I. Власть как средство коммуникации 5 страница

Власть, в конечном счете, должна получить легитимность. Легитимность обычно определяется через ценностный консенсус. Но в таком определении нет еще достаточной ясности. Возможно, его уточнению мог бы помочь тезис, согласно которому коммуникации по поводу кода медийного средства должны всегда управляться другим медийным средством122, С системно-теоретической точки зрения это означает, что системы коммуникативных средств на своем высшем символическом уровне утрачивают свою автономию и становятся весьма восприимчивыми к реалиям внешнего мира. Данную структуру средств управления можно вместе с Парсонсом представлять иерархически123, что, однако, влечет за собой трудности в вопросе о том, как же в таком случае возможна коммуникация по поводу кода медийного средства, занимающего в иерархии самое высокое положение. Таким образом, мы вынуждены констатировать непоследовательность, вводя принцип внешнего управления высших медийных средств-символов другими высшими медийными средствами. Каждое общество нуждается поэтому в самых последних — не контингентных по отношению к нему — основаниях, которые ограничивают и контролируют все контингентности и общественные трансформации. Однако это все же противоречит феноменологически фиксируемым особенностям смысловой ориентации, сущность которой как раз и состоит в способности беспрепятственно указывать на новые возможности в рамках контингенции. Кроме того, данному тезису — о поглощении контингенции на уровне высших принципов — серьезно противоречит исторический опыт размышлений, скажем, представление о совершенном.

Принципиально иначе выглядела бы теория, которая попыталась бы разрешить проблему тематизации кода на основе исследований медийного и системно специфического типов оппортунизма*. Даже если, например, код власти получает свое двойное кодирование на основе права, и поэтому даже верховный властитель может быть признан неправым в своих действиях, а слабейшие из слабых облекаются правом и в конфликтных ситуациях могут быть признаны правыми, то и в этом случае вопрос о прерогативах власти или права должен подвергаться в рамках системы рефлексии, оставаясь структурно нерешенным. Ведь двойное кодирование отнюдь не означает, что предпочтения власти-права или безвластия-бесправия подменяют ДРУГ друга. Это было бы не только политической утопией, но и серьезным структурным изъяном. Речь идет о том, что дизъюнкции власти-безвластия и правового-неправового могут вступать друг с другом в определенные отношения. В такой структуре проблематика конечного баланса между правом и властью в разных случаях может оказываться различной, иначе говоря, может быть решена лишь «оппортунистически»124. Вместе с тем структурно важно избегать устойчивых идентификаций, То есть того, чтобы тематика или решение властителя формировали ожидания о его непреложной правоте. Принцип «legibus solutus» («Свободен от подчинения закону» (лат.). — Прим. ред.) должен быть последней уступкой125. Это вовсе не означает, что надо или принимать случайные, в конечном счете, иррациональные решения, или следовать установившемуся порядку126. Напротив, речь идет о том, чтобы, сталкиваясь со становящимся все более контингентным кодом, вырабатывать в конкретных ситуациях навыки ориентирования, обучения и принятия решений, которые предварительно структурируются благодаря самому этому коду. В частности, следует проводить различия между практическим оппортунизмом жизненного мира, его научным исследованием и оппортунистической процедурой научного анализа.

Другое следствие двойного кодирования заключается в том, что проблематика последнего основания (или, говоря в староевропейском стиле, перфекции) кода власти уже более не может формулироваться в терминах морали. Мораль ассоциирует коды-символы с условиями взаимосовместимого поведения людей. Теперь, когда в отношения друг с другом должны вступать две дизъюнкции, которые более не способны друг друга подменять, когда высший властитель как таковой предстает в виде индивида, способного совершить в том числе и неправые действия, весь блеск высшей власти более не может быть выражен с помощью единой, определяемой также в терминах морали, формулой совершенства.

Моральное требование к властителю, запрещающее е1йу совершать неправые поступки, сохраняет свою силу, но утрачивает свою структурно-общественную релевантность. Отныне оно характеризует не природу общества, не степень совершенства власти, а становится делом «чистой морали», для которой в субъективности сознания можно подыскать автономное обоснование.

