Раннее утро. Д. Н<ейфельдт>. В Ясной Поляне

 

(От нашего корреспондента)

 

Ясная Поляна еще не проснулась. Над белым домом, в котором живет Лев
Николаевич, над грудами распустившейся сирени и далее, кругом, над всей
зеленью, что стелется во все стороны, висит какая-то торжественная тишина.
Там - за каким только? - окном спит еще или уже, быть может, проснулся он,
живущий в умах и сердцах людей всего немного шара.
Вот это знаменитое "дерево бедных" у входа в дом, к которому стекаются
просители Л. Н. из простых. Это старый ясень (кажется) (*1*); на нем же
небольшой колокол на ремне, в который звонят для созыва к завтракам и
обедам, - больше, кажется, по традиции, так сказать, чем по нужде.
Я приехал слишком рано. Мой провожатый, стрелочник, со станции Засека,
заглядывает, заслоня руками с обеих сторон глаза, в окно передней. Никого
там не видно.
Он пожимает плечами:
- Никого...
Я прошу его не хлопотать, расплачиваюсь с ним и отпускаю его.
Вскоре у объятого еще утренней тишью дома появляется садовник в
сопровождении 5-6 крестьянских девочек-подростков с носилками и лопатами.
Судя по выговору, которым садовник торопит девочек, он - немец, несмотря на
свою вполне русскую внешность.
Им нужно посыпать песком и убрать кругом площадку пред домом. Может быть,
по случаю приезда в этот день И. И. Мечникова.
Работа спорится у босоногих подростков. Они быстро подметают площадку и
разметывают по ней свежий песок, беспрерывно подшучивая друг над дружкой.
Невольно бросается в глаза эта непринужденность и бойкость молодых работниц
у барского - как бы то ни было - дома.
А через свежеусыпанный песок к "дереву бедных" переступают уже, несмотря
на утреннюю рань, пугливо озираясь по сторонам и на дом, два каких-то
скитальца. Пришли, уселись и опять исподлобья пугливо глянули по сторонам...
Подсаживаюсь к ним. Кто такие?
Один, оказывается, землекоп-орловец, здоровенный беловолосый детина с
тупым лицом; другой - мастеровой с городским помятым лицом лентяя. Пришли за
милостыней к Л. Н. Хотя бы по пятачку дал - скромные их ожидания.
Землекоп делает, впрочем, оговорку;
- Работенки бы дал на месяц! Эга... - и завистливо, но с опаской бросает
опять кругом взгляд.
По-видимому, ему тут очень нравится.
Так, в ожидании, мы и не заметили, как он вышел из дома и направился к
нам.
По свежерассыпанному песку приближался он, Лев Николаевич, весь в белой
парусине, белом картузе и с палкой в руках. Он идет прямо на нас. Мы встали,
Лев Николаевич подошел к "левому флангу", к мастеровому, не спрашивая его,
сунул свою руку в широкий карман блузы и всучил ему монету.
- Не пей! - отрубил ему Лев Николаевич.
Мастеровой тряхнул только обнаженной головой. Попало, должно быть, в
точку.
Белобрысому детине Лев Николаевич сунул монету без слов. Он поднял только
на него на миг пучки своих седых, суровых бровей. Глаза Льва Николаевича
будто не проснулись еще...
Следующая очередь была моя. Я сказал, что я корреспондент, приехал
повидать его и спросить о некоторых вещах.
- Что мне с вами делать? - сурово спросил, глянув на меня на одно
мгновенье, Лев Николаевич, и снова его не то усталые, словно не проснувшиеся
еще глаза закатились под лес седых бровей. - Сегодня ко мне Мечников
приезжает. Я хотел бы с ним наедине говорить... - добавил тотчас же Лев
Николаевич тем же суровым тоном.
Я сказал, что у меня, как у корреспондента, нет никакого желания - да и
прав я, понятно, не имею претендовать на присутствие при беседе его с
Мечниковым. Редакция газеты поручила мне лишь узнать и сообщить, как будет
гостить Мечников в Ясной Поляне, а если это не затруднит Льва Николаевича,
то и побеседовать с ним.
Лев Николаевич выслушал...
- Идите за мной! - позвал он меня головой. - Так какая ваша газета?
Я назвал наше "Раннее Утро".
Я поспешал за Львом Николаевичем, обогнув с ним сперва дом, вдоль кустов
цветущей сирени, а затем - вниз по узкой аллее, между стенами деревьев, в
глубь сада.
- Здоровье ваше как, Лев Николаевич? - осведомился я несколько, так
сказать, задним числом.
Лев Николаевич остановился и быстро обернулся ко мне.
- Ближе к смерти! - быстро проговорил он.
На лице его была уже добрая, зовущая к себе улыбка. Глаза его уже
проснулись. Я увидел их мягкую синеву...
- Теперь я пойду. По утрам я гуляю... А чем смогу вам помочь - хорошо.
Я поклонился ему, а он быстро пошел вперед, не опираясь даже на свою
желтую - не то бамбуковую, не то камышовую - палку и держа ее, немного
приподняв от земля.
Я стоял как вкопанный, невольно прикованный глазами к удалявшемуся в глубь
узкой аллеи во всем белом Льву Николаевичу, пока его совершенно не обняли и
не скрыли из моих глаз листья и гуща сада.

