ни пищи, ни плана. Впрочем, если на машине, то по мелкой кар- те Тэнно знает: гнать на Джезды и потом на Улутау. Загорелись ребята: случай! Случай!
Отсюда к «воротам», на часового, получается под уклон. И вскоре же дорога сворачивает за холм. Если ехать быстро — уже не застрелят. И не оставят же часовые своих постов!
Разгрузили — перерыв ещё не кончился. Править — Ядзику. Он соскочил, полазил около машины, трое тем временем лениво лег- ли на дно кузова, скрылись, может не все часовые и видели, куда они делись. Ядзик привёл шофёра: не задержали разгрузкой — так дай закурить. Закурили. Ну, заводи! Сел шофёр в кабину, но мо- тор, как назло, почему-то не заводится. (Трое в кузове плана Ядзика не знают и думают — сорвалось.) Ядзик взялся ручку кру- тить. Всё равно не заводится. Ядзик уже устал, предлагает шофёру
поменяться. Теперь Ядзик в кабине. И сразу мотор заревел! и ма- шина покатилась уклоном на воротного часового! (Потом Ядзик рассказывал: он для шофёра перекрывал краник подачи бензина, а для себя успел открыть.) Шофёр не спешил сесть, он думал, что Ядзик остановит. Но машина со скоростью прошла «ворота».
Два раза «стой»! Машина идёт. Пальба часовых — сперва в воздух, очень уж похоже на ошибку. Может и в машину, бегле- цы не знают, они лежат. Поворот. За холмом, ушли от стрельбы! Трое в кузове ещё не поднимают голов. Тряско, быстро. И вдруг — остановка, и Ядзик кричит в отчаянии: не угадал он дороги! — упёрлись в ворота шахты, где своя зона, свои вышки. Выстрелы. Бежит конвой. Беглецы вываливаются на землю, ничком, и закрывают головы руками. Конвой же бьёт ногами и
именно старается в голову, в ухо, в висок и сверху в хребет.
Общечеловеческое спасительное правило — «лежачего не бьют» — не действует на сталинской каторге! У нас лежачего именно бьют. А в стоячего стреляют.
Но на допросе выясняется, что никакого побега не было! Да! Ребята дружно говорят, что дремали в машине, машина покати- лась, тут — выстрелы, выпрыгивать поздно, могут застрелить. А Ядзик? Неопытен, не мог справиться с машиной. Но не в степь же рулил, а к соседней шахте.
Так обошлось побоями.
А побег по плану готовится само собой. Делается компас: пластмассовая баночка, на неё наносятся румбы. Кусок намагни- ченной спицы сажается на деревянный поплавок. Теперь налива- ют воды. Вот и компас. Питьевую воду удобно будет налить в ав- томобильную камеру и в побеге нести её, как шинельную скат- ку. Все эти вещи (и продукты, и одежду) постепенно носят на ДОК (Деревообделочный комбинат), с которого собираются бе- жать, и там прячут в яме близ пилорезки. Один вольный шофёр продаёт им камеру. Наполненная водой, лежит уже и она в яме. Иногда ночью приходит эшелон, для этого оставляют грузчиков на ночь в рабочей зоне. Вот тут-то и надо бежать. Кто-то из воль- няшек за принесенную ему из зоны казённую простыню (наши цены!) перерезал уже две нижние нити колючки против пилорез- ки, и вот-вот подходила ночь разгрузки брёвен! Однако нашёлся заключённый, казах, который выследил их яму-заначку и донёс. Арест, избиения, допросы. Для Тэнно — слишком много
«совпадений», похожих на побеги.
9 мая 1950 года, в пятилетие Победы, фронтовой моряк Тэн- но вошёл в камеру знаменитой кенгирской тюрьмы. В это лето
разражается зной в 40—50 градусов, все лежат голые. Попрохлад- нее под нарами, но ночью с криком оттуда выскакивают двое: на них сели фаланги.
В кенгирской тюрьме — избранное общество, свезенное из разных лагерей. Во всех камерах — беглецы с опытом, редкий подбор орлов. Наконец попал Тэнно к убеждённым беглецам!
