Встретиться с кем—то, кого, как тебе казалось, ты потерял 1 страница

Келли

Я хочу дышать.

Хочу почувствовать себя снова живой.

Не хочу чувствовать боль.

Хочу вернуть все назад, но это в прошлом.

Я слышу каждый звук, каждый смех, каждый крик. Люди неистово двигаются мимо комнаты, но я не могу оторвать взгляда от раздвижных стеклянных дверей. Снаружи сильный шторм, и дождь молотит по бетону, грязи и засохшим листьям. Лампочки скорой помощи, заехавшей в ворота, мигают, отражаясь красным свечением в лужах, словно кровь. Словно кровь Кайдена. Словно кровь Кайдена на полу. Так много крови.

Мой желудок опустошен. Сердце ноет. И я не могу даже пошевелиться.

— Келли, — говорит Сет. — Келли, посмотри на меня.

Отвожу взгляд от дверей и смотрю в его карие глаза полные беспокойства.

— Что?

Он берет мою руку в свою, его кожа теплая и успокаивающая.

— С ним будет все хорошо.

Смотрю на него, прогоняя слезы, потому что должна быть сильной.

— Хорошо.

Он вздыхает и поглаживает мою руку.

— Знаешь что? Я пойду гляну, не пускают ли еще к нему посетителей. Это была отстойная неделя. Узнаем, разрешат ли они навещать его в ближайшее время. — Он поднимается со стула и направляется из комнаты ожидания к регистрационному столу.

Он будет в порядке.

Должен быть.

Но в глубине души, знаю, что это не так. Конечно, его раны и переломанные кости заживут снаружи. Но внутри, думаю, исцеление будет длиться намного дольше, и мне интересно, каким будет Кайден, когда я увижу его снова. Кем он станет?

Сет заговаривает с дежурной за стойкой, но она едва обращает на него внимание, потому что разрывается между телефонными звонками и компьютером. Однако, это не важно. Я знаю, что она скажет... то же самое, что и до этого говорила. Что к нему не пускают посетителей, кроме членов семьи. Его семья, люди, которые делают ему больно. Ему не нужна такая семья.

— Келли. — Голос Маци Оуэнс вырывает меня из оцепенения.

Я смотрю на мать Кайдена с хмурым лицом. Она одета в юбку-карандаш в полоску, ее ногти наманикюренны, а волосы собраны в большой пучок на макушке.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает она.

Я чуть было не спрашиваю ее о том же.

— Пришла увидеть Кайдена.

Я сажусь в кресло.

— Келли, милая, — говорит она, словно ребенку, и хмурясь, смотрит на меня сверху вниз. — Кайден не может принимать посетителей. Я говорила тебе это несколько дней назад.

— Но я скоро возвращаюсь в университет, — произношу, сжимая подлокотники кресла. — Мне нужно увидится с ним до отъезда.

Она покачивает головой и садиться в кресло рядом со мной, скрещивая свои ноги.

— Это невозможно.

— Почему? — Мой голос становиться громче, чем надо.

Она оглядывается, беспокоясь, что я закачу сцену.

— Пожалуйста, понизь свой тон, милая.

— Извините, но я должна знать, что с ним все в порядке. — Упираюсь я. Внутри меня клокочет гнев. Я раньше никогда не злилась так сильно, и мне не нравится это.— И мне нужно знать, что произошло.

— Дело в том, что Кайден болен, — отвечает она спокойно, и начинает вставать.

— Подождите. — Поднимаюсь вместе с ней. — Что вы имеете в виду под «Кайден болен»?

Она наклоняет голову в сторону и показывает свое самое грустное лицо, но все о чем я могу думать, как эта женщина позволяла отцу Кайдена избивать его все эти годы.

— Милая, я не знаю, как сказать тебе это, но Кайден причиняет боль сам себе.

Я трясу головой, и пячусь от нее.

— Нет, он не делает этого.

Ее лицо становиться еще печальней, и она выглядит, как пластиковая кукла со стеклянными глазами и нарисованной улыбкой.

