Князь Святослав. Жизнь за веру? 2 страница

Количество свидетельств в пользу того, что князь Святослав был ярым язычником, значительно перевешивает те, которые говорят в пользу того, что он исповедовал христианство.

А потому на вопрос Бушкова о том, когда же «широким оглашением воздадут должное памяти христианского мученика Святослава, павшего от руки язычников за веру», можно с чистой совестью ответить – НИКОГДА!

Свою книгу Сан Саныч назвал «Россия, которой не было». Той России, про которую он рассказал, действительно не существовало. Так что хоть с названием писатель не промахнулся.

Князь Владимир Святой

Миф пятый. «Недостойный сын, наемник византийцев, «собиратель» – наемник, хазарский полукровка, трус…» «Он поклонился тому, что попирал его отец, он швырнул в грязь и конский помет Боричева увоза Тех, Кому отец поклонялся. Сознательно или нет – он продолжал дело своих хазарских предков – втаптывал русов и славян, кровь от крови и плоть от плоти синеглазой, белокурой, просто белой Европы в косоглазую грязь Евразии» (Лев Прозоров).

Вот так оценивает Лев Рудольфович не кого-нибудь, а князя Владимира Святославича, крестителя Руси. Сколько в этих словах правды и здравого смысла, а сколько лжи и клеветы, мы увидим, когда не торопясь разберём все постулаты неоязычника.

Начинает Прозоров с того, что объявляет Владимира потомком хазарских беков, пытаясь это обосновать тем, что его мать была дочерью хазарина по имени Малък. Лев Рудольфович коварен! Почва, конечно, для обвинения шаткая, но ведь попытаться всегда можно. Однако при этом писатель забывает, что с таким же успехом можно объявить сына Святослава потомком древлянского князя Мала по материнской линии, как пытаются это сделать некоторые исследователи. Хотя и эта теория не будет иметь под собой никакой основы, кроме разве что фантазий романтически настроенных людей.

Дабы подкрепить свою версию и придать ей вес, Прозоров ссылается на А. Карпова, который в своей книге «Владимир Святой» указал, что «имена Мал и Малък – разного происхождения. Если в имени Мал без труда виден славянский корень, то основа имени Малък, вероятно, иная. В семитских языках (арабском, древнееврейском) слово «Malik» («малик») означает «царь», «правитель».

Вот тут уже скоренько подключается САМ Лев Рудольфович, развивая и углубляя тему: «Вот с предположением, будто Малък был «хазарским беком, обосновавшимся в русском Любече», согласиться невозможно. Никаких «беков» в Любече не было и быть не могло уже во времена Олега Вещего. Скорее можно предположить, что летописец или его источник так ославянил какое-то хазарское прозвище или титул. А вот с дальнейшим: «Славянское же имя сына Малъка Добрыни в этом случае не должно смущать» – остается полностью согласиться. Да, не должно» (Л.П.).

Только вот зачем летописцу «ославянивать» хазарский титул совсем непонятно, писали же в летописях про правителя Хазарии – Царь Каган, и всё было ясно, никого не «ославянивали». Так же можно сказать и про бека.

Ведь тот же Карпов отмечает, что «во времена, о которых идёт речь, буква «ъ» (ер) ещё не потеряла своего звучания. Она произносилась как неопределённый гласный звук, вроде нынешних безударных «а», «о» или «ы». Имя отца Малуши звучало, вероятно, как Малко, или может быть Малык».

Новгородская I летопись прямо называет это имя – «Малуша беаше сестра Добрыне, отець же бе има Малко Любцанин». В Ипатьевском списке «Повести временных лет» наблюдается та же картина – «бе има Малъко Любчанинъ», то же самое сообщает и Пискарёвский летописец: «Отец же бе има Малко, любчанин».

Хазарский бек Малко! Вслушайтесь. Как звучит!

Да и откуда, собственно, взяться в то время хазарскому беку в Любече, как мудро отметил Лев Рудольфович?

