Громкие слова, тихие слова 25 страница

– Иди сюда!

Пока Розенкварц обмахивал кленовым листом свеженаписанные слова, Фенолио взял Деспину на колени и погладил по светлым волосам. Дети… Фенолио многое прощал своим злодеям, но, с тех пор как Свистун стал охотиться на детей, он хотел одного: поскорее написать ему смерть, причем жестокую. Ах, почему он не сделал этого раньше! Но со Свистуном придется подождать, как и с песнью о Перепеле. Куда деваться с детьми? Соображай, Фенолио, скорее.

В отчаянии он потер морщинистый лоб. Неудивительно, право, что мысли прочерчивают на лбу такие борозды.

– Розенкварц! – крикнул он. – Сходи за Мегги. Скажи, чтобы читала то, что я успел написать. Ничего, что незакончено. Пока хватит и этого!

Стеклянный человечек так резво помчался исполнять поручение, что опрокинул вино, принесенное Баптистой, и одеяло Фенолио окрасилось алым, как будто его залили кровью. Книга! Фенолио поскорее вытащил ее из-под мокрого одеяла. " Чернильное сердце ". Название ему до сих пор нравилось. Что случится, если эти страницы отсыреют? Может быть, весь его мир начнет разлагаться? Но бумага была сухой. Только угол обложки немного подмок. Фенолио потер его рукавом.

– Что это? – Деспина вынула у него из рук книгу. Ну конечно! Откуда ей знать, что такое книга? Она ведь выросла не в замке и не в доме богатого торговца.

– Здесь хранятся истории, – сказал Фенолио.

Он слышал, как Эльфогон сзывает детей, слышал возбужденные голоса женщин, начинающийся плач. Деспина испуганно прислушалась, но снова отвлеклась на книгу.

– Истории? – Она полистала страницы, как будто ждала, что с них посыплются слова. – Какие? Ты нам их рассказывал?

– Эти – нет.

Фенолио мягко вытянул книгу из рук Деспины и посмотрел на страницу, которую она открыла. Оттуда глядели его собственные слова, написанные так давно, что звучали как чужие.

– Что это за история? Ты мне ее расскажешь? Фенолио смотрел на свои старые слова, написанные тем Фенолио, которого больше не было, Фенолио, чье сердце было моложе и легкомысленнее. "И не так тщеславно – добавила бы, наверное, сеньора Лоредан.

"О краях к северу от Омбры рассказывали чудеса. Никто из жителей города не видел их своими глазами, но все знали о них из песен. Когда крестьяне хотели на несколько драгоценных мгновений забыть о тяжком труде, они воображали, что стоят на берегу озера, в чью зеркальную гладь будто бы любят смотреться великаны. Они представляли себе, как всплывают на поверхность живущие там русалки и забирают их к себе во дворцы из жемчуга и перламутра. Пот тек по лицам крестьян, но они тихонько напевали песни о горах, накрытых снежными шапками, и о гнездах, которые люди построили на огромном дереве, когда великаны начали воровать их детей".

Гнезда… Огромное дерево… Воровать детей… Да, это оно!

Фенолио схватил Сланца и посадил на плечо Деспине.

– Сланец проводит тебя к маме, – сказал он. – Мне нужно к Принцу.

"Сеньора Лоредан права, Фенолио! – думал он, торопливо пробираясь через толпу перепуганных детей, плачущих матерей и растерянных разбойников. – Ты глупый старик, мозги у тебя затуманены вином, и ты не помнишь собственную повесть! Орфей, наверное, теперь больше знает о твоем мире, чем ты".

Но тщеславие, жившее у него где-то между лбом и грудиной, сразу возмутилось. "Да как же тебе все их помнить, Фенолио? – зашептало оно. – Их просто слишком много. Такая уж у тебя неисчерпаемая фантазия".

Да-да, он тщеславный старик, и не спорит с этим. Но разве для гордости совсем уж нет оснований?

 

 

Негодные помощники

 

Когда мы, уходя, играем в игры, Для бегства оставляя щель.