— Милая, у Кайдена проблемы с резанием самого себя уже очень долгое время и это... нам казалось, что ему стало лучше, но видимо мы ошибались.

— Нет, это неправда! — кричу я. По-настоящему кричу. Я в шоке. Она в шоке. Вся толпа в комнате ожидания в шоке.

— И мое имя Келли, а не милая!

Сет торопиться ко мне, его глаза расширенны и полны беспокойства.

— Келли, с тобой все хорошо?

Смотрю на него, потом на людей в комнате. Становиться тихо, и все пялятся на меня.

— Не... не знаю, что со мной. — Поворачиваюсь на пятках и бегу к раздвижным стеклянным дверям, задевая локтями их края от того, что они не успевают открыться полностью. Я бегу до тех пор, пока не нахожу кусты позади больницы, а после падаю на колени, и меня рвет прямо на землю.

Мои плечи поддергиваются, желудок сжимается, а слезы жгут глаза. Когда мой желудок опустошается, встаю на корточки и сажусь в грязь.

Не может быть, чтобы Кайден делал это с собой.Но в глубине души, я продолжаю думать обо всех шрамах на его теле и не могу не задаться вопросом: «Что если это правда?»

Кайден

Я открываю глаза, и первое что вижу – это свет. Свет обжигает мои глаза и делает все вокруг искаженным. Машина пиликает, и, кажется, звук соответствует ритму моего сердца, что бьется в моей груди, но он звучит слишком медленно и неравномерно. Тело кажется холодным и онемевшим, как и все внутри меня.

— Кайден, ты слышишь меня? — Звучит голос моей матери, но я не вижу ее из-за яркого света.

— Кайден Оуэнс, открой глаза, — повторяет она, пока ее голос не становится мучительным гулом в моей голове.

Я открываю и закрываю свои веки несколько раз, а потом вращаю закрытыми глазами. Моргаю снова, и свет начинает превращаться в пятна, а потом в лица людей, которых я не знаю, и в их выражениях проскальзывает страх. Я ищу среди них, высматривая только одного человека, но нигде не вижу ее.

Я открываю рот и заставляю губы двигаться.

— Келли...

Моя мать появляется около меня. Ее глаза холоднее, чем я ожидал, а губы сжимаются в тонкую линию.

— Ты хоть понимаешь через что заставляешь пройти семью? Что с тобой не так? Тебе не дорога твоя жизнь?

Я гляжу на доктора и медсестер около моей кровати и осознаю, что это не страх, а жалость и раздражение.

— Что... — Мое горло сухое, как песок, и я заставляю мышцы горла двигаться, сглатывая несколько раз. — Что случилось?

Начинаю вспоминать: кровь, насилие, боль... желание, чтобы все это закончилось.

Мама кладет руки рядом с моей головой и наклоняется ко мне.

— Я думала с этой проблемой покончено. Думала, ты перестал это делать.

Слегка наклоняю в сторону голову и смотрю на свои руки. Мои запястья перемотаны, кожа бледная с выступающими голубыми венами. Капельница прикреплена к тыльной стороне руки и зажим на конце пальца. Я помню. Все.

Наши взгляды пересекаются.

— Где отец?

Ее глаза сужаются, и голос понижается, когда она наклоняется еще ближе.

— Уехал в командировку.

Я изумленно смотрю на нее. Она ничего не предпринимала против насилия, когда я рос, хотя в каком-то роде надеялся, что может быть это заставит ее избавиться от всех секретов и от потребности защищать его.

— Он в командировке? — спрашиваю медленно.

Мужчина в белом халате с ручкой в кармане, в очках, и седыми волосами говорит что-то матери и выходит из комнаты, неся планшетку. Медсестра подходит к пиликающей машине, около кровати, и начинает записывать результаты в моей карте.

Мама наклоняется еще ближе, отбрасывая тень на меня, и шепча низким голосом, который несет в себе много предупреждений.