Тем же летом всё это избранное общество заковали в наруч- ники и повезли почему-то в Спасск. Там их поместили в отдель- но охраняемый барак. На четвёртую же ночь убеждённые бегле- цы вынули решётку окна, вышли в хоздвор, беззвучно убили там собаку и через крышу должны были переходить в огромную об- щую зону. Но железная крыша стала мяться под ногами, и в ноч- ной тишине это было как грохот. У надзора поднялась тревога. Однако когда пришли к ним в барак, — все мирно спали, и решётка стояла на месте. Надзирателям просто померещилось.
Не суждено, не суждено пребывать им долго на месте! Убеж- дённых беглецов, как летучих голландцев, гонит дальше беспокой- ный их жребий. И если они не убежали, то везут их. Теперь эту всю пробивную компанию перебрасывают в наручниках в экиба- стузскую тюрьму.
Как виновных, как режимных, их выводят на известковый за- вод. Негашёную известь они разгружают с машин на ветру, и из- весть гасится у них в глазах, во рту, в дыхательном горле. При разгрузке печей их голые потные тела осыпаются пылью гашёной извести. Ежедневная эта отрава, измысленная им в исправление, только вынуждает их поспешить с побегом.
План напрашивается сам: известь привозят на автомаши- нах — на автомашине и вырваться. Рвать зону, она ещё прово- лочная здесь. Брать машину, пополней заправленную бензином. Классный шофёр среди беглецов — Коля Жданок, напарник Тэнно по неудавшемуся побегу от пилорезки.
Жданок — чернявый, маленький, очень подвижный. Ему 26 лет, он белорус, оттуда вывезен в Германию, у немцев работал шофёром. Срок у него — тоже четвертак. Когда он загорается, он так энергичен, он исходит весь в работе, в порыве, в драке, в беге. Ему, конечно, не хватает выдержки, но выдержка есть у Тэнно.
Всё подсказывает им: с известкового же завода и бежать. Но бригадир штрафников Лёшка Цыган (Наврузов), сука, щуплый, но наводящий ужас на всех, убивший в своей лагерной жизни десят- ки людей (легко убивал из-за посылки, даже из-за пачки папирос), отзывает Тэнно и предупреждает:
— Я сам беглец и люблю беглецов. Смотри, моё тело проши- то пулями, это побег в тайге. Но не беги из рабочей зоны: тут я отвечаю, меня опять посадят.
А может, правда экибастузские побеги становятся однообраз- ны? Все бегут из рабочих зон, никто из жилой. Отважиться? Как- то на известковом испортили электропроводку на растворомешал- ке. Вызван вольный электромонтёр. Тэнно помогает ему чинить, Жданок тем временем ворует из кармана кусачки. Там же, на из- вестковом, беглецы готовят себе два ножа: зубилами вырубают их из лопат, в кузне заостряют, закаляют, в глиняных формах отли- вают им ручки из олова. У Тэнно — «турецкий», он не только пригодится в деле, но кривым блестящим видом устрашает, а это ещё важней. Ведь не убивать они собираются, а пугать.
И кусачки, и ножи пронесли в жилую зону под кальсонами у щиколоток, засунули под фундамент барака.
Главный ключ к побегу опять должно быть КВЧ. Пока гото- вится и переносится оружие, Тэнно своим чередом заявляет, что вместе со Жданком он хочет участвовать в концерте самодеятель- ности. И вот разрешается Тэнно и Жданку уходить из режимно- го барака после его запирания, когда вся зона ещё два часа жи- вёт и движется. Они бродят по ещё незнакомой им экибастузской зоне, замечают, как и когда меняется на вышках конвой; где наиболее удобные подползы к зоне. В самом КВЧ Тэнно внима- тельно читает павлодарскую областную газетку, он старается за- поминать названия районов, совхозов, колхозов, фамилии предсе- дателей, секретарей и всяческих ударников. Дальше он заявляет, что играться будет скетч и для этого надо им получить свои граж- данские костюмы из каптёрки и чей-нибудь портфель. (Портфель в побеге — это необычно! Это придаёт начальственный вид!) Раз- решение получено. Морской китель ещё на Тэнно, теперь он бе- рёт и свой исландский костюм, воспоминание о морском конвое. Жданок берёт из чемодана дружка серый бельгийский, настолько элегантный, что даже странно смотреть на него в лагере. У одно- го латыша хранится в вещах портфель. Берётся и он. И — кепки настоящие вместо лагерных картузиков.
