Встретиться с кем—то, кого, как тебе казалось, ты потерял 5 страница

Келли

Сет и я проводим много времени в кафе, частично от того что Сет думает, что нам нужно есть блины все время, и частично потому, что мы избегаем завтрака в моем доме, после первой встречи мамы и Сета. Все было нормально, кроме неловкости с самого начала.

— Рада с тобой познакомиться, Сет! — Мама протягивает руку, и Сет вежливо пожимает ее. На ней фартук поверх цветочного платья и выглядит это будто из 60-х. На кухне пахнет корицей, а на газу булькает кастрюля.

— Я тоже рад с вами встретиться! — Сет отпускает ее руку и берет гирлянду, которой было чересчур много, и которая была на стенах и обматывала фигурки Санта Клаусов и оленей на полках. — Вы любите украшать, не так ли?

Мама разбивает яйца и выливает их в кастрюлю, потом берет миску со стола и начинает взбивать тесто.

— Ооо да, я обожаю праздники. Они такие веселые. А как на счет тебя?

Сет приподнимает брови, выдвигая стул из стола.

— Люблю ли я праздники? Нет, не очень.

Он садиться и я присоединяюсь к нему, читая смс-ку от Люка.

Люк: Слышала что-нибудь от него?

Я: Нет... а должна?

Люк: Нет, кстати, я заходил к нему домой.

Я: Он в порядке?

Люк: Я не знаю. Его брат сказал, что не видел его. Думаю, он был пьян.

Я: Я писала ему пару раз. Он не ответил ни на одно смс.

Люк: Я уверен, с ним все хорошо. Он, наверное, занят чем-нибудь.

Занят чем-нибудь? Один. В этом чертовом доме.

— Келли, ты слышишь меня?

Я отрываю взгляд от телефона и смотрю на маму и Сета, которые пялятся на меня.

— Что? — спрашиваю я.

Брови Сета нахмуренны под квадратной оправой очков, которые он носит, и не потому что у него плохое зрение, а потому что они модные.

— С тобой все хорошо? — интересуется он.

Я киваю.

— Все в порядке.

— С кем переписываешься? — спрашивает мама, мешая венчиком в миске.

Я быстро ставлю телефон на блокировку и кладу на стол.

— Ни с кем.

Мама бросает венчик, и тесто летит во все стороны.

— Ты переписывалась с Кайденом, не так ли? Не могу поверить в это, Келли! Я говорила тебе, что не хочу, чтобы ты с ним проводила время, после того, что произошло... после того, что он сделал с Калебом.

Сет смотрит на меня с изумлением в глазах, я пожимаю плечами, качая головой и пытаясь не заплакать.

— Это не Кайден, — отвечаю я.

— Даже если это и так, думаю Келли достаточно взрослая, чтобы решать с кем ей общаться, — вмешивается спокойно Сет. — На мой взгляд, она прекрасно разбирается в людях. — Произносит он это, и любая надежда на то, что они будут ладить, разваливается прямо здесь. — На много больше, чем другие люди, которые, кажется, не попадают в цель все время.

Она не до конца понимает всю глубину его слов, но его резкий тон достаточная причина, чтобы решить, что он ей не нравиться, что она и сказала мне, отведя в сторону.

— Он грубиян, — шепчет она. — Он так и со своей матерью разговаривает?

— Он не разговаривает с матерью, — говорю, понимая, что это очередной удар против него.

После этого, я решаю, что лучше держать их подальше друг от друга, потому что Сет не будет молчать, если мама скажет что-то нелепое, а мама никогда не перестанет говорить нелепые вещи.

~ ~ ~

Я была дома почти всю неделю. Время, казалось, двигается, как в замедленной съемке. Каждый час длился словно дни, а дни будто бы месяца. Рождество длиться только четыре дня и все это время она заставляет меня ходить по магазинам и упаковывать подарки с ней. Я делаю все это, так как могу, но каждый раз, как она зовет Калеба – убегаю. Я даже сбежала с нашей поездки в торговый центр, позвонив Люку и попросив забрать меня.