— Твой отец никуда не поехал. Доктор знает, что ты режешь себя, и весь город знает, что ты избил Калеба. Сейчас ты не в самом лучшем положении и будешь в еще худшем, если впутаешь сюда отца.

Она отклоняется немного назад, и впервые я осознаю, какие у нее большие зрачки. Из-за них едва видно цвет радужки, за исключением тоненькой полоски. Она выглядит одержимой, может быть дьяволом, или моим отцом, в любом случае это одно и тоже.

— Ты будешь в порядке, — говорит она. — Все повреждения не смертельны. Но ты потерял много крови, и тебе сделали переливание.

Упираясь руками в кровать, пытаюсь сесть, но мое тело тяжелое, и конечности ослабели.

— Как долго я был в отключке?

— Несколько дней. Врачи говорят это нормально. — Она начинает подтыкать одеяло вокруг меня, как будто бы я внезапно стал ее ребенком. — О чем они волновались больше, так это то, почему ты режешь себя.

Я мог бы прокричать всему миру, что это не только моих рук дело. Что мой отец так же виноват, что он и я – вдвоем травмируем меня. Но, когда я осматриваю комнату, понимаю, что здесь нет ни одного, кого заботило бы это. Я одинок. И режу сам себя. Тогда, на одну долю секунды, я понадеялся, что это мог бы быть мой конец. Вся эта боль, ненависть, чувство ничтожности, наконец, после девятнадцати лет, закончатся.

Она гладит мою ногу.

— Ладно, я вернусь завтра.

Ничего не отвечаю. Просто отворачиваюсь и закрываю глаза и рот, позволяя себе провалиться в спасительную темноту, из которой я выплыл. Потому что сейчас, это лучше, чем быть в свете.

Келли

Я много времени уделяю ведению дневника. Это своего рода терапия для меня. Сейчас глубокая ночь, но я не сплю, с ужасом ожидая завтрашнего возвращения на кампус без Кайдена. Как можно просто оставить его, сбежать, забыть? Все твердят, что я должна, будто это так просто, как подобрать наряд. Хотя я никогда не умела выбирать себе одежду.

Я в комнате над гаражом, одна, прячусь в тишине, компанию мне составляют лишь ручка и дневник. Вздохнув, смотрю на Луну, моя рука движется по бумаге практически неосознанно.

Как ни пытаюсь, не могу выкинуть ту картину из головы. Каждый раз, закрывая глаза, я вижу Кайдена, лежащего на полу. Кровь покрывает его тело, пол, трещины в кафельной плитке, а вокруг ножи. Он сломлен, в крови, разбит на мелкие осколки. Возможно, кто-то считает, что ему уже не помочь. Но я не могу так думать.

Когда-то я сама была разбита на осколки, уничтожена чужими руками, но сейчас чувствую, что начинаю вновь обретать целостность. По крайней мере, мне так казалось. Но когда увидела Кайдена на полу, почувствовала, словно часть меня снова раскололась. Еще больше сокрушили слова его матери, когда она сказала, что он сам это сделал. Кайден сам себя порезал, и возможно, делал так годами.

Я этому не верю.

Не могу поверить. Особенно зная его отца.

Просто не могу.

Моя рука останавливается, и я жду продолжения. Но, похоже, я написала все, что нужно. Ложусь на кровать и смотрю на Луну, размышляя – как продолжать жить дальше, если все, что мне дорого – неподвижно.

~ ~ ~

— Сотри эту печальную мину со своего лица, Мисси, — Сет держит меня за руку, когда мы идем по территории кампуса. На улице холодно. Дождь моросит из угрюмых туч, тротуар покрыт мутными лужами. С крыш исторических зданий университета едва ли не реки стекают. Подошвы кроссовок скользят по мокрой траве, мерзкая погода под стать моему настроению. Люди бегут домой или на занятия, и мне хочется закричать: «остановитесь, подождите, пока мир догонит!»