Принимая во внимание «тёплые» отношения между Русью и Хазарией, можно не сомневаться, никто его туда не звал, а если бы вопреки здравому смыслу он там появился, то долго бы в городе не протянул. И если отец Малуши был знатным человеком, то для этого ему не обязательно надо было быть хазарским беком, он вполне мог быть и представителем местной элиты. Недаром Василий Татищев, которого трудно заподозрить в симпатиях к враждебным Руси элементам, конкретно указал на славянское происхождение деда Владимира по матери – «Малуша, дочь славянина Каплюши Мальца любчанина». Вот тут бы и сказал Прозоров о том, что Иоакимовская летопись, которой пользовался Василий Никитич, подделка и не более того, но есть один маленький нюанс. Мы уже отмечали, что сведениям Татищева Лев Рудольфович доверяет безоговорочно, а о тех, кто подвергает сомнению подлинность Иоакимовской летописи, Лев Рудольфович говорит так: «Я лично отношу упрямых скептиков, продолжающих твердить о «подделке XVIII века», к тому же разряду, что и «общество сторонников плоской Земли», по слухам, существующее где-то в Америке». Утверждение знаковое, из которого следует, что тогда неистовый поборник язычества либо полностью согласен с Татищевым и версия о хазарском происхождении Владимира отпадает сама собой, либо сознательно врёт, фальсифицируя историю в своих целях. Правда, нельзя исключить возможность того, что Прозоров просто невнимательно читал труд великого российского историка! Либо так, либо так, иного не дано, объяснить же поведение писателя каждый волен так, как ему нравится. Что касается происхождения князя Владимира, то будем надеяться, что все сомнения по этому поводу развеяны.

Но неукротимого Льва голыми руками не возьмёшь, он изворотлив как уж, а потому делает маневр, заходя с другого фланга.

Как же складывались отношения отца и матери Владимира? Что может быть интереснее? Вот всезнающий Лев Рудольфович нам о них и поведает, эмоционально, красочно, с чувством, жалко, что как всегда бездоказательно.

«Ольга, фавориткой (по-древнерусски «милостницей») которой была ушлая рабыня, видимо, неплохо представляла возможную реакцию своего молодого сына на появление у него отпрыска от матери из этого племени, и от греха отправила Малку с ребёнком подальше от княжьих глаз, в своё сельцо Будутино» (Л.П.).

Однако Татищев излагает дело иначе, он указывает, что «Ольга, разгневавшись на Малушу, сослала ее от себя». А это не одно и то же.

По сведениям Василия Никитича выходит, что княгиня не от сыновнего гнева ключницу прятала, а просто после всего случившегося видеть её не могла, что как раз и понятно. Потому и спровадила с глаз долой да от себя подальше! Своими решительными действиями она разлучала возлюбленную пару. Возможно, стараясь не уронить честь княжескую. Подумайте, Святослав, князь Киевский, и ключница! Неровня. И лишний шум, и лишние разговоры здесь ни к чему. А тут ещё и бастард! Было от чего в гнев княгине впасть.

Всё правильно. Не сына же ей отчитывать за блуд. Он мужчина, он – князь, да и не ребёнок уже, а значит, ищет женской ласки, притом там, где приглянется. Опять же, родная кровь, как-никак. На нём злость сорвать за конфуз возможности нет. Если что, Святослав мать и слушать не станет. А потому и отыгралась Ольга на ключнице. Однако это совсем не то, что пытается втолковать нам Прозоров.

Да и дальше не всё так печально, и сына Святослава, пусть и внебрачного, ей всё же придётся признать. И нет никаких сведений о том, что сделает это княгиня с большой неохотой. Чуть позже мы встречаем Владимира в кругу княжеской семьи, где он и воспитывался, а это не могло произойти без соизволения его грозного отца. В «Повести временных лет» указано конкретно, что когда печенеги осадили Киев, Ольга с тремя внуками находилась там – «и заперлась Ольга со своими внуками – Ярополком, Олегом и Владимиром в городе Киеве».

Между тем Л. Прозоров, будто бы не обращая внимания на натяжки своего изложения, продолжает развенчивать своего главного недруга. Как говорится, бить так бить. Поэтому следом он принимается за его дядю. Какой-никакой, а всё же родственник.

«Кстати, вопреки многим исследователям, этот Добрыня ровно ничего, кроме имени, общего с былинным богатырём, победителем лютой Змеихи, не имел. Как и его племянник не имел ничего, кроме имени, общего с Владимиром Всеславичем Красно Солнышко из былинного Киева на Дунае» (Л.П.).

