IV. Власть и физическое насилие

Власть конституируется посредством распределения предпочтений в пользу тех или иных альтернатив и поэтому содержательно зависит от констелляций данных предпочтений. В предыдущей главе мы удовлетворились этой общей констатацией, чтобы затем обратиться к общим проблемам кодов. Теперь мы собираемся сконцентрировать свое внимание непосредственно на задаче прояснения взаимоотношений власти и насилия.

Власть в ее связи с другими структурами социальных систем в качестве условия своего существования обладает определенным множеством альтернатив и определенным порядком преференций. Она не является абсолютно автаркичным предметным комплексом и как в вопросе условий своих возможностей, так и в вопросе уровня потребностей и притязаний зависит от внешних факторов. Часто замечают, что власть изменяется вместе с типом и мерой дифференциации общественной системы, а также в зависимости от уровня разделения труда в Сдельных системах тех или иных организаций135. Исходя из этого, в зависимости от типа альтернатив, которые либо оказываются предпочтительнее других, либо теряют свою привлекательность, можно конструировать различные типологии власти. Впрочем, подробно рассматривать эти варианты мы в Рамках данного исследования, к сожалению, не имеем возможности. В целом же следует ясно осознавать, что вместе с растущими вследствие дифференциации взаимозависимостями возрастают как возможности власти, так и потребность в ней, хотя вопрос об «адекватности» власти следует тем не менее рассматривать отдельно. Не стоит представлять дело так, будто общественное развитие автоматически порождает власть, в которой оно нуждается, будто власть возникает сама собой как побочный продукт общественной дифференциации, а затем используется обществом в целях перекрытия более высокой комплексности и более высокой контингенции возможных действия. В пику этому подходу следует заметить, что власть, опирающаяся на структурно обусловленные зависимости, в ходе растущей дифференциации существенно ослабляется, получает функциональную специфичность и лишается локализации, скажем, как власть руководства ремонтной бригады над рабочими-сдельщиками в структуре предприятия136. Формирующиеся при образовании власти структурные зависимости требуют поэтому соответствующей эластичности. Однако это не должно безоговорочно означать эластичности формирования соответствующих диспозици-онных свобод конкретного властителя. Если в процессе дифференциации систем власть по мере своих возможностей и в соответствии с потребностями общества усиливается, то этот принцип роста зависит не от чего иного, как от соответствующих генерализаций самого кода власти. Следует искать такие основания власти, которые не зависят исключительно от общественной дифференциации, но могут применяться универсально. На уровне общества в целом этому служит такое основание власти, как физическое насилие.

Сначала вернемся к сформулированному в главе 1 тезису, в соответствии с которым в ходе актуального применения физического принуждения на основе средств телесного воздействия власть, по крайней мере в ситуациях, в которых это действительно происходит, исчезает. «Nemo ad praecise factum cogipotest» («Никто не может до конца подчиняться принуждению», – лат.).-прим.ред.), — гласит древнеримское судебное изречение. Физическое насилие поэтому не может пониматься просто как «последнее средство» на шкале усиливающегося давления со стороны власти. Напротив, в его соотношении с символически генерализированным кодом власти насилие имеет гораздо более общее значение, заключающееся в том, что оно опосредует отношения символического уровня с уровнем органическим, не ангажируя при этом такие неполитические функциональные области, как экономика или семья. Благодаря этому насилие делает возможным дифференциацию специфически политической власти, которая должна отвечать непременному условию — не «вырождается» в физическое насилие.

