V. Жизненный мир и техника

В предыдущих главах нами был исследован механизм власти в его предельно специализированной форме дифференцированного средства коммуникации. При этом мы не забывали о существовании множества разнообразных коммуникативных средств. Однако, если даже рассматривать их все вместе, сфера их действия все-таки не покрывает собой всего того, что в самом широком смысле слова принято называть «влиянием». Все коммуникативные средства развиваются лишь при наличии специфических констелляций интеракций, а значит, и особых проблемных ситуаций, делая возможными разрешение последних. С самого начала они предполагают фактическое человеческое общежитие, социальный «жизненный мир».

После Гуссерля147 часто пишут о том, что практическое общежитие людей в повседневных интеракциях протекает на основе очевидной уверенности в существовании реалий мира, неважно, представляются ли они проблематичными или же не проблематичными. Утрата очевидности — исключительно редкий случай. Основания социального общежития и условия его долговременного существования в нормальном случае не нуждаются в осмыслении, обусловленное им поведение не требует оправдания, а мотивы такого поведения — специального рассмотрения и демонстрации. Проблематизации и тематизации никогда при этом не исключаются и всегда остаются возможными. Этих неактуальных возможностей в качестве базиса интеракций в нормаль-лом случае оказывается вполне достаточно; если они никого не беспокоят, значит, все функционирует нормально.

Это фундаментальное условие жизненного мира повседневности нельзя элиминировать. Оно покоится на узости и слабости человеческой способности осознанно перерабатывать переживания. Ни культурный прогресс, ни рост технических или нормативных факторов, зависимостей или регламентации, ии феноменологическую программу выявления всех смысловых конструкций изначальной субъективности нельзя понимать в качестве процесса постепенного переоформления неосознанного содержания сознания, постепенного перехода от первичной наивности к рациональности. Ни развитие, ни просвещение не следует считать простым замещением плохого хорошим. Жизненный мир в своем статусе горизонта неактуализированных возможностей всегда остается предосознанным. Поэтому рост эффективности социального порядка возможен лишь в виде умножения формулируемых и не формулирумых, проблематизированных и не проблематизированных смысловых предпосылок социального общения.

В условиях социального общения возрастание эффективности принимает форму техники. Снова следуя Гуссерлю148, но отказываясь от его негативной оценки техники с позиций трансцендентальных мыслительных возможностей, мы усматриваем сущность технического в разгрузке смыслообразую-Щих процессов переживания и действия от восприятия, формулирования и коммуникативной экспликации всех вытекающих смысловых отношений.

В пограничном случае техника принимает формы автоматизации и калькуляции при переработке ин формации, оперировании идеальными единицами исключая в ходе этих операций из сознания их более широкий смысл. Технизация делает возможной селективную обработку комплексных обстоятельств и тем самым вызывает к жизни новую организацию возможностей мира, который остается при этом совместимым с границами сознания и, таким образом сохраняет свой статус жизненного мира.

Данное социологическое понятие техники гораздо шире понятия машинной техники. Поэтому с самого начала трудно определить его корреляции с другими общественно-структурными переменными. В отличие от машинной социологически понимаемая техника не так непосредственно ассоциируется с первичными факторами общественного изменения: организацией труда, господством над природой, производственными отношениями, экономическим строем, классовым разделением (хотя такие связи и не исключаются). Вследствие своей широты оно совпадает с размерами общественной системы в целом. Можно предположить, что на высокой ступени развития технизация общества непосредственно затрагивает все его функциональные области.

Если в основу нашего анализа положить это широкое понятие техники, то можно будет лучше представить себе дифференциацию средств коммуникации и, в частности, дифференциацию власти как формы проявления техники. Техническое начало в структуре средств коммуникации коренится в свойствах бинарных кодов и заключается в схематизации процессов, первоначально протекающих в случайной форме; оно проявляется в регулировании последовательностей операций и усилении их селективности на основе образования сцеплений. Все эти технические свойства превышают возможности обзора реальности отдельными участниками и выходят за пределы их непосредственной ответственности- Столь же важной представляется и способность техники символизировать возможности таким образом, чтобы процесс селекции мог реагировать не только на действительное, но и на возможное (или на действительное в его возможности предстать в иной форме). Кодирование и символизация разгружают сознание и благодаря этому усиливают способность ориентироваться в различных контингенциях149. Однако все это, как и сама технизация жизненного мира, становится возможным и приобретает смысл только при наличии определенных эволюционных предпосылок.