Довольно странное утверждение, особенно если учесть, что в большинстве былин Владимир назван по отчеству, то есть Святославичем, а Добрыня сражается со Змеем Горынычем на Почайне-реке, что впадала в Днепр именно в том самом месте, где происходило крещение киевлян. Подвох можно найти везде, только не забывайте, что эти легенды или, если хотите, – былины, сочинял сам народ и передавал из уст в уста. Кого в этом случае обвинять? Всеобщую российскую безграмотность?

Но на Льва Рудольфовича аргументы не действуют, он продолжает бубнить и гундосить, только теперь его мишенью становится дядя Владимира, и он награждает княжеского родственника неожиданным прозвищем – Хазарин. Ну нет ничего обиднее, по мнению писателя, чем быть представителем народа хазар. Только вот мы уже видели, что к этому этносу ни Владимир, ни его родственники отношения не имели.

Вы уже поняли, отчего идут все нападки Л.Р. Прозорова на князя Владимира? Правильно. Потому, что он первым масштабно крестил Русь и тем самым проложил дорогу новой вере, сделав именно её официальной. Он смог сделать то, что до него не удалось ни Осколду, ни Ольге. Мало того, что вера в исконных богов оказалась с этого момента личным делом каждого, так теперь за неё можно было лишиться и жизни.

Но вдруг – удивительное дело! – Лев Рудольфович неожиданно заявляет, что из всех сыновей Святослава именно Владимир обладает теми качествами, которые столь необходимы государственному деятелю, – ясным умом и железной волей. Но Прозоров не был бы Прозоровым, если бы в эту бочку мёда не сунул ложку дёгтя. Вот как эта фраза звучит целиком в исполнении популярного автора: «Между теми же, кто остался на Руси, честь, воля и ум отца распределились неравномерно. Вспыльчивому Олегу хватало и чести, и воли… но недоставало ума или по крайней мере мудрости. Ярополк был честен и даже умен, только вот воли в нем было ничтожно мало, слишком мало для правителя даже Киевского княжества, не говоря уж про всю громаду оставленной отцом державы. Наконец, на севере, под бдительным оком внимательного и умного хазарина-вольноотпущенника, скрывшегося за славянским именем Добрыня, подрастал тот, кому судьба вдосталь отмерила и ума, и воли – вот только начисто обделила честью».

Итак, судьба обделила Владимира честью… Досадно…

А давайте для разнообразия согласимся с маститым «историком» и посмотрим, так ли уж это смертельно для главы громадного государства, которое со всех сторон окружено врагами, а заодно узнаем, что скажет по этому поводу Лев Рудольфович. Хотя ход мыслей Певца Языческой Руси представить не сложно.

Итак.

Внимательно проштудировав труды «человека, профессионально изучившего эпоху», как позиционирует себя Прозоров, мы пришли к удивительному выводу – для писателя не существует таких понятий как государственная необходимость, стратегическая целесообразность, военные и тактические хитрости. По его авторитетному мнению, правитель государства должен был быть прям, как черенок от лопаты, верить самым разнообразным клятвам, в свою очередь их приносить и постоянно совершенствоваться в вере. И войны он вести должен не ради каких-либо экономических и политических выгод своего государства, а исключительно во имя идеологических целей. Не верите – пожалуйста, сам писатель подтвердит свои постулаты, доверительно обращаясь к тем, кто изучает его труды. «Впрочем, читатель, если шепоток робичичей нашел дорожку к твоему сердцу, если ты тоже считаешь, что первейший долг воина и правителя – защищать шкуры… виноват, жизни и имущество подданных, а не всякую «вредную чушь» вроде истинной Веры, славы предков и воинской чести, утешу тебя…»

Да нет, не утешил Лев Рудольфович, а опечалил. Поскольку правитель, для которого жизни подданных шкуры и которому плевать на их благосостояние и безопасность, явно не должен стоять во главе государства. Такого руководителя надо в три шеи гнать с занимаемого места и срочно ставить другого – иначе быть беде. Потому что без поддержки народа любое государство, пусть даже с самой передовой идеологией, обречено на гибель.

Увлекаться теми идеологическими рассуждениями, которые приводит Прозоров, может простой дружинник, а вот правитель государства позволить себе такой роскоши не может. Не имеет права. Он отвечает за всю страну, за весь народ, на нём ответственность за судьбы и благосостояние подданных. Когда стоит вопрос о жизнях десятков, а то и сотен тысяч людей, он не может разрешить себе играть в благородство и увлекаться идеологической стороной проблемы, как об этом мечтает Лев Рудольфович. Любая его ошибка может привести к тому, что народ захлебнётся собственной кровью. А потому правитель должен уметь использовать любой шанс и любую возможность, чтобы этого не допустить. Но у Прозорова всё через другое место!

