Начало сентября 1904 года.
В Ясной Поляне группа гостей.
За вечерним чаем в огромной полуосвещенной столовой идет оживленная
беседа, усердно подогреваемая Вл. В. Стасовым. Он гостит в Ясной Поляне со
своим неизменным спутником И. Я. Гинцбургом (*1*). И в столовой то и дело
гремит буйный голос "былинного богатыря могучей кучки". Все в нем огромно и
громозвучно.
Стасов демонстрирует на конце стола привезенные им фотографии, на которых
он снят в различных положениях с М. Горьким и И. Е. Репиным на даче в
Куоккала...
Л. Н. Толстой не принимает особенного участия в беседе. А демонстрация
фотографий, видимо, совсем его не интересует. И вероятно, чтобы только не
охолаживать увлекающегося 80-летнего юношу, Л. Н. иногда полуодобрительно
произносил: "Г-м!", когда к нему подсовывались фотографии.
Весь этот день Л. Н. был занят какой-то напряженной работой. И его
сосредоточенное лицо с раздвоившейся белой бородой являло не то чтобы
усталость, а некоторое отчуждение или, скорее, отдаление от происходящего
вокруг него.
Особенно это выразилось, когда зашла речь о тогдашней "весне", делаемой в
России кн. Святополк-Мирским (*2*). Стасов и другие гости очень увлекались
"весенним" периодом и возлагали на кн. Святополк-Мирского великие надежды.
Л. Н. грустно покачал головой.
- Ну что может сделать один... какой-то Миропольский или как там его?..
Нет, нет, я не верю, чтобы из этого вышло что-нибудь хорошее.
Речь перешла на прежние весенние дни в России: на 50-е и 60-е годы. Кто-то
упомянул о Герцене.
На Стасова это подействовало, как стук дирижерской палочки на музыкантов.
Он с юношеским увлечением заговорил о Герцене, о его обаятельной личности и
о своем знакомстве с Герценом в Лондоне. Но, лишенный художественной
палитры, милейший Владимир Васильевич не прибавил к портрету Герцена ни
одного яркого мазка.
- Ах, Герцен! - сказал, оживляясь, Лев Николаевич. - А я как раз сегодня
просматривал его. Какой удивительный талант!
И Л. Н. начал полуцитировать прочитанный им намедни юмористический очерк
Герцена о смотре войск в Австрии (*3*). Но затем, видимо не полагаясь на
память и желая угостить нас чем-то особенно вкусным, Л. Н. попросил принести
из его кабинета книжку Герцена.
- Вы послушайте, как все это удивительно метко у него схвачено! - говорил
Л. Н. интригующе и подсаживаясь к столу.
Принесли небольшую потертую книгу: "Немой свидетель о заслуге" (*4*).
* * *
Будучи в ударе, Л. Н. читает юмористические вещи бесподобно.
И тут, читая искрящиеся юмором отрывки из Герцена, он как-то особенно
вкусно пропускал сквозь белые пушистые усы юмористические нотки, когда читал
о "габсбургской губе" кронпринца, о "зачислении по химии" после смерти и т.
п.
Было действительно прелестное эстетическое угощение, прерываемое взрывами
смеха всех присутствовавших, самого Льва Николаевича особенно.
(Он бывает очень смешлив. И его иногда так же тянет посмеяться, как
некоторых к рюмке водки или к хорошей сигаре.)
После чтения Стасов опять заговорил о Герцене, о его жизни в Лондоне и т.
п., но опять не давая ни ярких красок, ни характерных штрихов, Лев
Николаевич не возражал и не поддакивал Стасову, а только повторял свое
универсальное "гм".
- Владимир Васильевич, ведь Лев Николаевича лично знал Герцена и бывал у
него в Лондоне, - шепнул Стасову один из присутствовавших, когда внимание
Льва Николаевича было на минуту отвлечено чем-то.
Стасов откинулся своей богатырской фигурой на спинку стула, всплеснул от
радостного изумления руками и молебно загудел на весь дом:
- Лев Николаевич, напишите ваши воспоминания о Герцене! Ведь это так
страшно интересно! Так глубоко, значительно!.. Ради бога, не откладывайте!..
