Narkotiki. Менты веселятся 1 страница

 

 

При входе мне дали красный пионерский галстук, а когда я попытался спросить, на кой черт он мне нужен, мне всучили еще пилотку с логотипом канала и буквально втолкнули в зал. И вот я стою дурак дураком, мну в руках эти предметы неведомого мне культа и пытаюсь врубиться в тонкую режиссуру корпоратива, а ко мне подходит Семисветова с бокалом вина: – Приветик, а тут пошли разговоры, что ты не приедешь! – Она целует меня в щеку. – Правда? – растерянно отвечаю я, засовывая галстук с пилоткой в карман куртки.

– Андрюш, это придется надеть! – Она забирает у меня галстук. – Давай повяжу.

– Надеть? – и тут я вижу, что у нее поверх свитера повязан точно такой же. – Нафига?

– У нас сегодня тематическая вечеринка. Типа, мы все пионеры.

– Умнее ничего нельзя было придумать?

Она пожимает плечами и водружает мне на голову пилотку. Я поворачиваю голову и вижу себя в отражении зеркал, которыми отделана верхняя часть бара: чувак в кожаной куртке Gucci, темно‑синих джинсах и кедах, в съехавшей на бок пилотке и повязанном поверх белой футболки галстуке с абсолютно потерянным лицом.

– Добрый вечер, товарищи! – раздается со сцены зычный голос Лобова. – Церемонию пионерского «Костра», посвященного трехлетию канала М4М, объявляю открытой.

Он подносит к губам алюминиевый горн и выдувает несколько хриплых звуков.

– «Костер»? Сегодня жечь кого‑то будут? – Я тщетно пытаюсь вычислить посреди всего этого кошмара Ваню, Антона или хотя бы свою ассистентку. Но, видимо, они стоят совсем близко у сцены. Отчаянно хочется нажраться.

– В Советском Союзе в пионеры принимали в третьем классе. Нам сегодня исполнилось три года, а значит, – Лобов откашливается, – мы доросли до того возраста, когда каждый из нас может с гордостью носить красный галстук.

Массовка начинает подсвистывать и улюлюкать. Видимо, здесь достаточно кретинов, которых подобная идея впирает. Вижу затылок Антона, пытаюсь сделать шаг вперед, но Даша незаметно подхватывает меня под руку, так что мне приходится тащить и ее.

– Чувак, – хлопаю я его по спине, – чувак, что все это значит?

– А! – Антон обнимает меня. – Здорово, братик! Это значит, бабла на канале нормально, не знаем, как спалить.

– Тихо, вы! – шипит Семисветова.

– Цензура? – Антон недобро сверкает глазами, что наводит меня на мысль о наличии в его крови не вполне легальных веществ.

– А мне можно такие же зрачки, пожалуйста? – Я подношу два разведенных пальца к его глазам, потом к своим.

– Ща, в пионеры всех примут и пойдем... примем. – Он глупо хихикает.

Семисветова недовольно фыркает у меня за спиной.

– И ты, Брут? – Антон указывает на нее пальцем.

– Я подумаю. – Она улыбается одной из своих развязных ухмылок, и я ловлю себя на мысли, что Дашино блядство – это не зов плоти, а нечто профессиональное. Как у актрис, которые даже без макияжа, с простудой или с похмелья, при наличии камеры моментально преображаются и начинают на нее играть. Для Даши камерой служат мужские глаза.

На сцену тем временем поочередно поднимаются сотрудники канала, наиболее полно проявившие себя на поприще оральных услуг руководству, за ними люди, спалившие на нас кучу рекламного бабла, лицемерно именуемые нами партнерами, чьи руки Лобов жмет таким образом, что его задница, кажется, оказывается выше уровня головы. Всем вручаются какие‑то херовые вымпелы, дипломы в виде подушечек алого бархата с надписью «Лучшему в...» (разобрать невозможно), черные коробки с суперпризами (размером побольше для партнеров, поменьше – для рядовых холопов). После этого начинают поздравлять редакции (тут обходится без коробок), и их представители получают цветы и статуэтки в виде микрофонов. Каждый раз, когда кто‑то поднимается на сцену, из динамиков звучат фанфары.

