Приложение к главе «Союзники». 7 страница

Чхеидзе и Церетели поддерживают мое предложение, которое всеми принимается. Из полков они тут же выбира­ют Измайловский, по-видимому, более других им доступный, и все 39 человек решают немедленно поехать в последний.

На этом, часам к 6 утра, заседание закрывается. Таври­ческий дворец пустеет.

Озабоченный тем, что произойдет с контрразведкой и делами о большевицкой измене, выхожу и я. Для меня нет никаких сомнений, что ее разнесут. Об этом столько раз кричали с разных сторон и отдельные немецкие агенты, и боль­шевики, и даже приезжие эмигранты.

Иду пешком на Воскресенскую набережную, где не на­хожу ни дежурных, ни даже сторожей, а застаю уже жуткие пустые помещения, ожидающие своей участи... Роюсь по шкафам, разыскиваю штук 30 досье о большевиках, отбираю 6 наиболее важных, кладу к себе в портфель, а остальные несу в архив; стараюсь загнать их под нижние полки и как можно дальше. В конце концов, так постарался запрятать папки, что через несколько дней мы сами их с большим трудом разыс­кали. Затем беру из несгораемого шкафа всю наличность — 60 тысяч рублей, а также краткое резюме по делу о больше­виках, которое перед тем составил предусмотрительный опытный юрист Р.

Уже в восьмом часу выхожу с портфелем и иду по набереж­ной в Штаб округа. Проходя мимо Летнего сада, встречаю, к своему удивлению, выходящего из ворот Великого Князя Ни­колая Михайловича (Николай Михайлович (Великий Князь; 1859—1919) — старший сын Великого Князя Михаила Николаевича, генерал от инфантерии, историк. Убит большевиками в Петропавловской крепости). По-видимому, он уже возвращается, как ни в чем не бывало, со своей утренней прогулки. Великий князь знал меня много лет. Он здоровается и закидывает воп­росами. Как раз в этот момент мимо нас мчится автомобиль с вооруженными, расхлябанными солдатами, очевидно развед­чиками противника, а судя по внешности, взятыми из какого-нибудь притона с окраины столицы. Великий князь указыва­ет на них и спрашивает: «Когда же кончится это безобразие?»

Отвечаю, что это уже совсем не безобразие, а восстание. Советую ему прекратить прогулку и сегодня не выходить из дому. Идем вместе до его дворца, а оттуда дохожу один до Штаба.

Прежде всего, передаю Балабину деньги и шесть главных досье о большевиках, которые он прячет в свой несгораемый шкаф: там им будет надежнее.

Затем кратко докладываю Половцову о своих ночных впечатлениях, а также читаю ему резюме по обвинению боль­шевиков в связях с немцами.

По части информации узнаю, что матросы вышли на нас из Кронштадта в 8 часов утра; идут на транспортах с двумя миноносцами. Десант общим числом 5—6 тысяч.

Пока собираю последние сведения, приходит начальник Генерального штаба генерал Ю. Романовский, как всегда, энергичный и жизнерадостный.

— Вот видите, я подумал о вас и сам привел в ваше рас­поряжение из Управления целое отделение во главе с полков­ником Д., — говорит он мне, указывая на пришедших с ним офицеров, и добавляет: — Все равно, им в своей канцелярии сегодня служить не придется, а у вас, наверное, не хватает людей, вам они пригодятся.

Назначаю часть пришедших по службе связи, а полков­ника Д. с остальными посылаю на телефонные станции для защиты и разведывательных целей.

Они пришлись очень кстати.

Пробыв в Штабе около часа, нанимаю извозчика, так как автомобиль у меня по дороге несомненно отберут шныряю­щие банды, и спешу в Таврический дворец.

Кругом последнего уже собираются солдаты — против­ника; к ним подходит 1-й пулеметный полк с небезызвестным прапорщиком Семашко и, конечно, со своими пулеметами. Протискиваюсь через врагов не без труда уже пешком. Такое положение, действительно, необычайно.