— Я даже не уверена в том, голодна ли я, — говорю я Сету, поливая стопку блинов сиропом перед собой. Мы снова сидим в кафе, наслаждаясь простой болтовней, после очень неудобного утра с моей мамой. — Шесть дней подряд меня перегружают блинами.

Он мажет маслом тост и добавляет клубничное желе. Он одет в голубую футболку с логотипом на кармане, а его волосы все еще влажные после душа, который он принимал до того, как мы ушли из дома.

— Ну, ты не обязана заказывать каждый раз блины, — предлагает он, кладя нож для масла на стол.

— Или, может ты должен был заказать мне что-нибудь другое, — отвечаю я, беря пакетики с сахаром из подставки. Сет взял на себя заказ для меня, пока я была в туалете, и в моих планах не было блинов.

— Думаю, мы должны есть блины каждое утро, пока идут каникулы. — Он откусывает кусочек от тоста. Крошки сыплются на его футболку, и он стряхивает их взмахом руки. — Будет весело.

Я смотрю на свои блины, утопшие в луже сиропа.

— Уверен?

— Я всегда уверен в том, что произношу вслух. — Он кладет тост на маленькое блюдце.

Я сжимаю губы и пытаюсь не рассмеяться над ним, потому что Сет никогда не уверен в чем-либо, так же как и я, так же как большинство людей во всем мире.

— Все хорошо, мы можем пытаться есть блины каждый день. Но если меня стошнит, ты должен пообещать, что подержишь мои волосы.

— Обещаю, — улыбается он и поднимает руку перед собой. Я хлопаю ладошкой по его, давая пять. В этот момент были только он и я в кафе, возможно даже и в мире. Но колокольчик на двери звякает, и мои глаза инстинктивно глядят на причину звона. Неожиданно, я вспоминаю, что на свете есть гораздо больше людей, которые тоже хотят поесть блинов в Рождественские каникулы.

Кайден входит в кафе, и несколько людей за столами быстро поднимают взгляды на него. Были слухи о нем, которые прошли по маленькому городу, и которые были ужасными. Я борюсь с тем, чтобы не врезать каждому человеку, который пялится на него.

Он в пальто и, снежные хлопья застряли в его влажных волосах. Он одет в старые джинсы с дырками, и черные ботинки. Рождественские огоньки, которые украшают окна, отражаются в его глазах, и делают его взгляд красным, вместо зеленого. Его взгляд пробегает по помещению, но пропускает меня, и потом он идет к кассе, где сидит старая официантка с седыми волосами и сеткой на голове, приветствуя его за прилавком.

— Келли, на что ты пялишься? — Сет прослеживает мой взгляд, и затем его глаза расширяются. — Ох...

Такое ощущение, что ноги не принадлежат мне, поскольку я сгибаю колени и встаю. Когда я уже на ногах, взгляд Кайдена застревает на мне. Мы смотрим друг на друга через все кафе, столы, стулья, люди – все испаряется. Он скрещивает руки на груди и сжимает губы, до того как качает головой. Он оборачивается, когда официантка отдает ему пакет на вынос. Я не уверенна, что это значит, но мне нужно поговорить с ним.

— Сейчас вернусь, — говорю я и иду к Кайдену, который оплачивает заказ официантке.

Сет ловит меня за рукав и тянет немного назад.

— Будь осторожна, Келли.

Я киваю, не уверенная в том, что он имеет в виду, быть осторожной с Кайденом или с самой собой. Он отпускает мой рукав, и я обхожу столы. Кайден засовывает кошелек в задний карман, когда я подхожу к нему, и пластиковый пакет уже в его руке. Его челюсть напряжена, когда он берет несколько салфеток из металлического диспенсера, не глядя на меня.

