Громкие слова, тихие слова 26 страница

Мегги посмотрела вверх, на густую крону. Такого дерева она еще не видела. Кора была красновато-коричневая и морщинистая, как у дуба. Ветви начинались очень высоко, но ствол был весь в узлах, так что залезть по нему было нетрудно. В некоторых местах гигантские древесные грибы образовывали как бы платформы. На огромном стволе виднелись дупла и трещины, залепленные перьями – видимо, на этом дереве селились не только люди. "Нужно спросить Дориа, не может ли он и вправду соорудить мне крылья", – при этой мысли Мегги вдруг снова вспомнила о сороке, которая так напугала ее мать.

Почему Реза не взяла ее с собой? "Она все еще считает меня маленькой!" – подумала Мегги.

– Мегги!

В ладонь ей просунулись холодные маленькие пальчики. Элинор прозвала эту девочку Огненным эльфом за рыжие волосы – до того яркие, словно в них жили искры, как в пальцах Сажерука. Сколько ей лет? Четыре? Пять? Многие из детей не знали своего возраста.

– Беппе говорит, что там, наверху, есть птицы, которые едят детей.

– Глупости! Откуда он знает? Думаешь, Беппе уже был там, наверху?

Девочка с облегчением улыбнулась и строго посмотрела на Беппе. Но тут же ее личико вновь посерьезнело: Фарид докладывал Черному Принцу о результатах разведки и малышка прислушивалась, не выпуская руки Мегги.

– Гнезда такие большие, что в каждом могут спать пять-шесть человек, – возбужденно рассказывал он. Тоска по Сажеруку, похоже, на время отпустила его. – Многие мосты подгнили, но там, наверху, достаточно древесины и лиан, чтобы починить их!

– У нас почти нет инструментов, – добавил Дориа. – Это первое, что нужно смастерить из наших мечей и ножей.

Разбойники с тревогой покосились на оружие у пояса.

– Крона такая густая, что отлично защищает от ветра, но в некоторых местах в ней проделаны бреши, – продолжал Фарид. – Это были, видимо, смотровые пункты для дозорных. А гнезда нужно будет выстелить чем-то мягким, как феи делают.

– Некоторым из нас, наверное, лучше остаться внизу, – заметил Эльфогон. – Кто-то ведь должен охотиться и…

– Вы сможете охотиться наверху! – перебил его Фарид. – Там не только целые стаи птиц, но еще большие белки и звери с хватучими пальцами, похожие на кроликов. И рыси там тоже есть.

Женщины тревожно переглянулись.

– И летучие мыши, и кобольды с длиннющими хвостами, – продолжал Фарид. – Там, наверху, целый мир! Там есть дупла, огромные, как пещеры, а некоторые сучья такие широкие, что по ним можно спокойно разгуливать. На них растут цветы и грибы. Там чудесно! Как в сказке…

Фенолио улыбался во весь рот, как король, чьи владения нахваливают знатные гости, и далее Элинор в первый раз с интересом посмотрела на узловатый ствол. Дети хотели тут же на него залезть, но женщины их удержали.

– Собирайте листья, – сказали они, – мох и птичьи перья – все, чем можно выстилать гнезда.

Солнце уже клонилось к закату, когда разбойники взялись протягивать канаты, плести сети и сооружать деревянные платформы, которые можно было втаскивать по стволу.

Баптиста и еще несколько человек пошли заметать следы. Мегги увидела, как Черный Принц растерянно смотрит на своего медведя. Как он попадет наверх? А лошади, тащившие припасы? Столько вопросов и вдобавок никакой уверенности, что Зяблик не напал на их след.

Мегги помогала Минерве плести сеть для припасов, но тут Фенолио с заговорщическим видом поманил ее за собой.

– Ты не поверишь! – зашептал он, когда они остановились между огромных корней. – Только не рассказывай Лоредан. Она сразу объявит, что у меня мания величия.

– Чего не рассказывать? – с недоумением спросила она.

