I. Власть как средство коммуникации 4 страница

6. Успешно функционирующие коммуникативные средства могут лишь в том случае приобретать форму и достигать уровня селективности кода, если они используют бинарный схематизм, который предварительно двузначно структурирует возможные операции. Двузначность является конститутивным условием символически генерализированных кодов, поскольку лишь в этой форме возможна комбинация универсализма и спецификации, то есть каждый релевантный элемент может быть однозначно соотнесен с другим определенным элементом. Истина, например, если ее понимать как нечто большее, чем просто общая конструкция реальности, должна структурироваться на основе двузначной логики. Она ограничивает возможности исследований. Под исследованием в данном случае понимается (принципиально бесконечная) цепь прогрессирующих, селективно сопрягаемых операций. В коде любви требование исключительности, равно как и его институцонализация в виде брака, выполняет ту же функцию97. В случае кода денег собственность (включая правовым образом оформленную свободу экономического распоряжения собственной рабочей силой) выполняет функцию однозначного различения между владением и не-владением, что является предпосылкой для управления ожиданиями в экономических расчетах и трансакциях98. Собственность может институционализироваться лишь посредством бинарного схематизма правового — не-правового. Аналогичная зависимость от правовой системы имеет место и в случае власти. Власть «от природы» диффузно и рассеянно флуктуирует. Лишь с помощью различения правовой и незаконной власти ее можно привести к ясной формуле «или-или».

Вопреки видимости, бинарные схематизмы служат не разделению, а связыванию противоположного. Они облегчают переход от одного определения ситуации к его противоположности, поскольку требуют лишь отрицания, допущение которого внутрь системы может ею же и регулироваться. Речь идет 0 технике интеграции парадоксального. Между истиной и ложью существует более тесная связь, чем, например, между истиной и любовью. Такой бинарный принцип интеграции может подвергаться абстрагированию, спецификации и универсализации, в • то время как связи между различными медийными кодами (истина-любовь, власть-деньги) регулируются гораздо конкретнее и ближе к ситуации, ибо ни как исключение, ни как закономерная связь они не могут утверждаться общезначимо.

Составной частью медийных кодов являются двойные парадигмы, способствующие дифференциации общественных систем. Они облегчают и кондиционируют отрицания внутри специфического схематизма и благодаря этому делают возможной системно-специфическую реализацию релевантных для всего общества функций". Однако наряду с этим подобные схематизмы, как и другие коды-элементы, приобретают и сохраняют в себе нечто искусственное и проблематичное. И все же их следует принимать такими, какими они являются100, если при этом, конечно, не рассматривать вопрос о том, как (и по отношению к кому!) распределяются затем значения владение-невладение, любовь-нелюбовь, истина-ложь. Кроме того, они выполняют необходимые функции, так что простое неприятие двойных парадигм, скажем, в любви или по отношению к собственности, в случае, если для медийного средства или для функции бинарной схематизации не будут развиты эквиваленты, будет иметь чисто идеологический характер. Проблема здесь кроется в презумпционной полноте бинарной схемы, в ее притязании конструировать тотальность возможного через противоположность101. Степень институционализации средства коммуникации, кроме всего прочего, проявляется в том, насколько его бинарный схематизм признают независимо от конкретного распределения шансов. Если это действительно имеет место — ив той мере, в какой это имеет место, — развитие осуществляется внутри и с помощью бинарной схемы, скажем, как трансформация истины в ложь, правового утверждения в утверждение неправовое.

Все это можно сформулировать и независимо от особенностей кода власти. Теория средств коммуникации разгружает теорию власти от неспецифических для нее проблем. Различие Сореля между силой (force) и насилием (violence)102, то есть между исполнением власти ее правомерным носителем и ее применением против такого носителя, не является поэтому специфической проблемой власти. Но в то же время данное сравнение силы и насилия проясняет характерные особенности кода власти. Схематизация правомерной и неправомерной власти требует нормативной формы, поскольку в этом медийном средстве на обоих полюсах его бинарной схемы речь идет о приписываемом действии. Эта форма опирается на контрафактические ожидания и поэтому воспринимает реальность неуверенно и неточно. Неправомерная власть тоже является властью, но совсем в ином смысле, нежели это имеет место в случае, когда ложь оказывается истиной. Она представляет собой реальную власть, непременно антиципируемую ее правомерным носителем, а не просто возможность, реализации которой с любопытством и готовностью могут ожидать, не лишая себя при этом возможности обратиться к отрицающим ее альтернативам.