– Тоже мне, «Грэмми», блядь, устроили! – сплевывает Антон, а я настолько ошарашен таким маскарадом, что перманентно отпиваю из Дашиного бокала и делаю вид, что ко мне эта инфернальная хуйня никакого отношения не имеет. Развлекаю себя тем, что верчу головой в поисках новых сотрудниц или просто приятно одетых телочек (скорее для проформы, потому что, с одной стороны, рядом стоит Даша, а с другой – пять минут назад я твердо решил валить к Наташе, часа через три. Ну, то есть не совсем твердо, как пойдет. Но решил).

Разглядывая зал, упираюсь в левый фланг, на котором, прислонившись плечом к стене, стоит Хижняк, одетый в черный смокинг и кроссовки. Злорадно отмечаю, что под смокинг надета рубашка, тогда как настоящий фрик вырядился бы в майку. Незамедлительно сообщаю Антону, что Хижняк – лох. Антон разводит руками, давая понять, что это и так очевидно. Даже не глядит в сторону Хижняка. Рядом с Антоном корреспондентка из новостной редакции, в узкой юбке с разрезом и обтягивающем пуловере.

– А я ее сначала не приметил, – шепчу ему на ухо.

– Карманный вариант, – отвечает он.

Чествование героев вчерашних дней плавно подходит к концу. Отъезжает занавес, обнаруживающий хор бледнолицых детей, которые начинают жалобно тянуть «Прекрасное далеко».

– Они правда из детского дома? – спрашивает ктото рядом, заставляя меня подавиться вином так, что часть жидкости приходится сплюнуть себе под ноги.

В руках у собравшихся сверкают бокалы. Начинается броуновское движение. Люди разбиваются на группки, подтягиваются к фуршетным столам, берут тарелки и приборы. Замечаю свою бригаду, машу им рукой, но они, кажется, меня не видят.

– Перекусим? – предлагает Даша.

– Наверное, – неопределенно отвечаю я и даю увлечь себя к закускам.

По дороге нам попадается Лобов под руку с директрисой большого рекламного агентства.

– О, какие люди! – Он картинно раскланивается. – А это, Оксана, самые большие звезды канала. – Лобов уже сильно подшофе. – Такие большие, по секрету тебе скажу, что самому приходится к ним на прием записываться.

– Ой, Анатолий Борисович, вы заставляете меня краснеть! – жеманничает Даша.

– Оксана, – протягивает мне руку девица, и я перекладываю тарелку в левую руку, чтобы поприветствовать ее.

– А вы садитесь к нам! – показывает Лобов в левый угол зала, где сосредоточен десяток столов «персона вип‑вип».

– Да мы же со своими редакциями! – неуверенно мычу я.

– Конечно, Анатолий Борисович, – Семисветова больно щиплет меня за бок, – сейчас возьмем что‑нибудь куснуть и присоединимся!

– Ну, возьми... куснуть... – фыркаю я.

– У них за столом уже Хижняк сидит. – Семисветова стучит меня по голове. – Хочешь устроить ему бенефис?

– Да мне как‑то все равно, – пожимаю плечами, понимая, что она, в целом, права.