— Я пытаюсь, — отвечаю ему, но хмурое выражение не исчезает. Оно не сходит с моего лица с того момента, как я нашла Кайдена чуть более двух недель назад. Воспоминания о том дне ранят мой разум и сердце, словно осколки стекла. Я знаю, отчасти это моя вина. Я позволила Кайдену узнать о Калебе. Даже толком не попыталась все отрицать, когда он спросил. Какая-то часть меня хотела, чтобы он узнал, и была рада, когда Люк рассказал, что Кайден избил Калеба.

Сет подталкивает меня локтем и крепче сжимает мою руку, потому что я спотыкаюсь, пошатнувшись в сторону.

— Келли, тебе пора прекращать все время беспокоиться, — он помогает мне восстановить равновесие. — Я знаю, это трудно, но постоянная печаль ни к чему хорошему не приведет. Не хочу, чтобы ты опять стала той грустной девочкой, которую я встретил вначале.

Я останавливаюсь прямо посреди лужи. Холодная вода затекает мне в обувь, пропитывает носки.

— Сет, я к этому не вернусь, — высвободив ладонь из его руки, плотнее укутываюсь в куртку. — Я просто не могу перестать думать о нем… как он выглядел. Тот образ застрял у меня в голове.

Мои мысли только об этом. Я не хотела уезжать из Афтона, но мама пригрозила, что не пустит меня домой на Рождественские каникулы, если завалю семестр. Мне некуда будет податься.

— Я скучаю по нему и чувствую себя отвратительно, потому что оставила Кайдена там с его семьей.

— Ничего бы не изменилось, останься ты дома. Они все равно не позволят тебе увидеться с ним, — Сет откидывает со лба золотистые пряди, его медово-карие глаза смотрят на меня сочувственно, капли дождя стекают по его волосам и лицу. — Келли, я знаю, тебе тяжело, особенно после того, как они сказали, что он сам сделал… что он сам это с собой сделал. Но тебе нельзя расклеиваться.

— Я не расклеиваюсь.

Морось неожиданно превращается в ливень, и мы бежим к деревьям, чтобы укрыться, защищая лица ладонями. Я заправляю влажные пряди своих каштановых волос за уши.

— Он не идет у меня из головы, — я вздыхаю, вытирая воду с лица. — И я не верю, что он сам это сделал.

Плечи Сета опускаются, когда он тянет рукава своей черной куртки вниз.

— Келли, мне неприятно так говорить, но… что, если это правда? Знаю, его отец мог быть причастен, но что, если это не он? Что, если доктора правы? То есть, его же не без причины в ту клинку отправили.

Капли дождя бьют в лицо, мои ресницы трепещут под их тяжестью.

— Если Кайден сам себя поранил, от этого ничего не меняется.

У всех есть секреты, как и у меня. С моей стороны было бы лицемерием осуждать Кайдена за самотравмирование.

— К тому же его туда не отправили. Больница просто перевела Кайдена, чтобы он находился под наблюдением во время восстановления. Только и всего. Он не обязан там оставаться.

Сет сострадательно улыбается, но в его взгляде заметна жалость. Он наклоняется и быстро целует меня в щеку.

— Знаю, и именно поэтому ты такая, какая есть, — он отходит назад, разворачивается, предлагая мне свой согнутый локоть. — А теперь пошли, иначе опоздаем на пару.

Вздохнув, я беру его под руку, и мы вновь выходим под дождь, направляясь к учебному корпусу.

— Может, развлечемся, — предлагает Сет, открывая дверь. Он пропускает меня в теплое помещение, отпускает мою руку и стряхивает дождь с куртки, разбрызгивая капли повсюду. — В кино сходим, или еще куда-нибудь, — Сет щелкает пальцами несколько раз. — Не помню, как тот фильм называется, но ты говорила про него до каникул.

Я пожимаю плечами, и отжимаю волосы, заплетенные в хвостик, так, что вода капает с кончиков.

— Я тоже не помню. И мне не хочется идти в кино.

Он хмурится.

— Перестань хандрить.

— Я не хандрю, — отвечаю, прижимая руку к сердцу. — У меня сердце все время болит.