Но так много репетиций требует скетч, что не хватает време- ни и до общего отбоя. Поэтому одну ночь и ещё как-то другую Тэнно и Жданок вовсе не возвращаются в режимный барак, но- чуют в том бараке, где КВЧ, приучают надзирателей режимки. (Ведь надо выиграть в побеге хотя бы одну ночь.)
Когда самый удобный момент побега? Вечерняя проверка. Когда стоит очередь у бараков, все надзиратели заняты впуском,
да и зэки смотрят на дверь, как бы спать скорее, никто не сле- дит за остальною частью зоны. День уменьшается, — и подгадать надо такой, чтобы проверка пришлась уже после заката, в по- серение, но ещё до расстановки собак вокруг зоны. Надо под- ловить эти единственные пять-десять минут, потому что выпол- зать при собаках невозможно.
Выбрали воскресенье 17 сентября. Удобно, воскресенье будет нерабочее, набраться к вечеру сил, неторопливо сделать послед- ние приготовления.
Последняя ночь перед побегом! Много ли ты уснёшь? Мысли, мысли… Да буду ли жив я через сутки?.. Может быть и нет. Ну а в лагере? — растянутая смерть доходяги у помойки?.. Нет, не разрешать себе даже свыкаться с мыслью, что ты — невольник.
Вопрос так стоит: к смерти ты готов? Готов. Значит, и к побегу.
Солнечный воскресный день. Ради скетча обоих на весь день выпустили из режимки. С едой очень плохо у беглецов: в режим- ке сидят они на подсосе, собирание хлеба создало бы подозрение. Но у них расчёт на быстрое продвижение, в посёлке захватить машину. Однако от мамы в этот же день и посылка — материн- ское благословение на побег. Глюкоза в таблетках, макароны, ов- сяные хлопья — это с собой в портфель. Сигареты — это выме- нять на махорку. А одну пачку отнести в санчасть фельдшеру. И Жданок уже вписан в список освобождённых на сегодня. Это вот зачем. Тэнно идёт в КВЧ: заболел мой Жданок, сегодня вече- ром репетиция не состоится, не придём. А в режимке надзирате- лю и Лёшке Цыгану: сегодня вечером мы на репетиции, в барак не придём. Итак, не будут ждать ни там, ни здесь.
Ещё достать надо «катюшу» — кресало с фитилём в трубке, это в побеге лучше спичек.
Воскресенье кончается. Золотистое солнце заходит. Рослый медлительный Тэнно и маленький подвижный Жданок набрасы- вают ещё телогрейки на плечи, берут портфель (уже в лагере при- выкли к этому их чудацкому виду) и идут на свою стартовую пло- щадку — между бараками, на траву, недалеко от зоны, прямо против вышки. От двух других вышек их заслоняют бараки. Толь- ко вот этот один часовой перед ними. Они расстилают телогрей- ки, ложатся на них и играют в шахматы, чтобы часовой привык. Сереет. Сигнал проверки. Зэки стягиваются к баракам. Уже сумерки, и часовой с вышки не должен бы различать, что двое остались лежать на траве. У него подходит смена к концу, он не
так уж внимателен. При старом часовом всегда уйти легче.
Проволоку намечено резать не на участке где-то, а прямо у самой вышки, вплотную. Наверняка часовой больше смотрит за зоной вдаль, чем под ноги себе.