Кулуары дворца начинают наполняться около 10 часов. Воинская секция, которая насчитывала по спискам более 700 человек, собирается медленно, видимо, очень неохотно. Добрые две трети ее так за целый день и не показались. Боль­шая часть немедленно приступила к новому заседанию в большом зале. Остальные были готовы принять участие в боевых действиях, а человек 30 проявляли даже особую ак­тивность. Они начинают с упреков Половцову, что он не по­желал сам приехать. Говорят, что отдают себя в мое распоря­жение, просят меня разделить Петроград на кварталы, наме­тить места баррикад и приступить к их постройке.

Категорически отклоняю эту затею, так как ни защищать баррикады, ни строить их некому.

Стараюсь добиться, что стало с теми, кто поехал за Из­майловским полком. Гоц и Анисимов уверяют, что сейчас сами за ним поедут. Требую не бригаду, не полк, а хоть один батальон.

К 10 часам утра прибывает из Ораниенбаума 2-й пулемет­ный полк с несколькими десятками пулеметов, а к 11 часам уже появляется у нас под окнами. Разные команды, пришед­шие с ним, по пути от вокзала стреляют на Невском в прохо­жих; шальные пули носятся по улицам; падает несколько раненых, публика в суматохе разбегается.

Как раз к этому времени мы убедились, что те наши часо­вые, которые стояли у входов, сбежали от одного вида толпы.

Несколько раз за день удавалось найти охотников покара­улить двери, но обыкновенно больше часа они не выдержива­ли и исчезали. Таким образом, вход во дворец был всегда сво­боден; можно сказать, не преувеличивая, что до самого вечера мы представляли собой «обозначенного противника» (Специальной военный термин: так на маневрах называют флажки, которые условно обозначают противника).

Рошаль и Раскольников высаживаются с кронштадтцами около 11 часов. С шумом, беспорядочными рядами матросы направляются к дому Кшесинской, открывая по дороге ничем не вызванную стрельбу по мирным жителям. Из дома Кшесин­ской к ним выходят ораторы, предлагают идти на Таврический дворец, занять его и объявить «Власть Советам» (этот факт был точно установлен при дальнейшем расследовании). После полу­дня часть кронштадтцев занимает Петропавловскую крепость, а остальные переходят с новой пальбой к Таврическому дворцу. Пальба продолжается около часа. Встреченные на пути мужчи­ны и женщины падают убитыми и ранеными.

После кронштадтцев большевики приводят 11 000 рабо­чих с Путиловского завода, о выступлении которых я был предупрежден заранее по телефону. Подходят и рабочие с Выборгской стороны. Теперь уже вся площадь кругом двор­ца, все прилегающие улицы запружены народом. Здесь же и люди из полков 2-й Гвардейской дивизии, из которых, как можно было ожидать, более других Гренадерского полка. Тут же, очевидно, и всякого рода зеваки.

Со стороны заднего подъезда, примерно в 10 саженях, сначала лежала цепь с винтовками; но ввиду наплыва людей оцепление поднялось, так что кругом образовалась как бы непроходимая живая стена.

Как раз перед тем ко мне явился казак — урядник, при­сланный для связи Балабиным.

— Как же вы пришли? — спрашиваю его с удивлением. Прибытие казака меня тронуло; значит, все же кто-то обо мне думает.

— Да вот, — рассказывает урядник, — проталкивался я через людей и дошел до цепи. Лежат. Хочу дальше, а те го­ворят: «Нельзя! Никого пропускать не дозволено». Тогда я им: «А что будет, коли я пойду?» Они мне: «Стрелять будем». Говорю им: «Это в меня-то стрелять будете?! В меня?!» Мах­нул на них рукой и пошел через цепь. Сзади кричат: «Черт!» А я все шел и пришел. Так и не стреляли.

Если можно говорить о непосредственной обороне зда­ния, то таковая была выполнена несколькими десятками че­ловек — членов Воинской секции.

