<...> Подхожу к красивой, большой веранде; по одной стороне ее качается
цветущая сирень.
Я чувствую, что Лев Николаевич находится там, и, не желая нарушать его
покой, останавливаюсь. Какая-то женская фигура, завидев меня, тщательно
завешивает веранду. Я усаживаюсь недалеко под большим тенистым деревом, на
широкой удобной скамье, возле веранды и перевожу дух. Отдохнув и кого-то
завидя, я прошу выслать г. Гусева. С последним я знаком по переписке как с
секретарем Льва Николаевича. Через несколько минут вижу, идет высокий
молодой человек лет 30, с умным, интеллигентным лицом, в простой ситцевой
косоворотке, с волосами, заброшенными назад. Иду навстречу, называю свою
фамилию, он свою. Николай Николаевич Гусев, большой друг и приятель Льва
Николаевича, редко, редко отлучается от него, ведет всю его обширную
корреспонденцию и помогает в его литературных работах.
Мы усаживаемся и беседуем довольно оживленно.
Жажда, вследствие быстрой ходьбы, начинает меня мучить, и я прошу дать мне
стакан воды. Н. Н. уходит и приносит мне стакан хлебного квасу. Во время
нашей беседы приходят одни за другими нищие; Ник. Ник. оставляет меня каждый
раз, идет им навстречу, кое-что спрашивает и дает им денег. Многие из них
просят книжки Льва Николаевича, и Н. Н. дает им по несколько штук народных
рассказов Льва Николаевича, изд. "Посредник". Н. Н. успел уже предупредить
Льва Николаевича о моем приезде. Среди беседы Н. Н. говорит мне, что Лев
Николаевич идет.
Я иду навстречу солнцу интернационального вегетарианского мира, иду так
легко, просто, не смущаясь, как будто каждый день видал его, как будто лишь
недавно расстался с ним.
Лев Николаевич жмет мне крепко руку и садится в уголок скамьи, рядом со
мной.
Он ростом выше среднего; глаза голубые, глубокие; брови седые, густые,
торчащие вперед; борода окладистая, широкая и красивая. Одет в косоворотке,
раскрытой около шеи; на голове носит белую, простую, старую и легкую
фуражку, надвинутую на лоб; опирается на палку. Говорит внятно и ясно.
Я с него не спускаю глаз, и по-прежнему чувство какой-то близости к нему
заставляет меня говорить с ним совершенно спокойно, как с добрым, старым
другом.
Все то, что Лев Николаевич говорил, я передаю и его, и своими словами, так
как буквально, каждое слово его, конечно, не мог запомнить.
Лев Николаевич расспрашивает меня подробно о "Вегетарианском Обозрении", в
котором он сотрудничает (*1*), о числе подписчиков, средствах для издания и
пр., и я отвечаю на все его вопросы.
"Лев Николаевич, - говорю я, - я спешил к Вам, надеясь застать Мечникова,
с которым хотел бы поговорить о вивисекции. Я пишу теперь по этому вопросу и
хотел бы знать, как он и Вы смотрите на это?"
Лев Николаевич отвечает: "Вопрос о вивисекции, как и всякий нравственный
вопрос, можно решать только субъективно: что я доложен и чего не должен
делать. Если рассуждать объективно, то есть о том, нужна ли, полезна ли
вивисекция, то спорам конца не будет.
Обе стороны приведут массу аргументов в свою пользу. Но если человек
действительно относится сознательно к своим поступкам, взвешивает их, то для
него вопрос этот решенный. Это все равно что религиозный вопрос: каждый
находит себе своего Бога, каждый должен его сознать в самом себе".
Я упоминаю о "Записках врача" Вересаева и затрагиваю попутно другие
вопросы, Лев Николаевич рассказывает мне подробно о своей беседе с
Мечниковым, бывшим у него днем раньше (*2*). Особенно его заинтересовало
сообщение Мечникова об антропофагах, живущих в Африке в Конго и не лишенных
религиозных зачатков. Он предполагает познакомиться поближе с этим вопросом.
Говорим еще о М. П. Арцыбашеве, рассказ которого "Кровь" Лев Николаевич
рекомендовал в наш журнал, вегетарианстве и другом.
