

По звону струнных сухожилий,

Не понимая до конца,

 

Что уязвимы все таланты

Самой открытостью чела.

Страшнее лагерной баланды

Туманная реальность зла.

 

Тебя блондинка изувечит

Или издательская мышь.

И все-таки лети, мой кречет,

Хоть от судьбы не улетишь!

 

ЮНОСТЬ

 

Где луг во всем великолепье

И василеют васильки,

Где росчерк ласточки на небе

Быстрее пушкинской строки?

 

Где ветер свежий и упругий,

Как первый с грядки огурец?

Струились волосы и руки,

Дождь заструился наконец.

 

Где облик девушки и цапли

И под сосной веселый страх,

Где холодеющие капли

На лбу, на шее, на зубах?

 

Где звон посуды на веранде

После прогулки и дождя,

Где легкий разговор о Данте

Или о странностях вождя?

 

Где круг друзей-единоверцев

И споры, споры - грудью в грудь?

Где с водкой чай, где шутка с перцем,

Но не обидная ничуть?

 

Где взрывы смеха на веранде

И жажда честной новизны,

Где вариант на варианте

Всемирных судеб и страны?

 

Где все, кого потом утрачу

(Еще юны, еще легки!),

Где друг, оставивший нам дачу

И укативший в Соловки?

 

Где этот дух, где этот запах,

Где этот смех, где этот вздох,

Где ты, как яблоко, в накрапах,

На переломе двух эпох?

 

ОДА ВСЕМИРНЫМ ДУРАКАМ

 

Я кризиса предвижу признак

И говорю: - В конце концов

Земле грозит кровавый призрак

Переизбытка дураков.

 

Как некогда зерно и кофе,

Не топят дурака, не жгут,

Выращивают на здоровье

И для потомства берегут.

 

Нам демонстрируют экраны

Его бесценный дубликат,

И в слаборазвитые страны

Везут, как полуфабрикат.

 

Крупнокалиберной породы

Равняются - к плечу плечо,

А есть на мелкие расходы,

Из местных кадров дурачье.

 

Их много, что в Стамбуле турков,

Не сосчитать наверняка.

А сколько кормится придурков

В тени большого дурака!

 

Мы умного встречаем редко,

Не встретим - тоже не беда.

Мыслитель ищет, как наседка

Не слишком явного гнезда.

 

Зато дурак себя не прячет,

Его мы носим на руках.

Дурак всех умных одурачит,

И умный ходит в дураках.

 

Дурак - он разный. Он лиричен,

Он бьет себя публично в грудь.

Почти всегда патриотичен,

Но перехлестывает чуть.

 

Дурак отечественный, прочный,

Не поддается на испуг.

А есть еще дурак побочный,

Прямолинейный, как бамбук.

 

Хвать дурака! А ну, милейший,

Дурил? Дурил. Держи ответ.

Вдруг волны глупости новейшей

Накрыли, смыли - наших нет.

 

Бессильна магия заклятья,

Но красной тряпкой, как быков,

Великолепное занятье

Дразнить всемирных дураков!

 

ГНЕВНАЯ РЕПЛИКА БОГА

 

Когда возносятся моленья,

Стараясь небо пропороть:

- Прости, Господь, грехопаденье,

Чины, гордыню, зелье, плоть…

Теряет вдруг долготерпенье

И так ответствует Господь:

- Вы надоели мне, как мухи!

От мытарей спасенья нет!

Ну, ладно бы еще старухи,

Но вам-то что во цвете лет?!

Я дал вам все, чем сам владею.

Душа - энергия небес.

Так действуйте в согласье с нею

Со мною вместе или без!

Не ждите дармовых чудес.

Я чудесами не владею!

У нас по этой части бес.

Душа - энергия небес.

Тупицам развивать идею

Отказываюсь наотрез!

 

РУССКИЙ ЯЗЫК

 

Когда фанатик-словоблуд

Дал тезис черни: бить лежачих!

В халтуру выродился труд

И стало подвигом ишачить.

 

Когда рябой упырь народ

Распял, размазал сапогами,

Растлил, как женщину, урод,

Под нары затолкав пинками,

 

Когда морозный нашатырь

Бил прямо в зубы за Уралом,

Народ в телятниках в Сибирь

Валил, валясь лесоповалом…

 

Среди загаженных святынь

Кто не признал холопских лямок,

Кто встал твердынею твердынь?

Дух языка, воздушный замок!