– Этот юноша, ну, ты знаешь, который все время на тебя таращится и цветы носит, так что Фарид зеленеет от ревности. Дориа…

Крона над ними окрасилась розовым в лучах заходящего солнца. Гнезда свисали с ветвей, как черные плоды.

Мегги смущенно отвернулась.

– Что – Дориа?

Фенолио огляделся, словно боялся, что Элинор стоит у него за спиной.

– Слушай, Мегги, – тихо сказал он, – я, кажется… я его придумал, как и Сажерука, и Черного Принца!

– Ерунда какая! Что ты несешь? – прошептала Мег ги в ответ. – Дориа, наверное, еще не родился, когда ты писал свою книгу!

– Да, я знаю! В этом-то и штука! Всех этих детей, – Фенолио широким жестом показал на детей, усердно собиравших под деревом мох и перья, – моя история откладывает как яйца, без всякого моего участия. Она вообще отличается плодовитостью. Но этот юноша… – Фенолио понизил голос, как будто Дориа мог его услышать, хотя он сидел в это время с Баптистой довольно далеко от них, переделывая ножи в топорики и пилы. – Мегги, это невероятно: я написал о нем повесть, но персонаж с его именем был взрослым! Самое интересное, что эта повесть осталась ненапечатанной. Она, наверное, до сих пор лежит у меня в ящике стола, а может быть, мои внуки давно повытаскивали листы, чтобы кидаться в кошек бумажными комками!

– Но этого не может быть! Значит, это не он! Мегги незаметно посмотрела на Дориа. Она любила на него смотреть.

– А про что повесть? – спросила она. – Что он делает, твой взрослый Дориа?

– Строит замки и городские укрепления. А еще изобретает летательный аппарат, часы и… – тут он посмотрел на Мегги, – печатный станок для знаменитого переплетчика.

– Правда? – Мегги вдруг стало жарко, как бывало, когда Мо рассказывал ей особенно увлекательную историю. "Для знаменитого переплетчика". На мгновение она забыла про Дориа и думала только о своем отце. Может быть, Фенолио давно уже написал слова, которые сохранят Мо жизнь. "Пожалуйста! – взмолилась она к повести Фенолио. – Пусть этим переплетчиком будет мой отец!"

– Я назвал его Дориа-Волшебник, – продолжал Фенолио, – но волшебство у него в пальцах, как у твоего отца. Но это еще не все, самое интересное впереди. У этого Дориа есть жена, и о ней рассказывают, что она родом из далеких стран и будто многие его изобретения подсказаны ею. Удивительно, правда?

– Что же тут удивительного? – Мегги почувствовала, что краснеет. И как раз в этот момент Фарид обернулся и посмотрел на нее. – А как ты ее назвал?

Фенолио смущенно откашлялся.

– Ты ведь знаешь, женские роли у меня не так тщательно прописаны… Я не подобрал для нее подходящего имени, поэтому там говорится просто о "его жене".

Мегги невольно улыбнулась. Да, это похоже на Фенолио.

– У Дориа два пальца на левой руке не сгибаются. Так что вряд ли он сможет мастерить такие сложные вещи…

– Эти пальцы придумал я! – вскричал Фенолио, забыв об осторожности.

Дориа поднял голову и посмотрел на них, но, к счастью, в этот момент с ним заговорил Черный Принц.

– Ему сломал их отец, – тихо продолжал Фенолио. – Спьяну. Он ударил сестру Дориа, а мальчик вступился за нее.

Мегги прислонилась к стволу. Она как будто чувствовала спиной, как бьется сердце дерева, огромное деревянное сердце. Это все сон, только сон.

– Как звали сестру? – спросила она. – Суза?

– Понятия не имею, – ответил Фенолио. – Я уже подзабыл всю эту историю, а может быть, у нее и не было имени, как у жены. Как бы то ни было, позже им будут особенно восхищаться именно за то, что несмотря на сломанные пальцы, способен творить такие чудеса.