Из толпы вырывались отдельные банды, забирались во дворец или во двор, где старались они захватить автомоби­ли. От времени до времени мы выскакивали из разных две­рей, выставляли вон отдельные шайки, отбивали назад маши­ны, ставили при входах караулы для декорации. Особенно лихо расправлялся с этими налетчиками член исполнитель­ного комитета Сомов. Небольшого роста, коренастый, он поспевал всюду, стаскивал вновь устроившихся у руля шофе­ров и выталкивал их непосредственно в шею.

Настроение наших импровизированных защитников быстро повышалось. Некоторые истерически на меня на­брасывались, все спрашивая: «Когда же мы откроем боевые действия?» А я все тщетно требую привести мне хоть одну команду... И наконец, сам едва сдерживаюсь, когда в 1 час дня, к своему негодующему изумлению, увидел Гоца и Анисимова.

— Вы что же до сих пор здесь делаете? Когда еще три часа тому назад взялись ехать за Измайловским полком! Ведь у меня же до сих пор никого нет! — налетаю я на них обоих и выслушиваю очень неуверенные объяснения, что они задер­жались на интересном заседании Совета, которое продолжа­ется в главном зале.

— Будьте уверены, мы сейчас едем за полком, — говорят мне оба и скрываются.

На этот раз они действительно ушли, и я их в этот день так и не увидел. Встретившись с Гоцем на другой день, я спро­сил его, чем же кончилась его поездка 4 июля. Он мне долго объяснял, как, с трудом выбравшись из толпы, он и Анисимов ошиблись адресом, попали не в Измайловский полк, а в какой-то другой. А потом, как оказалось, «выйти на улицу уже было невозможно».

Не прошло и часа с их отъезда, как мне сообщают с сия­ющим видом из службы связи Совета, что их оповестили толь­ко что по телефону, как по Невскому прошел целый полк в полном порядке, да еще с музыкой и с развевающимися зна­менами. Он направлялся к Таврическому дворцу, и, по мне­нию членов Воинской секции, это и есть тот Измайловский полк, который идет нас спасать. Мне же кажется совсем ина­че: в Измайловском запасном полку знамен нет, а также нет и значков. Действительно, вскоре к полученным по телефо­ну сведениям вносится поправка, что над полком развевают­ся не знамена, а красные флаги. Так и есть: стройно подхо­дит не союзник, а враг — 1 -и запасный полк, приведенный большевиками, и в большом порядке.

Едва пробившись к дверям, три представителя полково­го комитета, а с ними и прапорщик Сахаров, являются к нам «для переговоров об очищении помещения», а сами мрачно, исподлобья озираются по сторонам, высматривая, что у нас делается. На вопрос мой: «Зачем явились?» — они ответили: «Революция углубляется». Мы сомкнули ряды и выставили их на крыльцо.

Сведения извне приходят одно другого хуже.

Первые боевые действия открылись еще в 12 часов ночи, в Эртелевом переулке, у типографии «Новое Время», куда при­ехали матросы печатать свои воззвания. Они привезли два пулемета, поставили их по углам переулка и время от времени открывали из них бестолковый огонь, под прикрытием кото­рого товарищи набирали воззвания. Тут были убиты: дворник, две женщины, и ранено несколько запоздалых прохожих.

Уже с утра в самом городе, не говоря о том, что по ули­цам разъезжали броневые автомобили с пулеметами, из которых стреляли неизвестно в кого и почему, большевики по­ставили команды с пулеметами на некоторых перекрестках улиц, откуда фланкировали главные артерии.

Такая огневая связь была, например, установлена ими по всей линии — по Литейному, Невскому и Садовой улице. Как видно, эта система перерезала весь Петроград левого берега Невы и отделяла Штаб округа от Таврического дворца.