За столом, помимо Лобова и Оксаны, два зама, начальник информационного вещания, Ваня, Хижняк и трое из тех, у кого Лобов отсасывал на сцене. Сажусь рядом с Ваней, рядом со мной падает Даша. Завязывается нелепый светский треп обо всем, что никому не интересно. Хижняк слегка флиртует с этой Оксаной, трио клиентов деловито растирают с Лобовым «за перспективы», а я шепотом спрашиваю у Вани, как бы свалить отсюда, и поглядываю на счастливого Антона, сидящего за три стола от нас в женском окружении. Даша снимает под столом туфли и начинает возить по моей ноге, а вокруг так тесно, что мне и не отодвинуться. На поляне три бутылки шампанского, бутылка Bacardi и какая‑то водка. Я стараюсь быть учтивым одновременно со всеми сидящими (то есть просто улыбаться, не произнося ни слова). Ваня рассказывает про наш сериал, Хижняк – про трудности работы в эфире с чиновниками, Лобов рисует на салфетке график роста аудитории нашего канала, а клиенты снисходительно кивают и опрокидывают рюмку за рюмкой. Мешаю Red Bull с Bacardi, и, кажется, я единственный, кто не при делах. Про сериал лучше и не вспоминать, вся трудность работы с чиновниками заключается в том, чтобы их не надорвать до конца, а на салфетке я в таком состоянии могу нарисовать разве что неприличное слово. Меня на самом деле и нет, есть только мой телефон под столом в непрерывном эсэмэс‑чате с Наташей. Даша уже бросила в мою сторону три косых взгляда, Лобов пытался вовлечь в дискуссию о молодежной аудитории, а у меня в голове пульсирует Мумий‑Троллевское «уходим, уходим, уходим».

Незаметно начинаются свальные танцы. Коллектив канала сосредоточенно двигает нижними частями тела, стараясь попадать не в такт, а под снисходительно‑одобряющие взгляды начальства. Играет ужасающая русская попса, и официанты не перестают наполнять наши бокалы. Я чувствую, что пьянею, и стараюсь отпускать ничего не значащие фразы, которые могут быть истолкованы как угодно. «Акцент на этом можно бы и усилить», «Прямой эфир обладает особой энергетикой» и «Вы не покупаете у нас рекламу – вы покупаете настроение людей». Кажется, они не находят живого отклика в сердцах присутствующих (Ваня дважды наступил мне на ногу, а Даша толкнула под локоть). Внезапно ко мне поворачивается Оксана и замечает, что я ей кажусь «вещью в себе», «как настоящая звезда», и Лобов красноречиво закашливается, давая понять, что с этой сучкой мне следует быть как можно более учтивым.

А мне вспомнился другой вечер и другие люди. Я стою на открытой террасе одиннадцатого этажа отеля «Маджестик» и смотрю на огни ночной Барселоны. В одной руке у меня бокал шампанского, а в другой – полуистлевшая сигарета. И чья‑то подруга (не исключено, что моя) стоит сзади и тихо спрашивает:

– Ты собираешься стать звездой?

А пять минут назад официантка сообщила мне, что шампанского больше нет, потому что мы уничтожили все запасы. Но люди за другими столиками продолжали его пить, и меня душило чувство отчаянной несправедливости, ведь на самом деле шампанское было, просто нам перестали его подавать, памятуя историю с разгромленным сьютом. Я стоял и безмолвно сокрушался по этому поводу, а вопрос девушки повис где‑то там, над нашими головами, в свете прожекторов, изредка выхватывавших чаек, летевших в ночном небе. И ей пришлось повторить его громче:

– Ты собираешься стать звездой?

– Нет, – помотал я головой, не поворачиваясь. – Я собираюсь стать арт‑объектом.

Она хотела добавить что‑то еще, но я уже переместился на диваны и завязал беседу с менеджером рекорд‑лейбла, который устраивал эту поездку для ведущих музыкальных каналов. А потом громко играл Moby, и нам постоянно приносили какие‑то счета, которые нам даже не приходило в голову смотреть. Их всегда оплачивал кто‑то другой.

А утром, в самолете, я от нечего делать спросил соседа:

– А человек может быть арт‑объектом?

Но он лишь пожал плечами и ответил:

– Спроси у нашего тур‑менеджера, это же они за все платят...

И в общем, с тех пор мало что изменилось. По‑прежнему за все платят эти понурые пиджаки, а похотливые девицы, вроде Оксаны, у них на подхвате. И значит, мне следует сделать вид, будто я немного смущен, но польщен ее фразой, и вместо того чтобы ответить: «А ты мне кажешься тупой похотливой сукой», – улыбаться, улыбаться, улыбаться...