Для комплексной структуры общества и власти симптоматично, что полноценное гражданское общество отказывается от привнесения в политику других коммуникативных средств. Иначе говоря, это означает, что политика более не легитимируется истиной. Такое положение дел становится возможным потому, что для управления политикой сформировался политический код нового типа с; большим допущением оппортунизма, а именно в форме дихотомии прогрессивного и консервативно-' го. Эта двойная парадигма отвечает строгим условиям кода в изложенном выше смысле127. Она приспосабливается к тому, чтобы для всякой возможной политической темы подбирать противоположный аргумент. Все, что существует, — в той степени, в которой оно поддается политизации128, — может, с одной стороны, тематизироваться с прогрессивно-реформаторской точки зрения; с другой стороны, любое предложение об изменении существующего порядка вещей может наталкиваться на встречный вопрос по его обоснованию, на аргументацию, ратуют за сохранение старого. Сам по себе код не препятствует ни изменению, ни консервации. Он является Формальным и именно поэтому может применяться универсально и в то же время — специфически тематически. Такой код порождает принудительное удвоение политической действительности входя в структуру политических тематик и являясь условием их политизируемое™. Если возникает некоторая тема, то тут же появляются и прогрессивные, и консервативные силы; при этом совершенно не важно, каким именно оружием из арсенала исторической терминологии каждая из них пользуется.

Не является случайным и тот факт, что для кодирования политики гражданское общество использует схему, в которой время приобретает структурирующую функцию. Было бы любопытно продемонстрировать, как этот политический код с его временной структурой оттесняет на задний план нейтральный по отношению ко времени схематизм права123. Однако, как ни интересны эти вопросы, в рамках данной книги мы не имеем возможности рассматривать их подробно130. Для целей нашего исследования достаточным будет лишь установить, что именно такой политический код в силу своей формальности и благодаря своей временности оказывается совместимым с оппортунизмом и поэтому делает общество независимым от жесткой иерархии коммуникативных средств131.

В рамках этого политического кода могут проблематизироваться и другие коды. Некоторые условия таких проблематизаций кодов мы можем назвать прямо сейчас, так как едва ли существуют труды, непосредственно исследующие эти вопросы. А именно речь идет: 1) о проблеме надежного обеспечения возможности продолжения интеракции (на уровне простых систем интеракций)132; 2) о ситуационно достаточных эквивалентах кодовых функций в структуре систем интеракций и в понимании внешнего мира, например об общеубедительном определении ситуации в однозначно кризисных состояниях; 3) о возможности распоряжаться смежными кодами в рамках одного коммуникативного средства, где такие коды принимают на себя часть функций субститута и даже время от времени могут функционировать в качестве такого субститута, например, репутация может выступать субститутом истины, неформальная власть может функционировать наряду с властью формальной, семейная история переплетенных биографий может быть субститутом любви133; 4) в отдельных случаях о весьма комплексных предпосылках обучаемости, которые делают возможным довольно быстрое образование альтернатив для ставших проблемными составных частей кодов.

Исходя из всего вышеизложенного, — и здесь мой подход отличается от традиционных подходов к проблеме легитимации — я вижу сущность данной проблемы не в достаточном (не говоря уже о логически состоятельном) обосновании кода власти и не в его фактически терпимом принятии благодаря попеременному воздействию факторов консенсуса и насилия, но в существовании структур и процессов, делающих возможными и контингентность кода, и контроль над ней. Обоснование и терпимое принятие кода — всего лишь аспекты (притом сформулированные недостаточно научно) этой общей проблемы контроля контингенции. В нашей более абстрактной формуле снимаются старые постановки проблемы134, смещаются акценты и взгляды на * вьггекаюп1ие из нее следствия. Центральное место отводится вопросу о том, как возможно, что при вышкой контингенции сохраняются дифференциации, иначе говоря, каким образом можно, с одной стороны, препятствовать превращению всех проблем коммуникации в проблемы кодов, то есть смешению структуры и процесса, и каким образом, с другой стороны, можно предотвратить разрушение дифференциации различных медийных кодов, то есть тому, чтобы власть не основывалась бы на истине, любви или деньгах?