Затем Лев Николаевич подымается, вновь крепко жмет мне руку, обещает
кое-что написать для "Вег<етарианского> Обозр<ения>" и отправляется бодро на
веранду. Я знаю, что скоро вновь его увижу. <...>
3-го июня, вечером, часов в 7, я и С. Д. Николаев (*4*) отправляемся к
Льву Николаевичу.
Грязь липкая, скверная, кругом лужи и ручейки, небо пасмурное так и готово
вновь заплакать.
Я решаю пойти лучше босиком, снимаю обувь, засучиваю выше колен брюки и
иду.
Из Ясной Поляны мы должны отправиться на станцию жел<езной> дор<оги>,
поэтому у каждого из нас в руках ручной багаж. <...>
Подходим сбоку к дому, где в нижнем этаже имеется уютная приемная. Нас
встречают Николай Николаевич и Душан Петрович.
Обмываю руки и лицо, вычищаю от прилипшей грязи платье и подымаюсь с
Сергеем Дмитриевичем наверх в кабинет Льва Николаевича.
Последний накануне сделал какой-то резкий поворот своей больной ногой,
растянул себе этим какую-то жилу и принужден был сидеть в своем передвижном
кресле, вытянув больную ногу, чтобы не тревожить ее.
Перед ним небольшой подвижной столик, на котором он раскладывает пасьянс,
Лев Николаевич приветливо здоровается с нами и просит нас подождать, пока он
окончит раскладку.
Я осматриваю кабинет.
На противоположной от меня стене висит Сикстинская Мадонна Рафаэля, другие
Мадонны и несколько гравюр; под гравюрами находится длинная деревянная
полка с словарем Брокгауза и Ефрона и другими книгами. Около меня большое
окно, выходящее в парк. Возле одной из стен широкий диван. В кабинете еще
два-три столика с книгами и один большой кабинетный стол с двумя свечками по
сторонам, за которым, должно быть, Л. Н. работает. На столе чернильный
прибор, книги, брошюры и пр. По стенам гравюры и портреты.
Я сижу напротив Льва Николаевича, довольно близко, и любуюсь его простым,
мудрым и хорошим лицом.
Одет он, как и позавчера, в косоворотке. Я впервые вижу его высокий лоб и
красивые, старческие седые волосы.
Старое чувство близости к нему не оставляет меня, и мне кажется, что я тут
уже неоднократно бывал.
Лев Николаевич откладывает карты в сторону и обращается с некоторыми
вопросами к своему другу С. Д. Николаеву.
В свою очередь я также задаю вопросы Льву Николаевичу, касающиеся
"Вегетарианского Обозрения", и получаю лестные для себя ответы.
Вопрос заходит об университете. Я отношусь отрицательно к нему и привожу
несколько примеров из своей студенческой жизни для иллюстрации сказанного.
Лев Николаевич говорит: "Я читал, что многие профессора растягивают
нарочно свои лекции так, чтобы их окончить как раз к сроку, то есть читают
по сезонам".
Разговор на эту тему продолжается. Я говорю: "Мне приходилось бывать на
лекциях известного философа Вундта в Лейпцигском университете. Так как Вундт
очень стар, то он последние слова фраз не произносит ясно; несмотря на то
что у меня слух хороший, я, стоя около Вундта, у дверей, не слыхал порой
окончаний его мыслей и выражений, а между тем в аудитории сидело на многих
скамьях несколько сот человек, которые, наверно, его не слыхали, значит, это
какой-то самообман".
Лев Николаевич, обращаясь ко мне: "А сколько Вундту лет?"
"Думаю, семьдесят, во всяком случае за шестьдесят, он стар и говорит
слабо".
"Сергей Дмитриевич, - говорит Лев Н., - возьмите словарь и прочтите о
нем".
С. Д. берет с полки словарь Брокгауза, подходит к окну и читает, что Вундт
родился в 1832 году, был профессором в Цюрихе, а потом перешел в Лейпциг,
что система его философии включает в себя спинозические и кантовские начала,
но он все-таки расходится с ними и идет по своей самостоятельной тропе. К
сожалению, зрение мое напряжено больше слуха, и суть философии Вундта я не
улавливаю, Лев Николаевич слушает очень внимательно, полузакрыв глаза,
держит левую руку на колоде карт, качает порой головой в знак согласия с
теорией Вундта и приговаривает: "Верно". Статья эта принадлежит Владимиру
Соловьеву, хорошо и сжато написана и читается Сергеем Дмитриевичем очень
хорошо.