Л. Н. улыбался и пытался отделаться какой-то шуткой, вроде того, что он
"уж столько написал пустяков в своей жизни, что пора и честь знать".
В. В. Стасов вскрикивал при этих словах, как будто ему рвали зуб:
- Ай, что вы говорите!
* * *
<...> В январе текущего года в Ясную Поляну пришел с чемоданчиком в руке
один из горячих почитателей Льва Николаевича, некто В. В. П<люснин> (*5*).
Оказалось, что он совершил чуть ли не кругосветное путешествие, пока
добрался до Ясной Поляны. Сам он из Сибири, сын зажиточных родителей. Но,
почувствовав влечение к "новой жизни", оставил отца и мать и прилепился к
своей идее. Был в Японии, был в Америке, в Англии и достиг наконец
обетованной земли. С этим-то искателем новой жизни преимущественно и говорил
Лев Николаевич за обедом в Ясной Поляне 15-го января текущего года,
расспрашивая своего гостя о Сибири, о Японии, об Америке и различных
подробностях морского путешествия.
- А вы, Лев Николаевич, могли бы вынести подобное морское путешествие, -
спросил один из гостей.
Л. Н. на секунду задумался.
- Не знаю, мог бы ли теперь. Но когда в 60-м году я ехал в Лондон, со мною
в проливе произошло нечто странное, а главное - столь неожиданное, что я тут
же, - Л. Н. нерешительным взглядом обвел присутствующих и, улыбаясь, добавил
с комическим недоумением: -...И отдал дань морю. И настолько, вероятно, это
было нехорошо с моей стороны, что один матрос даже сделал мне замечание...
Но на обратном пути, через Голландию, хоть и гораздо дальше пришлось ехать
по морю, я отлично вел себя...
Разговор сосредоточивается на лондонских впечатлениях. Л. Н., перед этим
полужаловавшийся, полурадовавшийся, что в последнее время иногда забывает,
что было вчера, с мельчайшими деталями рассказывает о лондонских улицах в
60-х годах минувшего века, о литературном вечере, на котором читал Диккенс,
несколькими изумительными штрихами набрасывает портрет Диккенса, затем
рассказывает о своей первой встрече с Герценом. Сначала Л. Н. хотел просто
посетить Герцена, как русский. Но его не приняли. Тогда он послал наверх
свою карточку. Через некоторое время послышались быстрые шаги, и по
лестнице, как мяч, слетел Герцен. Он поразил Льва Николаевича своим
небольшим ростом с наклонностью к полноте, светившимися умом глазами и точно
каким-то душевным электричеством, исходившим из него.
- Живой, умный, интересный, - пояснил Л. Н., по обыкновению как бы
иллюстрируя свои мысли движениями рук, - Герцен сразу заговорил со мною так,
как будто мы давно знакомы, и сразу заинтересовал меня своей личностью. Я ни
у кого потом уже не встретил такого редкого соединения глубины и блеска
мысли... Он сейчас же, - это я хорошо помню, - повел меня почему-то не к
себе, а в какой-то соседний ресторан сомнительного свойства. Помню, меня это
даже несколько покоробило. Я был в то время франтом, носил цилиндр, а Герцен
был даже не в шляпе, а в плоской фуражке. К нам тут же подошли польские
деятели, с которыми Герцен возился тогда. Он познакомил меня с ними. Но
потом, вероятно, сожалел, потому что сказал мне, когда мы остались вдвоем:
"Сейчас видна русская бестактность: разве можно было так говорить при
поляках?" Но все это вышло у Герцена непосредственно и даже обаятельно. Я не
встречал более таких людей, как Герцен... И всегда скажу, что он неизмеримо
выше всех других политических деятелей. У него была глубина понятий, острота
мысли и религиозное сознание... У него же я познакомился и с Огаревым. Но
Огарев уже не то. Он милый, хороший, но не то. И у Тургенева этого не
было... Но Тургенев был тоже милый и обаятельный человек, - поспешно добавил
Л. Н., как бы желая предупредить всякую мысль, что ни питает к Тургеневу
неблагожелательное чувство. - Кстати, куда девалась фотография Герцена с
Огаревым, которую они мне подарили? - спросил Лев Николаевич, обращаясь к
домашним.