– Понятно, – пробормотала Мегги и поймала себя на том, что пытается представить взрослого Дориа. – Интересная история, – добавила она.

– Я знаю, – сказал Фенолио и с довольным вздохом прислонился к дереву, которое он так много лет назад описал в одной из своих книг. – Только не вздумай проболтаться самому мальчишке.

– Ну что ты! А может, у тебя в ящике еще много таких историй? Может быть, ты знаешь, что вырастет из Беппе или из Огненного эльфа?

Фенолио не успел ответить.

Перед ними выросла Элинор с огромной охапкой мха.

– Просто отлично! Мегги, ну скажи сама – разве рядом с тобой не самый большой лентяй этого и всех других миров? Все работают, а он стоит и смотрит в небо!

– А Мегги не в счет? – сердито ответил Фенолио. – Не говоря уж о том, что всем вам нечем было бы заняться, не сочини для вас самый большой лентяй это дерево и гнезда в его кроне.

На Элинор этот аргумент не произвел ни малейшего впечатления.

– Мы себе шеи переломаем в этих чертовых гнездах! – сказала она. – Я не уверена, что это намного лучше, чем рудники.

– Не волнуйся, Лоредан. Тебя Свистун точно в рудники не потащит, – возразил Фенолио. – Ты застрянешь в первой же штольне!

Мегги оставила их браниться. Между деревьями заплясали огоньки. Мегги сперва приняла их за светляков, но вот несколько блестящих точек опустилось к ней на рукав, и она увидела, что это крошечные бабочки, словно собравшие на крылья лунный свет.

"Новая глава, – подумала она и посмотрела на гнезда над головой. – Новое место. Фенолио рассказывает мне о будущем Дориа, а вот что его повесть собирается сделать с моим отцом, – об этом он молчит. Почему Реза не взяла меня с собой?"

"Потому что твоя мать – умная женщина, – сказал ей Фенолио. – Кто, кроме тебя, прочтет мои слова, когда я их наконец напишу? Дариус? Нет уж, Мегги, в этой истории рассказчица ты. Если ты действительно хочешь помочь отцу, то твое место – рядом со мной. Мортимер наверняка со мной согласился бы".

Да, наверное.

На руку ей села светящаяся бабочка – как сияющее кольцо на пальце. "У этого Дориа есть жена, и о ней рассказывают, что она родом из далеких стран и будто многие его изобретения подсказаны ею". Удивительно, ничего не скажешь.

 

 

Белый шепот

 

Когда бы раздобыл я шелку с небес, Затканного лучом золотым, Чтоб день, и тень, и заря с небес

Отливали в нем синим и золотым, – Его разостлал бы, чтоб ты прошла.

Но все богатство мое в мечте;

Мечту расстилаю, чтоб ты прошла.

Любимая, бережно по моей мечте.

Уильям Батлер Йейтс.

Поэт мечтает о небесном шелке ^[29]

 

Сажерук смотрел с башни на черное ночное озеро, где мерцало среди звезд отражение замка. Ветер овевал его лицо прохладой снежных вершин, и Сажерук остро, словно впервые, ощутил вкус жизни. Ее томление и радость. Всю ее горечь и сладость, все, что давалось лишь на время, обреталось и утрачивалось, утрачивалось и заново находилось.

Даже темные силуэты деревьев наполняли его пьянящим счастьем. Ночь окрашивала их такой непроглядной чернотой, словно хотела доказать, что этот мир состоит на самом деле из чернил. А снег на горных вершинах разве не был похож на бумагу?

Ну и пусть!

Луна казалась серебряной дырой в черном покрывале ночи, а звезды окружали ее, как огненные эльфы. Сажерук пытался вспомнить, видел ли он луну в царстве мертвых. Может быть. Почему смерть делала жизнь слаще? Почему сердце любит лишь то, что может потерять? Почему?..

Белые Женщины кое-что рассказали ему об этом, но не все. "Потом, – шепнули они на прощание. – В другой раз. Ты к нам еще много раз придешь. И много раз уйдешь обратно".