Площадь вокруг нас набивается битком. Отдельные груп­пы наглеют все больше и больше. Вот одна из них врывает­ся, ищет Переверзева, но, схватив по ошибке министра зем­леделия Чернова, вытаскивает его наружу, успев при захвате его изрядно помять и разорвать костюм (На другой день Чернов укорял Переверзева за пережитые в его честь минуты). Чернов уверяет, что он не Переверзев, и начинает объяснять преимущества сво­ей земельной программы, а попутно сообщает, что министры-кадеты уже ушли и правительству не нужны. Из толпы несут­ся всевозможные крики и упреки, вроде требования сейчас же раздать землю народу. Чернова подхватывают и волокут к ав­томобилю. Тут появляется Троцкий. Пробившись к Чернову, он обращается к окружающему его сброду, среди которого выделяются кронштадтские матросы, и держит речь со свой­ственным ему пафосом. Он произносит слова, которые впос­ледствии так и остались за матросами: «краса и гордость рус­ской революции, неужели у вас поднимется рука на вашего министра?!» Затем, хорошо зная своих сотрудников, Троцкий не ожидает ответа «красы и гордости», быстро хватает Чер­нова за рукав и спешит увести его во дворец (В своем очерке революции до Брест-Литовска Троцкий пишет, что ему пришлось встретиться в тюрьме с матросом, участвовавшим в попытке арестовать Чернова. Это был обыкновенный уголовный пре­ступник, который уже раньше сидел в Крестах за кражу (см.: Милю­ков. История Второй русской революции, т. 1, выпуск 1, с. 244). Здесь Троцкий бьет в точку: у него 4 июля гордостью революции на передовом пункте оказывается уголовный преступник, а коман­диром кронштадтцев — Рошаль, укравший партийные деньги).

Связь моя со Штабом поддерживалась весь день по те­лефону. В кабинете Главнокомандующего стоял аппарат. Мы условились, что со мной будет разговаривать кто-нибудь из трех: Половцов, Балабин или оставшийся за Керенского, то­варищ военного министра Якубович. Не проходило и полу­часа, чтобы кто-нибудь из них мне не позвонил и не спросил: «Что нового?» По их голосам мне каждый раз казалось, что они рады убедиться, что я еще не взорван, но не уверены, не перейду ли я в лучший мир к следующему их телефону.

После инцидента с Черновым залы и передние пришли в волнение, а тут еще к 4 часам дня зарвавшиеся передние ряды продвинулись на крыльцо, стали требовать выдачи дру­гого министра — Церетели, находящегося с нами во дворце. Уже к этому часу отдельные подозрительные фигуры довольно свободно расхаживали по коридорам.

Звоню Главнокомандующему, попадаю на Балабина:

— Теперь требуют выдачи Церетели. Помочь ему ничем не могу, так как у меня никого нет. Не можете ли вы нас под­держать?

Балабин: Но ты же знаешь, что у нас тоже никого нет, кроме четырех сотен казаков.

Я: Да, знаю! И, несмотря на просьбы Чхеидзе, ничего тебе не говорил, когда таскали Чернова; но Церетели мы выдать не можем: он единственный имеет на Совет сдерживающее влияние. Наконец, по обстановке пора и очень важно пока­зать движение. Четырех сотен более чем достаточно. Пошли половину. Только прикажи пустить в ход оружие, но дойти во что бы то ни стало. Поверь, дойдут.

Балабин: Хорошо! Подожди немного.

Через четверть часа звонок:

Балабин: Отправляем две сотни казаков. Посылаем к ним два орудия. Им приказано: подъехать к толпе, сняться с пе­редков, предложить разойтись, а если не разойдутся — от­крыть огонь. Удовлетворен?

Отвечаю: «Вполне!» — и вешаю трубку.

Никому ни слова. Вероятно, проклянут за артиллерий­ский огонь по толпе, хотя сами же просили открыть «боевые действия». Буду слушать орудийные выстрелы.

История действий этого маленького отряда, названного неизвестно почему отрядом полковника графа Ребиндера, следующая.

Отряд с Дворцовой площади шел на рысях, когда внезап­но недалеко от угла Литейного и Шпалерной попал под пу­лемет, поставленный на Литейном мосту солдатами Финлянд­ского полка. Попав неожиданно под обстрел, казаки дерну­ли в сторону, врассыпную. Заметим, что иначе в таких случаях поступить было бы трудно: на улице, под прямым выстрелом пулемета атаковать его в лоб для маленькой конной группы — предприятие почти безнадежное. А тогда остается, прежде всего, скрыться в складках местности, то есть в данном слу­чае по улицам, за домами.