Их головы — у самой травы, к тому же — сумерки, они не видят своего лаза, по которому сейчас поползут. Но он хорошо присмотрен заранее: сразу за зоной вырыта яма для столба, в неё можно будет на минуту спрятаться; ещё там дальше — бугорки шлака; и проходит дорога из конвойного городка в посёлок.
План такой: сейчас же в посёлке брать машину. Остановить, сказать шофёру: заработать хочешь? Нам нужно из старого Эки- бастуза подкинуть сюда два ящика водки. Какой шоферюга не за- хочет выпить?! Поторговаться: пол-литра тебе? Литр? Ладно, го- ни, только никому! А потом по дороге, сидя с ним в кабине, при- хватить его, вывезти в степь, там оставить связанного. Самим рвануть за ночь до Иртыша, там бросить машину, Иртыш переплыть на лодке — и двинуться на Омск.
Ещё немного стемнело. На вышках зажгли прожекторы, они светят вдоль зоны, беглецы же лежат пока в теневом секторе. Самое время! Скоро будет смена и приведут-поставят на ночь собак.
В бараках уже зажигаются лампочки, видно, как зэки входят с проверки. Хорошо в бараке? Тепло, уютно… А сейчас вот про- шьют тебя из автомата, и обидно, что — лёжа, распростёртого.
Как бы под вышкой не кашлянуть, не перхнуть.
Ну, стерегите, псы сторожевые! Ваше дело — держать, наше дело — бежать!
Г л а в а 7
БЕЛЫЙ КОТЁНОК
(Рассказ Георгия Тэнно)
[ Завораживающая история 20 дней свободы, день за днём. На вось- мые сутки полуживые беглецы добрались до Иртыша, на двадца- тые — были уже под Омском. На двадцать первые их взяли. Побои, девять месяцев тюрьмы, следствие. И — новые 25 лет. ]
Г л а в а 8
ПОБЕГИ С МОРАЛЬЮ
И ПОБЕГИ С ИНЖЕНЕРИЕЙ
На побеги из ИТЛ, если они не были куда-нибудь в Вену или че- рез Берингов пролив, вершители ГУЛАГа смотрели, видимо, при- мирённо. Они понимали их как явление стихийное, как бесхозяй- ственность, неизбежную в слишком обширном хозяйстве, — по- добно падежу скота, утоплению древесины, кирпичному половня- ку вместо целого.
Не так было в Особлагах. Выполняя особую волю Отца Наро- дов, лагеря эти оснастили многократно усиленной охраной и уси- ленным же вооружением на уровне современной мотопехоты. Здесь уже не содержали социально-близких, от побега которых нет большого убытка. Здесь уже не осталось отговорок, что стрелков мало или вооружение устарело. При самом основании Особлагов было заложено в их инструкциях, что побегов из этих лагерей вообще быть не может, ибо всякий побег здешнего арестанта — всё равно что переход госграницы крупным шпионом, это поли- тическое пятно на администрации лагеря и на командовании кон- войными войсками.
Но именно с этого момента Пятьдесят Восьмая стала получать сплошь уже не десятки, а четвертные, то есть потолок Уголовно- го кодекса. Так бессмысленное равномерное ужесточение в самом себе несло и свою слабость: теперь политические не удержива- лись больше Уголовным кодексом от побега.
И хотя побегов в Особлагерях было по числу меньше, чем в ИТЛ (да Особлаги стояли и меньше лет), но эти побеги были жёстче, тяжче, необратимей, безнадёжней — и потому славней.
Рассказы о них помогают нам разобраться, — уж так ли народ наш был терпелив эти годы, уж так ли покорен.
Один был на год раньше побега Тэнно и послужил ему образ- цом. В сентябре 1949 из 1-го отделения Степлага (Рудник) бежа- ли два каторжанина — Григорий Кудла, кряжистый, степенный, рассудительный старик, украинец, и Иван Душечкин, тихий бело- рус, лет тридцати пяти. На шахте, где они работали, они нашли в старой выработке заделанный шурф, кончавшийся наверху ре- шёткой. Эту решётку они в свои ночные смены расшатывали, а
тем временем сносили в шурф сухари, ножи, грелку, украденную из санчасти. В ночь побега, спустясь в шахту, они порознь заяви- ли бригадиру, что нездоровится, не могут работать. Ночью под землёй надзирателей нет, бригадир — вся власть, но гнуть он дол- жен помягче, потому что и его могут найти с проломленной го- ловой. Беглецы налили воду в грелку, взяли свои запасы и ушли в шурф. Выломали решётку и поползли. Выход оказался близко от вышек, но за зоной. Ушли незамеченными.