* * *

 

Вскоре, в 9 часу, в Ясную Поляну прибыл И. И. Мечников. Мы,
корреспонденты, узнали со слов секретаря Льва Николаевича, что Лев
Николаевич встретил в доме Илью Ильича и... Тотчас же вернулся в свой
кабинет к прерванной работе.
Чета Мечниковых (И. И. приехал сюда с супругой) привела себя в порядок с
пути, затем им предложили кофе. Принимают их Лев Львович и Александра
Львовна <...>.

* * *

 

После завтрака в честь гостей, И. И. Мечникова и его жены, все
присутствовавшие, в Ясной Поляне смешались на открытой террасе у дома,
являющейся в летние дни столовой Толстых.
Тут 30 мая, около 2 час. пополудни, я впервые слышал живое слово-мысль
Льва Николаевича. Такие часы не забываются в жизни.
Первая фраза, услышанная мною тут, на террасе, из уст Льва Николаевича,
была милая шутка, до которых суровый с виду Лев Николаевич, как хорошо
известно уже, большой охотник.
Из "стороннего элемента" на террасе тотчас же появились два газетных
фотографа - с дозволения графини.
До того как уважить просьбу фотографов, Софья Андреевна сделала им
маленький допросец: не враги ли?
Секретарь Льва Николаевича, молодой человек в очках и косоворотке, Н. Н.
Гусев, удостоверил, что от безусловно "дружественных держав".
Графиня быстро поверила.
А то ведь знаете?.. "Новое Время"... Я написала этому Меньшикову (*2*), -
энергично заговорила графиня, - что на порог не пущу больше их
корреспондента. Приедет - со стражником выпровожу. Слово даю!..
Все это было произнесено, правда, весьма энергично, но, надо заметить, без
тени злобы.
Радостные фотографы ринулись на террасу.
Лев Николаевич сел в плетеное кресло в глубине террасы, а И. И. Мечников
против него, продолжая с ним беседу.
Фотографы, волнуясь, стали "наводить".
- Мы с вами, Илья Ильич, ведь не боимся их? Верно? - обратился вдруг Лев
Николаевич в сторону фотографов. - Стреляйте, стреляйте!..
Один из взволнованных фотографов взмолился, прерывая беседу Льва
Николаевича с Мечниковым:
- Лев Николаевич, вас немножко бы со света...
Лев Николаевич рассмеялся:
- За что же, мой милый, меня со света?.. Я еще жить хочу! Фотограф,
расплывшись в сплошную улыбку, заторопился поправиться...
- Что вы, Лев Николаевич... Сто лет вам еще жить... Я на счет света, что
падает на вас. Снимать неудобно...
Не переставая улыбаться всем озаренным солнцем радостным лицом, Лев
Николаевич послушно пересел так, чтобы фотографам было вполне удобно.
- Теперь вам хорошо?..
Беседа Льва Николаевича с И. И. Мечниковым и его супругой возобновилась.

* * *

 

Я не могу сейчас не взять на себя чрезвычайно смелую, понятно, попытку
описать лицо Льва Николаевича в этот незабвенный час.
Таким лицо это не было уже ни вечером того же дня, ни в следующий день,
когда я снова видел Льва Николаевича и беседовал с ним.
Как будто вся радость этого майского полдня, ласковое, но не жгучее еще
солнце, белоснежная ароматная сирень и вся зелень кругом, все радостное, чем
жило кругом видимое и невидимое бедному человеческому глазу, - все как в
сказочном зеркале отразилось в этом одухотворенном лице человека не от мира
сего. И оно, это лицо, любовно влекло к себе, без власти, но властно зовя
отразить в нем и свою радость, какая она там ни есть, сколько там ее ни
скопилось в душе каждого, - отразить в этом сказочном зеркале мировой
радости.
Лишь жалкая какая-то паутинка, называемая тоном, приличьем и т. п.,
сдерживала от слез умиления.