Там, где могут возникнуть предпосылки образования специализированных медийных кодов, обладающих указанными выше техническими функциями, выстраивание комплексных систем ускоряется за счет своего рода автокатализа. Ориентация на относительно простые и взаимно приемлемые правила социального общения при наличии случайно варьируемого по отношению к системе внешнего мира приводит к выстраиванию все более комплексных структур150. Простота и случайность являются относительно непритязательными условиями выстраивания комплексности. Поэтому сами по себе Эти условия принятия решения еще не гарантиру-107 сохранение складывающихся систем, не обеспечивают их саморегуляцию. Таким образом, проблемы сохранения и устойчивого воспроизводства систем выступают по преимуществу в качестве побочных проблем технического развития и вследствие этого требуют применения техник особого рода формирующихся на базе уже достигнутой комплексности. В настоящее время становится все более очевидным, что то же самое имеет смысл и в отношении конституированных властью систем политики и управления.

Нижеследующий анализ будет посвящен прояснению на примере власти отношений между жизненным миром и техникой; одновременно мы также намерены выявить условия развития данных отношений. Эту тему, типичную, скорее, для науки, с помощью общей теории средств коммуникации можно приложить и к практической области власти-права-политики. При рассмотрении последствий усиления кода власти, его способности абстрагировать, идеализировать и схематизировать, выявлении редукций и оптимизаций ориентирования параллельно следует проанализировать технизации иного типа, скажем, в области логики или денежного обращения. Вместе с тем их можно понимать и как «отклонения» от основополагающих феноменов социальной жизни, как «нормализованные невероятности», как структуры, которые всегда предполагают, что в нормальном случае влияние не должно имплицитно или эксплицитно основываться на власти, но может актуализироваться мимолетно и ситуативно, не вызывая существенного резонанса. Власть предполагает, что перед ней стоит не слишком много проблем, причем эти проблемы она может разрешить сама. По аналогии с этими регулируемыми властью коммуникациями следует предположить, что и у кодов других видов коммуникаций не должно быть слишком много проблем.

Опираясь на сформулированные предположения, мы намерены рассмотреть в остальных главах этой книги следующие тематические комплексы:

1) Как возможна генерализация опосредованного смыслом влияния, возникающего в процессе трансляции поведенческих редукций? Как условия дифференциации и технизации селективно воздействуют на формы генерализации влияния? (Глава шестая).

2) Какие риски сопровождают невероятные с эволюционной точки зрения и с позиции жизненного мира достижения? Какие формы поглощения риска им соответствуют? (Глава седьмая).

3) Какая связь существует между технизацией коммуникативного средства власти и возрастающей в ходе эволюции дифференциацией различных уровней образования систем (общества, организации, интеракции)? В каком смысле власть была и остается специфически общественным феноменом? (Глава восьмая).

VI. ГЕНЕРАЛИЗАЦИЯ ВЛИЯНИЯ

Под влиянием — в общем и без какой-либо детальной квалификации — мы будем понимать трансляцию результатов редукции151. Являясь основой различных возможностей селекции, влияние обеспечивает универсальное смысловое ориентирование. Смысл всегда синхронно конституирован — временным, предметным и социальным горизонтами152. Отнесения к другому времени переживания, другим предметам переживания и другим переживающим лицам не могут быть элиминированы из переживания смысла, хотя в определенных отношениях их можно отрицать или выносить за скобки путем абстрагирования. Отсюда следует, что смысл генерализируется в указанных трех направлениях. Причем генерализируется он в той мере, в какой утрачивает зависимость от различий, существующих в рамках конкретных измерений, то есть от того, когда, что и кем переживается. Всесторонняя генерализация смысла является условием относительно независимого от контекста и ситуации использования смысловых содержаний, а значит, она оказывается предпосылкой всех видов технизации. Важнейшим инструментом генерализации выступает язык153.