Вместе с тем это означает, что формирование отношений между властью и правом отличают гораздо большие затруднения, чем формирование отношений между истиной и логикой. Распределение власти может в своей тенденции расстраивать правовой порядок, и эта тенденция—если она соотнесена с действием – вынуждает принимать решения, то есть согласовывать позиции права и власти. Напротив, смена теорий едва ли когда-либо вызывается расхождениями между истиной и логикой103. В области знания допускаются даже истины (например, восходящая к Аристотелю истина неспособности будущих контингенции образовывать истину), которые противоречат бинарному схематизму логики как таковому, при том, что подобные взгляды не препятствуют оперативному функционированию двузначной логики.

Дифференциация различных медийных средств и бинарных схематизации приводит к появлению сложных взаимозависимостей, поскольку двойные парадигмы не способны полностью подменять друг друга. Рост эффективности одного средства диффузно воздействует на другие. Временами образуются структурно значимые связи. Так, гарантированный властью правовой мир приводит к росту разнообразных возможностей владения или не владения собственностью. Собственность же, в свою очередь, — это было известно уже Локку — превращается в условие справедливости или несправедливости. В этом взаимоотношении медийных средств власти и денег большая эффективность одного из них усиливает дизъюнктивный характер другого средства. Вытекающее из этого сложное и напряженное отношение — а не просто наивное утверждение, что одни только собственники обладают властью, — получает развитие в «политической экономии» буржуазного общества. Отсюда, если снова обратиться к проблеме власти, вытекают определенные требования к коду и объему властных притязаний, которые в тенденции приводят сегодня к новой политизации экономических вопросов и тем самым — к ослаблению дифференцированности общества в этом отношении.

Последний аспект проблемы бинарной схематизации затрагивает масштабы ее реализации. По-видимому, все двойные парадигмы имеют, так сказать, свои rules of evasion (правила уклонения). Было бы соблазнительно, хотя в рамках данного исследования это вряд ли осуществимо, исследовать этот вопрос также в отношении истины (в сфере логики), любви (в сфере брака) и денег (в сфере отношений собственности). В отЕЮ1пе_нии власти (в сфере права) феномен возникновения во властных цепях, обратно направленной власти может быть упорядочен на основе дифференциации формальной и неформальной власти. Бинарный схематизм правомерной и неправомерной власти может быть здесь применен лишь по отношению к формальной власти. Последняя как раз и определяется на его основе. Но неформальная власть, как мы знаем, может быть более сильной и при этом не опираться на указанный схематизм. Само по себе право, то есть определение ситуации в качестве правовой либо неправовой, может как включаться во внутрисистемную интеракцию, так и исключаться из нее. Схематизм правомерной-неправомерной власти начинает поэтому ориентироваться на вторичный, внутрисистемный схематизм формальной-неформальной власти, который может быть использован лишь посвященными. Такого рода усложнение предполагает, что участники властных отношений используют познанную ими оперативную дифференциацию системы и внешнего мира.

7. Правила уклонения вызываются к жизни лишь тогда и лишь постольку, поскольку код бинарной схематизации претендует на обладание универсальной релевантностью. На основании этого уже упоминавшегося выше признака мы можем обнаружить и другие функции дифференцированного медийного кода. Вслед за Парсонсом мы будем говорить об универсализме в тех случаях, когда смысловые отношения актуализируются в соответствии со всеобщими критериями и независимо от особенностей задействованных в той или иной ситуации партнеров104. На основании этого, универсалистский код для власти образуется тогда, когда функция трансляции реализуется хотя и не без участия властителя и подчиненного, однако независимо от их специфических качеств, то есть в согласии с универсально данными условиями. Однако именно в сфере власти, где селекции партнеров по коммуникации интерпретируются как их решения, данное условие универсальности выполняется большими трудностями, особенно по сравнению с более универсальным характером денег или истины. И все же в комплексных обществах власть не может институционализироваться без использования универсалистского кода. Универсально применяемые символы, востребуемые в определенных проблемных ситуациях, служат основанием того, что в отношении еще не известных или не установленных ситуаций вообще могут образовываться ожидания и подготавливаться надежные основания действий. Без первичного универсалистского ориентирования было бы невозможно образовывать цепи, формировать достаточно широкую установку по отношению к открытому будущему, что препятствовало бы высокой общественной мобильности с непрерывной ротацией участников.