— Привет, — говорю я, вновь расстраиваясь из-за моего такого слабого приветствия.

— Привет, — бормочет он, заталкивая салфетки в пакет.

— Я... Я просто хотела подойти к тебе и узнать как у тебя дела. — Делаю вдох, потому что нервничаю и забываю дышать.

Его взгляд поднимается ко мне, и я отступаю назад из-за того, что они полны холода.

— Я в порядке.

— Это хорошо. — Мое горло сжимается, уменьшая поток воздуха, и я не знаю, как на это реагировать. Он направляется к двери, а я следую за ним. — Кайден, подожди.

Он не останавливается, толкая резко дверь и открывая ее. Я знаю, что должна остановиться, но не могу заставить ноги перестать двигаться. Быстро выхожу на улицу за ним, обнимая себя руками, когда ветер обдувает мои обнаженные руки.

— Может нам нужно поговорить? — намекаю, прежде чем он открывает дверь черного Мерседеса его матери.

Он делает паузу, качая головой, потом оборачивается ко мне.

— Келли, я должен идти. У меня есть дела, которые нужно сделать сегодня.

Обхожу сзади автомобиль по слякоти и лужам, не готовая сдаться.

— Ты остаешься здесь, в своем доме?

Он бросает пакет с едой между консолью и пассажирским сиденьем.

— Да, куда я могу еще пойти?

Вода просачивается сквозь мою обувь, и она очень холодная.

— Ты можешь остаться у меня.

Его глаза фокусируются на мне.

— И что потом? Твоя мать просто поприветствует меня?

Я смущаюсь, и это не то, что нужно делать, но я не могу придумать, что сказать.

— Мне все равно, что думает моя мама.

Он трясет головой, и приседает, садясь в машину.

— Келли, я не могу остановиться в твоем доме, только не после того, что произошло.

Почему у меня такое чувство, будто он имеет в виду не мою мать, а наши отношения?

— Пожалуйста, не убегай, — говорю я гневно. Больше не могу думать рационально. Я обегаю машину и открываю дверь со стороны пассажира, настраиваясь на то, чтобы заставить его чувствовать себя лучше. Каким-то образом. Просто нужно найти каким. Внутри машины пахнет им, и я вдыхаю запах, убирая пакет с едой, сажусь и закрываю дверь. — Я не хочу, чтобы ты туда возвращался.

Качая головой, он хлопает дверью и регулирует спинку сиденья, давая себе больше места. Он встречается со мной глазами, и в них я вижу пустоту.

— Келли, я никогда и не уезжал отсюда по правде. Просто сбегал на какое-то время. — Он поворачивает ключ в замке зажигания и двигатель оживает. — Моего отца больше нет здесь.

Я встряхиваю головой.

— Где он?

Он поживает плечами, кусая губы и глядя в окно на дверь магазина.

— В командировке, думаю.

Я хочу спросить у него... хочу знать, имеет ли он какое-нибудь отношение к этому.

— Кайден, он...

— Слушай, Келли, — он перебивает меня, его взгляд ломает меня внутри. — Мне нужно идти. Мне нужно доделать кое-какое дерьмо.

Сглатываю, все мои внутренности дрожат.

— Пожалуйста, поговори со мной, — шепчу я, сдерживая накатывающие слезы.

Он вдыхает через нос, и его грудная клетка поднимается, а потом опускается, когда он выдыхает. Его рука бледнеет, сжимая руль, и я клянусь, что могу слышать биение его сердца.

— Я... — Его дыхание учащается, когда он начинает говорить.

Упираю локоть в приборную панель, прикладывая ладонь к его щеке. Он вздрагивает, но остается неподвижным, смотря на меня. Мое сердце бьется страстно, посылая адреналин по всему телу. Я не знаю, что делаю, и не знаю правильно это или нет. Все, что я могу, это надеяться достучаться до него.