Этот общий подход мы рассмотрим на примере отдельного случая влияния, вызывающего не только переживание, но и действие. Прежде всего следует проанализировать генерализацию мотиваций того, кто должен побуждаться к определенному действию. Такой человек переживает свою ситуацию и свои возможности осмысленно и контингентно. фиксируя направленное на него влияние, он осуществляет селекцию и для этого нуждается в мотивах. Последние, как и любой смысл вообще, могут генерализироваться во временном, предметном и социальном измерении. В случае временной генерализации нейтрализуются временные различия: Эго поддается влиянию потому, что оно уже делало это прежде, потому, что существует история, требующая своего продолжения151. В случае предметной генерализации нейтрализуются предметные различия: Эго поддается влиянию, так как в других случаях оно также поддавалось влиянию; свою уверенность в правильности принятия одного содержания коммуникации оно переносит на другое. В случае социальной генерализации нейтрализуются социальные различия: Эго поддается влиянию, потому что это влияние оказывается и на других. Для более отчетливого обозначения трех данных типов генерализации назовем генерализированное во времени влияние авторитетом, предметно генерализированное влияние — репутацией, а влияние, генерализированное социально, — лидерством155. Авторитет, репутация и лидерство различаются своей направленностью, но остаются при этом полностью совместимыми друг с другом генерализациями мотиваций в ситуациях подчинения влиянию156. Авторитет, репутация и лидерство представляют собой относительно «естественные» формы генерализации мотивов. Это подразумевает, что их возникновение и выстраивание в форме ожидаемых структур можно наблюдать уже в простых системах интеракции157 (то есть они могут осуществляться и при отсутствии строгих предпосылок. Далее, эти формы способны развиваться в направлении все более высокой степени генерализации. Их развитие и рост как и в других аналогичных случаях, протекает не стихийно, но отвечает определенным условиям совместимости и вытекающим из них следствиям. Нам следует составить себе хотя бы предварительное представление об этих взаимосвязях для того, чтобы затем, учитывая пределы естественных генерализаций влияния, выделить специфические функции коммуникативного средства власти, или, как мы теперь можем иначе сформулировать, функции технизации трансляции редукций.

Авторитет образуется на основе дифференциации шансов, приобретенных благодаря предшествующим действиям. Если коммуникации, использующие (неважно, по какой причине) влияние, всегда оказываются успешными, они консолидируют ожидания, которые еще более усиливают вероятность успешного исхода, облегчают новые попытки н уменьшают возможность отклонения158. После некоторого периода гладко протекающих коммуникаций на основе влияния возможное отклонение обескураживает, ведет к разочарованиям, трудно представимым последствиям и поэтому нуждается в специальных обоснованиях. Авторитет, напротив, поначалу не нуждается ни в каком оправдании. Он, если угодно, покоится на традиции, однако не нуждается в том, чтобы к ней апеллировать159.

Репутация покоится на предположение, что под действия на основе влияния можно подвести основания их правильности160. Вместе с тем предметная генерализация влияния представляет собой такое направление генерализации, которое более всего приближено к когнитивным механизмам. Научные теории поэтому могли бы использовать понятие репутации для обозначения возможного субститута истины161. Генерализация мотивов в этом случае осуществляется благодаря тому, что общая способность объяснения и аргументации принимается относительно некритически или, зарекомендовав себя в ряде успешных случаев, транслируется на другие ситуации162.

Основание подобного отношения также и в данном случае предстает в качестве некоторой возможности — чистой возможностью повторного вопрошания и сомнения, которая, однако, не реализуется на практике. Эта возможность обладает своего рода моментом неопределенности, точнее, моментом отсутствия необходимости полной определенности, который несет на себе генерализация. В той мере, в какой основания для определенных решений являются ясными и общепризнанными, репутация утрачивает свое значение. Поэтому часто говорят, что большая предметность в производственных коммуникациях приводит к отмиранию иерархических функций на предприятиях163.

Лидерство — здесь мы отсылаем читателя к исследованиям в области теории групп — вырастает из повышенной готовности людей следовать за кем-то опираясь на опыт, подсказывающий им, что то же самое делают и остальные, иначе говоря, из имитации. Одни люди поддаются влиянию потому, что ей*У подчиняются другие, а те другие — поскольку Эт° Делают первые. Если влияние оказывается на Несколько индивидов и это соответствует их ожиданиям, то лидер может выбрать одного из них в качестве объекта влияния. Он получает в свое распоряжение альтернативы, которые, в свою очередь, становятся для других людей фактором ориентации. Лидер приобретает независимость от конкретных условий послушания, которые могли быть предоставлены ему отдельным индивидом. Отдельный человек теряет свои прежние возможности влияния и для их возвращения должен настроить против лидера группу. Но и лидер должен прилагать усилия для сохранения — пусть и иллюзорного — группового климата, а именно для сохранения разделяемого всей группой убеждения, что и другие люди, не входящие в группу, готовы признать его в качестве лидера, так как в противном случае они непременно окажутся в изоляции.

Вышеописанные временные, предметные и социальные генерализации обладают определенными общими особенностями. В качестве условий возможности образования ожиданий они предполагают наличие объекта идентификации, а тем самым и известную централизацию смысловой структуры системы на базе выделенных тематик коммуникации, например вокруг общих целей или выдающихся ролей. Для создания ожидаемого влияния следует ссылаться на что-то определенное, интегрированное в рамки системы164. Это неизбежно влечет за собой выстраивание более комплексных структур, которые следует понимать как неслучайные связи высокого уровня.