Из Джезказгана они взяли по пустыне на северо-запад. Днём лежали, шли по ночам. Вода нигде не попалась им, и через неде- лю Душечкин уже не хотел вставать, Кудла поднял его надеждой, что впереди холмы, за ними может быть вода. Дотащились, но там во впадинах оказалась грязь, а не вода. И Душечкин сказал: «Я всё равно не пойду. Ты — запори меня, а кровь мою выпей».
Моралисты! Какое решение правильно? У Кудлы тоже круги перед глазами. Ведь Душечкин умрёт, — зачем погибать и Куд- ле?.. А если вскоре он найдёт воду, — как он потом всю жизнь будет вспоминать Душечкина?.. Кудла решил: ещё пойду вперёд, если до утра вернусь без воды, — освобожу его от мук, не поги- бать двоим. Кудла поплёлся к сопке, увидел расщелину и, как в самых невероятных романах, — воду в ней! Кудла скатился и вприпадку пил, пил! (Только уж утром рассмотрел в ней голова- стиков и водоросли.) С полной грелкой он вернулся к Душечки- ну: «Я тебе воду принёс, воду!» Душечкин не верил, пил — и не верил (за эти часы ему уже виделось, что он пил её…). Дотащи- лись до той расселины и остались там пить.
После питья подступил голод. Но в следующую ночь они пе- ревалили через какой-то хребет и спустились в обетованную до- лину: река, трава, кусты, лошади, жизнь. С темнотой Кудла под- крался к лошадям и одну из них убил. Они пили её кровь прямо из ран.
Мясо лошади они пекли на кострах, ели долго и шли. Аман- гельды на Тургае обошли вокруг, но на большой дороге казахи с попутного грузовика требовали у них документы, угрожали сдать в милицию.
Дальше они часто встречали ручейки и озёра. Ещё Кудла пой- мал и зарезал барана. Уже месяц они были в побеге! Кончался октябрь, становилось холодно. В первом леске они нашли землян- ку и зажили в ней: не решались уходить из богатого края. В этой остановке их, в том, что родные места не звали их, не обещали жизни более спокойной, — была обречённость, ненаправленность их побега.
Ночами они делали набеги на соседнее село, то стащили там котёл, то, сломав замок на чулане, — муку, соль, топор, посуду. (Беглец, как и партизан, среди общей мирной жизни неизбежно скоро становится вором…) А ещё раз они увели из села корову и забили её в лесу. Но тут выпал снег, и, чтобы не оставлять сле- дов, они должны были сидеть в землянке невылазно. Едва толь- ко Кудла вышел за хворостом, его увидел лесник и сразу стал стрелять. «Это вы — воры? Вы корову украли?» Около землянки нашлись и следы крови. Их повели в село, посадили под замок. Народ кричал: убить их тут же без жалости! Но следователь из района приехал с карточкой всесоюзного розыска и объявил се- лянам: «Молодцы! Вы не воров поймали, а крупных политических бандитов!»
И — всё обернулось. Никто больше не кричал. Хозяин коро- вы — оказалось, что это чечен, — принёс арестованным хлеба, баранины и ещё даже денег, собранных чеченами. «Эх, — гово- рил он, — да ты бы пришёл, сказал, кто ты, — я б тебе сам всё дал!..» (В этом можно не сомневаться, это по-чеченски.) И Кудла заплакал. После ожесточения стольких лет сердце не выдерживает сочувствия.