Прочитайте внимательно следующий постулат: «Вместе с тем рус воин, рус князь мог – обязан был! – быть беспощадным к нарушителям договора, «ряда», предателям. К тем, кто не выполнял своего долга. Обязанность воина – вооруженной рукой поддерживать миропорядок, а его нарушает не только и не столько внешний враг – как раз к нему могли быть снисходительны, – сколько клятвопреступник, нарушитель обычаев». Вдумайтесь в смысл – по Прозорову, главный враг это не тот, который атакует границы и грозит мечом, но к которому, по его глубокому убеждению, можно быть снисходительным, а внутренний. А вот это уже страшно. В прошлом веке в России тоже активно искали врагов внутри страны, и добром это не закончилось. Ну а заклинания про клятвы и нарушенные договоры становятся визитной карточкой писателя…

Что же насчёт того, чтобы «вооруженной рукой поддерживать миропорядок», то над этим утверждением можно только посмеяться. В Древнем мире этим занималась Римская республика, а в наши дни некое заокеанское государство только этим и промышляет. А потому Льву Рудольфовичу стоило бы подумать, прежде чем выдвигать такое утверждение.

Вернёмся к князю Владимиру. Он прежде всего политик, и политик блестящий, тонко чувствующий ситуацию, умеющий, если надо, выждать, выбрать подходящий момент, а потом нанести врагу победный удар. Идеология для князя – лишь дополнение к политике. Даже ненавистник князя Прозоров вынужден признать, что ему «судьба вдосталь отмерила и ума и воли». Но мы отметим ещё одно качество характера Владимира – личное мужество. Трус никогда бы не решился сменить веру в стране – он бы даже подумать об этом побоялся. А Владимир не только подумал – он это сделал.

И именно это Прозоров ставит ему в вину. Главным постулатом Льва Рудольфовича является то, что Старую Веру Владимир хотел изничтожить изначально – чуть ли не с малолетства.

«Что уж говорить про сына хазарской рабыни – для него, живого воплощения нарушения норм языческого кастового общества, сына женщины из враждебного племени, братоубийцы, старая Вера была особенно непереносима, низвергнуть её было особенно важно» (Л.П.).

Однако во всех летописях, вплоть до принятия Крещения, Владимир изображён язычником похлеще своего отца – при Святославе в Киеве человеческие жертвы не приносили. Вот отрывок из Новгородской I летописи, который наглядно показывает, чем занялся князь, когда сел на престол в Киеве. «И пакы нача княжити Володимер в Киеве, и постави на холме вне двора теремнаго: Перуна древяна, а главу сребрену, а ус злат, и Хорса и Дажьба и Стриба, Сеимарекла, Мокошь. И жряху им, наричюще их богы, и привожаху сынови свои и дщери, и жряху бесом, и оскверьняху землю требами своими; и осквернися земля Руская кровьми и холм ти».

Если отбросить в сторону риторику христианских монахов-летописцев, то мы увидим, что князь ведёт себя так, как и должен вести, – благодарит своих богов за победу в войне против брата Ярополка. Ни о каком отступничестве от Веры и речи нет.

Возможно, что приведённых выше фактов Льву Рудольфовичу покажется мало, а потому мы вновь обратимся к труду Марио Орбини «Славянское царство». И сеньор Марио без надрыва и эмоций сообщит нам о том, что Владимир «ввел паки в Киев Идолослужение и болванопочтение, ихже имяна Перун с главою сребряною, Услад, Корса, Дазва, Стриба, Зимцерла, Махош, и Кумиры учинены деревяные».

На это обратил внимание и А. Карпов: «Владимир, как он изображён в летописи, до своего крещения оставался убеждённым язычником и ярым противником христианской веры. Именно в годы его Киевского княжения, здесь, возле княжеского дворца будет возведено языческое капище и прольётся человеческая кровь – кровь варягов-христиан, отца и сына, принесённых в жертву языческим богам. Это позволяет предположить, что Владимир менее других братьев был подвержен влиянию бабки-христианки, хотя позднейшее церковное предание и настаивает на обратном».

«Убеждённый язычник, Владимир слишком рьяно отнёсся к делам веры. Он пытался реформировать само язычество, ввести общий для всей Руси культ княжеского бога Перуна…» (А. Карпов).