 

Какое диво, что сатрап

Не охамил твои чертоги,

Народу в глотку вбивший кляп

С тобой не совладал в итоге!

 

Цитатки, цыканье, цифирь,

Как сатанинское обличье,

Кровосмесительный пузырь,

Лакейское косноязычье!

 

А что народ? И стар и мал,

Растерзанный и полудикий,

У репродуктора внимал

Камланью грозного владыки.

 

Язык! Как некогда Господь

Под этим грустным небосводом,

Животворя и сушь и водь,

Склонись над собственным народом.

 

Всей мощью голоса тебе

Дано сказать по праву, Отче:

- Очухайся в дурной гульбе,

День Божий отличи от ночи!

 

Иначе все! И сам язык

Уйдет под чуждые созвездья,

Останется животный мык

За согреховное бесчестье!

 

…Когда-нибудь под треск и свист

Родную речь эфир означит.

В мазуте страшный тракторист,

Не зная сам чему, заплачет.

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ

 

Мне снилось: мы в Чегеме за обедом

Под яблоней. А мама рядом с дедом

В струистой и тенистой полосе.

Жива! Жива! И те, что рядом все:

Дядья и тетки и двоюродные братья.

На бедной маме траурное платье.

О мертвых память: значит, это явь.

Дымится мясо на столе и мамалыга,

(Кто в трауре, тот жив - точна улика!)

И горы зелени и свежая аджика.

А брат кивает на нее: - Приправь!

Кусок козлятины, горячий и скользящий,

Тяну к себе, сжимая нежный хрящик.

И за аджикой. Но козлятины кусок

Вдруг выскользнул и шмякнулся у ног.

Как в детстве не решаюсь: брать? Не брать?

- Бери, бери! - кивнул все тот же брат, -

Здесь нет микробов…- Замер виновато

И покосился на второго брата.

Но почему? Догадкою смущаюсь

И чувствую: плыву, плыву, смещаюсь.

И лица братьев медленно поблекли.

И словно в перевернутом бинокле,

Себя я вижу чуть ли не младенцем.

А рядом мама мокрым полотенцем

Отвеивает малярийный жар.

Мне так теперь понятен этот дар!

Сладящая, склонившаяся жалость,

Там на земле от мамы мне досталась.

Там утро новое и первый аппетит,

И градусник подмышку холодит.

Там море теплое! Я к морю удираю,

С разбегу бухаюсь и под скалу ныряю.

Вся в мидиях скала, как в птичьих гнездах.

Выныривай, выпрыгивай на воздух!

Ногой - о дно и выпрыгни, как мяч!

Спокоен берег и песок горяч.

Домой! Домой! Там мама на пороге

Меня встречает в радостной тревоге:

- Ты был?.. - Молчу. Чтоб не соврать, молчу я.

Полулизнет плечо, полуцелуя.

И эта соль и эта боль сквозная -

Вся недолюбленная жизнь моя земная!

Тогда зачем я здесь? Зачем? Зачем?

Во сне я думаю… А между тем

Второй мой брат на первого взглянул,

И ярость обозначившихся скул

Была страшна. И шепот, как сквозняк,

Беззвучно дунул: - Сорвалось, тюфяк!

Я пробудился. Сновиденья нить

Распутывая, понял: буду жить.

Без радости особой почему-то,

Но кто сильней любил меня оттуда,

Не знаю я. Обоим не пеняю,

Но простодушного охотней вспоминаю.

Он и аджику предложил, чтоб эту местность

Я подперчил и не заметил пресность.

 

* * *

 

Жизнь заколодило, как партия в бильярд

В каком-нибудь районном грязном клубе.

Здесь на земле давно не нужен бард,

А мы толчем слова, как воду в ступе.

 

И все-таки за нами эта твердь

И лучшая по времени награда:

Для сильной совести презрительная смерть

Под натиском всемирного распада.

 

ЯЗЫК

 

Не материнским молоком,

Не разумом, не слухом,

Я вызван русским языком

Для встречи с Божьим духом.

 

Чтоб, выйдя из любых горнил

И не сгорев от жажды,

Я с ним по-русски говорил,

Он захотел однажды.

 

ОПАЛА

 

Еще по-прежнему ты весел

И с сигаретою в зубах

Дымишь из модерновых кресел

Во всех присутственных местах.

 

Еще ты шутишь с секретаршей

И даришь ей карандаши.

Но сумеречный призрак фальши

Колышется на дне души.