Играет самая избитая песня всех времен и народов «Lady in Red» Криса Де Бурга. Стоит ли говорить, что весь коллектив начинает дружно приглашать друг друга пообжиматься под это унылое говно. Даша вопросительно смотрит на меня, я киваю и встаю из‑за стола, успевая заметить, что секундой позже пытается встать Хижняк. «Вот когда все эстетство разом пропадает», – отмечаю я и протягиваю Даше руку. Ну, хоть кому‑то настроение испортил.

С полминуты танцуем молча, и я развлекаю себя попыткой понять, надела ли она сегодня лифчик.

– Как поживает наша общая знакомая? – вдруг начинает она.

– Какая? – идиотничаю я.

– Наташа. Учительница.

– Понятия не имею, честное слово! А у вас какая‑то совместная история, да? – Я щелкаю пальцами. – Не поделили мальчиков и все такое?

– Типа того. – Она улыбается и стремительно меняет тему. – Ты долго здесь собираешься торчать?

– А есть идеи?

– Пригласи меня в гости.

– У меня сегодня племянник ночует.

– Тогда я тебя приглашаю! – Она прижимается ко мне.

– Суперидея. Тогда я сейчас со своей редакцией выпью, и поедем! – Мозг начинает придумывать схемы мягкого слива.

– Поцелуй меня! – неожиданно предлагает она, и я только в этот момент понимаю, насколько она нетрезва.

– Чэпэ.

– Что?

– Чистое палево.

– Ты кого‑то стесняешься?

– Нет, но все же! – Оглядываюсь по сторонам, быстро целую в шею, стараясь обойтись малой кровью.

– Так неуверенно! – Она прикусывает губу. – А ты изменился, Андрюша.

– Здесь душно. Меня мутит слегка, – вру я.

– Давай уедем прямо сейчас! – оживляется Даша.

– Давай через полчаса! – Я улыбаюсь и целую воздух. В этот момент чертов «медляк» наконец заканчивается. – Я сейчас найду своих, потом вернусь за стол и мы свалим, окей?

Даша молча кивает. Ее глаза слишком блестят.

– Peace! – Я поднимаю два пальца вверх. – Веди себя, как хорошая девочка, пока меня не будет.

Иду по проходу вдоль столиков, киваю коллегам, пытаюсь найти своих, но их будто и не было. Навстречу мне движутся три чувака из рекламного отдела, чьих имен я не помню, одетые бутылкой пива, гамбургером и хотдогом.

– Хеллоу, дарлинг, – говорит мне хотдог. – Видели твое шоу в четверг, было круто.

– Здорово, чуваки. Вы прикольно одеты, – отвечаю. – Ну, типа, стильно и продуманно.

– Мы сегодня отвечаем за пиво, реквизит и танцы, – улыбается бутылка пива.

– Массовики‑затейники. Внеклассная нагрузка, – кивает гамбургер.

– По какой накури вы такие костюмы себе придумали? – удивляюсь я. – И почему именно фастфуд?

– Долго объяснять! – отмахивается хотдог.

– Гашик, – гамбургер закрывает рот ладонью. – Ой!

– Хорошая идея, парни! – смеюсь я. – И отличные костюмы. Cool, wow и респект. Стесняюсь спросить, гашик‑то остался?

Пиво и гамбургер многозначительно переглядываются, оценивая возможные последствия моего вопроса. Наконец пиво кивает.

– Есть трава, – наклоняется гамбургер к моему уху.

– Вы просто добрые волшебники, парни! – Я протягиваю руку.

– Сильвупле, – озираясь, хотдог достает из своих сосисочных складок два косяка, которые я прячу во внутренний карман куртки.

– Спасибо вам, большое человеческое, – и отваливаю в туалет.

Интересно было бы посмотреть, как эти укуренные черти будут развлекать народ, но – есть дела поважнее. На входе в туалет сталкиваюсь с Хижняком.

– Какая у тебя куртка красивая! – Он улыбается. – У меня такую же знакомый сутенер в Милане носит.

– У тебя влиятельные друзья, – пытаюсь пройти мимо.

– Куртка тебе очень идет, да! – проводит рукой по своей щеке. – И Семисветова, в целом, тоже.