Такое выстраивание структур с тематической и (или) ролевой концентраций отнюдь не предполагает полной спецификации ни в рамках соответствующего горизонта, ни в функциональном отношении. Ни один лидер не может опираться исключительно на социальный аспект всестороннего единства ожиданий. Для принятия правильного и успешно реализуемого решения в определенной предметной области он непременно должен учитывать достоверную информацию и проверенную репутацию. Достоверности же нельзя достичь без учета тематик и задействованных лиц. Значит, такая временная генерализация, как формирование авторитета, не может разворачиваться совсем без учета репутации, и, как только эта репутация становится предметом коммуникации, начинается и соответствующая социальная генерализация. Именно в том случае, когда правильность решения не может быть обоснована быстро и непосредственно, начинают учитываться мнения других и готовность следовать за лидером. Впрочем, какие бы важные узловые моменты ни выявлялись в данном случае, следование исключительно аналитическому различению разнородных смысловых измерений не является необходимым условием реального — и даже возможного — функционирования социальных систем.

Здесь мы видим не только препятствия на пути генерализации и абстрагирования отношений влияния, но Одновременно и границы функциональной Дифференциации социальных систем. Временные генерализации мотивов, при всем интересе к «закономерностям» социальной жизни, невозможно полностью отделить от фактической истории системы с ее разнообразно-конкретной вовлеченностью в другие контексты. Репутация при всей своей понятийной абстрактности и высокоразвитой вербальной истории также неизменно соотносится с наличии знанием. Короче говоря, в различных смысловых изменениях генерализации взаимно обуславливают и предполагают друг друга184. Односторонние ориентации в рамках только одного измерения возможны лишь ограниченно и, во всяком случае, всегда рискованны. Для достижения высоких возможностей комбинирования, свободы выбора и смены диспозиции следует учитывать заданные контексты, которые являются носителями генерализации мотивов.

Благодаря дифференциации специального коммуникативного средства власти влияние на действия в какой-то степени отделяются от исходных условий генерализации мотивов. Власть в целом может быть более независимой от мотивационных предпосылок, чем влияние. Она — особенно при обращении к подавляющему физическому насилию — опирается на описанные выше констелляции пред почтении. Подобные констелляции могут стандартизироваться. Власть способна становиться независимой от более ранних средств ее обеспечения и традиции, а тем самым и от фиксированных тематик, лиц, типов ролей или контекстов, с которыми прежде были связаны гарантии ее исполнения. Она может приобретать иммунитет к готовности других следовать за лидером, как только это перестает быть фактором самой власти. В результате власть становится более совместимой с изменением тематик коммуникаций и сменой властителей, то есть с более высокой мобильностью системы. Все это является предпосылками социального признания контингентности влияния, иначе говоря, признана следствий чужой редукции реализуемого в рамках этой контингентности потенциала действий, хотя сама эта контингентность осуществляется только на основе собственного решения.

Таким образом, дифференциация кода власти делает процессы влияния в известной степени независимыми от слишком конкретных исторических условии их временной, предметной и социальной генерализации. Это позволяет увеличить селективность процессов влияния и инновативно использовать их в гетерогенных ситуациях. Тем не менее более высокая мобильность и свобода от контекста в процессе трансляции селекции представляют собой лишь возможности, могущие реализоваться посредством власти. Дифференциация, символическая генерализация и спецификация средства коммуникации являются предпосылками реализации этой возможности. Правда, они ничего не говорят о других условиях, обеспечивающих действительность или хотя бы вероятность соответствующих связей действий. Общность условий протекания конкретных событий по своей природе весьма комплексна и не может быть выявлена без рассмотрения определенных исторических ситуаций. Одна лишь власть еще не является достаточным условием своей самореализации (как если бы она в одиночку была способна учредить саму себя). Но никакая иная «власть», в свою очередь, не может приписы-_ ваться власти; никакой «власти власти» быть не может. Таким образом, для прояснения общественно-структурных условий, в которых осуществляется развитие и институционализация абстрактных, эффективных и результативных медийных кодов, требуется основополагающий эволюционный и системно-теоретический анализ166.

Эти соображения теперь можно интегрировать в рамки отношений между жизненным миром и техникой. Технический характер власти ослабляет опиленные ограничения, накладываемые на генерализацию естественных жизненно-мировых ожиданий. Он делает вероятными более широкие возможности и тем самым более высокую свободу выбора внутри системы. Одновременно на этой основе возрастает селективность решений власти и, в конечном счете, селективность самого кода власти Отнюдь не случайно, что политически конституированные общества начинают испытывать контингенцию и проблематизировать ее167.