Или он только умело притворялся всё это время?

«Скажу сейчас одно – утверждения о какой-то «религиозной реформе» Владимира, о какой-то попытке внести якобы порядок в «хаос» религии предков, есть целиком и полностью домысел историков». Таков достойный ответ Льва Рудольфовича. Понятно, что в очередной раз ничем не подкреплённый. Кроме своей уверенности, конечно.

У Прозорова итог всегда один – прав только ОН, остальные историки занимаются ерундой и даром едят свой хлеб. Жаль, что примеров подобной правоты может найтись совсем немного. Живая фантазия, не имеющая границ, всё чаще берёт верх над здравым смыслом.

Точка зрения, принадлежащая А. Карпову, полностью объясняет дальнейшее поведение Владимира. И в том и в другом случае князь давал народу ту веру, которую исповедовал сам, и не он первый был такой в мировой истории, и не он последний.

«Киевляне, вчерашние язычники, будут принимать крещение как княжескую веру, причём как веру князя-триумфатора, победителя греков, подчиняясь прямому повелению Владимира, объявившего любого, кто откажется креститься, своим личным врагом» (А. Карпов).

Возвращаясь к теме двойных стандартов в творчестве Льва Рудольфовича, в очередной раз подметим то, что одному ставится чуть ли не в заслугу, для другого просто позор.

К примеру, князь Ярополк, развязавший братоубийственную войну и на чьих руках была кровь отца и младшего брата Олега Древлянского, по мнению Прозорова, «доверчивый и мягкосердечный государь». А вот Владимир, по приказу которого убьют Ярополка, – злодей и убийца. Возникает вопрос: почему одному можно, а другому нельзя?

И пусть Ярополка на братоубийство подбил Свенельд, но с князя это ответственности не снимает, поскольку именно он глава государства, а не воевода.

Другой пример.

Поскольку для Льва Рудольфовича нет ничего приятнее, как унизить ненавистного ему Владимира, он объявляет князя трусом.

«На самом деле по поводу его отваги никто из современников не питал никаких иллюзий – в исландской «Саге о Бьорне» креститель Руси выведен трусоватым «конунгом», который сам говорит про себя, что «не привык к поединкам».

Проклятие, даже в Исландии было известно, что этот человек – трус!» (Л.П.).

Продолжая последнюю фразу, так и тянет добавить:

«Грубо выругался Портос, привычно опустив огромную руку на эфес своей мощной шпаги».

Однако весь этот трёп писателя рассчитан только на человека эмоционального и легко увлекающегося. Мы же вновь обратимся к фактам. Риторику оставив на потом.

Далеко за примером ходить не будем, просто вспомним эпизод, случившийся под Доростолом, и не с кем-нибудь, а самим Святославом, отказавшимся принять вызов на поединок от византийского базилевса Иоанна Цимисхия.

К Святославу претензии есть? Отнюдь. Для многих, в том числе и Льва Рудольфовича, он является чуть ли не образцом. Что же тогда отказался от боя?

Лев Рудольфович быстро отреагировал на возможную угрозу, сразу высосав из пальца совершенно надуманное и ненужное оправдание для своего кумира.

«Скилица сообщает, что Иоанн Цимисхий пытался вызвать Святослава на поединок, мол, чем губить войско, не лучше ли «решить дело смертью одного мужа; кто победит, тот и будет властелином всего».

Практичному, циничному и абсолютно бессовестному армянину подобные романтические порывы были совершенно чужды. Поэтому надо полагать, что речь шла о хитрости, и Цимисхий попросту хотел завлечь врага в ловушку, сыграв на отваге и благородстве князя и обычае русов решать судьбу битвы поединком. Именно так это понял Святослав, попросту велевший передать цесарю, что он, Святослав, в своем уме, и сам знает, чего ему надо, если же императору ромеев неймется на тот свет, то в его распоряжении множество иных, известных ему способов. Последняя фраза, несомненно, была намеком на грязную историю с убийством Иоанном его друга, брата и вождя Никифора Фоки. Поединок был привилегией, которой удостаивали не всех. Поединок с братоубийцей, вероломным клятвопреступником и законченным лжецом унизил бы князя, даже происходи он по всем правилам. А на это, имея дело со столь скользким типом, как Иоанн Цимисхий, рассчитывать не приходилось. Так Алеша Попович не удостаивает честного боя распутника, нечестивца и колдуна Тугарина» (Л.П.).