Ему объяснили, что фотография взята Сергеем Львовичем для отпечатания и
распространения (*6*).
Л. Н. делает одобрительный знак и опять с особенной душевностью начинает
говорить о Герцене, о его замечательном языке, о силе мысли, о тонком
остроумии.
- Как это удивительно верно у него: "Когда бы люди захотели, вместо того,
чтобы спасать мир, спасать себя; вместо того, чтобы освобождать
человечество, себя освобождать, - как много бы они сделали для спасения мира
и для освобождения человечества" (*7*) <...>.
Продолжая восхищаться Герценом, Л. Н. вспоминает об одном своем друге,
молодом французе, живущем на Кавказе и написавшем монографию о Герцене
(*8*). Л. Н. с нежным сочувствием отзывается об этой работе и говорит:
- Очень бы хотелось написать предисловие к ней. Но не знаю, успею ли. Жить
осталось так мало...
* * *
Вспоминается еще одна беседа со Львом Николаевичем о Герцене.
Дело было в 1893 г. Я был вечером в конце марта у Толстого в их доме, что
в Долго-Хамовническом переулке. По обыкновению, были гости. Помню, были: И.
И. Горбунов-Посадов, художник Н. А. Касаткин, потом пришел студент Маклаков
(теперешний златоуст Государственной Думы) и др. Льва Николаевича не было.
Беседа плелась кое-как. Но вот он появился. И все сразу оживились, несмотря
на его усталый вид. Но усталость его была только физическая, лицо же сияло
каким-то особенным отблеском. У него в этот день было нечто вроде большого
праздника. Л. Н. закончил наконец и отправил за границу свою любимейшую
работу, над которой горел душой несколько лет: "Царство Божие внутри вас".
Это и сообщало его лицу особенный отблеск. Не помню уж по какому поводу
заговорили о Герцене. Л. Н. еще более озарился и начал глубоким тоном
говорить, как огромно значение Герцена для России.
- Ведь ежели бы выразить значение русских писателей процентно, в цифрах, -
сказал Л. Н., показывая на пальцах, - то Пушкину надо бы отвести 30%, Гоголю
- 20%, Тургеневу 10%, Григоровичу и всем другим около 20%, а все остальное
надо отнести на долю Герцена. Он изумительный писатель! Он глубок, блестящ и
проницателен. И, будь он доступен русскому обществу, не было бы 1-го
марта... (*9*)
Комментарии
П. Сергеенко. Герцен и Толстой. - Русское слово, 1908, 25 декабря (7
января 1909), No 299. О П. А. Сергеенко см. ком. к интервью 1906 г. С
некоторыми изменениями статья вошла в книгу П. Сергеенко "Толстой и его
современники" (М., 1911).
1* В. В. Стасов и И. Я. Гинцбург гостили в Ясной Поляне 3-6 сентября 1904
г.
2* См. прим. к статье П. Баркова.
3* Статья "Августейшие путешественники" (статья вторая, 1867). См. Герцен
А. И. Собр. соч. в 30 тт., т. 19, с. 283-284.
4* Книга "Немой свидетель о заслуге" не значится в описании библиотеки
Толстого в Ясной Поляне.
5* Василий Васильевич Плюснин (1877-1942), последователь Толстого из
Хабаровска.
6* В 1940 г. фотография Герцена и Огарева, подаренная Толстому,
приобретена московским Литературным музеем.
7* "С того берега". См. Герцен А. И. Указ. соч., т. 6, с. 119.
8* Последователь Толстого из Франции Виктор Лебрен (1882-1979) в 1906 г.
начал составлять сборник афоризмов, суждений Герцена с биографическим
очерком о нем, который перерос в самостоятельную рукопись "Герцен и
революция".
9* Толстой считал, что влияние Герцена уберегло бы революционное движение
от увлечения террором и в этом смысле предотвратило бы цареубийство 1 марта
1881 года.
* 1909 *