Гвин сидел рядом на башенном зубце, тревожно вслушиваясь в плеск волн. Кунице замок не нравился. За спиной Сажерука ворочался во сне Волшебный Язык. Оба не сговариваясь решили ночевать наверху, несмотря на холод. Сажерук не любил спать в закрытых помещениях, и Волшебный Язык, видимо, тоже. А может быть, он устроился на башне, потому что внизу Виоланта днем и ночью без устали бродила по расписным залам, словно надеясь отыскать свою покойную мать или ускорить приезд отца. Виданное ли дело, чтобы дочери так не терпелось убить отца?

Не одной Виоланте по ночам не спалось. Миниатюрист до утра сидел в комнате с мертвыми книгами и пытался научить левую руку тому, что прежде с таким мастерством делала правая. Часами сидел он за пюпитром, который отмыла для него Брианна, и заставлял непривычные пальцы выводить листья и цветы, птиц и крошечные лица, а бесполезный беспалый обрубок придерживал пергамент, который Бальбулус предусмотрительно захватил с собой.

– Поискать тебе в лесу стеклянного человечка? – спросил Сажерук, но художник покачал головой:

– Я обхожусь без стеклянных человечков. Они вечно норовят наступить на невысохший рисунок!

Волшебный Язык метался во сне, этой ночью ему было, кажется, еще хуже, чем в предыдущие. Наверное, они снова к нему пришли. В сны Белые Женщины прокрадывались невидимо. К Волшебному Языку они наведывались чаще, чем к Сажеруку, как будто хотели убедиться, что Перепел не забыл сделку, которую заключил с их повелительницей – великой владычицей превращений, госпожой расцвета и увядания, благоденствия и гибели.

Да, они мучили его, касались холодными пальцами его сердца. Сажерук чувствовал это, словно в собственной груди. "Перепел!" – слышал он их шепот, и его сотрясал озноб и в то же время тоска по ним. "Дайте ему поспать, – думал он. – Дайте отдохнуть от страха, которым наполнен день: страха за себя, страха за дочь, страха сделать неверный шаг… Оставьте его!"

Он подошел к Волшебному Языку и положил руку ему на сердце. Тот открыл глаза, весь бледный. Да, они были у него.

Сажерук зажег огонь на кончиках пальцев. Он знал, какой холод оставляют эти гостьи. Прохлада, свежая, ясная и чистая, как горный снег, – но сердце мерзло. И в то же время горело как в лихорадке.

– Что они тебе сказали на этот раз? Перепел, бессмертие уже на подходе?

Волшебный Язык откинул пушистую шкуру, служившую одеялом. Руки у него дрожали, как будто он слишком долго держал их в холодной воде.

Сажерук раздул огонь жарче и еще раз мягко прижал ладонь к его сердцу.

– Лучше?

Волшебный Язык кивнул. Он не оттолкнул ладонь Сажерука, хотя она была горячей, почти обжигающей.

"Они что, залили тебе огонь в жилы, когда оживляли?" – спросил в свое время Фарид. "Наверное", – ответил Сажерук. Ему понравилась эта мысль.

– Да уж, они тебя, видать, действительно любят, – сказал он, когда Волшебный Язык поднялся на ноги, пошатываясь со сна. – К сожалению, они склонны забывать, что их любовь убивает.

– Да, об этом они забывают. Спасибо, что разбудил. – Волшебный Язык подошел к зубцам и посмотрел в ночь. – "Он скоро придет, Перепел! – вот что они шептали на этот раз. – Он скоро придет". А Свистун, – он обернулся и посмотрел на Сажерука, – прокладывает ему путь. Что бы это значило, как ты думаешь?

– Что бы это ни значило, – Сажерук загасил огонь и встал рядом с Мо, – Свистуну тоже придется переходить мост, так что незаметно он сюда не попадет.

Сажерук сам удивлялся, что может говорить о Свистуне без пугливой дрожи. Но, похоже, страх он действительно оставил в царстве мертвых.