В тот же момент оба орудия остановились и стали сни­маться с передков, но одно из них тут же было окружено вос­ставшими солдатами 1-го Запасного полка; другое орудие — с убитым в спину коренным ездовым Пискуновым — успело проскочить Литейный проспект, сняться с передка и дать три выстрела. Им командовал пошедший с отрядом волонтером штабс-капитан Цагурия (Конной артиллерии штабс-капитан Цагурия, приехав с Кав­каза в командировку, в Петрограде оказался случайно. Сам вызвался идти с отрядом. Насколько мне известно, он в настоящее время про­живает в Бельгии.).

Для первого выстрела Цагурия, оставшись один, без сол­дат, заряжает сам — первым попавшимся снарядом — грана­той; он бьет на 200 шагов по кучке солдат, окруживших пер­вое орудие. Граната метко разрывается, наносит тяжелый урон противнику, который разбегается. К Цагурии подбегают свои: подъесаул Гвардейского запасного батальона Филимо­нов и вахмистр.

Второй выстрел Цагурия посылает по пушкам Гочкиса, обстреливавшим его с северного берега Невы.

Наконец, третий снаряд разорвался перед домом Кшесинской. Там уже было объявлено новое правительство при участии Ленина и Рошаля. Разрыв перед окнами показал большевикам, что мы не только существуем, но и выступаем активно.

В этом эпизоде отряд теряет 6 убитыми и 25 ранеными. Цагурия отбивает другое орудие и постепенно собирает лю­дей. На этом боевые действия отряда заканчиваются.

Как видно, бой произошел у Литейного моста. Расстоя­ние от последнего до Таврического дворца настолько боль­шое, что все дело разыгралось, конечно, вне сферы располо­жения полчищ, которые нас окружали, а потому прямого давления на них не оказало. Также нельзя допустить, что от Литейного моста можно продольно обстрелять Таврический дворец, так как этого не позволяет расположение улиц. Да казаки огня и не открывали, а орудийные выстрелы были даны по другому берегу Невы.

Действия эти я узнал немного позже, а в то время из-за общего шума не слышал даже орудийных выстрелов.

Часов в 5 дня мне позвонил Балабин:

«П. Н. Переверзев, который сидит здесь с нами, спраши­вает, не имеешь ли ты препятствий к немедленному опубли­кованию части тех данных об измене большевиков, о кото­рых ты сегодня докладывал Половцову? При этом разобла­чения были бы подписаны не тобой, так как твое имя не вызовет доверия масс, а Г. Алексинским и старым шлиссель­буржцем Панкратовым (Панкратов Василий Семенович (1864—1925) — один из первых рабочих-революционеров, член партии «Народная воля». В 1884 г. за убийство жандарма приговорен к 20 годам каторги, 14 лет провел в одиночной камере Шлиссельбургской крепости. В 1905г. бежал из Якутской ссылки, член партии эсеров, участник вооруженного восстания в Москве в 1905 г. В 1917 г. назначен комиссаром Временного пр-ва, возгла­вил отряд, перевозивший семью Императора из Царского Села в То­больск). Теперь спрошу от себя, как ты ду­маешь, не создаст ли нам, наконец, это опубликование бла­гоприятную обстановку для ареста большевиков?»

Я ответил:

— Совершенно согласен. Считаю опубликование своев­ременным и могущим быть решающим при настоящем поло­жении. Только прошу тебя, позови сейчас же моих людей; они должны быть у вас в Штабе, и помоги им немедленно приступить к арестам.

Не могу не удостоверить, что Переверзев прекрасно от­давал себе отчет, что делает ставку на последнюю карту. Вы­брав правильно психологический момент, он посоветовался с Половцовым, а потом, со свойственным ему тактом, не счел возможным предать гласности сведении, ему известных, не спросив согласия у меня, как технического исполнителя.

