(От нашего корреспондента)
До сих пор в некоторых газетах, помещавших более или менее регулярно
бюллетени о состоянии здоровья гр. Л. Н. Толстого, эти известия помещались
под рубрикой: "Болезнь гр. Л. Н. Толстого" (*1*). В настоящее время эту
рубрику можно заменить другой, более отрадной, которую с таким напряженным
нетерпением ожидала вся мыслящая Россия, а именно: здоровье гр. Л. Н.
Толстого.
Великий писатель земли русской еще большую часть дня принужден лежать в
постели или на диване, но это только вследствие слабости - последствия
тяжкой болезни, которую он перенес. Он еще очень слаб, ему еще нужно
беречься, и его нужно очень беречь, но он уже здоров. Я видел его 18 и 22
апреля и считаю своей обязанностью поделиться своими впечатлениями с
читающей публикой.
На южном берегу Крыма, между Ореандой и Алупкой, находится имение графини
Паниной "Гаспра", в которой живет в настоящее время Лев Николаевич. Наняв в
Ялте коляску и проехав часа два по прекрасному шоссе, проходящему мимо
Ливадии, Ореанды и целого ряда других перлов южного берега, я очутился в
"Гаспре" - небольшом, но уютном и хорошо обставленном доме, на котором очень
часто в течение последних месяцев сосредоточивалось внимание не только
России, но и всего мира.
Я застал нескольких членов семьи графа в большой столовой, украшенной
несколькими интересными историческими портретами и гравюрами, изображавшими
сцены из эпохи кавказских войн. После первых, обычных расспросов о дороге,
минут через 10-15 меня позвали к Льву Николаевичу.
Не без волнения вошел я в несколько темную гостиную и тотчас же посредине
комнаты увидал кресло на колесах, а в кресле знакомую фигуру Льва
Николаевича. У стены, несколько поодаль, сидела его жена и заботливая
хранительница, графиня Софья Андреевна.
Я с трудом удержался от слез при взгляде на Льва Николаевича: такой он
казался слабый, исхудавший, осунувшийся. Но удержаться было необходимо;
волнение заразительно, а ему волноваться вредно. Но когда раздался голос Л.
Н когда я взял его руку, я почувствовал, что первое впечатление несколько
ошибочно. Правда, он действительно исхудал и осунулся; правда, он еще слаб,
но в голосе его чувствуется бодрость, во взгляде - энергия, и он по-прежнему
продолжает интересоваться всеми жизненными явлениями, в которых отражаются
идеальные стремления людей или противодействия этим стремлениям. Он
расспрашивал меня о том, что делается в Петербурге, о тех вопросах, которые
так волновали в последнее время все русское общество. Я же со своей стороны,
несмотря на все свое желание слушать, старался говорить сам, чтобы не
утомлять больного, а через несколько минут вышел в столовую.
Я думал, что в этот день я больше уже не увижу Л. Н., но в самом конце
обеда дверь неожиданно раскрылась, и показался Л. Н. в кресле, которое
подкатили к столу.
- Пересядьте сюда, поближе ко мне, - сказал Лев Николаевич.
Я сел рядом с его креслом.
- Вы в Петербурге, вероятно, увидите Острогорского? (*2*)
- Да, увижу.
- Так передайте ему, пожалуйста, что мне очень жаль, что было помещено то
мое письмо в газетах, которое наделало ему столько неприятностей. Передайте
ему это, как только увидите. Я знаю, что никаких корыстных целей он не
преследовал, и мне очень жаль, что все это так случилось.
Затем разговор перешел на события из современной внешний политики. Л. Н.
выказывал живейший интерес к группировке французских политических партий,
причем очень благосклонно отозвался о Гедде и его борьбе с Мильераном (*3*).
Лев Николаевич очень оживился, и вся семья его начала беспокоиться, как бы
это оживление не отозвалось потом особенным упадком сил. К счастью, опасения
не оправдались.
Двадцать второго апреля я приехал в Гаспру снова - проститься с Львом
Николаевичем. Я застал его лежавшим в кровати в его спальне, откуда
открывался чудный вид на вершину Ай-Петри.
- Вот видите эти вершинки, - сказал Л. Н., - вот ту, которая пониже? Когда
дочери ездили на Ай-Петри, я отсюда смотрел на них в телескоп, и можно было
различать, которая где.
На этот раз Л. Н. показался мне и свежее и бодрее, чем в прошлый. Он много
говорил о вопросах, касающихся земельных отношений, о своем любимом
экономисте Генри Джордже (*4*) и о том, как мало и у нас, и за границей
интересуются идеями этого писателя.
Приближалось обычное время завтрака Л. Н., и я оставил его, чтобы
присоединиться к тем из его домашних, которые отправлялись на прогулку в
горы к развалинам старинной генуэзской крепости, разрушенной турками.
После обеда я снова виделся с Л. Н., чтобы окончательно проститься с ним,
так как на другой день я должен был уезжать из Ялты. Он говорил о тех
работах, которые он считает необходимым написать как можно скорее. Что
касается художественных произведений, то их у него несколько начатых, но
приняться за их окончание он считает возможным лишь при полном
выздоровлении.
- Это уж мой отдых, - добавил он, - очень хочется ими заняться; надо там
многое переделать, перетасовать, но для этого надо сперва окончательно
поправиться.
Прежде чем окончить эту заметку, мне хочется сказать несколько слов о
семье великого писателя, т. е. о тех членах ее, которые его окружают и
берегут; их роль в жизни Л. Н. мало видна, о них почти не говорят, но мы
должны быть бесконечно благодарны им за тот удивительный, неутомимый,
заботливый уход, которым его окружают. Как знать, быть может, если бы не
этот уход, не эта нежная заботливость, мы не сохранили бы Льва
Николаевича...
Возвращался в Ялту я вместе с доктором Никитиным (*5*), постоянным врачом
Л. Н., живущим там же, в Гаспре. Он сказал мне следующее:
- Процесс в легких совершенно закончился, остались лишь чуть слышные
хрипы. Сердце работает превосходно. Желудок и кишечный канал вполне
исправны.
На другой день я возвращался морем в Севастополь. Поравнявшись с Гаспрой,
я увидел ее серые башенки и белый купол. Там, за этими стенами,
восстановлялись силы великого писателя, на которого по-прежнему с надеждой
устремлено внимание всего мыслящего человечества.
Комментарии
Внутренние известия. Ялта (От нашего корреспондента). - Петербургские
ведомости, 1902, 29 апреля, No 114.
Автор статьи не известен.
1* Зиму 1901/02 г. Толстой провел в Крыму, где тяжело болел, в особенности
в январе - феврале 1902 г.
2* Александр Яковлевич Острогорский (1868-1908), педагог, один из
издателей журнала "Образование". Толстой протестовал против того, что в
объявлении об издании журнала ему было приписано сочинение украинской
легенды "Сорок лет", ранее обработанной Н. И. Костомаровым. См. письмо
Толстого П. А. Буланже от 28 февраля 1902 (т. 73, с. 210). Толстым было
написано лишь "Окончание..." легенды, а вся она отредактирована.
3* Этьен-Александр Мильеран (1859-1943), французский публицист и политик,
был первым социалистом, согласившимся принять участие в буржуазном
правительстве (1899). Глава французских социалистов Жюль Гед (1845-1922) не
признавал компромиссов и обличал Мильерана как предателя.
4* Генри Джордж (1839-1897), американский публицист и экономист. Толстой
высоко ценил и пропагандировал его теорию единого налога на землю.
5* Дмитрий Васильевич Никитин (1874-1960), домашний врач Толстого в
1902-1904 гг.