Отсюда вытекают требования к символу кода власти. Например, они должны быть доступны для цитирования. Каждый должен суметь их процитировать, когда бы ни наступила ситуация, в которой потребуется воззвать к власти. Они не исключают непостоянства и переменчивости в применении власти в отдельной ситуации или в отдельном решении, но, пожалуй, не допускают их в качестве осмысленной, эффективной, ориентированной на разгрузку цепной стратегии. В подобных обстоятельствах власть символизируется, скорее, посредством своих «решений», нежели «воли». Функциональная спецификация и кондициональное программирование, то есть отношения, которые фиксируются символами «постольку, поскольку» или «всегда, если», помогают уточнять универсалистские притязания власти. В то же время они проясняют и то обстоятельство, что власть, которая должна оставаться властью в том числе и в неизвестных пока ситуациях, то есть как бы заранее гарантироваться, ни в коем случае не является абсолютной и неограниченной. Стабилизация власти в форме права — одно (но не единственное),из оснований универсалистской специализации105. Мы еще вернемся к тому значению, которое имеет в этой связи тотализация и монополизация физического насилия.

Эти схематично представленные функции (наблюдаемые на примере высоких культур сначала в передней Азии, а затем и на всем европейском пространстве) раскрывают нормативные, правовые и моральные связи властителя со своей властью, из которых вытекают определенные структурные следствия. Властитель должен использовать свою власть в благих целях, для защиты права и защиты бедных. Однако на оборотной стороне медали мы обнаруживаем, что ради этого в жертву приносится способность достигать согласия и приспосабливаться к ситуации. В цепь поведения самого властителя встраиваются элементы, требующие от него последовательного поведения. Легитимирующий миф создает большие возможности для такого последовательного применения власти. Если намерения однажды уже начали реализовываться и в их основание были положены нормативные точки зрения, от них едва ли уже можно просто так отказаться. Ангажированность лишает властителя свободы, он вынужден следовать логике предпринимаемых им действий. Если что-либо, как бы властитель к этому ни относился, имеет силу закона, он должен проявлять осторожность в выражении своих предпочтений. При всей осторожности и одновременно при всей тактической готовности власть имущего к непоследовательным действиям в данных исходных условиях наиболее структурно вероятным оказывается то, что нормативизм, морализм и фактическое применение власти будут взаимно усиливать друг друга. В таких условиях политика приобретает функциональную первичность в рамках всей общественной системы.

Наконец, существенными и актуальными представляются также проблемы, вытекающие из того факта, что функции бинарных схематизмов со встроенной преференцией (по отношению к истине, правомерности, любви и владению) комбинируются с претендующими на универсализм медийными кодами. Код должен учитывать последствия таких комбинаций. Если двойная парадигма уже приобрела принудительный характер, то в ее рамках уже не могут одновременно насаждаться негативные альтернативы. Код должен обеспечить каждому возможность переживать и действовать в соответствии с ранее предпочтенным кодом-альтернативой. Иначе говоря, каждый должен получить возможность переживать истинное, исполнять правомерную власть, приобретать собственность, любить и быть любимым. Все это должно быть гарантировано по меньшей мере в форме исключения невозможного. Уже на данном основании принцип свободы от противоречий в равной степени принадлежит и коду истины, и коду власти. Тем самым исключаются известные содержательные характеристики кодов-символов, скажем, в форме дефиниции истины как божественной тайны или определения права как суммы секретных исковых формул. Собственность, следовательно, должна быть либо всеобщим достоянием, либо доступной для приобретения любым человеком. Наконец, благодаря такому использованию медийных кодов могут получить легитимацию те Желания или требования, которые открывают более непосредственный доступ к предпочитаемым альтернативам, вплоть до реформаторской политики в области упрощения законов и публичности права, распределения собственности, устранения безработицы и т. д.