Очень скоро после этого разговора произошло, незави­симо от нашей воли, именно то событие, которое тактически на нашем боевом участке повернуло успех всего дня на нашу сторону.

Нас окружала тесным поясом лавина в несколько десят­ков тысяч человек. Большевики действительно постарались нагнать возможно больше народа, но именно такое число уча­стников обрекло их сегодня на неудачу. Кто были в массе эти люди? Солдаты? Коммунисты? Совсем нет! Просто мужики, которые не умели как следует зарядить винтовки. Им наобе­щали много чудес, их развратили, согнали в громадное стадо, среди которого потерялись сами пастухи. Сколько из них на всех приходилось идейных большевиков, готовых, рискуя жиз­нью, пойти на штык? Да сколько бы их ни было, они потеря­ли друг друга, сами потерялись в этой чудовищной толпе из бесчисленных голов. Большевики прежде всего завязли. По мере того как прибывали новые люди, они теряли управление. Уже к полудню было заметно, как рвались цепочки и исчеза­ло оцепление. А во вторую половину дня технические средства управления были окончательно раздавлены массой, что было видно по всем ее бестолковым передвижениям (Расследование подтвердило, что Ленин обещал присылать дополнительные приказания).

Характерно, что сам Троцкий даже на главном пункте позиции вынужден был спасать своего старого знакомого Чернова. Все перепутались, стояли вплотную, так что не про­двинуться.

Пришло ли от Ленина обещанное приказание либо более решительные, наскучив стоять, сами решили перейти к актив­ным действиям, но только вдруг из толпы начали стрелять по дворцу. За первыми выстрелами последовали другие: так откры­лась беспорядочная стрельба, которая продолжалась не более получаса. Стреляли, может быть, и в воздух, но, несомненно, и по дворцу. Стреляли не из ближайших рядов, а из толпы, так как именно среди первых рядов нашего врага попадало несколько десятков раненых, сраженных в спину пулями своих.

Этого оказалось достаточным: с первыми же выстрела­ми грянула паника, да какая... Толпа закачалась, загудела, люди бросились кто куда. Те, кто был ближе к дворцу, устре­мились в него, но вовсе не со штыками против нас, а чтобы спрятаться за стенами от пуль, летающих по площади, Это мы сообразили довольно скоро, но все же не сразу.

Среди общей суматохи меня зовут к телефону. На том конце провода Якубович просит ориентировать в обстанов­ке. Пока он ждал, то, очевидно, услышал по аппарату выст­релы, так как спросил меня: «Кто стреляет и что происхо­дит?»

Только успеваю сказать, что еще сам не могу разобрать­ся, как с треском выламывается окно и ко мне начинают быстро влезать один за другим солдаты с винтовками. Резким движением вешаю трубку, поворачиваюсь в полной уверенно­сти, что пришли меня брать (Форма генерального штаба меня очень отличала от советских делегатов). К удивлению, однако, вижу совсем не злодеев, как их принято представлять, когда они врываются убивать, а очень помятые физиономии. Движения нерешительные, переминаются с ноги на ногу. А за ними все ползут и ползут другие. Среди прочих прибывают несколько товарищей-кронштадтцев. И у них что-то вид перепуганный. Начинаю думать, уж не страшно ли стало на площади, да под пулями. Но думать некогда. Знаю, что спасение только в на­ступлении, а потому начинаю первый. Делаю вид, что при­нимаю их за своих:

— Вы что же так поздно пожаловали? Ведь мы вас ждем с утра. Кто же будет защищать Верховную Власть?

Слушают, не двигаясь, как будто рады, что их не ругают. Я уже успел овладеть собой вполне. Всех в большой комнате набралось человек 30. Иду вперед, отделяю двух, приказываю им остаться у окна и никого больше не впускать: «А то нас всех задавят». Остальным говорю:

— Идите за мной.

И веду их к главному подъезду.

В коридоре испуганные лица, меня засыпают вопросами: «Что это за люди?» Идем мимо раненых врагов, которых вносят и тут же кладут на пол. Ставлю людей в передней у главных дверей, как заставу; приказываю, чтобы никого не впускали.