Ветер подернул озеро рябью. По мосту ходили взад-вперед солдаты Виоланты, а бессонные шаги их госпожи, казалось Сажеруку, доносятся даже сюда, к башенным зубцам. Шаги Виоланты – и скрип пера Бальбулуса.

Волшебный Язык посмотрел на него:

– Покажи мне Резу. Так, как ты вызвал из огня мать Виоланты и ее сестер.

Сажерук заколебался.

– Да что уж тут! – сказал Волшебный Язык. – Я знаю, что ее лицо для тебя почти такое же родное, как для меня.

"Я Мо все рассказала", – прошептала Реза в застенке Дворца Ночи. Очевидно, она не солгала. Конечно, нет, Сажерук. Она так же не умеет лгать, как человек, которого она любит.

Он нарисовал во мраке фигуру – и пламя оживило ее.

Волшебный Язык невольно протянул руку, но тут же отдернул укушенные огнем пальцы.

– А Мегги? – Как ясно читалась любовь на его лице! Нет, он не изменился, что бы там ни говорили. Он по-прежнему был как открытая книга, сердце осталось пламенным, а голос способен был вызвать к жизни кого угодно – в точности как огонь в руках Сажерука.

Язычки пламени нарисовали во мраке Мегги наполнили фигурку живым теплом. Мо резко отвернулся, потому что его руки сами потянулись к огню.

– А теперь ты. – Сажерук оставил огненные фигуры за зубцами.

– Я?

– Да. Расскажи мне о Роксане. Докажи, что не зря носишь свое имя, Волшебный Язык!

Перепел улыбнулся, прислоняясь к зубцу.

– О Роксане? Это просто, – сказал он тихо. – Фенолио замечательно о ней написал.

Он начал говорить – и его голос проник Сажеруку в самое сердце. Он кожей чувствовал эти слова, словно руки Роксаны: "Никогда еще Сажерук не видел более красивой женщины. Волосы у нее были черные как ночь, которую он любил. В ее глазах была тьма лесной чащи, блеск воронова пера, дыхание огня. Ее кожа напоминала лунный свет на крыльях фей…"

Сажерук закрыл глаза, чувствуя рядом дыхание Роксаны. Ему хотелось, чтобы Волшебный Язык не смолкал до тех пор, пока его голос не станет плотью и кровью, но слова Фенолио скоро закончились, и Роксана исчезла.

– А Брианну? – Волшебный Язык только произнес ее имя, а Сажеруку уже казалось, что дочь стоит перед ним в темноте, отворачиваясь, как обычно при его приближении. – Твоя дочь здесь с нами, но ты редко решаешься на нее взглянуть. Показать ее тебе?

– Да, – тихо сказал Сажерук. – Покажи.

Волшебный Язык откашлялся, словно хотел убедиться, что его голос в полной готовности.

– О твоей дочери в книге Фенолио ничего не говорится, кроме имени и нескольких слов о маленькой девочке, какой она была очень давно. Поэтому я могу сказать тебе только то, что видит всякий.

Сердце Сажерука сжалось, словно испугавшись слов, которые сейчас прозвучат. Его дочь, его неприступно чуждая дочь.

Брианна унаследовала красоту матери, но каждый, кто смотрит на нее, сразу вспоминает тебя. – Волшебный Язык подбирал слова бережно, словно срывал их во мраке по одному или складывал лицо Брианны из звезд. – В ее волосах и в сердце живет пламя, и когда она смотрится в зеркало, то вспоминает отца.

"Которому не может простить, что он вернулся из мертвых, но не привел с собой Козимо, – думал Сажерук. – Замолчи, Волшебный Язык, – хотелось ему сказать, – не трогай мою дочь. Расскажи лучше еще о Роксане". И все же он промолчал, а Волшебный Язык продолжил свою речь.

– Брианна намного взрослее, чем Мегги, но иногда она выглядит растерянным ребенком, боящимся собственной красоты. Она унаследовала прелесть матери и ее чудесный голос – даже медведь Принца заслушивается, когда Брианна поет, – но все ее песни печальны и рассказывают о том, что те, кого мы любим, рано или поздно уходят.