Сквозняк Судьбы, болтами скрипнув.

Предательски захлопнет дверь.

М. Станиславский.

Из Эмили Дикинсон

 

Мортола сидела на тисовом дереве. Черное оперение сливалось с темными ядовитыми иглами. Левое крыло у нее болело. Слуга Орфея чуть не сломал его своими толстыми пальцами, сороку спас лишь клюв. Она в кровь расклевала ему безобразный нос и каким-то чудом выпорхнула из палатки, сама не веря, что уцелела. С тех пор она не могла летать далеко, но хуже было другое – ей не удавалось стряхнуть птичий облик, хотя она давно уже не глотала зерен. Когда она в последний раз была человеком? Два, три дня назад? Сорока дней не считала, она думала только о жуках и личинках (жирных, белых личинках!), о зиме и ветре да о блохах в перьях.

Последний, кто видел ее в человеческом образе, был Хват. Да, он сделает то, что она ему нашептала, нападет в лесу на Змееглава, но в благодарность за добрый совет он обозвал ее проклятой ведьмой и едва не отдал на растерзание своим людям. Она укусила его за руку и осыпала их всех страшными проклятиями, пока от нее не отступились, а потом в кустах снова положила под язык зерна, чтобы улететь к Орфею, но там его слуга чуть не сломал ей крыло! Глаза бы ему выклевать! И всем остальным! Запустить когти в эти глупые рожи!

Мортола испустила жалобный крик, и разбойникам показалось, что птица кличет их смерть. Они не поняли, что эта сорока – та самая старуха, которую они хотели убить несколько дней назад. Они вообще ничего не понимают. Что они собираются делать без помощи Мортолы с книгой, если действительно заполучат ее в свои грязные руки? Они были глупы, как белые личинки, которых она выкапывала из земли. Они что, воображают, что книгу надо просто потрясти или постучать по гниющим страницам и оттуда дождем польется обещанное золото? Нет. Похоже, они вообще ни о чем не думали, а просто сидели в лесу и ждали наступления темноты, чтобы подкрасться к дороге, по которой поедет черная карета. Через несколько часов им предстоит сразиться со Змееглавом – и чем они заняты? Пьют самогон, украденный у какого-то угольщика, мечтают о будущем богатстве и бахвалятся, как убьют сперва Змея, а потом и Перепела. "А как же три слова? – мысленно кричала им сорока. – Кто из вас, дураков, способен вписать их в Пустую Книгу?"

Но Хват, похоже, подумал об этом.

– А когда заполучим книгу, – рассуждал он заплетающимся языком, – мы изловим Перепела и заставим его вписать туда три слова, а когда Змей помрет, а мы озолотимся, мы и Перепела убьем, потому что мне осточертело слушать глупости, которые о нем распевают.

– Да, пусть теперь песни поют о нас! – подхватил пьяный Гекко, заталкивая в клюв своей вороне кусок хлеба, пропитанного водкой. Одна только эта ворона нет-нет да и поглядывала вверх, на Мортолу. – Мы прославимся больше, чем они все! Больше, чем Перепел, больше, чем Черный Принц, больше, чем Огненный Лис и его поджигатели. Больше, чем… как там звали его прежнего хозяина?

– Каприкорн.

Имя раскаленной иглой вонзилось в сердце Мортолы. Она крепче вцепилась в ветку, сотрясаясь всем телом от мучительной тоски по сыну. Еще раз увидеть его лицо, подать ему еду, постричь волосы…

Сорока снова пронзительно вскрикнула – ее боль и ненависть разнеслись эхом по темной долине, где разбойники поджидали в засаде владыку Дворца Ночи.

Ее сын. Ее великолепно жестокий сын. Мортола вырывала клювом перья на груди, словно пытаясь расправиться с болью в сердце.