Сет тяжело вздыхает, его плечи приподнимаются и опускаются.

— Келли…

Подняв руку, качаю головой.

— Сет, я знаю, ты всегда пытаешься мне помочь, и люблю тебя за это, но иногда болезненные переживания – часть жизни, особенно если тому, кого ты лю…. кто тебе не безразличен, тоже больно.

Он приподнимает брови, потому что я едва не сболтнула лишнего.

— Ладно, в таком случае, пошли на пару.

Кивнув, иду следом за ним через холл. Моя одежда промокла из-за дождя, обувь тоже. Несмотря на холод и липнущую к коже ткань, это напоминает мне о прекрасном моменте, полном волшебных поцелуев. Я должна держаться за эти воспоминания.

Потому что сейчас у меня нет ничего, кроме них.

~ ~ ~

Время тянется бесконечно долго. Занятия подходят к концу, приближаются зимние каникулы. Я пялюсь в учебник английского языка уже так долго, что создается ощущение, будто у меня глаза кровоточат, и все слова выглядят одинаково. Потираю глаза пальцами, притворяясь, что в комнате не воняет травкой, что моя соседка Вайолет не спит беспробудно на своей кровати напротив. Она в таком состоянии уже десять часов. Я бы испугалась, что она умерла, если бы не ее бессвязное бормотание во сне.

Помимо подготовки к экзамену по английскому, мне нужно написать эссе. В начале года я присоединилась к клубу писательского мастерства, и теперь должна сдать три проекта: поэму, короткий рассказ и документальную зарисовку. Как бы я ни любила писать, иногда мне сложно перенести правду на бумагу, чтобы другие люди могли ее прочитать. Я боюсь того, что может случиться, если по-настоящему откроюсь. А может, мне кажется глупым писать о правде жизни, в то время как Кайден проживает эту правду, находясь в клинике. Пока я напечатала только заголовок: «Куда уносят листья», автор – Келли Лоуренс. Не уверена, что из этого в итоге получится.

Дождь превратился в пушистые снежинки, которые парят с неба, а на земле блестит серебристый налет льда. Я постукиваю пальцем по учебнику, думая о доме – там уже, наверно, снега почти метр навалило, и мамина машина наверняка застряла у подъездной дорожки. Мне с легкостью представляются снегоуборочные машины, колесящие по улицам города. А папа проводит тренировки в спортзале, ведь снаружи слишком холодно. Кайден по-прежнему в больнице под наблюдением, потому что все думают, будто он пытался себя убить. С того дня прошло несколько недель. Ему уже давно не требуется переливание крови, а порезы заживают. Когда Кайден очнулся, к нему не пускали посетителей, потому что он входил в "группу повышенного риска" и "нуждался в надзоре" (слова его матери, не мои).

Мой мобильник лежит на кровати, рядом со стопкой учебных материалов и разноцветными маркерами. Я беру телефон, набираю номер Кайдена и жду сообщение автоответчика.

— Привет, это Кайден, я сейчас слишком занят и не могу ответить на ваш звонок, поэтому, пожалуйста, оставьте сообщение, может, вам повезет, и я перезвоню.

В его голосе улавливается сарказм, как будто он думает, что остроумен, и я улыбаюсь, тоскуя по нему так сильно, до боли в сердце.

Слушаю сообщение снова и снова, до тех пор, пока не начинаю различать скрытую за сарказмом боль, несущую в себе его секреты. В конечном счете, я сбрасываю звонок, откидываюсь на кровать, желая перенестись назад во времени и не позволить Кайдену узнать, что меня изнасиловал Калеб.

— Боже, который час? — Вайолет садится на кровати, моргая налитыми кровью глазами в попытке рассмотреть свои наручные часы на кожаном ремешке. Она трясет головой, убирая черно-красные пряди с лица, смотрит в окно, потом на меня. — Я надолго вырубилась?

Пожав плечами, смотрю в потолок.

— Думаю, часов на десять?

Вайолет откидывает одеяло и вылезает из постели.