Сажерук почувствовал на щеках слезы. Он уже забыл, как это бывает, – прохладные капли на коже. Он смахнул их горячими пальцами.

А Волшебный Язык продолжал говорить так мягко, словно рассказывал о своей собственной дочери.

– Она смотрит на тебя, когда думает, что ты этого не замечаешь. Она следит за тобой глазами, словно ищет саму себя в твоем лице. И, наверное, ей хочется узнать от нас обоих, что мы видели в царстве мертвых и встречали ли там Козимо.

– Я видел там сразу двух Козимо, – тихо сказал Сажерук. – Она, возможно, с радостью обменяла бы меня на любого из них.

Он обернулся и посмотрел на озеро.

– Что там? – спросил Волшебный Язык.

Сажерук молча показал вниз. В ночном мраке вился огненный змей. Факелы.

Ожидание кончилось.

Дозорные на мосту пришли в движение. Один побежал в замок, чтобы сообщить Виоланте.

Змееглав прибыл.

 

 

Не ко времени

 

– Ты его только что создал? – спросил человек.

– Трудно сказать, – ответил Бог и заглянул тритону в глаза.

– Может быть, он давно уже тут болтается. На некоторые вещи уходит страшно много времени.

А другие просто появляются откуда ни возьмись.

Готовенькие. Очень странно.

Тед Хьюз. Партнер

 

"Сажерук увидел внизу факелы. Разумеется. Змееглав боялся дневного света". Проклятье, чернила опять загустели.

– Розенкварц! – Фенолио обтер перо рукавом и огляделся. Стены из искусно сплетенных ветвей, пюпитр для письма, изготовленный для него Дориа, ложе из листвы и моха, свеча, которую Фарид зажигал ему заново всякий раз, когда ее задувал ветер, – но Розенкварца нигде не было.

Наверное, они со Сланцем не теряют надежды, что и здесь, наверху, где-нибудь да есть стеклянные девушки. Ведь Фарид – безобразник – рассказал им, что видел сразу двух, да еще и "красивых, как феи"! С тех пор оба стекляшкина с таким усердием лазают по веткам, что наверняка скоро сломают себе шею. Глупые создания.

Ладно, Бог с ними. Фенолио обмакнул перо в загустевшие чернила. Придется обойтись так. Ему нравилось новое рабочее место, высокий наблюдательный пункт, где его мир в буквальном смысле лежал у ног своего создателя, несмотря на то, что стеклянный человечек все время куда-то пропадал, а по ночам бывало очень холодно. Нигде еще он с такой силой не испытывал чувства, что слова приходят сами.

Да. Здесь, наверху, он напишет для Перепела лучшую песню, именно здесь, в кроне дерева. Разве может быть более подходящее место? Последняя картина, которую показало пламя Фарида, была тревожной: Сажерук за зубцами башни, спящий Мортимер… Это могло означать лишь одно: Змееглав еще не добрался до замка. "Еще бы, – удовлетворенно подумал он, – ты же сломал ему колесо посреди леса. Это должно было его задержать как минимум на два дня". Вполне достаточно времени, чтобы написать то, что нужно, – теперь-то, когда слова так и текут.

– Розенкварц!

"Если он и сейчас не откликнется, – думал Фенолио, – я сброшу его с этого дерева, честное слово!"

– Я не глухой, наоборот, слух у меня получше, чем у тебя! – Стеклянный человечек появился из темноты так внезапно, что Фенолио посадил на лист жирную кляксу, прямо на имя Змееглава. Будем надеяться, что это добрый знак. Розенкварц обмакнул в чернила прутик и начал размешивать, даже не извинившись, даже не объяснив, где он был! Сосредоточься, Фенолио. Забудь о стеклянном человечке. Пиши.