Заходит разговор о предстоящем празднике, приезде в Ясную Поляну сына
великого человека Генри Джорджа (*5*):
Лев Н. расспрашивает о нем Сергея Дмитриевича и получает ответ, что сын
продолжает дело отца, много пишет, и недурно.
Л. Н. говорит: "Мне снилось ночью, что сын Генри Джорджа уже приехал и
говорит по-русски".
Л. Н. заводит длинную, долгую беседу с С. Д. о Генри Джордже, о монополиях
и трестах. С. Д. отвечает на вопросы, дает нужные объяснения, приводя сейчас
же умные, житейские примеры. Л. Н. во многом с ним соглашается и говорит как
бы про себя: "Великий, великий человек был Генри Джордж, а Европа его еще не
оценила".
В это время входит сын Льва Николаевича, Лев Львович, и тоже принимает
участие в разговоре.
Заканчивая разговор о Генри Джордже, Л. Н. говорит, что окончательного,
исчерпывающего ответа на некоторые вопросы Генри Джордж не даст, да в этом и
нужды нет. Идеал всегда должен быть впереди, к нему нужно всеми силами
стремиться, но стараться зажать идеал в руках - излишне, ибо тогда бы не
было жизни, движения, так как в поисках истины - сама жизнь, и в процессе
стремления к ней, в улучшении своего "я" и приближении к расширяющемуся и
становящемуся все выше и выше идеалу - все благо человеческой жизни.
"Лев Николаевич, - говорю я, - противники вегетарианства не хотят
признавать этого, они бросают нам упреки в том, что мы не достигаем своего
идеала, что отказываемся от мясоедения, а между тем употребляем животные
продукты в виде обуви и пр.; но их упреки в самой своей основе неверны,
кроме того, техника в настоящее время идет нам навстречу, например, мой
кошелек (показываю его Льву Николаевичу) из металла, а ботинки совсем без
кожи". Говоря это, я снимаю свою обувь и подаю ее Льву Николаевичу.
Обувь моя представляет из себя "гимнастические туфли", приготовляемые
товариществом "Проводник".
Л. Н. внимательно осматривает ее, остается довольным и говорит, что
употребляет вегетарианское мыло, не имеющее в себе животных жиров <...>.
От этой темы переходим на разговор о вегетарианстве, и Л. Н. говорит:
"Вегетарианство - первая ступень, на которую должен стать всякий человек,
желающий начать новую, более чистую и осмысленную жизнь". <...>
Как раз теперь я работаю над "Детской Мудростью" (*6*) и пишу о
вегетарианстве, мне нужно будет дать кое-что для вашего журнала весьма
хорошего и которому я желаю широкого распространения".
"А что представляет из себя ваша "Детская Мудрость"? - спрашиваю я. "Она
вроде "Круга чтения", - говорит Л. Н., - разделена на номера и заключает в
себе рассказы и сцены, рисующие мудрость детей, столь часто пренебрегаемую и
не замечаемую взрослыми. Подайте мне ту папку!" Я беру со стола объемистую
черную папку и подаю ему.
Л. Н. раскрывает ее, вынимает оттуда лист бумаги и прочитывает нам
мастерски недавно сделанный им перевод с немецкого, из журнала "Wohlstand
fur Alle" (*). Маленькая вещица эта очень глубока и представляет из себя
диалог между отцом и сыном. На работе сын задает отцу детские вопросы, из
которых само собой, шаг за шагом, выясняется вся фальшь современной жизни с
ее капитализмом, милитаризмом и т. п. Отцу все труднее и труднее отвечать на
прямые, искренние вопросы мальчика, и он заканчивает такими словами:
"Однако, малый правду рассудил" (*7*).
(* "Всеобщее благосостояние" (нем.) - анархистский журнал, издававшийся в
Вене. *)
Л. Н. очень выразительно и с какой-то радостью прочел эти последние слова
диалога. Этот прочитанный им в венском журнале набросок навел его на мысль
написать самому ряд подобных же сценок. Перевод нам всем очень понравился, и
мне сейчас же сделалось ясным, что за прекрасный и глубокий труд будет
представлять из себя "Детская Мудрость".