8. Если код власти удается соединить с бинарным схематизмом правомерного и неправомерного и утвердить данное сопряжение как универсально релевантное, то для усиления технологичности власти, а именно для возможности ее относительно вне-контекстуального применения, это имеет далеко идущие последствия. Далее, в ситуациях, в которых ни один из участников в силу ограниченности собственных источников власти не способен явно властвовать над другим, можно апеллировать к однозначно определенным различиям в уровнях власти, основанным на авторитете далекого от данной конкретной ситуации властителя и опосредованным правом. Кто в той или иной ситуации действует правомерно, тот приобретает власть мобилизовать на свою сторону власть имущих. Он не зависит от «помощи» своего ближайшего окружения, так как в высоко дифференцированных обществах это не является особо надежным механизмом106, а дергает за веревочки, ведущие к властителю, которого он и привлекает на свою сторону в соответствии с установленными правилами. Такой механизм предполагает существование «государственно-правового» кода-правила, согласно которому право является необходимым и, что не менее важно, достаточным основанием для исполнения государственной власти. На основании этого условия, которое, конечно же, всегда остается в высшей степени невероятным и, в качестве достижения, постоянно оказывается несовершенным, общество получает возможность в известном объеме избавляться от источников власти локального рода, оставляя в сфере их подчинения лишь отдельные частные системы. Таким образом, политическая система общества берет на себя функцию производства власти, управления ею и контроля над ней, релевантную в масштабах всего общества.

Но право не просто гарантирует безвластному индивиду участие в общественной власти. Оно также упорядочивает взаимодействие различных источников власти, прежде всего, взаимодействие политической, экономической и военной власти107. Посредством дихотомии правомерного и неправомерного известные условия накладываются именно на те коммуникации, которые образуют цепь, вовлекая нескольких властителей, один из которых учитывает и использует власть других. Если согласиться с утверждением Стинчкомба108, что подобные возможности кондиционированного использования властных ресурсов другого властителя свидетельствуют о легитимности власти, то становится понятным, что именно право как властный код является структурным источником такой легитимности. И тогда легитимность оказывается связью контингенций внутри властной сферы109.

Впрочем, здесь нам интересны не следствия из этого достижения, важные для общества в целом, а определенные требования к коду власти, которые накладывает данная взаимосвязь контингенций. Для этого нам следует вернуться к нашему анализу конституции власти. Власть, как мы видели, зависит как от конкретной констелляции альтернатив, так и от того, что власть имущий посредством контингентного решения кондиционалъно связывает комбинации этих альтернатив. В данных обстоятельствах важным условием функционирования коммуникативного средства оказывается вера подчиненного в возможность такой связи и готовность к ней со стороны властителя. Иными словами, контингенция власти должна быть переведена в гарантированно ожидаемую практику, должна сформироваться в ожидания, не теряя при этом своего контингентного характера. Код власти должен соопределять мотивацию властителя и ее «убедительность» для подчиненного110.

Данная проблема особенно важна потому, что готовность к эффективному использованию средств власти, например к применению физического насилия, как раз связана с вопросом об альтернативах избежания, к которым может прибегать властитель. В рамках властной коммуникации всегда содержится информация, на основании которой власть имущий, конечно, неохотно обращается к своим альтернативам избежания, хотя всегда к этому готов. Отказ от реализации намерений должен выглядеть обоснованным. Данная проблема «убедительности» мотивации властителя в социально-психологических исследованиях, в теории игр и теории сдерживания в международных отношениях рассматривается как существенное условие функционирования власти111. Если ощущается недостаток убедительности или о ней мало информации, то власть подвергается опасной проверке — испытанию на готовность к зачастую необратимому развитию через обращение к альтернативам избежания.

В относительно простых системах код власти может символизировать эту убедительность с помощью силы, что подкрепляется показательным применением этой силы. Но в комплексных и высоко дифференцированных системах такое средство символической демонстрации недифференцированной силы утрачивает свою эффективность. Убедительность должна демонстрироваться здесь как-то иначе. Поэтому сила заменяется правовой схематизацией и ростом технологичности власти. Кондициональное связывание альтернатив посредством права также в свою очередь кондиционально программируется. Контингенцию этой связи можно регулировать и, вследствие этого, рассчитывать. Такой расчет — или, по крайней мере, создание его видимости — и является функцией кода власти. Проблема убедительности воли и силы властителя тем самым еще не решается, но лишь теряет свою остроту, и на ее место заступает другая проблема, а именно — проблема информации запрограммированного аппарата власти. Подчиненный уже не спекулирует на колебаниях и неготовности властителя применить свои средства. Он прибегает к спекуляциям на почве недостаточной информированности властителя в вопросах о том, как именно применять силу112. Это приводит к появлению иных «правил уклонения», при которых власть уже не провоцируется на открытое столкновение, что, следовательно, благоприятствует тенденции мирного урегулирования.