И слова пошли. Легко, потоком. Змееглав вернулся в замок, где когда-то делал предложение матери Виоланты. Бессмертие тяготило его. Он держал в распухших руках Пустую Книгу, терзавшую плоть своего владельца так, как не смогли бы все его пытчики, вместе взятые. Но скоро все это кончится, потому что дочь отдаст в его руки человека, причинившего эти страдания. Ах, как сладка будет месть, как только Перепел исцелит книгу и его гниющую плоть… "Да, мечтай о мести, Серебряный князь, – думал Фенолио, изливая на бумагу мрачные мысли Змееглава. – Думай только о мести, – не вспоминай о том, что этой дочери ты никогда не доверял!"

– И то хорошо – он пишет!

Это было сказано шепотом, но лицо Змееглава, только что ясно стоявшее перед глазами Фенолио, расплылось и превратилось в физиономию сеньоры Лоредан. С ней была Мегги. Почему она не спит? Фенолио нисколько не удивляло, что ее сумасшедшая тетка по ночам лазает по ветвям и гоняется, наверное, за каждой светящейся мошкой… но Мегги? Она же умирала от усталости после того, как вскарабкалась по стволу вместе с Дориа, отказавшись воспользоваться вместе с детьми подъемной сеткой.

– Да, пишет, – буркнул он. – И давно бы уже закончил, если бы ему не мешали все время!

– Что значит "все время"? – возразила Лоредан.

Голос у нее снова был агрессивный, а вид – на редкость нелепый в трех платьях, надетых одно на другое. Удивительно, что их столько нашлось на ее объемы! Из чудовищного бархатного наряда, в котором она явилась в этот мир, Баптиста давно уже нашил детям курточек.

– Элинор! – Мегги пыталась ее остановить, но этот рот никому еще не удавалось заткнуть. Фенолио знал это по опыту.

– "Все время!" – Теперь она еще капает ему на лист воском своей свечи! – Можно подумать, это он день и ночь следит, чтобы дети не выпали из проклятых гнезд, или лазает туда-сюда по стволу, чтобы раздобыть что-нибудь поесть. А может быть, он конопатит стены, чтобы мы все не погибли от холодного ветра? Или стоит на вахте? Ничего подобного, но ему "все время" мешают!

Кап! Еще одна восковая клякса. Она без малейшего стеснения наклонилась над его свеженаписанными словами.

– А неплохо звучит! – сообщила она Мегги, словно сам он давно растворился в прохладном лесном воздухе. – Нет, правда! Уму непостижимо!

А теперь еще Розенкварц склонился над его строками и морщил стеклянный лобик, как будто по воде пошли круги.

– Ага, теперь еще ты должен высказать свое суждение, прежде чем мне позволят писать дальше?! – рявкнул на него Фенолио. – Какие будут пожелания? Может, мне вывести там героического стеклянного человечка или толстуху, которая всех поучает и доводит Змееглава до такого состояния, что он сам призывает Белых Женщин? Это был бы выход, а, как ты считаешь?

Мегги подошла ближе и положила ему руку на плечо.

– Ты, конечно, не знаешь, сколько тебе еще нужно времени?

Голос у нее был совсем упавший. И не поверишь, что Мегги не раз меняла им судьбы этого мира.

– Уже немного! – Фенолио очень старался говорить уверенно. – Слова пошли. Они…

Он смолк. Снаружи донесся хриплый, протяжный крик сокола. Еще и еще раз. Сигнал тревоги. Нет, только не это!

Гнездо, в котором поселился Фенолио, висело на толстенном суку, превосходившем шириной любую улицу в Омбре. И все же он каждый раз замирал от ужаса, спускаясь по лестнице, построенной Дориа, чтобы избавить старика от необходимости лазать по канату. Черный Принц велел натянуть повсюду поручни, сплетенные из лиан и коры. Да и с самого дерева свисало столько воздушных корней и веток, что в любом месте было за что ухватиться. Но все это не прогоняло страха перед высотой, на которой их держали скользкие сучья… "Ты же не белка, Фенолио! – думал он, крепче вцепляясь в лианы и осторожно заглядывая вниз. – Для своего возраста ты справляешься очень даже неплохо!"