Здесь представляется уместным провести анализ на уровне общей теории средств коммуникации, аналогичный тому, что мы проводили в ходе рассмотрения кодов коммуникативного средства власти. Ни одно средство коммуникации не может состоять исключительно из ряда генерализированных символов, скажем, представлять собой просто набор знаков. Все участники коммуникативного процесса подчиняются условиям и ограничениям, которые вкладывает на них селективный характер их физической и органической природы, иначе говоря подчиняются условиям совместимости с другими уровнями образования систем. Поскольку эти физико-органические предпосылки являются общими для всех участников, то можно говорить о симбиозе, и поэтому средства регуляции отношений между символическим и симбиотическим уровнями можно представить в виде симбиотических механизмов. Все средства коммуникации образуют симбиотические механизмы, но они обязательно зависят от степени дифференциации, генерализации и спецификации кодов, функционирующих в рамках определенных условий. С одной стороны, существуют общие симбиотические основания для всех коммуникативных средств, скажем, условия и ограничения органического потенциала переработки информации138. С другой стороны, имеются особые, специфические для различных констелляций, схематизмы, которые в отношении отдельных коммуникативных средств приобретают порой особую релевантность (хотя, разумеется, все эти механизмы так или иначе предполагают друг друга). Так, в случае истины специфическую релевантность приобретает восприятие. В случае любви эту роль играет сексуальность. Код денег соотнесен с удовлетворением потребностей. Власть же устанавливает специфические отношения с физическим насилием.

Несмотря на многообразие симбиотических механизмов всем им свойственны следующие проблемы:

1. Симбиотическое отношение невозможно игнорировать. В вопросе истины нельзя просто отвлечься от того, что дано в восприятии; точно так же в вопросах власти невозможно просто проигнорировать место локализации более высокого потенциала физического насилия. Отношение к симбиотическому уровню должно поэтому также регулироваться кодом.

Формулируя позитивно, симбиотические механизмы предоставляют управляемым коммуникативными средствами и согласованным с ними процессам своего рода гарантии надежности139. По мере усиления селективности управляемого действия (переживания) обеспечение надежности становится все более важным для обеих сторон коммуникации. Чем менее надежно распределяется селекция, чем больше возможностей вмещает в себя представление, тем важнее знать, что именно было дано в восприятии. Так, если в брак могут потенциально вступать все партнеры, то сексуальность — как основа брачных отношений и доказательство любви — приобретает большее значение.

Для всех процессов характерно, что фиксация и обусловленность симбиотических механизмов в органических системах заставляет их неспецифически воздействовать на более высоком уровне конституированных смыслом процессов. Здесь они могут оставаться не до конца определенными и функционировать относительно независимо от структуры. На более высоких уровнях как раз на этом и основывается их функция. Хотя в аппарате восприятия организма присутствуют предустановленные ограничения, однако самих содержаний восприятия здесь еще не дано. Опираясь на физическое насилие, нельзя достичь всего, но насилие почти не нуждайся ни в каких условиях для того, чтобы быть мотивированным. Правда, это качество не реализует само собой. В свою очередь, оно зависит от символических процессов, которые его конституируют, ибо в естественном жизненном мире первоначально еще не существует никакого физического насилия, никакого свободного от контекста восприятия, никакого либидо самого по себе, которое искало бы себе партнера. Следовательно, лишь функция медийного кода позволяет запускать симбиотический механизм таким образом, чтобы на символическом уровне могла быть востребована его независимость от фиксированных объектов и специфических смысловых структур. Этот эффект, как было сказано выше, варьируется в зависимости от возрастающих притязаний коммуникативных средств на большую дифференцированность, генерализацию и специфичность.

4. Поскольку в управляемые медийными средствами процессы коммуникации вовлечено большое число органических систем, то коды этих средств вынуждены заботиться о том, чтобы организмы и их психические системы управления не обособлялись, чтобы их связь обеспечивалась даже в обход имеющих смысл социальных коммуникативных отношений. Это осуществляется на основе запретов самоудовлетворения. Для случая любовь-сексуальность эта связь представляется наиболее прозрачной. Истина также не может опираться исключительно на субъективное переживание ее очевидности в акте восприятия либо интуитивного прозрения. Аналогичным образом и власть едва ли смогла бы выполнять функции по наведению социального порядка, транслировать результаты своих селекции и выходить за пределы простого принуждения, если бы каждый индивид был способен самостоятельно и в любое время применять физическое насилие. Тот факт, что лишь благодаря экономической открытости собственность и деньги приобретают свой смысл и функцию, также лежит на поверхности, хотя данный код ссылается не на нормативные запреты, а на условия рентабельности экономического поведения.