— Ты ведь знаешь, что можешь рассказать мне все? Я пойму. — Он сглатывает, когда я большим пальцем провожу по его щеке. У него по-прежнему щетина, будто бы не брился. Его кожа грубая под моими прикосновениями. — Пожалуйста.

Он качает головой.

— Я... я не могу.

— Да, да, ты можешь. — Наклоняюсь, желая быть ближе к нему. — Я помогу тебе.

Как ты помог мне.

Его теплое дыхание доноситься до моей щеки, и оно ускоряется, когда его взгляд опускается на мои губы.

— Келли, я... — он быстро приближаться ко мне, и обрушивает свои губы на мои. Я вмиг раскрываю свои губы, и позволяю его языку проникнуть внутрь, испуская сдерживаемый выдох. Я скучала по этому... по нему... больше, чем могу себе признаться. Он нужен мне. Так сильно.

Я хватаю его за рубашку, в то время как он тянет меня за шею, придвигая ближе, целуя меня, изучая мой рот своим языком грубыми, почти отчаянными, движениями. Его другая рука движется и лихорадочно хватается за мое бедро. Консоль упирается мне в живот, но мне все равно. Я просто хочу целовать его без остановки. Я никогда не хочу отпускать его и не хочу, чтобы он отпускал меня. Он так нужен мне.

Но потом он отпускает меня, дыхание сбившееся, а челюсти сжаты. Когда он смотрит на меня – его глаза холодны.

— Ты должна уйти... Извини, Келли. — Он выглядит так, как будто может сейчас заплакать. — Я не могу быть с тобой.

Я уверяю себя, что это потому, что ему больно, но неожиданно я возвращаюсь в старшую школу, возвращаюсь к тому времени, когда была никем, возвращаюсь к девушке-невидимке, которая погрязла в позоре.

— Фрик, — выкрикнула как-то Дейзи, когда я шла по коридору с низко опущенной головой. — Никто не хочет видеть тебя.

Я спешила по коридору, прижимая книги, и выбежала на улицу. Все бежала и бежала, пока не оказалась благополучно под трибунами рядом с футбольным полем, где никто не мог меня видеть. Я засунула два пальца себе в рот и давила на горло, пока не опустошиться мой желудок от обеда. Затем я села в грязь и наблюдала сквозь сиденья за тренирующейся футбольной командой, мечтая о том, чтобы я навсегда могла остаться здесь.

Moе дыхание сбивается, когда я выхожу из машины в снег на зимний воздух. После того как я захлопываю дверь, шины прокручиваются в грязи, и он уезжает не обернувшись. Даже притом, что я хочу последовать за ним, я разворачиваюсь и иду с низко опущенной головой.

Кайден

Я официально заявляю, что я самый большой мудак в мире, выезжая с парковки. Пренебрежительно обошелся с самой грустной девушкой в мире, и не один раз, а два, и вдобавок ко всему – поцеловал ее. Я чертов идиот. Я вижу, как она смотрит на машину, когда выезжаю со стоянки на дорогу, ее голова опущена, и вероятно она чувствует себя дерьмово.

Но это для ее же блага, это то, что я продолжаю говорить себе. Однажды, она вспомнит все это и будет радоваться, что ей не пришлось иметь дело со мной всю жизнь. Мое бремя и мои проблемы должны касаться только меня, одного меня.

И все же... целовать ее снова было огромной проблемой. Я отдаляюсь от кафе, слякоть брызгает на лобовое стекло, когда я лечу вниз по главной дороге на машине моей матери. Мое сердце бьется глухо, летя так же быстро, как и машина, а губы горят от ощущения поцелуя. Внутри машины витает ее аромат, и я не могу перестать думать о том, как хорошо она пахнет, когда я приближался к ней, и какого это чувствовать, прикасаясь к ней.