– Они поднимают канаты! – Сеньора Лоредан, в отличие от него, на удивление ловко перемещалась по воздушным путям.

– Вижу! – буркнул Фенолио. Разбойники забирали наверх все канаты, свисавшие до подножия дерева. Это не предвещало ничего хорошего.

К ним спустился Фарид. Он часто сидел с дозорными у самой верхушки дерева. О Господи, да разве может двуногое существо так ловко лазать? Мальчишка проделывал это не хуже своей куницы.

– Там факелы! Они приближаются! – запыхавшись, выговорил он. – Слышите собачий лай?

Он с укором посмотрел на Фенолио.

– Ты же говорил, что об этом дереве никто не знает? Что об этих гнездах давно забыли?

Упреки! Конечно. Чуть что не так, сразу виноват Фенолио.

– И что? Собаки находят и такие места, о которых никто не знает! – резко ответил он юноше. – Спроси лучше, кто ходил заметать следы? А Черный Принц где?

– Внизу. Со своим медведем. Хочет его спрятать. Глупая тварь не дает втащить себя наверх, и все тут!

Фенолио прислушался. И правда. Собачий лай. Проклятье, да что же это такое!

– Подумаешь! – Сеньора Лоредан, конечно, делала вид, что ничего не боится. – Они ведь не могут стащить нас вниз. С такой позиции легко обороняться!

– Они могут взять нас измором. – Фарид больше нимал в подобных ситуациях, и сеньора Лоредан вдруг встревожилась. И на кого же обратился ее взор?

– Ну что, я опять последняя соломинка, да? – Фенолио передразнил ее голос: "Фенолио, напиши что-нибудь! Неужели это так трудно?"

Дети вылезали из спальных гнезд, бегали по сучьям как по лесным тропам, и бесстрашно глядели вниз. На огромном дереве они были похожи на рой красивых жуков. Бедняжки!

Деспина подбежала к Фенолио:

– Они ведь не могут забраться наверх?

Ее брат молча посмотрел на него.

– Нет, конечно! – ответил Фенолио, хотя глаза Иво укоряли его за ложь. Иво проводил все больше времени с Йеханом, сыном Роксаны. Мальчишки сдружились. Оба они не по возрасту много пережили.

Фарид взял Мегги за руку:

– Баптиста говорит, что надо переправить детей в самые верхние гнезда. Поможешь мне?

Мегги, конечно, кивнула, – она все еще слишком привязана к этому мальчишке – но Фенолио удержал ее.

– Мегги останется здесь. Возможно, она мне понадобится.

Фарид, конечно, сразу понял, о чем речь. Фенолио увидел в его темных глазах воскресшего Козимо, гордо въезжающего в Омбру, и мертвецов, устилающих траву на Змеиной горе.

– Обойдемся без твоих слов! – сказал юноша. – Я спущу на них огонь, если они вздумают сюда карабкаться.

Огонь? Опасное слово в лесу.

– Надеюсь, мне придет в голову что-нибудь получше, – ответил Фенолио и заметил отчаянный взгляд.

Мегги. "А мой отец?" – говорили ее глаза. Действительно… За что хвататься в первую очередь? Черт подери, черт, черт…

Раздался детский плач. Фенолио увидел внизу факелы, о которых говорил Фарид. Они светились во мраке, как огненные эльфы, но были куда страшнее.

Фарид утащил за собой Деспину и Иво. Остальные дети потянулись за ними. К малышам подбежал заспанный, растрепанный Дариус, подхватывая умоляюще протянутые к нему ручонки. Он с тревогой посмотрел на Элинор, но та стояла неподвижно, сжав кулаки и неотрывно глядя вниз.

– Пусть только попробуют! – дрожащим голосом произнесла она. – Надеюсь, медведь сожрет их всех. Надеюсь, разбойники порубят их на куски, этих охотников за детьми!