5, Симбиотические механизмы получают специализированные на средствах коммуникации функции, отличающиеся прочно фиксированной органической основой, лишь благодаря символически генерализированным кодам. Помимо этого, по мере роста притязаний на специфичность усиливается зависимость от организации. Но органические процессы, кажущиеся последним основанием, сами в свою очередь опираются на специализированные социальные системы. Деньги приводят к удовлетворению потребностей лишь посредством организованной торговли. Научно релевантные восприятия в большинстве случаев доступны лишь на основе организованной подготовки. Физическое насилие, когда, скажем, на некоторой территории должно быть гарантировано подавление возможного сопротивления, предполагает участие множества людей и мобилизацию ресурсов. Само по себе насилие не является последним средством обеспечения надежности, а требует организации решений по его применению, и эта организация должна быть гарантированной. Даже сексуальность не представляется более основной гарантией любви, ее доказательством, а требует, со своей стороны, достаточного обеспечения надежности в виде продуктов фармацевтической индустрии. Такого рода цепи надежности предоставляют перед лицом тотальной ненадежности более высокие гарантии, так как они образуется гетерогенным образом и не могут порваться сразу во всех своих звеньях,

Эти основания сравнения с другими симбиотическими механизмами лежат в основе структуры теории насилия. Но не следует останавливаться на уровне простых аналогий, поскольку в этом случае функциональный анализ вырождается в чисто классификационные процедуры. Теоретический вопрос об эквивалентности разнородного требует выхода за пределы аналогий и соотнесения характеристик насилия с особенностями кода власти и его функцией специфической констелляции интеракций.

Физическое насилие, намеренно применяемое по отношению к людям140, упорядочивается в рамках соотнесенного с действием коммуникативного средства власти141 благодаря тому, что одно действие элиминируется им на основе другого, исключая тем самым коммуникативный перенос редуцированных предпосылок решений. Обладая такими свойствами, физическое насилие как таковое не может быть властью, но оно образует непреодолимый пограничный барьер для конституирующей власть альтернативы избежания. Здесь становится понятен смысл рассмотренных выше свойств симбиотических механизмов: возможность применения насилия не может игнорироваться ни одной из сторон коммуникации; насилие обеспечивает сильному большую надежность в преследовании своих целей; оно может применяться почти универсально, поскольку в качестве средства оно не привязано ни к определенным целям, ни к определенным ситуациям или мотивациям участников коммуникации; наконец, поскольку речь идет об относительно простом действии, то его легче организовать, а значит, за исключением случая самоудовлетворения, и централизовать. Помимо этого, насилие демонстрирует асимметричный порядок предпочтений, который требуется при образовании власти: для сильных насилие менее неприятно, чем для слабых142. Применение насилия является также кульминационным пунктом конфликта, в котором неизбежно должно выясниться, кто из сторон конфликта одержит победу. При этом выбор той или иной альтернативы в рамках бинарного схематизма ориентации проистекает из антиципации исхода конфликта. Если этот схематизм применять в качестве общественной альтернативы избежания, то в случае выбора позитивной альтернативы он дополняется схематизмом правового-неправового. Двойственная природа кода власти, образованная дихотомиями сильный-слабый и правовое-неправовое, покоится, следовательно, на удвоении негативных и позитивных комбинаций альтернатив, которые конституируют власть. Отсюда вытекает требование совместимости силы и права и одновременно понимание того, что сила и право не являются идентичными друг другу. В основе же возникшей в эпоху софистов и постоянно возобновляющейся дискуссии о «праве сильного* лежит слишком уж упрощенная теория власти.