— Твою мать, я пропустила пару по химии.

— Ты изучаешь химию? — не хотела показаться грубой, но шок от того, что она занимается химией, явно проскальзывает в моем голосе. Мы с Вайолет делим комнату уже три месяца, и, судя по тому, что я видела, ей нравятся вечеринки и парни.

Она смотрит на меня злобно, продевая руки в рукава своей кожаной куртки.

— Что? Думаешь, я не могу тусить, и при этом быть умной?

Качая головой, отвечаю:

— Нет, я не то имела в виду. Я просто…

— Я знаю, что ты имела в виду, что ты обо мне думаешь, что все думают, — Вайолет подхватывает сумку, нюхает свою рубашку и пожимает плечами. — Но дам один совет: может, тебе не следует судить людей по их облику.

— Я не сужу, — говорю ей, чувствуя себя неловко. — Извини, если тебе кажется, что я тебя осуждаю.

Она берет свой телефон со стола и кидает его в сумку, затем направляется к двери.

— Слушай, если придет парень по имени Джесси, можешь сделать вид, что не видела меня целый день?

— Зачем? — спрашиваю я, поднимаясь.

— Затем, что я не хочу, чтобы он знал, что я тут была, — Вайолет открывает дверь, оглядываясь через плечо. — Боже, ты стала такой раздражительной. Когда мы с тобой познакомились, я думала, ты размазня. Но в последнее время ты постоянно огрызаешься.

— Знаю, — говорю тихо, опустив подбородок. — Извини. Трудные несколько недель выдались.

Она останавливается в дверном проеме, разглядывая меня.

— Ты… — Вайолет переступает с ноги на ногу, словно ей неуютно. Ей нелегко дается то, что она собирается сказать. — Ты в порядке?

Я киваю, что-то мелькает в выражении ее лица, возможно, боль, и на мгновение мне думается, в порядке ли сама Вайолет. Но потом она пожимает плечами и выходит из комнаты, захлопывая за собой дверь. Шумно выдохнув, ложусь обратно на кровать. Потребность засунуть пальцы в горло, чтобы избавится от тяжелого, противного ощущения в животе, душит меня. Черт. Мне нужна терапия. Не вставая, я тянусь за телефоном, набираю номер своего психолога, так же известного под именем Сет, и моего лучшего друга во всем мире.

— Я люблю тебя до смерти, Келли, — отвечает он после третьего гудка. — Но мне вот-вот повезет, поэтому тебе лучше звонить по важному поводу.

Сморщив нос, чувствую, как вспыхивают мои щеки.

— Ничего срочного… Просто хотела узнать, чем занимаешься. Но если ты занят, не буду тебя отвлекать.

Сет вздыхает.

— Извини, это прозвучало резче, чем я планировал. Если я тебе нужен, мы можем поговорить. Тебе известно, что ты для меня важнее всего.

— Ты с Грейсоном?

— Конечно, — отвечает он шутливым тоном. — Я же не какая-то неразборчивая шлюха.

Смех срывается с моих губ, и я удивляюсь, насколько лучше себя чувствую, лишь поговорив с ним.

— Честное слово, я в порядке. Мне просто скучно и я искала повод отвлечься от учебника по английскому, — скинув книгу с кровати, переворачиваюсь на живот, приподнимаясь на локтях. — Я тебя отпускаю.

— Ты уверена, точно-точно?

— Уверена на все сто. Теперь иди и повеселись.

— Ох, поверь, именно это я и собираюсь сделать, — отвечает Сет, и я смеюсь, но живот пронзает от боли. Я уже собираюсь сбросить вызов, когда он добавляет: — Келли, если хочешь с кем-нибудь пообщаться, можешь позвонить Люку… Вы оба сейчас переживаете одно и то же. В смысле, вы скучаете по Кайдену, не понимая, что на самом деле произошло.