9. В процессе символической генерализации кода власти (например, вследствие того, что бинарные схематизмы облегчают отрицание и тем самым упрощают общий контроль над обстоятельствами) возникают проблемы консистенции. В этой ситуации власть может усиливаться лишь в том случае, если существуют гарантии, что она не будет какое-то время сама себя дискредитировать. Это обстоятельство не в последнюю очередь является условием формирования ожидаемого поведения. Уже применительно к результатам селекции властителя тематическая нить его коммуникаций должна сделать понятной когерентность осуществляемых им отрицаний. Кроме того, на уровне символического кода консистенция власти как таковой может также оказаться проблематичной и поэтому нуждается в символическом контроле со стороны самого кода.

Это имеет значение, прежде всего, в двух случаях: при распределении единой власти на все множество ее носителей, то есть при образовании сцеплений властных отношений, и при флуктуации отношений власти, вызванной сменой образующих власть ситуаций и преференциальных структур. Для обеих проблем уже в рамках самого кода власти могут быть предложены более или менее тонкие решения в форме рациональных редукций. На первую проблему (проблему образования властных сцеплений) код отвечает формированием иерархически-переходного порядка властных отношений. Такой порядок позволяет однозначно устанавливать, кто кому подчиняется, кто над кем начальствует и кто обладает наибольшей властью, причем в отношении любого числа носителей власти. Иерархия освобождает от необходимости всякий раз вычислять степень властных полномочий того или иного представителя власти и избавляет от столкновений на почве выяснения неясных властных отношений113. На вторую проблему (проблему флуктуации властных отношений) код власти может ответить гипотезой константности суммы. Эта гипотеза предполагает, что власть всегда дана в фиксированном количестве, что любое ее изменение ведет лишь к ее перераспределению. Если кто-то усиливает свою собственную власть, то это ослабляет другого властителя. При четком определении сторон конфликта, особенно при образования партий, эта гипотеза предоставляет возможность быстро осознать последствия такого изменения власти. Формализовываться данная гипотеза может в виде процедуры голосования, которая выражает власть посредством голосов избирателей.

Принципы иерархии и константности суммы имеют смысл при наличии прямо противоположных условий. Принцип иерархии рушится, если приводит к конфликтам, меняющим распределение власти, так как он предполагает, что конфликты должны улаживаться на основе зафиксированного им распределения властных полномочий. А принцип константности суммы, наоборот, получает свое ориентирующее значение именно в связи с конфликтами по поводу распределения власти. И тем не менее оба принципа не вступают друг с другом в логическое противоречие. Для их одновременного применения требуется лишь организационное разграничение по вопросу о том, следует ли учитывать — ив каких именно интеракциях — конфликты, меняющие распределение власти.

К слову сказать, как иерархический принцип, так и принцип константности суммы представляют собой возможные компоненты власти как кода, а отнюдь не предпосылки теории власти114. Теория власти, напротив, должна исследовать функции, условия применения и, прежде всего, тонкий и несколько фиктивный характер подобных элементов кода власти. Но самой ей следует освободиться от соответствующих предпосылок для того, чтобы иметь возможность анализировать их как абстракции своей предметной реальности115.

10. Тот факт, что теория власти не может быть привязана к нормативным правилам самого кода власти, станет еще более очевидным, если, отойдя от Уже рассмотренных редукций (символизации, бинарной схематизации, принципа иерархии, принципа константности суммы), рассмотреть вопрос о поступательном облегчении исчислений. Коммуникативное средство не должно перенагружать способность участников перерабатывать информацию. Помимо остальных, это требование также является основанием, имеющим значение для всех средств коммуникации; оно представляет собой своего рода переменную, конфигурация которой изменяется в соответствии с типом средства и комплексностью общественной ситуации, в рамках которой оно функционирует.

Часть проблем переработки информации всеми коммуникативными средствами выходит за рамки языковой коммуникации и относится к сфере восприятия. Не только любовь, но и власть предоставляют наглядные тому примеры. Внеязыковой властной коммуникации способствуют иерархические символы, символически воспринимаемые акты насилия и, не в последнюю очередь, персональное представительство, присутствие в интеракции лиц, облеченных высшей властью.