Забавно. Каждый раз цитируя «препинаний и букв чародея», просто умиляешься его мастерству перевернуть всё с ног на голову.

Дело в том, что Святослава вызвал на бой не абы кто, а сам византийский император. Правитель величайшей Империи, раскинувшейся на двух континентах, военачальник, стоявший во главе самой грозной армии в мире.

Не было на данный момент более достойного противника под солнцем для Киевского князя, чем базилевс ромеев. И не могло быть!

Для Цимисхия поединок со Святославом, полководцем, сокрушившим Хазарский каганат, значил очень много. Перед глазами у Иоанна стоял пример великого базилевса Ираклия. В битве при Ниневии, состоявшейся 12 декабря 627 года, император в поединке срубил персидского полководца, а затем ещё двух военачальников, которые поспешили на помощь к своему командиру…

Сам Цимисхий был великолепным воином, а потому он явно хотел превзойти славой своего далёкого и легендарного предшественника. И тут представился уникальный случай.

Ведь такого противника как Святослав, чья слава нисколько не уступала его грозной репутации, нужно было ещё поискать! Бой из рядового события превращался в событие эпохальное и историческое, способное увековечить имя базилевса.

Опытный боец, мастерски владевший оружием, Иоанн был уверен в своих силах. Война была его стихией, он неоднократно лично водил войска в атаку и за спины подчинённых не прятался, а потому посылая вызов, действительно рассчитывал встретиться со Святославом на поле боя лицом к лицу.

Можно только представить, что бы произошло, прими Святослав вызов базилевса. Сейчас об этом писали бы книги и снимали кино, тот же Лев Рудольфович вещал бы о поединке, захлёбываясь от восхищения. А какой сюжет для Голливудского блокбастера пропал! Но это в наши дни, а в те времена такой сюжет был бы хитом любого летописца и сказителя.

Если бы такой бой состоялся, он, несомненно, вошёл бы в историю.

Неужели Цимисхий хотел оставить в ней след как трус и подлец?

В такую ерунду не поверят даже пионеры.

Но Лев Рудольфович намётанным оком обнаружил хитроумную ловушку со стороны византийцев, которую, по его словам, увидел также и Киевский князь. А потому, быстренько соскользнув на излюбленную тему, писатель снова заговорил о разнообразных клятвах, поскольку поединок с «вероломным клятвопреступником и законченным лжецом унизил бы князя, даже происходи он по всем правилам».

Благополучно свалив всё на Цимисхия, Прозоров прикрыл тему.

Итог один. На Цимисхия возводить напраслину не будем. Но Святослав на вызов не отреагировал. Даже критически настроенный А. Королёв отметил, что: «Судя по рассказам византийцев, Святослав не любил решать вопросы в единоборстве с противником». Это не трусость. Просто Святослав считал, что его дело людьми руководить и за ходом сражения следить, а не в личной доблести упражняться. И это правильно. И ничего боле.

Так почему же русский князь Владимир должен принимать вызовы на поединок от всякого встречного-поперечного, немытого-неумытого печенега, когда его отец отказался от поединка с самим императором, хотя и мог этим решить исход всей войны?

К тому же даже неумытый печенег знает табель о рангах, чего не скажешь про учёного Льва. А поэтому и вызывает степняк на бой не самого князя, что выглядело бы полным идиотизмом, а лишь любого из его воинов, готового померяться силой.

«И подъехал князь печенежский к реке, вызвал Владимира и сказал ему: «Выпусти ты своего мужа, а я своего – пусть борются. Если твой муж бросит моего на землю, то не будем воевать три года; если же наш муж бросит твоего оземь, то будем разорять вас три года» («Повесть временных лет»).

А примет вызов сам князь, так прекрасно, это его выбор, и поединщик от вызова не уйдёт. Только вот есть нюанс: Владимир, как и его отец, Святослав, не обязан быть самым искусным бойцом в своём войске.

Не обязан!!!

Однако Святослава Прозоров всё равно награждает прозвищем «Храбрый», зато Владимир получает за то же самое действо ото Льва Рудольфовича только плевки.

Но мы и не ожидали объективности от «лиходея непечатного слова».

Чтобы не останавливаться на этом, приведём ещё один пример обличения малодушия Киевского князя.