Выстрелы затихают; видны только разбегающиеся в раз­ные стороны солдаты. Боевые отряды коммунистов, те, кто открыл огонь из толпы, с ней ассимилировались. Они не могли устоять перед общим ужасом, который передается от бегущей массы людей. Надо иметь незаурядную силу воли, чтобы пойти против стихийного потока, которым двигает страх, сильный своей безотчетностью. Паника подхватила зачинщиков, толпа унесла их с собой.

Конечно, следовало ожидать, что кадры оправятся и ско­ро вернутся. Но тут нам на помощь пришло еще одно об­стоятельство, при других условиях, может быть, незначи­тельное, но при пониженном настроении убегающих весьма уважительное, чтобы не возобновлять осаду немедленно: не успели выстрелы затихнуть, как хлынул дождь, и даже хороший ливень. Задержавшиеся кучки людей поспешают укрыться от непрерывных водяных струй; окрестности пустеют (Вспомним грозу 9 Термидора она рассеяла последних привер­женцев Робеспьера, запертого в Hôtel de Ville).

Человек полтораста от Воинской секции и других соби­раются в боковом зале. У нас совсем не настроение победи­телей. Мы прекрасно понимаем, что только случайно полу­чили передышку. Кругом все та же враждебная или в лучшем случае чужая толпа; а у нас, у нас ни одного солдата!

Да и из города собираются вести самые безотрадные. Становится известным о стрельбе на разных улицах, везде сопровождавшейся убитыми и ранеными. Огонь обыкновен­но открывался отдельными шайками по случайной толпе или прохожим. Так было у Николаевского вокзала, в первом часу дня, затем на углу Литейного и Жуковской в 2 часа, на углу Невского и Садовой в 3 часа, на Садовой в 5 часов, на углу Надеждинской и Невского — в 6 часов, на Знаменской площади — в 9 часов вечера. На Обводном канале и Литейном про­спекте выстрелы почти не умолкали весь вечер, а потом про­должались и большую часть ночи. На Воскресенской набе­режной дважды за день большевики обстреливали и громи­ли мою контрразведку. Сильно трещали пулеметы в 4 часа дня на Литейном проспекте; там шла колонна кронштадтских анархистов со своими черными значками. Как говорят, им по­мерещились где-то вдали казаки. Анархисты открыли огонь из пулемета с грузовика. Пулемет подхватили ружейные вы­стрелы, и опять падали невинные жертвы, но досталось и по своим. Отсюда было доставлено по госпиталям несколько де­сятков раненых.

Конечно, нет возможности перечислять все места от­дельных вспышек. Можно только определенно утверждать, что за малыми исключениями, как-то: обстрел контрразвед­ки или выстрелы у Таврического дворца, огонь открывался не по нашим войскам, а по мирному населению для устрашения или по нервозности: наших войск против них не было, так как у нас их вообще не имелось. Только один 1-й Донской каза­чий полк вышел на улицу. От него с Дворцовой площади, на короткие расстояния иногда выезжали отдельные отряды. В один из них на углу Невского и Морской была брошена бом­ба, которая вывела из строя убитыми и ранеными 6 казаков и 20 лошадей. Потери полка за день: 20 убитых, 70 раненых казаков и около 100 лошадей. Но то был один 1-й Донской, и только!

При таких условиях большевики были полными хозяева­ми города.

Если весь трагизм положения был ясен еще тогда для некоторых из нас, то он еще ярче выступал из незначитель­ных явлений, которые не замедлили последовать с наступле­нием ночи. Мы начали получать десятки телефонных призы­вов на помощь против грабителей. Звонили из магазинов Го­стиного Двора, из Апраксина рынка, с Садовой, из банков на Невском; звонили телефонные барышни, умоляли отдельные голоса из частных квартир по Литейному и Жуковской, про­сили спасти от ломящихся бродяг и мародеров.