В содержательном плане проблемы информации тесно связаны с двумя другими вопросами: с формой мотивации и исчисления селекции. Существуют коды, например любовь и деньги, частично решающие проблему мотивации благодаря селекци-ям, реализованным партерами, которые уже были мотивированы, хотя при этом и сохраняются высокие информационные нагрузки при выборе (селекции) самих таких партнеров. То же самое имеет значение и для власти, если не установлены устойчивые комбинации альтернатив. Однако осуществить это нелегко, поскольку партнеры, готовые подчиняться власти, едва ли склонны заявлять об этом таким же точно образом, как это делают те, кто заинтересован в любви, истине или приобретении собственности. Поэтому многие — сами по себе вполне возможные — комбинации власти не удаются из-за чересчур высоких информационных перегрузок. Информационная нагрузка снижается в результате применения такого средства власти, как физическое насилие, которое почти не зависит от структур мотивации, а кроме того, в рамках организованной власти, которая основывается на заранее провозглашенном, универсальном подчинении и тем самым оперирует (насколько это вообще бывает возможно!) также независимо от мотивов.

Решение проблемы мотивации опирается на соответствующее решение проблемы приписывания. Мотивы бывают необходимы лишь там, где действие подвергается приписыванию116. В случае действия, мотивированного властью, селекция, хотя и осуществляется обоюдно, в своей тенденции приписывается лишь власть имущему, поскольку подчиненный не воспринимается как обладающий собственными, четко различимыми мотивами. Впрочем, это происходит не обязательно именно таким образом. Не всякое осуществление власти освобождает подчиненного, например, от уголовно-правовой ответственности. Однако код власти должен Учитывать эту тенденцию смещения приписываемых мотивов в сторону властителя, легализуя и Формализуя его. Например, подчиненный может Подвергаться «официальному» принуждению и тем самым снимать с себя ответственность117. В экстремальном, специфическом коде власти, например в армии, это происходит даже без какого бы то ни было вмешательства подчиненного: скажем, в случае неясного приказа ответственность возлагается на офицера.

11. Если генерализированные коды коммуникативных средств должны лишь оформить и начать комбинировать множество вышеописанных функций, то на более высоком уровне властных притязаний и их осуществления растет и вероятность того, что внимание будет привлекаться к самому коду, представленному однозначными символами и правилами поведения. Это необходимо особенно в тех случаях, когда код приобретает нормативную форму. Такая норма должна сохранять значимость и для противоположного фактического поведения и поэтому опираться на способность кода формулироваться. Но каким же образом код может становиться объектом тематизаций, если эти тематизации постоянно несут в себе возможность его отрицания?

Любая коммуникация совершается в плоскости предпонимания, недоступного для отрицания в ходе данной коммуникации. Эта не подверженная отрицанию плоскость предпонимания меняется в соответствии с типом коммуникативного процесса и его тематической диспозицией. В староевропейской традиции такое предустановленное понимание присутствовало в языковой форме перфекции118. В рамках перфекции, например, политическая форма и порядок человеческой жизни рассматриваются как «прекраснейшая» общность119. В понятии перфекции вместе с возможностью усиления власти имплицитно присутствует и ее предел. Сама перфекция, как форма реальности, может поступательно восходить вплоть до ens perfectissimum, в котором относительно несовершенное находит одновременно и свою основу, и основание для критики в свой адрес. Посредством этой логики перфекции не подлежащие отрицанию элементы кода могли формулироваться таким образом, чтобы завуалировать моменты отрицания в рамках кодированных процессов. Сопричастность совершенной истине имплицитно таила в себе возможность заблуждения, сопричастность совершенной власти имплицитно способствовала терпимому отношению к ограниченности реальной власти.

Эта логика перфекции, конечно же, нарушалась по самым разным причинам, среди которых можно выделить и чисто религиозные основания спекулятивного расширения потенциалов отрицания120. Спусковым механизмом ее краха в сфере кода власти стала развернувшаяся в период позднего средневековья дискуссия о суверенитете, точнее, сформулированное в рамках этой дискуссии еще в стиле логики перфекции определение суверенной общности как civitas superiorem поп recognocsens («гражданского сообщества, не признающего над собой никакой вышестоящей власти»)121. В какой бы форме ни представали актуальные побуждения и какими бы — преимущественно итальянскими или преимущественно французскими — ни были источники, вдохновившие эту дискуссию, важно то, что в ходе нее внутри кода власти стали образовываться большая свобода тематизации и более значительный потенциал отрицания, пока наконец тематизация кода не сделала контингентным и сам этот КоД, который отныне получил возможность представать также и в иных формах.

Возникающие при изменении кода проблемы должны смягчаться в рамках кода власти недоступными для процесса отрицания предпосылками нового типа, поскольку в противном случае по поводу коммуникативного кода стало бы невозможно общаться, выдвигать в отношении него сомнения, обосновывать и изменять его. Здесь представляется уместным обратиться к понятию легитимности.