В прошлом контингенция понималась и перерабатывалась в религиозной форме168. Пример из более близкого нам времени делает контуры исследуемой здесь проблемы еще более отчетливыми, а именно: используемая в естественных науках математическая конструкция мира и создаваемая на ее основе автоматическая техника убеждают в том, что высокая селективность и контингенция технических достижений ни в коем случае не допускают случайности, неопределенности, произвола или произвольности возможных переживаний и действий'69. Напротив, в данном случае выявляется все более тесная зависимость поведения от строгих условий и ограничений. Аналогичным образом, усиление власти приводит к обострению теоретических, организационных и технических проблем, связанных с принятием решений. Сильная власть неизбежно предстает в виде контингентного решения. Поэтому ей можно предъявлять больше условий, Устанавливать больше ограничений, требовать от нее большей осмотрительности. По сравнению с грех3' ми простого человека, в котором никогда не умирает надежда на справедливость властителей, список прегрешений власти постоянно удлиняется170. Однако данную постановку проблемы можно лишить характерного морального аспекта, сформулировав ее более абстрактно, а именно — как растущую зависимость возможностей и ограничений. В рамках подобной концепции высокий рационализм сильной власти заключается не в преследовании форсируемых и тем не менее всегда остающихся проблематичными хороших целей, но в том, что все большее число возможностей подвергается все большему числу ограничений. Рациональность как раз и состоит в этой связи возможностей и ограничений, а отнюдь не в степени эффективности властных действий. Рост рациональности требует все более абстрактных критериев принятия решений. Данное обстоятельство и выявляет технический характер власти и ее рациональности. В этом смысле техника власти может пониматься как демократия, нормироваться в соответствии с ее конститутивными предпосылками и вновь получать свое моральное обоснование. Предпосылкой здесь служит то обстоятельство, что ограничения власти составляют одно целое с условиями совместимости общественных структур171.

VII. РИСК ВЛАСТИ

Развитые формы институционализации медийных кодов мыслимы лишь в том случае, если результаты селекции управляемых коммуникативными кодами процессов (и даже результаты селекции самого кода) являются социально прозрачными. Для того, тобы предполагать, что другие люди тоже ориентируются на специфически кодированные основания, необходимо знать, что селекции вообще как-то осуществляются, или хотя бы верить в это. Прежде всего это касается дифференцированных средств коммуникации, переставших репрезентировать общую реальность.

По мере роста селективного сознания все более осознается и связанный с ним риск. Сначала он тематизируется на уровне процессов селекции и трансляции как риск совершения ошибок. При таком формулировании проблемы ее решение видится в установлении стандартов правильной селекции. Это в равной степени касается всех коммуникативных средств, хотя свойственные каждому из них правила мышления, мораль, догматика и организационно-институциональные предписания, вырабатываемые и рекомендуемые в том или ином случае для избежания опасности, имеют ярко выраженные различия. В случае власти люди боятся злоупотреблений со стороны властителя. Как только централизованная власть стала явной и определен ной, сразу же возникла проблема тирана, деспотически и самовольно распоряжающегося властью

Этому состоянию посредством связанной с теми или иными институтами этики соответствовала определенная политическая теория. Таким образом, в данной формулировке проблема риска дифференцированной власти ставилась в зависимость от властных структур и поэтому должна была решаться в каждом конкретном случае отдельно.

Буржуазное общество нового времени с самого начала осознавало, что уровень развития существующих в нем отношений уже не отвечает такому определению опасности и пониманию того, как ее избежать. Причины этого представляются довольно комплексными, и здесь у нас нет возможности анализировать их подробно. Они кроются в отношениях политики с другими общественными системами, в возрастающей генерализации политических целей и иных формул единения, а также в общественно необходимом усилении власти. Высшей точкой этого развития стали дискуссии на тему суверенитета. В результате этих изменений буржуазная революция, когда она окончательно оформилась как политический процесс, уже не могла использовать обычный механизм коррекции властных злоупотреблений, основанный на принципе решения отдельных частных проблем. И это было также совершенно ясно формировавшемуся в ходе буржуазной Революции сознанию.

Менее ясным до сих пор остается то, какое именно понятие риска власти могло бы придти на смену старому, хорошо сформулированному, обладающему солидной моральной опорой, «правомочному» концепту злоупотребления властью. То, что данный концепт еще не отжил свой век, но, напротив, благодаря технике усилился, стало ясно в эпоху, превзошедшую все предшествующие столетия масштабом и эффективностью властных злоупотреблений. Эта беспомощность старых средств против новейших властных злоупотреблений, включающих и право на восстание, заставляет задуматься. Столь же очевидно, что простая генерализация старых тематик злоупотребления и подавления, скажем, в концепции «структурного насилия», «господствующих классов» или в весьма наивном представлении о капиталистах и плутократах, извлекающих «прибавочную стоимость», уже не отражает реальность, а служит лишь для стимуляции агрессии. Синдромы представлений этого типа не поддаются анализу на предмет выявления эвристической силы их понятий. И если по мере роста общественных взаимозависимостей властные потенциалы, стремясь вызвать политический резонанс или реакцию, еще принимают форму абстрактных идей или мистификаций, то это является лишь слепым рефлексом самих властных отношений (а следовательно, одним из аспектов риска власти)172. Наконец, другой подход, заключающийся в простом «продолжение» темы революции в смысле гегелевского прогноза, заставляет думать прежде всего о требованиях совместимости высшей власти с нестабильными политическими отношениями, однако в силу своей зацикленности на исторической теме он не содержит достаточно дифференцированного анализа проблемы риска. Способна ли теория коммуникативных средств вывести науку из этого замкнутого круга.