Я никогда не должен покидать этот дом. Мама была пьяна и захотела что-нибудь съесть. Мне не хочется, чтобы она водила в нетрезвом виде, поэтому и согласился съездить. Но появиться в публичном месте было плохой идеей. Я знаю много людей, и многие осуждают меня. И потом…Келли была там... И видеть ее...

Слезы грозились вытечь из глаз, когда я оставлял ее около из кафе, но боль и печаль заставляют меня хотеть остановиться. Я не могу позволить чувствам вылезти наружу, ни тогда, когда у меня нет способа отключить их. Потом я буду иметь с ними дело и не смогу справиться. Но мои глаза продолжают наполняться водой, и становится чертовски сложно видеть. Все это кажется таким белым и сентиментальным, что я не могу сфокусироваться на дороге. Я должен остановиться, узел сжиматься в груди еще больше.

Держась за руль, я нагибаюсь к бардачку, надеясь, что у мамы есть там отвертка или что-то острое. Мне просто нужно быстрое решение временно отключить чувства. Я продолжаю смотреть на дорогу, копаясь в бардачке. Есть куча бумаг, тюбик губной помады, пакетик освежителя воздуха.

— Блядь! — Здесь нет ничего острого. Я захлопываю крышку бардачка и сажусь вовремя, потому что впереди стоит маленькая голубая машина, остановившаяся посреди дороги, из которой валит дым.

Я нажимаю на педаль, и тормоза машины визжат до полной остановки. Снег и слякоть разбрызгивается в стороны, когда задняя часть машины теряет контроль и ее заносит. Машина останавливается в футе от столкновения.

Я бью ладонями по рулю. Я теряю контроль над всем... над чувствами, и в конечном итоге это может убить.

Только я не уверен, бояться мне этого или радоваться.

Кайден

Прошло около полутора недель после моей выписки, и я чертовски взбешен. И шокирован. И во многих вещах до сих пор не могу разобраться. Последний раз я видел Келли, когда оставил ее в том кафе. С тех пор как сбежал от нее, она несколько раз пыталась мне позвонить, присылала сообщения, но я не отвечал.

Все время торчать дома тяжко, и немного уныло, особенно учитывая, что вчера было Рождество, которое никто не заметил. Хотя так было всегда. Мама избавилась от всех ножей, бритв и любых других острых предметов. Не уверен, ради отца или ради меня. Мой старший брат, Тайлер, тоже до сих пор здесь. Похоже, он потерял работу и жилье, поэтому теперь обосновался в подвале, где мы прятались, будучи детьми. А еще он пьет не меньше нашей матери. Отец ни разу не объявлялся после моего возвращения. Мама уверяет, что он в командировке, но мне почему-то кажется, что он просто прячется до тех пор, пока они не будут уверены, что я не стану говорить о событиях той ночи.

— Хорошие новости, — сообщает мама, когда я захожу на кухню. Сейчас ранее утро, но она уже при полном параде, с прической и макияжем. Она сидит за столом, попивает кофе, перед ней журнал и полупустая бутылка вина.

Я подхожу к кухонному шкафчику.

— Да ну.

Мама поднимает кружку.

— Да, если ты считаешь новости о том, что тебя не отправят в тюрьму, хорошими. — Она делает глоток, после чего ставит кофе обратно на стол. — Кажется, Калеб и твой отец пришли к соглашению. Мы заплатим ему десять тысяч долларов в обмен на отказ от обвинений.

— Разве это законно?

— Какая разница, законно это или нет?

Я открываю дверцу и достаю коробку печенья Поп-Тартс.

— Разница есть… К тому же, откуда вам знать, вдруг он возьмет деньги, а потом все равно выдвинет обвинения. Калеб ведь не какой-то там хороший, честный парень.

— Нет, он – парень, которого ты избил. — Она добавляет в кофе немного сливок. — Хватит спорить. Отец так разобрался с ситуацией. И скажи спасибо, что он разобрался.

Ненароком смеюсь.