Л. Н. рассказывает нам тему одной из задуманных им сценок из жизни детей,
об их отношении к убийству животных и безубойному питанию. Я упоминаю
вскользь о его рассказе для детей "Волк", написанном на ту же тему. <...>
В это время Н. Н. Гусев, сидевший все время в уголке у дверей, выходит и
потом возвращается с почтой. Кроме бандеролей имеется 12 писем. Д-р Д. П.
Маковицкий ставит зажженную свечу поудобней для Л. Н., и посыльный первым
делом берется за корректуру книжки "Мысли на каждый день", переработанной
вновь Львом Николаевичем из "Круга чтения" и содержащей мысли, тесно
связанные по содержанию друг с другом и составляющие нечто целое, единое и
самостоятельное на каждый месяц.
Труд этот очень дорог Льву Ник и, перелистывая страницы, он радуется
чистоте работы и ясному шрифту.
"Прочитать ли вам с первого июня или на сегодняшнее, третье?" - спрашивает
нас Л. Н.
"И то, и другое", - отвечает Сергей Дмитриевич.
Лев Николаевич, при одной свече, без всяких искусственных стекол,
прочитывает нам внятно, толково и ясно мысли великих мудрецов, приговаривая
почти после каждой довольным голосом: "Как хорошо!"
И действительно, мысли глубоки, содержательны и наводят на серьезные
размышления. Недаром Л. Н. так высоко ставит и любит этот труд.
Придет время, и книга эта станет настольной книгой многих миллионов людей
и озарит своим духовным, глубоким и мудрым содержанием их темное
существование.
По окончании чтения Л. Н. открывает объемистое письмо; оказалось, что в
нем был медальон Гоголя, посланный Льву Николаевичу комитетом по устройству
памятника Гоголя в Москве. Медальон ему понравился, и он сейчас же был
осмотрен всеми присутствующими. Медальон этот сделан из бронзы, и изображен
на нем Гоголь с чересчур вытянутой шеей и глубоко печальным лицом.
Л. Н. прочитывает нам сопроводительное письмо комитета, подписанное:
"Городской голова Гучков" (*8*).
Так как мы сидим у Льва Николаевича уже более двух часов, да и на поезд
уже пора, то мы с Сергеем Дмитриевичем решаем уходить.
Подхожу к Льву Николаевичу, жму ему руку, благодарю и прощаюсь с ним...
Комментарии
И. Перпер. У Льва Николаевича Толстого и его друзей. - Вегетарианское
обозрение, 1909, 15 августа и 15 сентября, No 6 и 7.
Иосиф Иосифович Перпер (1886-1965), литератор, издатель "Вегетарианского
обозрения". Был в Ясной Поляне 1 и 3 июня 1909 г. Д. П. Маковицкий записал в
дневнике 1 июня 1909 г.: "Сегодня был Перпер из Кишинева, издатель
"Вегетарианского обозрения", 24-летний симпатичный, серьезный молодой еврей"
(Яснополянские записки, кн. 3, с. 426).
1* В письме к Перперу от 26 января 1909 г. Толстой хвалил "прекрасно"
составленный 1-й номер журнала "Вегетарианское обозрение" и обещал: "Очень
рад буду сотрудничать в нем, если будет случай" (т. 79, с. 46).
2* См. предыдущие интервью.
3* Михаил Петрович Арцыбашев (1878-1927), русский писатель. Толстой резко
отзывался о его романе "Санин", но хвалил рассказы "Бунт" и "Кровь".
Последний - о том, как для гостей забивают домашнюю птицу и как охотники
убивают дичь, - целиком вписывался в вегетарианскую проблематику.
4* Сергей Дмитриевич Николаев (1861-1920), экономист, последователь
Толстого, переводил на русский язык произведения Генри Джорджа.
5* Генри Джордж-младший (1862-1916), американский журналист, приехал в
Ясную Поляну 5 июня 1909 г.
6* Над сборником "Детская мудрость" Толстой работал в 1909-1910 гг. (т.
87).
7* Т. 37, с. 451.
8* Николай Иванович Гучков, промышленник, московский городской голова.