Для более общей постановки проблемы сначала следует выяснить связь нашей теории с теорией эволюционной. В процессе эволюции в нормальном случае побеждает более вероятное, поскольку оно встречается чаще и стремительнее воспроизводится. Невероятное поэтому должно появляться и сохраняться вопреки общей тенденции (или, как сказали бы ученые-естествоиспытатели, вопреки тенденции возрастания энтропии). Эволюция — это порождение невероятностей, или, если угодно, их нормализация. Помимо прочего, эволюция всегда предполагает проблему времени, а именно проблему временной конкуренции между вероятными событиями; например, в органической эволюции это происходит посредством катализа или контроля над темпами воспроизводства. В связи с этим возрастает и возможность сбоя. Если относительно вероятное вступает в конкуренцию за шансы воспроизводства с относительно невероятным, то время структурируется, а именно оно перестает быть для происходящих событий чем-то равновероятным и безразличным, но приобретает необратимость в том смысле, что утраченные возможности уже более никогда не возвращаются (если, конечно, их воспроизводство, как исключительный случай, не обеспечивается структурно). Таким образом, эволюция в общем смысле ускоряет темп движения и ведет к росту взаимозависимостей, дифференциальных временных ограничений и риска, в свою очередь обуславливающих и усиливающих друг друга. Этому соответствуют, с одной стороны, дифференциация особых ролей и, позднее, особых символических кодов, служащих исполнению власти, а с другой стороны, усиление, концентрация и спецификация риска в одной точке. Такая дифференциация соответствует своей функции в том случае, если она обеспечивает ускорение и контроль над временной последовательностью событий благодаря тому, что делает общество независимым от случайного характера транслируемых решений174. Тем самым концентрация риска приобретает иную форму: она делается более зримой и, следовательно, более контролируемой селективной практикой властителя. Из временного горизонта риск смещается в сторону проблем предметной адекватности действий властителя и социального консенсуса. Это проблемное состояние обычно регистрируется как «комплекс тирании» и описывается вполне традиционно.

То, что прежде всегда представало как угроза «чрезмерной власти», в новое время распознается также и как опасность «недостаточной власти». Отсюда вытекает риск нового рода, а именно риск потери функциональности, явной неэффективности и распада власти, который, обнаруживая себя, лишь возрастает.

Исходным пунктом этой проблемы является быстро растущая по мере общественного развития потребность в решениях, рост которой не способны перекрыть никакие достижения в области принятия и трансляции решений. Способность разрешать проблемы перед лицом естественных констант любого рода (относящихся как к «внешней», так и к внутренней «природе») возросла настолько, что почти каждая селекция уже изначально является решением или может быть к нему сведена. Но поскольку это бремя решений, очевидно, не может быть возложено на одну-единственную инстанцию, которая бы обеспечивала управление из единого центра, то организация решений и тем самым цепная трансляция власти становятся проблемой. Хотя мы практически ничего не знаем об отношениях между когнитивной комплексностью и структурами власти в организациях (это, видимо, станет важной областью будущих исследований темы организаций), в ходе рассмотрения проблемы в рамках теории общества становится очевидным, что потенциал решений имеет ограничения, становящиеся источниками власти, причем в двояком смысле: 1) как власть, блокирующая властные цепи, которая может ни на что не воздействовать и ни за что не отвечать, но способна многому препятствовать175, и 2) как власть, устраняющаяся на ответственных позициях от принятия решений176. В таких условиях более вероятными становятся случаи, когда власть принимает и транслирует негативные решения, и более невероятными — когда она принимает и транслирует решения позитивные177.