Вот как трубит об этом на всю Россию Прозоров: «Печенеги, от которых недостойный сын Святослава прятался под мостом, наверняка знали о ней не хуже скандинавов».

Это всё о ней, о трусости. О трусости и отсутствия достоинства.

Давайте разбираться, что это за мост такой, и каким образом князь Владимир там оказался. «В год 6504 (996) … пришли печенеги к Василеву, и вышел против них Владимир с небольшою дружиною. И сошлись, и не смог устоять против них Владимир, побежал и стал под мостом, едва укрывшись от врагов» («Повесть временных лет»).

Вот, собственно, и всё.

Из текста летописи ясно видно, что произошёл внезапный набег степняков, князь собрал всех воинов, кто был под рукой, и выступил навстречу печенегам. Владимир прекрасно понимал, что если врага не остановить или хотя бы не задержать, то тысячи смердов окажутся в неволе или будут порублены злыми кочевниками. Время для принятия решения и выполнения его было в обрез. Потому князь не стал собирать всю рать, а вышел навстречу врагу с кем мог. Владимир отдавал себе отчёт в том, что идёт на большой риск, но иного выхода в данной ситуации просто не было.

Появлялся шанс, что люди успеют скрыться от печенегов.

Будь он трусом, засел бы себе в Киеве и пережидал беду, отвечая особенно любознательным: «И рад бы помочь, да не могу, полки собираю, а вот как соберу, то ужо покажу супостатам!» И всё! А главное, спросу никакого – князь рать собирает, дабы отпор ворогу дать. Так нет, вскочил в седло, дал шпоры коню и ринулся в бой «с небольшою дружиною» Родину защищать. Простых людей спасать. Как хотите, но, на наш взгляд, трусостью здесь и не пахнет. Тут больше лихой отваги и безрассудства, бесшабашности и гусарства.

А то, что после разгрома и гибели дружины Владимир укрылся под мостом и этим спас себе жизнь, то это обычное явление, любой бы на его месте так и поступил.

Легко охаивать человека за глаза, сидя в уютном кабинете за компьютером, вместо того чтобы попытаться поставить себя на его место. Ещё большой вопрос, подставил бы Лев Рудольфович свою с красиво выбритым оселедцем голову под печенежские сабли по идейным соображениям или же предпочёл всё-таки пожить на белом свете и уклониться от встречи с кочевниками?

За первое не поручимся.

Прозоров буквально из всех своих сил старается представить Владимира как абсолютно бездарного и трусливого полководца, но факты – вещь упрямая, и всё дело в том, что за свою жизнь сын Святослава проиграл лишь одну битву (у Василёва) и ни одной войны! Чего не скажешь даже о его легендарном отце, который, как ни поверни, а войну с Империей проиграл.

Вот так плавно мы от личной смелости перешли к качествам, характеризующим Киевского князя как деятеля государственного.

Понятно, что Прозорову внешняя политика Владимира тоже не по нутру.

И тут-то князь ему не угодил. Проснулся Лев Рудольфович, зашумел, словно лес на ветру: «Начал с грабежа соседей, выбирая послабее и побогаче. Ятвяги, радимичи, вятичи, опять вятичи, ляхи… Что жертвы набегов были братьями по языку, крови, вере, его не волновало ничуть» (Л.П.).

Хотя Лев Рудольфович всё в свою дуду. Ответ у него готов буквально на всё и как всегда предсказуем – князь слаб и трусоват, а потому и противников выбирает по своему образу и подобию.

Только пуля снова ушла в молоко. Или стрела, как у приличного язычника.

Попробуем и мы вслед за «историком» разобраться во внешней политике Киевского князя.

Для этого обратимся к письменным источникам: «В год 6489 (981). Пошел Владимир на поляков и захватил города их, Перемышль, Червен и другие города, которые и доныне под Русью».

Ляхи так ляхи. Начнём с них, как начал и князь.

Поляки во все времена были злейшим врагом и Руси, и России. Они досаждали нам при первом же удобном случае. Вонзить нож в незащищённую спину для них было проще простого, только повернись к ним этой спиной.

Что плохого в том, что князь разгромил исконных врагов нашей страны?

А если ещё учесть, что в 966 году польский князь Мешко I принял христианство, то возмущение Льва Рудольфовича вообще непонятно – ему бы радоваться надо, что зловредных христиан побили!