* * *

 

Мечников и Толстой продолжают беседу, начатую ими во время завтрака.
Мечников рассказывает Льву Николаевичу о том, каким успехом пользуются его
художественные произведения среди французов.
Лев Николаевич говорит ему:
- В детстве нас водили смотреть на балаганы. Чтобы собрать публику, пред
балаганами показывали куклы. Мои художественные произведения имеют такое же
значение. Они собрали публику. Благодаря им теперь читают мои последние
произведения (т. е. религиозно-философские).
Беседа их, при участии уже и г-жи Мечниковой, переходит к вопросу об
искусстве. Точнее, г-жа Мечникова задает ряд вопросов Льву Николаевичу, а
Лев Николаевич отвечает.
- Ценность искусства в том, что оно объединяет людей, - говорит Лев
Николаевич. - Все, что объединяет людей, - нравственно, а что разъединяет, -
безнравственно. Понятно, объединение должно достигаться не на почве плотских
изображений, безнравственных образов и тому подобное.
Через несколько минут с уст Льва Николаевича сходит следующий тезис:
- Чем ниже степень развития существа, тем оно совершенней. Например,
пудель (пудель подбежал к террасе) более совершенен, чем человек. Человек
же, - говорит Лев Николаевич, - самое несовершенное существо. Потому-то,
Илья Ильич, - заключает Лев Николаевич, и в голосе его слышна нота шутки, -
потому-то ваши микроорганизмы наиболее совершенные существа в мире!
Мечников и все кругом смеются.
- Среди микроорганизмов тоже есть добрые и злые, Лев Николаевич, -
подчеркивает шутку Мечников.
Начинают собираться на прогулку.

* * *

 

Тем часом к Льву Николаевичу подходит интеллигентного вида проситель.
- У меня к вам, - доносится, - личное дело, Лев Николаевич.
Лев Николаевич уловил уже, по-видимому, многозначительность тона
просителя.
- По личному? - переспрашивает он. - Это хорошо. Идем, идем...
И уводит просителя к себе.
Проходит минут 10-15, Лев Николаевич с своим просителем не возвращаются.
Сегодняшнее радостное настроение Льва Николаевича сообщилось всем, не
исключая графини Софьи Андреевны.
Она неузнаваема. Она чрезвычайно оживилась и возбужденно рассказывает -
явно, кажется, ошибившись, - скромному фотографу, принятому за журналиста, о
массе труда, что ей приходится тратить на работу по управлению имением, о
заботах своих относительно детей и т. п.
Лев Николаевич отпустил наконец своего просителя и вышел сам в войлочной
шляпе, готовый к поездке, с небольшой плеткой в руках.
Его проситель с возбужденно разгоревшимся и в то же время счастливым лицом
отходит в сторону, в аллею. Его нагоняет секретарь г. Гусев. Они
обмениваются краткими вопросами и ответами.
Оба довольны и жмут друг другу руки.
Этот был сейчас у Льва Николаевича с "исповедью".
Шарабаны подъехали к крыльцу. На первый садится Лев Николаевич с
Мечниковым; на второй - дочь Льва Николаевича, Александра Львовна, с г-жой
Мечниковой. Экскортирует их верхом Лев Львович.
- Можно трогать? - осведомляется Лев Николаевич, держа вожжи.
В этот миг его нельзя узнать.
Он лет на 10-15 помолодел.
- Трогайте! - произносит Софья Андреевна.
Совершенно молодым жестом руки Лев Николаевич шлет остающимся в Поляне
поцелуй за поцелуем по воздуху.
Уехали <...>
Под вечер, часу в 5-м, Лев Николаевич возвратился с поля.
И. И. Мечников и г-жа Мечникова с сыном и дочерью Льва Николаевича
возвратились несколько раньше в шарабане. Лев Николаевич же, пересевши на
обратном пути на лошадь, возвратился с другой стороны усадьбы верхом. Он сам
оставил лошадь в конюшне и возвратился в дом по одной из аллей сада.
Поездка, видимо, утомила его, но все же он с плеткой в руках, в сапогах с
голенищами. и в своей войлочной шляпе выглядел довольно бодро.
У "дерева бедных" его ожидала группа крестьян. Он направился прямо к ним и
стал их слушать. Речь шла о какой-то помощи в посеве и т. п. Вскоре
крестьяне потянулись гуськом от дерева и дальше от усадьбы, с обнаженными
головами, по-видимому удовлетворенные в своей просьбе.
Л. Н. ушел в дом отдыхать.
По заведенному в Ясной Поляне порядку, обед подается в 6, в начале 7
вечера. Чтобы занять гостей, графиня Софья Андреевна доставила им дорогое
удовольствие - прочла им несколько отрывков из новых художественных
произведений Льва Николаевича.
В 7 час. вечера состоялся обед, а затем все высыпали в парк, что у дома.
Лев Николаевич был тут же, в центре всех, без фуражки, с обнаженной
головой, в блузе и в своей привычной позе: заложив руки за пояс. Переходя от
одной группы к другой, он вслушивался, заговаривал, посмотрел, как идет игра
Александры Львовны и нескольких барышень из деревни (мне сказали о них, что
они - дочери бакалейного торговца)... Лев Николаевич присел наконец на
садовую скамью в аллее близ игравших в городки. Рядом с ним сел И. И.
Мечников, а по обе стороны и за спиною Льва Николаевича присели и
прислонились к деревьям слушатели.
Речь шла о земельном вопросе. Говорил почти исключительно И. И. Мечников,
оказавшийся, сверх ожидания, глубоко заинтересованным в политическом
разрешении земельного вопроса.
И. И надо заметить, стоит на довольно умеренной, чтобы не сказать
консервативной, платформе в разрешении аграрного вопроса. Герценштейновский
т. е. кадетский, проект он считает радикальным... Частному крестьянскому
владению он отдает предпочтение пред общинным и т. д. У самого у него имение
в Киевской губернии.
Лев Николаевич напомнил гостю об одобряемой им, Толстым, земельной теории
Генри Джорджа.
Утомлен ли был к вечеру Лев Николаевич, или оттого, что уровень
политического разговора его не удовлетворял, но он больше молчал. Быть
может, также тут сказалось просто желание Льва Николаевича остаться только
хозяином, оставляя в стороне бесполезную для одного вечернего часа
полемику...
Лев Николаевич стал больше следить за ходом игры в городки.
Лев Львович вскоре осведомился, не желает Лев Николаевич погулять.
Лев Николаевич тотчас же охотно согласился.
- Да, да... Сейчас пойдем...
Он направился в дом, из которого тотчас же вышел снова в темном летнем
пальто и белой фуражке.
Опустив руки в широкие карманы пальто и оставаясь в центре, имея по одну
сторону И. И. Мечникова, а по другую - сына, Льва Львовича, они, втроем,
направились по всем аллеям парка, мелькая меж деревьев то там, то здесь.
Говорил больше, жестикулируя, И. И. Мечников; Лев Николаевич же
сосредоточенно слушал, слегка - к вечеру - сгорбившись.