— Сказать спасибо. — Я указываю на свой бок, где уже формируется шрам. — За что? За это?

Мама подносит кружку ко рту и злобно смотрит на меня.

— Ты про рану, которую сам себе нанес?

Я с силой захлопываю дверцу, отчего мама вздрагивает.

— Ты знаешь, что это неправда… и я бы хотел… я хотел… — Я бы хотел, чтобы она просто призналась, что знает, но ей безразлично. Уж лучше так, чем ее притворство, будто ничего не происходит.

Поставив кружку на стол, она перелистывает страницу журнала, беззаботно пожимая плечами.

— Мне известно только то, что ты сам себя порезал, а твоего отца даже дома не было той ночью.

— Мам, ты такая…

Она ударяет рукой по столу, ее тело дрожит.

— Кайден Оуэнс, мы больше не будем об этом говорить. Ситуация улажена, мы продолжаем жить дальше, как всегда делали.

Я опираюсь о кухонную стойку, заведя руки за спину, и сжимаю столешницу.

— Почему ты всегда защищаешь его? Ты должна защищать своих детей… только даже не хочешь признать, что происходит.

Мама подскакивает из-за стола, хватает свой журнал и кофе, и спешит к выходу.

— Тебе известно, каково расти в такой бедности, что твоей матери приходилось бы продавать себя на углу, чтобы купить для тебя поношенные туфли в секонд-хенде?

Она никогда не рассказывала о своем детстве или о своей матери, поэтому я ошеломлен.

— Нет… но я бы лучше вырос без хорошей обуви, чем с ежедневными побоями.

Мама разворачивается и швыряет в меня кружку, которая пролетает над моей головой и разбивается о стену. Острые осколки разлетаются по полу и застревают в щелях между плиткой.

— Неблагодарный мелкий засранец. Ты понятия не имеешь, как тебе повезло. — Она дрожит от злости, выпучив глаза.

Я перевожу взгляд с нее на осколки, потом опять на нее, раскрыв рот. Она еще никогда так не сердилась. Чаще всего мама ведет себя сдержанно. Но вспышка гнева в ее глазах угасает так же быстро, как вспыхивает. Она проводит руками по волосам, поправляя прическу, после чего выходит из комнаты, оставив уборку этого беспорядка мне.

Достаю веник из кладовой и собираю стекло, наблюдаю, как фрагменты падают в мусорную корзину с совка. Заметив на дне корзины туристические буклеты про туры в Париж и Пуэрто-Рико, задаюсь вопросом, а не туда ли уехал отец. Хотя эти города больше подходят для отдыха, чем для командировки.

Когда отношу веник обратно, вспоминаю ту ночь – неконтролируемую ярость в глазах отца, и чувство неизвестности поднимется в груди. Что со мной будет? Как мне вернуться к жизни после приятия мысли о неминуемой смерти? И будет ли у меня жизнь, к которой можно вернуться? Мама может сколько угодно притворяться, что все пройдет хорошо, что они купят молчание Калеба, но у меня есть сомнения, я ничуть не удивлюсь, если он возьмет деньги и все равно выдвинет обвинения.

Я продолжаю анализировать свои планы, спустившись в подвальную комнату и сидя в тишине. Достаю телефон из кармана, смотрю на экран, мой палец нависает над кнопкой вызова. Черт, мне так сильно хочется позвонить Келли. Потому что я чувствую – она сможет мне помочь, подскажет какие-нибудь ответы, даст причину снова возродиться.

— Эй, чувак. — Тайлер вваливается в комнату, захлопнув дверь локтем. У него в руке коричневый бумажный пакет; запрокинув голову назад, он делает глоток того, что в этом пакете скрыто, вытирает рот рукавом рубашки, потом протягивает свое пойло мне.

Отрицательно качаю головой и кладу телефон в карман, расценив появление Тайлера как знак не звонить Келли.

— Нет, спасибо, чувак.