– Мне вообще везет с вещами и людьми. Поссать не сходишь, не встретив звезду.

– Хорошая шутка!

– Твой костюм – это хорошая шутка! – отодвигаю его в сторону и сваливаю в кабинку.

В туалете висит тяжелый запах травы. Пытаюсь вспомнить глаза Хижняка, но вроде ничего особенного в них не было. Forget it. Встаю на унитаз, осматриваю окрестные кабинки, закрываюсь, сажусь и в пять затяжек убиваю косяк. Мыслям становится теплее.

Главное – не сделать трех вещей: не напиться; не напиться и не уехать с Антоном; не напиться и не уехать с Семисветовой. Все три задачи, отмечу, трудные. Посылаю эсэмэс Наташе, чтобы зацепиться, поймать нить, которая меня сегодня удержит, заставит включить голову и выключить обаяние.

«Ты как?»

«Скучаю».

«Я тоже. Через час выезжаю отсюда».

«Я тебя очень жду».

«Возможно, буду пьян. Не сильно».

«Я тоже пью вино».

«Я с тобой».

Чувствую, что начинаю растекаться, собираю себя в комок, как мокрую салфетку, и решительно выдвигаюсь. Стафф у этих фаст‑фуд‑ребят приятный. Весело и вкусно.

Вернувшись в зал, залипаю у стола звуковиков, выпиваю пару рюмок со съемочной бригадой, состоящей из пятидесятилетних мужиков (даже на корпоративе они пьют водку, разливая ее из‑под стола), иду дальше и минуты три наблюдаю, как Хижняк пылко обнимается с начальницей отдела программного вещания (какими перестановками в «сетке» грозят мне эти объятия?), потом слушаю анекдоты пятилетней давности от ребят из маркетинга, заливисто хохочу (вообще я отметил, что обстановка стала более доверительной).

Краем глаза все время посматриваю на стол, за которым сидит Даша, отмечая, что она так же не выпускает меня из поля зрения. Соображаю, куда от нее спрятаться, но парадокс в том, что, обходя эти гребаные столы, я с каждым метром приближаюсь к ней.

Мимо пробегает Петрова, мой редактор, которую я еле успеваю схватить за руку.

– Вы где спрятались‑то все?

– Мы все в той комнате, – Петрова указывает в глубину зала, – там караоке.

– Караоке?! – презрительно кривлюсь я, но тут вижу, что Даша встала из‑за стола и двигается в мою сторону. – Ой, а возьмите меня с собой!

– Пойдем! – пожимает плечами Петрова.

– Возьми меня за руку, – шепотом говорю я.

– Зачем?

– Так надо!

Плетусь за ней, не отпуская ее руку, оборачиваюсь в сторону Даши и кричу ей: «Я скоро!» – но она меня в этом шуме, естественно, не слышит, и мне приходится показать пальцем на Петрову, потом на себя и изобразить микрофон у рта. Даша широко раскрывает глаза, а я киваю и показываю пальцем на нее, что означает «скоро вернусь». Только в дверях караоке‑комнаты до меня доходит, что Даша могла неверно истолковать то, как я изображал у рта микрофон, особенно вкупе с указыванием на Петрову. Неожиданное открытие заставляет меня заржать в голос. Может, так оно и лучше.

Караоке‑салон набит лучшими представителями нашего канала, что заставляет задуматься, не пропустил ли я новый тренд. Кто‑то окает, кто‑то кричит: «Какие люди!» – я обнимаюсь с большей половиной присутствующих, немедленно выпиваю стакан Bacardi, добиваясь стереоэффекта. Сажусь на один из диванов, которыми окружен стол с бухлом, и принимаюсь трепаться со своей ассистенткой и гримерами. Гуля замечает, что у меня «глаза не вполне себе», я шиплю на нее, но ответить что‑то вразумительное заставить себя не могу. Через несколько минут чувствую напряжение в скулах, вероятно, все это время я так и не перестал блаженно улыбаться. Стаканы наполняются, подходят все новые люди, с которыми я чокаюсь. Корреспонденты заставили главного бухгалтера петь «Whenever you need somebody» на том основании, что он, как им кажется, похож на Рика Эстли. Бухгалтер очень старается, но не знает ни этой песни, ни языка на котором она поется. Всем нравится. Хлопают в ладоши. Подпевают. Меня продолжает немилосердно накрывать.