* * *

 

Вечерние сумерки сгустились над Ясной Поляной, Мечниковы решили в этот же
вечер возвратиться в Москву.
Вечером в доме был чай. Гостящий у Толстых пианист г. Гольденвейзер
исполнил несколько любимых Львом Николаевичем музыкальных вещей (*4*).
Наступила минута прощания хозяина с гостями.
Лев Николаевич расстался с Мечниковым чрезвычайно сердечно. Последней
фразой Льва Николаевича при прощании была такая:
- Хотя я, Илья Ильич, смерти и не боюсь, но, чтобы доставить вам
удовольствие, обещаюсь: проживу ровно сто лет!

* * *

 

Впечатление, произведенное на Мечникова Л. Н. Толстым, было, как я
своевременно передал уж вам по телеграфу, чрезвычайное.
Я спросил о нем И. И. Мечникова на станции Засека, при отправке вам своих
депеш. Сюда из Ясной Поляны его с супругой доставили на лошадях уже в
темноте. Вся фигура И. И. была, так сказать, полна глубокой думы.
Характерный штрих: Илья Ильич в глубоком раздумье положил деньги кассиру, а
сам ушел на платформу; его затем уже разыскал станционный сторож и вручил
ему билет.

* * *

 

Разбираясь в своих впечатлениях после 2-дневного пребывания близ Льва
Николаевича, я хочу отметить одну, кажется, не ошибочно подмеченную мною
особенность относительно него.
После беседы с его участием уходишь и чувствуешь, что во все время беседы
в воздухе на открытой террасе висел какой-то камертон, который назвали бы
"камертоном на искренность".
Под влиянием его как бы подымается собственное твое понимание движения
души собеседников Льва Николаевича.
Не глядя на них, начинаешь вдруг почему-то чувствовать, по одному лишь
тону их речи: "Нет, этого Лев Николаевич не одобрит". Или: "Нет, с этим не
согласится..."
Говорю: по одному лишь тону собеседника, не вслушиваясь даже, -
естественно, многим это покажется удивительным и странным, - в содержание их
слов.
Но вот собеседник Льва Николаевича, как бы пробуя невидимые струны,
фальшивя, сбиваясь, затем вдруг берет настоящую ноту! С этого момента -
чувствуется - Лев Николаевич весь с ним. <...>