Услыхав эти вопли, моим первым движением было, конеч­но, как-то помочь. Но как? Кого послать? Поговорил два раза со Штабом, но это было лишнее. Звонить в участки милиций? Оттуда не отвечают. Да мне именно и жалуются, что ее не могут найти (В середине июля был издан указ Министра внутренних дел о милиции, которая оказалась «не на высоте положения» в дни восста­ния. Нельзя не оценить деликатности выражения министра). Выслушивая крики и мольбы женщин по теле­фону, сознавая свое бессилие, я ничего не отвечал, вешал труб­ку, старался о них не думать; но нельзя забыть эти голоса.

В девятом часу прискакал доблестный Цагурия, но один из всего отряда. Он поистине «дошел во что бы то ни стало»: эфес шашки отбит пулями, фуражка и одежда прострелены в нескольких местах. Настроение прекрасное, а после пуле­метного огня, под которым продержался, еще повышенное. Он сразу набрасывается на первых попавшихся депутатов Совета, и мне приходится их растаскивать (Из всего отряда Цагурия сопровождали только Даниил и Петр Пестрецовы — 1-го Донского казачьего полка (два брата)).

Отряда все еще нет, и мы продолжаем говорить на бес­конечную тему дня — как притащить Измайловский полк. Вдруг, словно бомба, влетел в комнату, где я сидел с членами Воинской секции, один из членов Совета и закричал: «Мы спасены! У Временного правительства есть точные данные об измене большевиков!»

В мгновение весть распространилась по дворцу. Общий вздох облегчения и радости. Уныло опущенные головы под­нялись. Депутаты ликовали, поздравляли друг друга, жали мне руки.

Тут же в комнате сидит на окне министр труда Скобелев. Его обычно тусклая физиономия сейчас сияет. Он смеется и весело посвистывает. Кто-то кричит, что надо скорей звонить по телефону во все воинские части и, прежде всего, в Измай­ловский полк.

Не могу, однако, забыть фигуры нового сенатора Н. Д. Со­колова, избитого за два дня перед тем юнкерами, который с повязанной головой и трясущимся подбородком бегал в со­провождении соглядатая Нахамкеса от телефона к телефону, старался кого-то вызвать и в панике восклицал:

— Неужели Переверзев позволит дискредитировать це­лую политическую партию?!

Уже около 9 часов вечера, по собственной инициативе, узнав об измене большевиков, прибыли первыми на защиту Таврического дворца вооруженные солдаты ближайшей к нам воинской части — гвардейского саперного батальона. Затем явился давно ожидаемый Измайловский полк. Члены испол­нительного комитета встречали приходившие войска громки­ми речами.

Всякий раз они начинали так: «Временное правительство имеет сведения, что Ленин продался немцам!»

Таврический дворец гудел от восторга.

Войска кричали «Ура!». Обещали поддерживать Верхов­ную Власть. Солдаты все прибывали (На стр. 33 второго тома «Моя жизнь» — «большевицкий исто­рик» Троцкий, игнорируя факты, рассказывает, как прекратилось июльское восстание: «Волынский полк прибыл с фронта... после чего все переменилось, и делегаты большевиков были изгнаны». Где Троцкий, где был Волынский полк и где история?).

Наконец, около 11 часов вечера, мне явились казаки, вхо­дившие в состав отряда с которым шел Цагурия. Мне было ясно, что восстание кончено. Я поблагодарил казаков от име­ни Половцова и за поздним временем отпустил конные час­ти по домам (Заметим, что в эмиграции некоторые руководители событий 1917 года пытаются вычеркнуть из моего точного конспекта выше­приведенные фразы советских лидеров: «Временное правительство имеет сведения, что Ленин продался немцам», так как считают их вообще для них — для марксистов — неудобными. Конечно, я особен­но и твердо настаиваю на абсолютной точности записанных мною фраз. Все они начинались с того, что именно Временное правитель­ство, а не кто иной, располагает сведениями, что деньги Ленина не­мецкие. Эти непосредственные возгласы были совершенно искрен­ни и естественны для людей, которые вдруг убедились, что их не подымут на штыки. Тогда они ухватились за протянутое им оружие. Теперь за дальностью лет и расстояний — страх заметно прошел.).