 

Еще в начальственном обличье

Ничто и не сулит беду,

Но с неким траурным приличьем

Тебе кивнули на ходу.

 

Еще ты ходишь в учрежденье,

Еще ты свойский человек,

Но желтой лайкой отчужденья

Стянуло головы коллег.

 

И тот, кого считал ты братом,

С тобой столкнувшись невзначай,

Как бы кричит молчащим взглядом:

- Не замарай, не замарай!

 

И как там стойкостью ни хвастай,

Прокол, зияние в судьбе.

Зрак византийский государства

Остановился на тебе.

 

* * *

 

Хорошая боль головная

С утра и графинчик на стол.

Закуска почти никакая,

Холодный и свежий рассол.

 

Ты выпил одну и другую

Задумчиво, может быть, три,

Гармония, боль атакуя,

Затеплится тихо внутри.

 

И нежность нисходит такая,

Всемирный уют и покой.

Хорошая боль головная

Избавит тебя от дурной!

 

НАРОД

 

Когда я собираю лица,

Как бы в одно лицо - народ,

В глазах мучительно двоится,

Встают - святая и урод.

 

Я вижу чесучовый китель

Уполномоченного лжи.

Расставил ноги победитель

Над побежденным полем ржи.

 

Я вижу вкрадчивого хама,

Тварь, растоптавшую творца.

И хочется огнем Ислама

С ним рассчитаться до конца.

 

Но было же! У полустанка

В больших, разбитых сапогах

Стояла женщина-крестьянка

С больным ребенком на руках.

 

Она ладонью подтыкала

Над личиком прозрачным шаль.

И никого не попрекала

Ее опрятная печаль.

 

Какие-то пожитки в торбе

И этот старенький тулуп.

И не было у мира скорби

Смиренней этих глаз и губ.

 

…А Русь по-прежнему двоится,

Как и двоилась испокон.

И может быть, отцеубийца

Такой вот матерью рожден.

 

ВЫСОТА

 

В необоримой красоте

Кавказ ребристый.

Стою один на высоте

Три тыщи триста…

 

В лицо ударил ветерок,

Так на перроне

Морозные коснулись щек

Твои ладони.

 

Почти из мирозданья вдаль

Хочу сигналить:

- Ты соскреби с души печаль,

Как с окон наледь.

 

Карабкается из лощин

На хвойных лапах

Настоянный на льдах вершин

Долины запах.

 

Толпятся горы в облаках,

Друг друга грея,

Так дремлют кони на лугах,

На шее - шея.

 

Так дремлют кони на лугах,

На гриве - грива.

А время движется в горах

Неторопливо.

 

Вершину трогаю стопой,

А рядом в яме

Клубится воздух голубой,

Как спирта пламя.

 

Нагромождение времен,

Пласты в разрезе,

Окаменение и сон

Всемирной спеси.

 

Провал в беспамятные дни,

Разрывы, сдвиги,

Не все предвидели они -

Лобастых книги.

 

Но так неотвратим наш путь

В любовь и в люди,

Всеобщую я должен суть

С любовной сутью

 

Связать! Иначе прах и дым

Без слез, без кляуз,

Так мавром сказано одним:

- Наступит хаос.

 

Связать! Иначе жизни нет,

Иначе разом

Толчок! И надвое хребет

Хребтом Кавказа.

 

КОРОЛЬ КАФЕ «НАЦИОНАЛЬ»

 

Он был воинственный гуляка,

Широкошумный, как рояль,

И как бы нации во благо

Любил кафе «Националь».

 

По части душ - свиданье в шесть.

По части груш - всегда «дюшес».

По части вин - «Киндзмараули».

Он царственно сидел на стуле,

Его цитаты орошал

Всегда наполненный бокал.

 

Он был, как дьявол, остроумен,

И сколько б за ночь ни лакал,

Хранил, как монастырь игумен,

Высокой шутки идеал.

Остротой сжатой, как депешей,

Он обменяться мог с Олешей.

Порою деньги занимая,

Он важно говорил: - До мая!

Я прогорел, как мой роман.

И рифмовал «Кармен - карман».

 

Застольцев временно покинув,

Переводил родных акынов:

Арык, балык, рахат-лукум,

Канал в пустыне Каракум…

О, аксакал! О, саксаул! Конец!

В парную, как в загул!

Поэт, философ и фантаст,

Он был в дискуссиях клыкаст,

Но в поисках единоверца

То разум возвышал, то сердце.

А надо бы сменить местами…

Что знаем о себе мы сами?