* * *

 

В настоящее время жизнь Льва Николаевича протекает так.
Встает он в 8 или 9 час. утра и тотчас же отправляется на прогулку.
Возвратившись, Л. Н. пьет кофе и садится за работу. Работа Льва Николаевича
продолжается обыкновенно до 1 1/2 - 2 час. дня, и за нею следует завтрак.
После завтрака Лев Николаевич отправляется в продолжительную прогулку
верхом. Л. Н. предпочитает во время прогулки ездить по лесу. Вернувшись с
прогулки, Лев Николаевич ложится отдыхать. Этот отдых продолжается до 6-6
1/2 час. вечера. После него - обед. Обед Л. Н., как общеизвестно,
вегетарианский. Окружающих же он нисколько не неволит быть также
вегетарианцами.
Вечерним отдыхом для Л. Н. является затем игра в шахматы или слушание
музыки. Сейчас его партнером по игре в шахматы - пианист Гольденвейзер,
живущий по соседству. Его же игру Л. Н. любит слушать.
Вечерний чай Л. Н. проводит в общем кругу.

* * *

 

<...> Как я уже сообщал, в бытность в Ясной Поляне Мечникова, их обоих, т.
е. Льва Николаевича и гостя, очень усердно общелкивали фотографы. Были
профессиональный фотограф и любители.
После того как были сделаны снимки, пошли сомнения, удачны ли будут
фотографии? Больше шансов имел, понятно, профессиональный фотограф.
- Кто же тут настоящий фотограф? А, господа?
Лев Николаевич, который вел все время беседу и как будто и не наблюдал за
фотографической вокруг него шумихой, первый помог и указал всем:
- Вот он, настоящий фотограф, - и указал на него. - Вы ведь видели, как он
сделал крышкой вот так...
И Лев Николаевич повторил действительно типичный для
фотографа-профессионала жест. Раскрытому инкогнито осталось только расцвести
сплошной улыбкой.

* * *

 

Когда уходишь из Ясной Поляны, дорога к Засеке идет, спускаясь вниз в
ложбину, а Ясная Поляна сплошной стеной ее деревьев и всей зеленью высится
вверху, впереди.
Был 7-8 час. вечера. Остаток дневного света еще не уступал совершенно
место мгле сумерек. И вверху, вдали на этой уходящей в небо темно-зеленой
стене, когда я невольно вскинул вверх глаза, стоял Толстой, весь в белом.
Одна лишь белая человеческая, всем знакомая его фигура в грандиозной
темно-зеленой оправе...

* * *

 

За два дня я видел на лице Льва Николаевича лишь раз-другой улыбку. За все
остальное время он остается в памяти суровым, страдающим, и сильно -
почему-то думается минутами - страдающим...
Радости на лице его мало...

Комментарии

 

Д. Н. В Ясной Поляне (От нашего корреспондента). - Раннее утро, 1909, 2,
3, 4 и 5 июня, No 124, 125, 126, 127.
Автор - Д. С. Нейфельдт.
Приезд в Ясную Поляну Нобелевского лауреата Ильи Ильича Мечникова
(1845-1916), о котором много писали в газетах, был заметным событием.
"Ничьего приезда в продолжение четырех лет в Ясную Поляну так не ждали, как
Мечникова", - свидетельствует Маковицкий (Яснополянские записки, кн. 3, с.
422). Мечников с женой Ольгой Николаевной Мечниковой (1858-1944) пробыл у
Толстого с утра до вечера 30 мая. Прощаясь с Толстым, Мечников сказал: "Это
один из лучших дней нашей жизни..." (Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого, с.
272). В ответ "Лев Николаевич сказал, что ждал, что свидание будет приятно,
но не ждал, что настолько" (там же).

1* "Дерево бедных" - вяз.
2* Самодержавно-черносотенное направление статей М. О. Меньшикова в
1908-1909 гг. не раз вызывало негодование Толстого.
3* Михаил Яковлевич Герценштейн (1859-1906), профессор-экономист,
высказывался в Думе за экспроприацию помещичьих земель крестьянами.
4* Александр Борисович Гольденвейзер (1875-1961), пианист, постоянный
посетитель дома Толстого, в этот вечер играл Шумана, Шопена, Скрябина (см.
Маковицкий Д. П. Яснополянские записки, кн. 3, с. 425).