Арестованных отвезли в Кустанай, там в железнодорожном КПЗ не только отобрали (для себя) всю чеченскую передачу, но вообще не кормили! Перед отправкой на кустанайском перроне их поставили на колени, руки были закованы назад в наручниках. Так и держали, на виду у всех.
Если б это было на перроне Москвы, Ленинграда, Киева, лю- бого благополучного города, — мимо этого коленопреклонённого скованного седого старика, как будто с картины Репина, все бы шли не замечая и не оборачиваясь, — и сотрудники литератур- ных издательств, и передовые кинорежиссёры, и лекторы гума- низма, и армейские офицеры, уж не говорю о профсоюзных и партийных работниках. И все рядовые, ничем не выдающиеся, никаких постов не занимающие граждане тоже старались бы пройти не замечая, чтобы конвой не спросил и не записал их фа- милии, — потому что у тебя ведь московская прописка, рисковать нельзя…
Но кустанайцам мало что было терять, все там были или за- клятые, или подпорченные, или ссыльные. Они стали стягиваться около арестованных, бросать им махорку, папиросы, хлеб. Кисти Кудлы были закованы за спиной, и он нагнулся откусить хлеба с земли, — но конвоир ногой выбил хлеб из его рта. Кудла пере- катился, снова подполз откусить — конвоир отбил хлеб дальше!
(Вы, передовые кинорежиссёры, может быть, вы запомните кадр с этим стариком?) Народ стал подступать и шуметь: «Отпустите их! Отпустите!» Пришёл наряд милиции. Наряд был сильней, чем народ, и разогнал его.
Подошёл поезд, беглецов погрузили для кенгирской тюрьмы.
* * *
Особую группу побегов составляют те, где начинается не с рывка и отчаяния, а с технического расчёта и золотых рук.
В Кенгире был задуман знаменитый побег в железнодорожном вагоне. На один из объектов постоянно подавали под разгрузку товарняк с цементом, с асбестом. В зоне его разгружали, и он уходил пустым. И пятеро зэков готовили побег такой: сделали ложную внутреннюю торцевую стенку товарного пульмановского вагона да ещё складную на шарнирах, как ширму, — так что, ког- да тащили её к вагону, она виделась не более как широкая сход- ня, удобная под тачки. План был: пока разгружается вагон, хозяе- ва ему — зэки; втащить заготовки в вагон, там развернуть; за- щёлками скрепить в твёрдую стенку; всем пятерым стать спина- ми к стене и верёвочными тягами поднять и поставить стенку. Весь вагон в асбестовой пыли — и она в том же. Разницы глуби- ны в пульмане не увидишь на глазок. Но есть сложность в рас- чёте времени, надо освободить весь товарняк к отъезду, пока з/к ещё на объекте, и заранее нельзя сесть, надо убедиться, что сей- час увезут. Вот тогда в последнюю минуту бросились с ножами и продуктами, — и вдруг один из беглецов попал ногой в стрелку и сломал ногу. Это задержало их — и они не успели до конвой- ной проверки состава кончить свой монтаж. Так они были открыты. По этому побегу был процесс*.
В Экибастузе летом 1951 года вожди режимки-барака-2, что была в тридцати метрах от зоны, задумали и начали подкоп вы- сокого класса. Режимка-барак-2 была малой зоной, обтянутой ко- лючей проволокой внутри большой экибастузской зоны. Её калит- ка была постоянно на замке. Кроме времени, проводимого на из- вестковом заводе, режимке разрешалось ходить по своему малень- кому дворику возле барака только двадцать минут. Всё остальное время режимные были заперты в своём бараке, общую зону про-
* Мой сопалатник в ташкентском раковом корпусе, конвоир-узбек, расска- зывал мне об этом побеге, напротив, как об удачно совершённом, изне- хотя восхищаясь.
ходили только на развод и обратно. В общую столовую они никогда не допускались, повара приносили им в бачках.