С очередной порцией людей в караоке оказывается Даша, которая довольно ловко ухитряется сесть через одного человека от меня. Я машу ей рукой.

– Ты когда так набраться успел? – наклоняется ко мне Даша.

– Тут прикольно! – киваю я, изображая глухоту.

– Может, пойдем воздухом подышим?

– Ага. Сейчас моя очередь петь!

– Все ясно! – Она надувает губы и отворачивается.

Я поднимаю вверх большой палец и качаю им в воздухе.

Тем временем в комнате реально становится невозможно дышать. Все в табачном дыму, смешанном с ароматами парфюма, алкоголя и пота. И кто‑то протягивает мне микрофон, хотя у меня уже есть один, в который я, Женя и Олег хрипло орем Pixies: «Where is my mind? Where is my miiiiind? Where is... my mind? Way out in the water, see it swimmin’»...

А на экране телевизора нон‑стоп кадры из «Бойцовского клуба». И четыре девчонки из информационного отдела, взявшись за руки, прыгают на кожаном диване и визжат. Все одеты в одинаковые обтягивающие футболки с глупыми слоганами типа «Eat girl», нашитые блестками. Одна поскальзывается, падает на спину, ее лосины скользят по диванным подушкам, и она оказывается на полу, увлекая в свалку остальных. Окружающие взрываются одобрительным свистом и аплодисментами. И у девочек абсолютно пьяные улыбки, а у мальчиков абсолютно похотливые глаза. И кажется, все только и ждут, чтобы кто‑нибудь кого‑нибудь случайно выебал. Не для того чтобы слиться в групповой оргии, а так... для разнообразия. Это же лучше, чем караоке, ага?

Девочкам помогают подняться, они подходят к нам, на столике возникает много пустых бокалов, которые чья‑то рука наполняет Bacardi. Я машинально беру один, понимая, что он из последних, делаю глоток, ловлю себя на коротком расфокусе, микрофон вырывают из рук: «Where is my mind? Where is my miiiiind? Where is my mind?»

Чужие плечи, которые давят тебя с четырех сторон, пьяный шепот в ухо, попытки объятий, отдавленная левая нога, Даша с лицом унылого бассет‑хаунда – все это меня нестерпимо напрягает. Мне хочется воздуха, хочется выйти на улицу. Пробираюсь к выходу, замечаю сидящего в углу на корточках Анального карлика. Черная футболка с длинным рукавом, поверх нее белая, с коротким. Голова запрокинута. На голове черная шапка носком, в зубах незажженная сигарета, взгляд отсутствующий.

– Тебе плохо, зайка? – интересуюсь я на всякий случай.

– Скучно, – отвечает он после продолжительной паузы, – хочется стильного мальчика. – Он пытается сфокусировать взгляд на мне. – Неиспорченного, откуда‑нибудь из Сибири... например...

– Стильный гей из Сибири – это само по себе оксюморон.

– «Оксю» кто? – Он смотрит куда‑то мимо.

– Именно, – киваю я.

Стою на улице, прислонившись к стене, пытаюсь курить, но голова настолько мутная, что тошнит уже от первой затяжки. В ушах слегка гудит после запойного караоке и мне надо бы, по идее, ловить такси и ехать домой, но ноги не идут. Стараюсь дышать глубже.

– Никогда не понимал, что так привлекает русских людей в караоке? – слышится сверху.

– Водка, – поднимаю голову, вижу Хижняка, достающего сигарету.

– А вы Михаила Круга пели? – Хижняк вертит в пальцах зажигалку. – Или...

– Славу Медяника. Тебе‑то какая разница? – поднимаюсь по лестнице, встаю рядом.