С этим самым тесным образом связана и другая точка зрения. Она затрагивает проблемы времени в контексте исполнения власти, то есть именно тот аспект, в котором изначально состояли эволюционные преимущества дифференциации власти. Здесь также дают о себе знать симптомы перегруженности. Темп, синхронизация и своевременность становятся в сфере властной практики проблемой и меняют структуру ее преференций178. При более высокой взаимозависимости общественных процессов и Различных временных ритмов властитель, упорядочивая властный процесс, как правило, оказывается не в состоянии синхронизировать его с другими процессами. Можно предугадать ход развития того или иного поступательного процесса и научиться воспроизводить линейные последовательности, однако одновременность множества различных требо-8аний в условиях высокой комплексности ускользает от программирования и вынуждает то и дело откладывать решения179. Таким образом, время становится фактором возмущения, неосязаемым препятствием. Не жесткость материи и не твердолобость людей, а часы и календарь делают невозможной синхронизацию процессов. Из этого также следует, что усиление власти в политической системе делает возможным смену представителей власти, по крайней мере, на самых высших позициях. В результате оказывается, что периоды предвыборных размышлений попадают в сферу властной практики не только в чисто временном аспекте, но и в определении того, что представляется возможным и что может случиться в пределах срока исполнения должности180.

Таким образом, как в предметном, так и во временном отношении локализованная в политической системе власть, видимо, уже более не отвечает требованиям принятия решений и их трансляции. Не удивительно, что и в социальном плане здесь выявляются напряжения и симптомы кризисов181. Если сформулировать это в терминах, предложенных мною в пятой главе, то можно сказать следующее: политически конституируемая власть постепенно перестает функционировать как единый технический субститут авторитета, репутации и лидерства. Обращение к этому скорее «естественно-самобытному» основанию генерализации влияния вряд ли может помочь при рассмотрении центральных функций власти в развитом обществе. Вместо этого развиваются технические субституты самой власти принимающие, например, формы самомистификации лидеров или внушения массам ощущения успеха.

Остается тем не менее неразрешенным вопрос о том, действительно ли отмеченные явления указывают на дефицит власти. Подобное заключение нельзя вывести просто из того факта, что можно представить себе гораздо лучшее положение дел. Оно может получить оправдание лишь на основе целостного общественного анализа и соответствующего обоснования универсума рассуждений и масштабов сравнения. Однако от этого мы еще весьма далеки. В этом исследовании мы рассматриваем лишь эволюционный риск власти, и нас интересует только вопрос о том, не возникает ли вместе с хроническим отставанием властных решений от структурно задаваемых ожиданий новый тип риска, а именно риск очевидности того, что власть не реализует свои собственные возможности.

К риску дифференцированных средств коммуникации, если говорить о нем в самом общем виде, относится и то, что по мере роста символической артикуляции и масштабов селективного сознания увеличивается также и расхождение между возможным и действительным, оказывающееся так или иначе зависимым от соответствующих установок. Чтобы охватить весьма разнообразные ситуации и гетерогенные мотивационные основания, символические элементы медийных кодов должны получить очень высокую степень генерализации. В этой своей функции они используют идеализации и фикции, например понятие принудительной интерсубъективной достоверности, понятие суверенитета или представление о любви как о чувстве, направленном На определенного человека и одновременно свободном от каких-либо ограничений182. Разочарования, Имеющие здесь место, относятся к структурному (а не только к интеракционному) риску дифференцированных средств коммуникации и поэтому должны также дополнительно контролироваться посредством их собственных символических либо смежных кодов.

На основании вышесказанного в отношении всех средств коммуникации можно в целом констатировать, что дифференциация, генерализация и функциональная спецификация усиливают расхождения между возможным и действительным, и не только в смысле растущей селективности процессов, но и в смысле структурного порождения завышенных притязаний и ожиданий эффективности соответствующих систем коммуникации, фактически никак не оправдывающихся. В экономической области хорошим примером этого служит часто обсуждаемая революция непропорционально растущих ожиданий. Указанные расхождения можно понимать и как перепады комплексности, как различия между комплексностью возможного и действительного. Как таковые эти расхождения являются реальным фактором, оказывающим обратное воздействие на условия формирования возможностей, например, ведущим к дисконтированию, идеологизации или к оппортунистическому использованию символов-кодов.

Это предварительное соображение проясняет нормальный характер подобного риска. Речь здесь вовсе не идет о каком-то неправильном развитии. Но, с другой стороны, такая констатация еще почти ничего не говорит об условиях стабилизации, которые могли бы заключаться, во-первых, в развитии соответствующих установок, а во-вторых, в перевод6 проблемы в сферу кризисной техники. Наконец, они могли бы также состоять в контролируемой инфляции или дефляции власти.