Там было много «убеждённых беглецов», и летом стала скола- чиваться, орешек к орешку, надёжная группа на побег из две- надцати человек (Магомет Гаджиев, вождь экибастузских мусуль- ман; Василий Кустарников; Василий Брюхин; Валентин Рыжков; Мутьянов; офицер-поляк, любитель подкопов; и другие). Все там были равны, но Степан Коновалов, кубанский казак, был всё же главным. Они замкнулись клятвой: кто проговорится хоть душе — тому хана´, должен кончить с собой или заколют другие.
К этому времени экибастузская зона уже обнеслась четырёх- метровым сплошным забором-заплотом. Вдоль него шёл четы- рёхметровый вспаханный предзонник, да за забором отмежёвана была пятнадцатиметровая полоса запретки, кончавшаяся метро- вой траншеей. Всю эту полосу обороны решено было проходить подкопом.
Первое же обследование показало, что ни´зок фундамент, под-
польное пространство всего барака так невелико, что некуда бу- дет складывать выкопанную землю. Кажется — непреодолимо. Значит, не бежать?.. И кто-то предложил: зато чердак простор- ный, поднимать грунт на чердак! Это казалось немыслимым. Мно- гие десятки кубометров земли через просматриваемое, проверяе- мое жилое пространство барака незаметно поднять на чердак, поднимать каждый день, каждый час — и ещё не просыпать щепотки, не оставить же следа!
Но когда придумали, как это сделать, — ликовали, и побег был решён окончательно. Этот финский барак был рассчитан на вольных, смонтирован в лагерной зоне по ошибке, другого тако- го во всём лагере не было: тут были маленькие комнаты, в кото- рых не семь вагонок втискивалось, как везде, а три, то есть на двенадцать человек. Разными приёмами, добровольно меняясь и вытесняя смехом и шутками тех, кто мешал («ты — храпишь, а ты — … много»), перетолкнули чужих в другие секции, а сво- их стянули.
Чем больше отделяли режимку от зоны, чем больше режим- ных наказывали и давили, — тем больше становилось их нрав- ственное значение в лагере. Заказ режимки был для лагеря — первый закон, и теперь, что нужно было техническое — заказы- вали, где-то на объектах делалось, с риском проносилось через ла- герный шмон, а со вторым риском передавалось в режимку — в баланде, при хлебе или при лекарствах.
Раньше всего были заказаны и получены — ножи, точильные
камни. Потом — гвозди, шурупы, замазка, цемент, побелка, электрошнур, ролики. Ножами аккуратно перепилили шпунты трёх половых досок, сняли один плинтус, прижимающий их, вы- нули гвозди у торцов этих досок близ стены и гвозди, пришиваю- щие их к лаге на середине комнаты. Освободившиеся три доски сшили в один щит снизу поперечной планкой, а главный гвоздь в эту планку вбит был сверху вниз. Его широкая шляпка обмазы- валась замазкой цвета пола и припудривалась пылью. Щит вхо- дил в пол очень плотно, ухватить его было нечем, и ни разу его не поддевали через щели топором. Поднимался щит так: снимал- ся плинтус, накидывалась проволока на малый зазор вокруг ши- рокой гвоздевой шляпки — и за неё тянули. При каждой смене землекопов заново снимали и ставили плинтус. Каждый день «мы- ли пол» — мочили доски водой, чтоб они разбухали и не имели просветов, щелей. Эта задача входа была одной из главных задач. Вообще подкопная секция всегда содержалась особенно чисто, в образцовом порядке. Никто не лежал в ботинках на вагонке, ни- кто не курил, предметы не были разбросаны, в тумбочке не бы- ло крошек. Всякий проверяющий меньше всего задерживался здесь. «Культурно!» И шёл дальше.
Вторая была задача подъёмника, с земли на чердак. В подкоп- ной секции, как и в каждой, была печь. Между нею и стеной оста- валось тесное пространство, куда еле втискивался человек. Догад- ка была в том, что это пространство надо заделать — передать его из жилого пространства в подкопное. В одной из пустых сек- ций разобрали дочиста, без остатков, одну вагонку. Этими доска- ми забрали проём, тут же следом обили их дранкой, заштукату- рили и под цвет печки побелили. Могла ли служба режима помнить, в какой из двадцати комнатёнок барака печь сливается со стеной, а в какой немного отступает? Да и прохлопала исчез- новение одной вагонки.