– Так просто. – Он медленно затягивается. – Ты такие интересные имена называешь, я даже не слышал. Это из детства, да?

– Из юности. – Я стараюсь говорить как можно более спокойным голосом. – У тебя кислый день? Плохие рейтинги? Даже телка из программного вещания, и та – не дала?

– Я вот пытаюсь разобраться. Вроде бы ведущий модного канала, Pulp телезрителям ставит. Откуда это все: «караоке», «дала – не дала». Откуда весь этот совок, а?

– Слушай, Хижняк, чего ты доебался?

– Может, я хотел наладить между нами контакт, просто поговорить!

– Я не люблю разговоры на корпоративах.

– Понимаю. Мне говорили, у тебя к корпоративам особое отношение. – Он выжидающе смотрит на меня. – С некоторых пор.

– В смысле?

– Ну, ты как‑то спел неудачно... или прочел рэп под видеоряд с голыми задницами... Это чья была вечеринка? Смешное название, типа «шимейл...», нет... «би»? Что‑то связанное с нетрадиционным сексом.

– Транс. – Я закуриваю, сдерживаясь из последних сил. – Транс‑бетон. Смешное название, ага.

– И ты с тех пор в караоке только поешь? Понимаю.

– Еще в ванной, – отворачиваюсь от него. – Это был последний вопрос интервью. Пришли мне завтра расшифровку на согласование.

– Да, конечно. А если ответов не хватит, я могу взять ваши ранние интервью на ютьюбе и наложить свои вопросы voice‑over.

– Что?! – Мне будто ошпарили спину. – Что ты сказал?

– Нет, ну это было гениально! – Хижняк начинает ржать. – Чистые аферисты!

Мы медленно спускаемся по лестнице.

– Ты о чем сейчас говоришь? – подхожу к нему почти вплотную.

– Нет, ты в самом деле думаешь, что твою лажу с Кейвом никто не заметит? Лобов просто еще...

Но финал фразы я не слышу, потому что бью его в лицо. Он успевает уклониться, так что мой кулак задевает его правую скулу. Бьет в ответ мне в челюсть, довольно ощутимо.

– Сука, ну ты дождался наконец! – наношу ему удары в корпус и в голову, он отступает, умело закрывается и в какой‑то момент подныривает под мою правую руку и бьет в подбородок. Я заваливаюсь назад, но успеваю схватить его за пиджак и увлечь за собой на землю.

Мы катаемся по асфальту, хрипим, мутузя друг друга наотмашь, куда попадет. Чувствую вкус крови во рту, нос тоже в крови. Глаза слезятся, и я почти ничего не вижу. Мне, в общем, и не надо видеть. Сплошная белая вспышка. Слепая ярость. Раздолбить его лицо. Приложить затылком о камень. Уничтожить.

Раздается визг тормозов. Потом чьи‑то руки хватают меня под локти и за шкирку. Нас растаскивают. Я фокусирую взгляд на менте, заломившем руки Хижняку. Пытаюсь вырваться, но чувствую железную хватку держащего меня человека. Омерзительно пахнет лыжной мазью, кирзой и нестиранным сукном.

– Давай их к машине, старшина! – раздается командный голос.

– Документы есть? – У меня ощупывают карманы. – Вы откуда?

– С корпоратива, – нехотя отвечаю я. – У меня пропуск в Останкино, во внутреннем кармане.

– Мы с телевидения, – вторит Хижняк.

– Ща разберемся, с какого вы телевидения! – цедит старшина, залезает ко мне во внутренний карман, достает пропуск и... «беломорину». – О‑па! А это чё у нас тут?

– Сигареты.

– Какие сигареты? – Он рывком разворачивает меня лицом к себе. – Какие сигареты, а?

Мент подносит «беломорину» к носу. Мент нюхает ее. Его глаза начинают блестеть.

– Торчки, – удовлетворенно замечает он.

– Этот тоже полный, – второй мент достает из кармана Хижняка пакет с содержимым бурого цвета и поднимает его вверх, держа двумя пальцами.

– Приехали вы, ребята...