Он пожимает плечами, отпивает еще, плюхается на кожаный диван, стоящий напротив меня. Тайлер выглядит скорее на тридцать, чем на двадцать, его одежда измята и поношена. У него нет одного зуба — сказал, что выбили в драке, но мне кажется, Тайлер вполне может сидеть на крэке или еще какой дряни, судя по язвам у него на лице. Его редеющие волосы подстрижены коротко, от него несет сигаретами и перегаром.

— Ты тут надолго? — Тайлер закидывает ноги на кофейный столик; на подошве его ботинка виднеется дыра.

— Понятия не имею. — Я беру пульт, направляю его на телевизор. — Полагаю, все зависит от ситуации с Калебом.

Он снимает пакет с бутылки водки, подносит горлышко ко рту.

— Кстати, что между вами произошло? — Тайлер делает глоток, после чего с шумом опускает бутылку на стол. От давления у него на губах остался красноватый отпечаток – мне интересно, было ли ему больно, почувствовал ли он это вообще.

Включаю телевизор, листаю каналы. Я не хочу разговаривать с братом, ведь он так пьян, что завтра наверняка не вспомнит ни слова. Пусть я, скорее всего, не прав, но по-прежнему злюсь на него – Тайлер бросил меня тут, чтобы превратиться в такое.

— Это называется жизнь.

Он скептически смеется.

— Ты называешь драку с кем-то жизнью?

— Когда-то вся наша жизнь состояла из драк, — говорю я, и Тайлер нервно ерзает на месте. Щелкаю костяшками пальцев, разминаю шею, подавляя желание заехать кулаком в стол. — Я его не избил. Только сломал нос, выбил несколько зубов и оставил синяки на лице. И все.

— Да, но чем Калеб Миллер тебе насолил? — допытывается брат. — Когда я был тут в последний раз, он производил впечатление нормального парня.

Я снова щелкаю костяшками, надавливая как можно сильнее, до тех пор, пока не появляется ощущение, будто кожа вот-вот лопнет.

— Калеб – хренов урод, ему сошел с рук поступок, за который его должны были посадить в тюрьму. Я с ним еще по-божески обошелся, он заслуживает худшего.

Поднимаюсь с дивана, не желая больше говорить на эту тему.

Тайлер поворачивается, следя за мной своими налитыми кровью глазами.

— Разве ты не избил его до потери сознания?

Качаю головой, распахнув дверь.

— Нет.

Я тоже так думал, только оказалось, он симулировал. Да, лицо Миллера напоминало синее месиво, но к тому времени, когда полицейские усадили меня в патрульную машину, он уже подскочил на ноги, извлекая всю возможную выгоду из ситуации.

Закончив разговор, выхожу на улицу. На мне нет пальто, лишь толстовка, но я даже рад холоду, пробираясь через заснеженный двор, прижимая руки к бокам. Обеих машин нет в гараже, остался только мотоцикл с ключом в зажигании. Провожу рукой по кожаному сиденью, вспоминая последний раз, когда на нем катался и разбил, пытаясь перепрыгнуть через холм. Он черного цвета, обтекаемой формы, и совершенно не предназначен для прыжков – я тогда просто выделывался перед кучкой девчонок. Меня занесло на грязной дороге. Содрал себе весь бок – пустяк по сравнению с тем, что со мной иногда делал отец, или даже я сам.

Сгибая запястье, чувствую боль в мышцах на месте порезов, затем перекидываю ногу через сиденье, поворачиваю ключ и газую, параллельно удерживая тормоз. Мотор оживает, и на долю секунды я тоже чувствую себя живым. Подняв ногу на подставку, отпускаю тормоз и вылетаю из гаража на дорогу. На улице холоднее, чем в холодильнике, но могло быть хуже. Сегодня вообще-то теплый день для Афтона, и дороги расчищены. Я справлюсь, если не буду гнать. Мне просто нужно куда-нибудь уехать.