Если такие свойства, как правота и сила, совпадают, то физическое насилие в процессе формирования власти приобретает исключительные позиции. Обладая способностью комбинировать названные аспекты, физическое насилие не может быть превзойдено никакой другой альтернативой избежания. Вместе с тем эта комбинация преимуществ ограничена рамками применения альтернатив избежания как таковых. Поэтому насилие всегда сохраняло и продолжает сохранять свою специфическую, соотнесенную с властью природу, а следовательно, власть и физическое насилие не может симбиотически фундировать никакие медийные средства иного рода, скажем, истину или любовь. Непременное ограничение фундированной насилием власти состоит в том, что она может осуществляться практически универсально, но получаемая ею «прибавочная стоимость» не может быть непосредственно использована для завоевания позиций в сферах других коммуникативных средств.

На фоне этих размышлений становится понятным значение всех наших прежних усилий по истолкованию насилия в качестве альтернативы избежания. Например, насилие может осуществляться посредством демонстрации впечатляющей силы, провоцировать которую было бы безумием. Функциональным эквивалентом для этого становится гражданская техника темпорализации насилия. По мере дифференциации двойных временных горизонтов такая темпорализация становится возможной двояким образом: или как смещение в прошлое, или как смещение в будущее. Иначе говоря, она осуществляется в направлении того или иного неактуального, но релевантного горизонта современности. Насилие может интерпретироваться как начало системы, вызвавшее к жизни селекцию правил, функция, рациональность и легитимность которых получили независимость от своих исходных условий143. Вместе с тем насилие может быть представлено в качестве будущего события, наступление которого пока еще можно избежать в современности, поскольку условия его применения хорошо известны. Оба вида темпорализации основываются на эффективном регулировании какого-либо современного поведения власти, а следовательно, на двойном кодировании власти посредством права. Они заменяют плоскую вездесущность насилия конкретикой регулируемой современности, которая совместима с временными горизонтами инородного, но не актуального прошлого или будущего.

Способы решения этой тонкой структурной проблемы, конечно же, обусловлены исторически и зависят от многих факторов. Они не только предполагают надежную монополизацию решений по применению насилия, но и, сверх того, достаточно комплексное отношение общественной системы ко времени. Если будущее и прошлое предстают в виде гетерогенных современностей, то различия временных модусов должны рассматриваться гораздо шире, а не только в соотнесенном с властью отношении к реконструкции общественной комплексности. Такая возможность впервые была реализована в буржуазном обществе XVIII—XIX столетий.

Теперь мы намерены сформулировать два других комплекса соображений, затрагивающих соответственно вопросы образования систем и генерализации.

Фундированная насилием власть отличается относительно простым (по своей форме близким к решению) принципом ориентации, который в то же время оказывается совместимым с высокой комплексностью. Согласно общим системно-теоретическим воззрениям, такой принцип ориентации, если °н совпадает с дисконтинуальностью системы и внешнего мира, аккумулируя результаты совершенных простых шагов, может приводить к образованию комплексных систем144. Транслируемые властью редукции, подкрепленные насилием, способствуют открытию новых источников власти, например властных сцеплений. На этой основе из простых первоначальных условий может вырастать система контингентной комплексности, упорядочивающая эффективность которой делает эту систему во многом независимой от ее исходных условий.

В ходе подобного процесса, который никак нельзя назвать необходимым, дифференцируются генетические условия власти и условия ее контроля. Насилие — это всего лишь генетическое, минимальное и непременное условие основания системы власти, но постепенно оно утрачивает функции контроля над нею. Возможность рационального истолкования системной комплексности со временем становится проблемой. Возникновение современного суверенного государства на основе монополизации решений о применении насилия, разрастание его постепенно выходившей из-под контроля комплексности представляет собой в общегражданском плане показательный пример подобного развития. Одновременно с этим наша теория власти объясняет также возможность возникновения в данной ситуации революционных кризисов, то есть попыток обращения к насилию с целью изменения неконтролируемой комплексной системы путем регрессивной прогрессии.