«Какое же блядство!» – думаю я, пока на нас защелкивают наручники и заталкивают на заднее сиденье ментовской машины.

Мы довольно долго едем в отделение, и Хижняк переговаривается с ментами, а мне почему‑то настолько все равно, будто меня здесь нет. Я смотрю в окно на ночную Москву, пока сидящий между нами старшина говорит про «распространение» и «барыг». Изредка хрипит милицейская рация. Хижняк вспоминает про понятых, которых ему обещают найти в отделении «в пять сек». Мне становится отчаянно жалко Наташу, которой я обещал вернуться два часа назад. Огни смазываются и сливаются в один длинный красно‑желтый неоновый поток.

Потом нас вытаскивают на улицу, Хижняк отводит старшину в сторону, что‑то тихо говорит ему, тот бурчит в ответ. Несколько секунд они переговариваются, потом мент качает головой. Хижняк возвращается, и мы ныряем под навес над входом в отделение. Кажется, начинается дождь.

Меня заводят в кабинет с желтым от никотина потолком, сажают на стул перед столом, за которым сидит майор с красными глазами. На все его вопросы я стандартно отвечаю «нет» и «не знаю». Отказываюсь подписывать протокол. Прошу сделать телефонный звонок. Узнаю, что «позвоню, бля, с зоны». Киваю. Пока он пуляет в меня очередями мата, статьями УК и разными эпитетами, характеризующими мою деятельность по сбыту наркотиков, я тупо смотрю перед собой на белую раму окна и вспоминаю сон с ментокатерами. «Не из Англии, не из Англии...». Ненавижу все это, ненавижу себя в этом...

 

– Вот скажи мне, Хижняк, почему ты все время на залупе? – Я заваливаюсь на лавочку в обезьяннике и растираю онемевшие от браслетов запястья.

– Да пошел ты! – лениво бросает он.

– Ты постоянно провоцируешь меня, постоянно доебываешься. – Левое запястье начинает отходить. – Тебе драйва не хватает?

– Может, ты меня раздражаешь!

– Чувак, а ты никогда не думал, о том, как ты раздражаешь?

– Это проблемы окружающих.

Повисает пауза. Странно, но я уже не чувствую ни злости к Хижняку, ни даже страха. Ничего. Опустошение. Молча лежим минут пять, оба в одинаковой позе: руки под головой, взгляд уперт в потолок. Отчаянно хочется курить.

– Старшина! – зову я. – Товарищ старшина! Командир, начальник, как это говорится?

– Чё орем? – Почему‑то старшина кажется мне похожим на здоровенную мышь. Серая форма, бегающие глаза. Даже его поигрывание рукой на поясе выглядит как‑то уж слишком мультипликационно. – Чё надо?

– Курить хочется, – отвечает за меня Хижняк.

– У следака завтра покуришь! – Он смотрит исподлобья. – Тут те не ночной клуб. Еще какие вопросы? Пожелания? – Он ощеривается.

– Больше никаких. – Я отворачиваюсь лицом к стене.

– Тогда, гы‑гы, устраивайтесь поудобней, торчки!

– Удобней уж и некуда, – говорит Хижняк, – тут у вас...

– Уютненько, – говорим мы хором, что кажется мне весьма забавным.

Сажусь на скамейку, смотрю на Олега:

– Так и будем молчать?

– А что ты хочешь, чтобы я сказал? – отвечает он, не меняя позы.

– Фиг знает. Ну, типа, расскажи что‑нибудь. Какая тебе музыка нравится или почему ты надел под смокинг с кедами рубашку, а не футболку, или про то, какие тебе девушки нравятся.

– Тебе это интересно?

– Не‑а! – Я сплевываю под ноги. – Но все лучше, чем тупо сидеть в тишине.

– Зайди на мою страницу «Вконтакте», там есть избранная музыка. А с рубашкой случайно вышло... Я футболку в машине сигаретой прожег на груди...

– Бывает...

– Какая глупость! – Хижняк приподнимается, закрывает лицо руками. – Блядь, попасть, как первокурсник, с коробком шмали!