рассматривая вопрос совместимых установок, нам следует кратко остановиться на том, почему об этом еще почти ничего не известно. Здесь мы вторгаемся в область исследований политической психологии. Существуют установки, скажем, фатализм или апатия, которые специально служат предварению разочарований. При других установках в случае высокой контингенции и низких шансах реализации возможностей можно ожидать изменения особенностей ориентации, например смещения от интернального к экстернальному исчислению, что сказывается на мотивации достижений183. Дальнейшие возможности адаптации кроются не в процессах социализации, а в процессах селекции, переводящих на решающие позиции индивидов с проблемно-совместимыми установками. Нынешнее состояние науки пока не позволяет сформулировать более или менее однозначное суждение относительно всех этих аспектов. Еще меньше можно сказать о теоретическом и эмпирическом инструментарии, необходимом для исследования подобных установок.

Что касается кризисной техники, то не совсем ясными представляются как само это понятие, так и его теоретический контекст. Для начала удобнее всего будет ввести исключительно формальное понятие кризиса, рассмотрев его во временном измерении — как чрезвычайно угрожающую фазу какого-либо процесса, предоставляющую вместе с тем Необычайные возможности. Система оказывается Просто не в состоянии единовременно перерабатывать всю комплексность возможного и поэтому отображает ее на временной оси как последовательность различных состояний: нормальных ситуаций с ограниченной властью и удаленными во времени возможностями, нереальными в настоящем, и кризисных ситуаций, в которых может актуализироваться тематически и ситуационно специфическая власть, соответствующая ограниченным во времени особым условиям структурной совместимости. Так посредством дисконтинуирования предпосылок поведения образуются преимущества временной дифференциации.

Есть основания предполагать, что кризисы развиваются ввиду недостаточной власти и (или) недостаточной компетентности. Данные основания, правда, характерны, скорее, для организованных социальных систем185; без дальнейших уточнений они не могут переносится на уровень анализа общества в целом186. Однако описанные процессы блокировки (или фильтрации) власти, применяемой исключительно негативно, представляют собой как раз организационные феномены. Поэтому можно предположить, что именно на этом уровне — будь то в области когнитивной комплексности или в сфере власти—и следует искать заторы, вызывающие кризисное развитие. Уже имеются первые исследования о том, что кризисы меняют положение власти в организациях187. Поэтому для адекватного ответа на требования, предъявляемые к общественным функциям власти, следует в первую очередь вырабатывать организационно-специфические инструменты кризисной техники.

Кризисная техника отнюдь не представляет собой средства смягчения или устранения кризисов общественной системы, которые, как справедливо полагали марксисты, являются неизбежными. Напротив, под ней подразумевается временное дифференцирование властного риска, осуществляемого посредством вовлечения кризисов в само властное планирование. Формализованным образцом этого служат законы о чрезвычайном положении. Данный образец способен воспроизводиться в политическом процессе также с меньшими трудностями и в меньшем формате188. Наряду с этим организация знает и «кризисное управление». Этот последний образец может представать в политике в увеличенных масштабах в смысле исключительной активизации политических ресурсов власти. В подобных антиципированных и калькулированных кризисах риск высшей власти оплачивается определенными ограничениями в процессе принятия решений: давлением времени, краткосрочностью достигаемых эффектов, зависимостью от актуальных, крайне политизированных проблем, то есть меньшим потенциалом планирования189. Но в том, что касается возможных тематик, данный механизм действует в высшей степени селективно. Ибо не всякое страдание способно приводить к кризисам и получать форму организации.

Третий, подчеркнуто медийно-теоретический вариант проблемы риска власти состоит в инфляционной тенденции. Перенос понятия инфляция (дефляция) из области денежной теории в сферу сначала теории власти, а затем и общей теории средств коммуникации впервые был предпринят Т. Парсон-сом190. Тем не менее остается неясным, как именно Следует абстрагировать эти понятия для осуществления подобного переноса. Инфляционно воздействует чрезмерно рискованная генерализация, приводящая к опасности обесценивания средств мотивации. Напротив, неиспользование шансов генерализации при незадействованных возможностях трансляции селекции воздействует дефляционно. В случае власти коммуникативная практика, которая работает с пустыми угрозами либо с угрозами реализуемыми лишь в исключительных случаях получает инфляционную нагрузку. Речь, например может идти о «криминализации» областей поведения, где по криминально-политическим соображениям могут фактически не преследоваться правонарушения191. Как и в монетарной сфере, в политике «легкая» инфляция является, по-видимому, возможной стратегией риска. Правда, она обладает некоторым изъяном, поскольку те, на кого она направлена, могут ее предвосхищать и использовать в собственных целях. Это приводит к более или менее ярко выраженным расхождениям, с одной стороны, между различными кодами-символами и, с другой стороны, между ролями и имеющимися в наличии ресурсами, что в конце концов может вызвать прекращение дифференциации коммуникативных средств на обоих уровнях192.