Похожий разрыв на линии возрастающей власти мы обнаруживаем при анализе проблемы ее генерализации на основе насилия. Структура коммуникативных средств оказывается слишком сложной для того, чтобы их функция могла возрастать линейно. Развитие способностей распоряжаться средствами насилия касается лишь определенной, хотя и важной альтернативы избежания. Оно быстро достигает предельной точки, в которой прекращается рост надежности и, тем более, усиление власти. Дальней-

ее усиление власти перестает зависеть от того, насколько надежно обеспечивается победа в физической борьбе, или от того, сколь мало усилий требуется для этой победы. Власть обретает структурные основания нового типа, которые мы обозначили как потребности в символически генерализированных кодах- Генерализация символического кода перестает сводиться к единственной форме универсального средства насилия, которое можно использовать для достижения почти любых целей. На более высокой ступени развития власть получает тем более общий характер, чем больше она оказывается способной комбинировать весьма разнородные ресурсы и связывать их с селективностью в довольно разнородных ситуативных контекстах145. Поэтому наиболее генерализированной властью является не та, которая предоставляет властителю случайно-разнообразный выбор из широчайшей области альтернатив избежания, так как столь обширную комплексность он был бы не в состоянии редуцировать самостоятельно, но та, которая способна, подобно деньгам, реализовать широчайшую вариативность, ибо определяет предпосылки для принятия решений другими лицами. Однако решающее условие этой функции состоит не в способности распоряжаться средствами насилия, а в рациональном контроле над предельно комплексными связями между решениями.

Усиление власти, если она преодолевает относительно элементарный порог, трансформирует ее в не случайную и не произвольно актуализируемую форму. Не в последнюю очередь это связано с тем, что вместе с основной властью конституируется и другая, противоположная ей власть. Этот факт был установлен нами в ходе анализа образования властных сцеплений. Это всегда имеет место в том случае, когда подчиненный воздействует на властителя, заставляя его учитывать условия и специфику ситуаций, в которых он может осуществлять свою власть. Также и провоцирование насилия является примером такой противоположно направленной власти. Условия роста власти имеют свои ограничения. Именно в силу этого можно сформулировать теорию даже самой высокой власти.

Подводя общий итог всех наших размышлений на тему насилия, следует констатировать, что распространенное представление о противоположности или одномерной полярности между легитимностью и насилием либо между консенсусом и принуждением146 ошибочно. В рамках данных представлений речь, по-видимому, идет о гражданско-повседневной конструкции, параллельно формулирующей изложенную нами выше проблему темпорализации и дезактуализации насилия. Этот концепт является составной частью самого кода власти, то есть является поведенческим предписанием и означает, что властитель, прежде чем применять насилие, всегда должен заботиться о консенсусе. Подобный анализ был бы в качестве теории власти, а особенно — в качестве понятийного инструмента для анализа отношений между результатами генерализации, совместимостью (несовместимостью) средств-символов и симбиотическими механизмами, чрезмерным упрощением.

Ни легитимность, ни насилие не могут сформироваться без помощи симбиотических процессов. Эти понятия не просто характеризуют две противоположности или два противоположных полюса едино' го измерения, как если можно было бы сказать, что чем больше насилия, тем меньше легитимности, и наоборот, но, напротив, представляют собой символические взаимозависимости, которые проявляются там, где регулирование отношений с симбиотическим уровнем, то есть с органической основой совместной жизни, не может быть осуществлено без учета других требований к коммуникативным средствам. Взаимодействие обоих названных уровней требуется для контингентности процесса, а условия этого взаимодействия являются эволюционно вариативными. Прежде всего они зависят от степени дифференциации специфически политического механизма власти и от его универсальной доступности для всех членов общества.

В следующей главе мы снова обратимся к теме вариативности общественно-структурных требований к власти и насилию, а именно рассмотрим их с точки зрения технологичности власти.