 

Ах, если б крикнуть: - Рокируйся!

И можно партию спасти!

В ответ из времени: - Не суйся!

Я партию держу в горсти!

 

Фигуры сметены. Цейтнот.

Старик меня не узнает.

Полубезумный и неловкий

Трясет кошелкою в столовке.

Многосезонное пальто.

И с губ срывается: - За что?

Где тот блистательный двойник,

Жизнь понимавший, как пикник?!

Глагол времен! Шумит река!

Я обнимаю старика.

Стою на том же берегу,

Хочу понять и не могу:

Зачем свиданья ровно в шесть

И тающий во рту «дюшес»?

Зачем один и тот же столик

И смех скептический до колик?

Зачем кафе «Националь»

И гегельянская спираль?

Где все? Где максимы? Где вирши?

Есть пулеметный взгляд кассирши

И дважды пригвожденный бред:

Нарзан и комплексный обед.

 

* * *

 

За то, что верен мой союз

С тобою, Пушкин или Тютчев,

За то, что мягок, да не гнусь,

За то, что тверд, хоть и уступчив,

 

За то, что с душащим сукном,

Со мной сквозь зубы говорящим,

Не сговорился ни о чем

Перед затменьем предстоящим,

 

За то, что мягок, да не гнусь,

За простодушие поэта,

Меня убьют, но я клянусь,

Хотел сказать совсем не это.

 

Душа реальна. Вот мой дом.

И потому меня живьем

Никто не взял, не сжал, не скрючил.

Идею чести целиком

Я в этом мире ледяном

На жизнь, как шапку, нахлобучил.

 

* * *

 

Мысль действие мертвит.

Так Гамлет произнес.

Страны мертвящий вид -

Под мерный стук колес.

 

Где свежесть сельских вод?

Где ивовая грусть?

Где девок хоровод?

И прочее, что Русь?

 

Виною сатаны

Или вина виной -

Последний пульс страны

Пульсирует в пивной.

 

Здесь мухи, муча глаз,

Должно быть, на века

Гирляндами зараз

Свисают с потолка.

 

Здесь редкий выкрик: - Па!

Прервет отца, - не пей!

Целую ясность лба

Белесых малышей.

 

Так обесчадил край.

Так обесчудел век.

И хлеба каравай

Черствей, чем человек.

 

Мысль действие мертвит.

Так Гамлет произнес.

Страны мертвящий вид

Под мерный стук колес.

 

И видит Бог, увы,

Нет сил сказать: - Крепись!

Мы в действии мертвы

Так где же наша мысль?

 

* * *

 

Когда дряхлеющее зло

Не пальцами, так вонью душит,

Когда до горла подошло

И даже выше - небо сушит…

 

Когда страна, хоть в крик кричи,

Молчит безмозглая громада,

И перекликнуться в ночи

Уже и не с кем и не надо…

 

Когда та женщина в тиши

Тебя убийцам предавала,

Неисчерпаемостью лжи

Твой воздух жизни исчерпала…

 

Когда твой бывший друг тебя

(Любитель Генделя и Баха),

Струей лакейскою кропя,

Сквернил, как осквернитель праха…

 

Когда жаровней адской жгут

Обид твоих ожесточенье,

Но долг Господний, долгий труд,

Терпенье, говорит, терпенье…

 

Меч правосудья отложи

До срока, без угроз, без жалоб,

Но самому себе скажи:

- Пожалуй, выпить не мешало б…

 

ГРИПП

 

Н. Н. Вильмонту

Тошнит от самого себя,

От мыслей давних, от привычек,

От сигарет сырых, от спичек,

Точней - от самого себя

 

Тошнит. Я слышу в тишине:

Вот подползает, вот подперло…

На улицу! Пальто, кашне

Тошнотно облегает горло.

 

Вещает на стене плакат:

Падеж скота, какой-то ящур.

И очередь, как в дни блокад, -

Все что-то ищут, рыщут, тащат.

 

Опять разрыли тротуар.

Все тянут, не протянут кабель.

Какой-то вар, какой-то пар…

То оттепель, то снегопадаль.

 

Бедлам горсправки: позвонить,

Сан уз. и масса обольщений.

Соединить, разъединить

Обломки кораблекрушений.

 

И вдруг, как пошлости обвал,

Как непристойность на кладбище:

Болван собачку потерял.

Полгорода собачку ищет!

 

Толпою давится метро.

Потом выблевывает где-то.