Я прикусываю ноготь. Мы с Люком уже не раз вместе проводили время, но мне по-прежнему некомфортно оставаться с парнями наедине, если не считать Сета. К тому же, между нами все как-то странно, потому что мы с ним официально не говорили о том, что случилось дома у Кайдена. Эта проблема, словно белый слон в комнате, на которого никто не обращает внимания, огромный, печальный, убитый горем слон.

— Я подумаю.

— Хорошо. Если надумаешь, обязательно спроси у него о вчерашней лекции профессора МакГеллона.

— Почему? Что случилось?

Сет озорно хихикает.

— Просто спроси.

— Ладно... — отвечаю я, неуверенная, что хочу выяснить, о чем он. Если случившееся кажется ему забавным, значит, рассказ может меня смутить. — Приятного вам с Грейсоном вечера.

— Тебе тоже, малышка, — говорит Сет, и кладет трубку.

Я нажимаю кнопку сброса, затем листаю список контактов, пока не добираюсь до номера Люка. Мой палец нависает над кнопкой вызова целую вечность, но в итоге трусость меня одолевает, и я бросаю телефон на кровать. Поднявшись, надеваю свои Конверсы – те самые, заляпанные зеленой краской – потому что они напоминают мне о счастливом моменте моей жизни. Застегнув куртку, кладу телефон в карман, подхватываю ключи и дневник, прежде чем выйти из комнаты.

На улице холоднее, чем в морозилке, но я бесцельно бреду по пустому кампусу, после чего наконец-то усаживаюсь на одну из обледенелых скамеек. Идет снег, но ветви дерева образуют навес у меня над головой. Я открываю дневник, натягиваю воротник куртки себе на нос, и начинаю записывать свои мысли, изливая сердце и душу на пустые страницы, потому что это помогает не хуже терапии.

Я отлично помню свое шестнадцатилетие. Воспоминания о нем спрятаны у меня в голове на случай, если понадобятся, но я не часто к ним возвращаюсь. В тот день я научилась водить машину. Мама всегда реагировала странно, не позволяя нам с братом сесть за руль, пока не повзрослеем достаточно. Она говорила, это чтобы защитить нас от самих себя и от других водителей. Помню, я не понимала ее желания нас защитить, потому что вокруг так много вещей – колоссальных, способных изменить жизнь – от которых она не в состоянии нас уберечь. Например, от того, что мой брат курил травку, начиная с четырнадцати лет. Или от того, что Калеб изнасиловал меня в моей же собственной комнате, когда мне исполнилось двенадцать. В глубине души я знала, это не ее вина, но одна мысль все равно постоянно приходила на ум: «Почему она меня не защитила?».

Итак, в шестнадцать я наконец-таки впервые села на место водителя. Мне было жутко страшно, ладони потели так, что я с трудом могла удержать руль. Мой папа водил очень высокий пикап, в котором мне едва было видно дорогу за приборной панелью.

— А мы не можем поехать на маминой машине, пожалуйста? — спросила я у отца, поворачивая ключ зажигания.

Он пристегнул ремень и покачал головой.

— Лучше всего научиться ездить на большой машине, тогда водить любую другую будет раз плюнуть.

Я тоже пристегнулась и вытерла пот с ладоней о джинсы.

— Да, но мне практически ничего не видно из-за руля.

Папа улыбнулся, похлопав меня по плечу.

— Келли, я знаю, что водить страшно, как и жить. Но ты без сомнений способна с этим справиться, иначе я бы тебе не позволил сесть за руль.

Тогда я чуть не сорвалась и не рассказала ему, что случилось в мой двенадцатый день рождения. Чуть не рассказала, что я не могла справиться. Не могла справиться ни с чем. Но мной овладел страх, и я нажала педаль газа, направив машину вперед.

В конечном итоге я сбила соседский почтовый ящик, доказав неправоту своего отца. Мне запретили садиться за руль на следующие несколько месяцев, чему я была рада. Потому что водить машину – значит повзрослеть, а мне не хотелось взрослеть. Я хотела быть ребенком. Я хотела, чтобы мне было двенадцать лет, чтобы впереди меня ждали радости жизни, мальчики, поцелуи, влюбленность.