Лишь когда штукатурка и побелка высохли, — прорезаны бы- ли ножами пол и потолок закрытого теперь проёма, там постав- лена была стремянка, сколоченная всё из той же раскуроченной вагонки, — и так низкий подпол соединился с хоромами черда- ка. Это была шахта, закрытая от взглядов надзора, — и первая шахта за много лет, в которой этим молодым сильным мужчинам хотелось работать до жара!
Возможна ли в лагере работа, которая сливается с мечтой, ко- торая затягивает всю твою душу, отнимает сон? Да, только эта одна — работа на побег!
Следующая задача была — копать. Копать ножами и их то-
чить, это ясно, но здесь много ещё других задач. Тут и маркшей- дерский расчёт (инженер Мутьянов) — углубиться до безопас- ности, но не более чем надо; вести линию кратчайшим путём; определить наилучшее сечение тоннеля; всегда знать, где находишь- ся, и верно назначить место выхода. Тут и организация смен: копать как можно больше часов в сутки, но не слишком часто сменяясь, и всегда безукоризненно, полным составом встречая ут- реннюю и вечернюю проверки. Тут и рабочая одежда, и умыва- ние — нельзя же вымазанному в глине подниматься наверх! Тут и освещение — как же вести тоннель 60 метров в темноте? По- тянули проводку в подпол и в тоннель (ещё сумей её подключить незаметно!). Тут и сигнализация: как вызвать землекопов из да- лёкого глухого тоннеля, если в барак внезапно идут? Или как они сами могут безопасно дать знать, что им немедленно надо выйти? Но в строгости режима была и его слабость. Надзиратели не могли подкрасться и попасть в барак незаметно, — они должны были всегда одной и той же дорогой идти между колючих опле- тений к калитке, отпирать замок на ней, потом идти к бараку и отпирать замок на нём, громыхать болтом, — всё это легко бы- ло наблюдать из окна, правда не из подкопной секции, а из пустующей «кабинки» у входа, — и только приходилось держать там наблюдателя. Сигналы в забой давались светом: два раза мигнёт — внимание, готовься к выходу; замигает часто — атас!
тревога! выскакивай живо!
Спускаясь в подпол, раздевались догола, после люка пролеза- ли узкую щель, за которой и не предположить было расширен- ной камеры, где постоянно горела лампочка и лежали рабочие куртки и брюки. Четверо же других, грязных и голых (смена), вы- лезали наверх и тщательно мылись (глина шариками затвердева- ла на волосах тела, её нужно было размачивать или срывать вместе с волосами).
В начале сентября, после почти годичного сидения в тюрьме, были переведены (возвращены) в эту же режимку Тэнно и Жда- нок. Едва отдышавшись тут, Тэнно стал проявлять беспокой- ство — надо же было готовить побег! Но никто в режимке, са- мые убеждённые и отчаянные беглецы не отзывались на его уко- ры, что проходит лучшее время побегов, что нельзя же без дела сидеть! (У подкопников было три смены по четыре человека, и никто тринадцатый им не был нужен.) Тогда Тэнно прямо пред- ложил им подкоп! — но они отвечали, что уже думали, но фун- дамент слишком низкий. И он со Жданком установил за ними ревнивое и знающее суть наблюдение — такое, на которое над-
зиратели не были способны. Роют, явно роют! Но где? Почему молчат?.. Тэнно шёл к одному, другому и прикупал их: «Не- осторожно, ребята, роете, неосторожно! Хорошо — замечаю я, а если бы стукач?»
Наконец они устроили толковище и решили принять Тэнно с достойной четвёркой. Ему они предложили обследовать комнату и найти следы. Тэнно облазил и обнюхал каждую половицу и стенки — и не нашёл! — к своему восхищению и восхищению всех ребят. Дрожа от радости, полез он под пол работать на себя! Подпольная смена распределялась так: один лёжа долбил зем-