И содрогается нутро.

Я думаю: к чему все это?

 

То оттепель. То гололед.

И вдруг поймешь всем нездоровьем,

Что воздух болен белокровьем,

Сама материя гниет!

 

Гниет сопливая зима.

Не снег, а грязное повидло.

И трется не народ, а быдло…

О Господи, сойти с ума!

О Господи, как все обрыдло!

 

НАСЛЕДНИК

 

Был знак великий над Россией,

Но незамеченный прошел.

Юнец, больной гемофилией, -

Ему ли предстоит престол?

 

Он знаком был, ребенок хилый,

Полупрозрачный, как янтарь.

Над ним берлинское светило

Склонил лечебный календарь.

 

Но не было того лекарства

У слабого царя в руке.

И не дитя, а государство

Уже висит на волоске.

 

Он знаком был, ребенок милый,

Что надо загодя народ

Готовить, старого кормила

Предупреждая поворот.

 

Кто знал? Лишь речи в перепонки,

Где каждый каждого корит.

Дурная мать заспит ребенка,

Дурной отец заговорит.

 

Под этот говор дремлет барство

Иль в табор мчит на рысаке.

И не дитя, а государство -

На волоске, на волоске…

 

И рухнуло! За кровь в подвале,

За детскую, за всю семью -

Мы долго, долго проливали

Безостановочно, свою.

 

Мы долго, долго истекали

Безостановочно, своей.

Об этом ведали едва ли

В стране теней, в стране теней…

 

Когда под вышками дозорных

Мы перекраивали край,

Лишь с криком души беспризорных

Влетали в уплотненный рай.

 

Вот что однажды, над Россией

Застенчивой звездой взойдя,

Стране, больной гемофилией,

Больное предрекло дитя.

 

Не европейскою наукой,

Не азиатской ворожбой,

Но только покаянной мукой

Мы будем спасены судьбой.

 

СЕЛЬСКИЙ ЮБИЛЯР

 

Как будто выкрик: - К стенке! К стенке!

И в клубе грозовой угар!

Над кумачом слепые зенки

Слепой таращил юбиляр.

 

Его товарищ-однолетка,

Почти в падучей ветеран,

Кричал со сцены о разведке,

О рубке красных партизан.

 

Там весело гуляла злоба,

Там юбиляр вздымал камчу,

Там целовал его Лакоба,

И Коба хлопнул по плечу!

 

Но юбиляр тому накалу

Всем обликом не отвечал.

Он ни оратору, ни залу,

Чему-то своему внимал.

 

Чему? С мучительной гримасой,

Сквозь окончательную тьму,

Что видел юбиляр безглазый -

Свет, что обещан был ему?

 

Ему обещанный когда-то

И им обещанный другим.

Что наша слепота - расплата

За то, что, зрячие, не зрим?

 

К окну склоняясь поминутно,

Он словно выходил на след

Какой-то мысли. Смутно, смутно

Лицом нащупывая свет.

 

А за окном платан могучий,

Смиряя кроной летний жар,

Вдруг закипал листвой кипучей,

И это слышал юбиляр.

 

Казалось, новым ослепленьем

Положен старому предел.

Как будто, став полурастеньем,

Он свет единственный узрел.

 

УТРАТЫ

 

Памяти Юрия Домбровского

Какие канули созвездья,

Какие минули лета!

Какие грянули возмездья,

Какие сомкнуты уста!

 

Какие тихие корчевья

Родной, замученной земли.

Какие рухнули деревья,

Какие карлики взошли!

 

Отбушевали карнавалы

Над муравейником труда.

Какие долгие каналы,

Какая мелкая вода!

 

Расскажут плачущие Музы

На берегах российских рек,

Как подымались эти шлюзы

И опускался человек.

 

И наше мужество, не нас ли

Покинув, сгинуло вдали.

Какие женщины погасли,

Какие доблести в пыли!

 

А ты стоишь седой и хмурый

Неужто кончен кавардак?

Между обломками халтуры

Гуляет мусорный сквозняк.

 

ИСТЕРИКА

 

Ты знал - та женщина, конечно, не права,

Но ты в кусты ушел от передряги.

Неужто истина и правда - трын-трава?

Чего боялся ты? Психической атаки?

 

И то сказать! Здесь дрогнет и герой

И в ужасе замрет, немой и кроткий,

Когда низринется весь хаос мировой

Из пары глаз и судорожной глотки.

 

Философ, впрочем, говорил о плетке.