Умер. Погиб. А его убийца изображает благородного разбойника, и ничтожная чернь, прежде дрожавшая перед ее сыном, поет о нем хвалебные песни. Его рубашка уже пропиталась красной влагой, жизнь уже вытекла из него, но маленькая ведьма его спасла. Может быть, она и сейчас где-то нашептывает колдовские слова? Она клювом искромсает физиономию и ей, и ее отцу, так что предательница-служанка их не узнает… Реза… Она узнала тебя, Мортола, это точно… но что она может сделать? Перепел ушел один, а его жена играет ту роль, что и все женщины в этом мире, – роль ожида… Гусеница!

Она торопливо склюнула мохнатое тельце. "Гусеница, гусеница!" – ликовало все в ней. Проклятые птичьи мозги! О чем она думала? Ах да! Об убийстве. О мести. Это чувство было птице знакомо. Ее перья встопорщились, а клюв так яростно заколотил по древесной коре, словно это было лицо Перепела.

Порыв холодного ветра качнул вечнозеленые ветви. Мортола почувствовала на перьях капли дождя. Пора слететь вниз, в темные заросли, которые скроют ее от глаз разбойников, отделаться там от птичьего облика, вернуться в человеческое тело.

Но птица думала: нет, пора уткнуть клюв под крыло, задремать под баюкающий шелест ветвей. Вздор! Она встряхнулась, помотала маленькой глупой головой, заставила себя вспомнить свое имя. Мортола. Моргала, мать Каприкорна.

Но что это? Ворона на плече у Гекко резко повернула голову и растопырила крылья. Хват неуверенно поднялся на ноги, вынул меч из ножен и крикнул остальным, чтобы готовились к бою. Но люди Змееглава уже выходили из-за деревьев. Их предводителем был тощий человек с ястребиным лицом и непроницаемыми, как у мертвеца, глазами. Он словно между делом заколол первого разбойника. На Хвата напали сразу трое. Он перерезал их всех, хотя рука у него еще болела от укуса Мортолы. Но вокруг разбойники гибли, как мухи.

Да, о них будут петь песни – насмешливые песни о простофилях, вообразивших, что могут запросто подстеречь на дороге Змееглава, словно какого-нибудь богатого купца.

Мортола издала жалобный стрекот, а внизу мечи вонзались в живую плоть. Нет, эти помощники оказались негодными. Теперь вся ее надежда только на Орфея с его чернильным колдовством и бархатным голосом.

Ястребиное Лицо обтер меч о плащ убитого и огляделся.

Мортола невольно сжалась, но сорока в ней жадно смотрела вниз, на блестящее оружие, кольца и пряжки поясов. Как они будут красоваться в ее гнезде, отражая по ночам блеск звезд!

Все разбойники полегли в бою. Хват стоял на коленях. По знаку Ястреба его подтащили ближе. "Ну вот и смерть твоя пришла, болван! – горько подумала Мортола. – А старуха, которую ты хотел убить, смотрит, как ты умираешь!"

Ястреб спрашивал Хвата о чем-то, бил по лицу, снова спрашивал. Мортола склонила голову набок, чтобы лучше слышать, и слетела под прикрытием хвои на несколько веток ниже.

– Он лежал при смерти, когда мы уходили. – Хват говорил с вызовом, но голос его был хриплым страха.

Черный Принц. Они говорят о нем. "Это я! – без звучно кричала сорока. – Я, Мортола, его отравила Спросите Змееглава, помнит ли он меня!"

Она перепорхнула еще ниже. Кажется, тощий убийца говорит о детях? Он знает о пещере? Откуда? Как же трудно соображать птичьими мозгами!

Один из солдат вытащил меч, но Ястреб резко остановил его. Он отошел в сторону и приказал своим людям сделать то же. Хват, все еще стоявший на коленях среди трупов, удивленно поднял голову. А сорока, которая минуту назад хотела слететь вниз, чтобы сорвать с мертвых кольца и серебряные пуговицы, застыла на ветке, трясясь от страха. В глупой птичьей голове раздавалось лишь одно слово: смерть! Смерть! Смерть! И вот между деревьями показалась затхлая чернота, пыхтящая, как большая собака, бесформенная и в тоже время человекоподобная – ночной кошмар. И Хват уже не ругался, а умолял, а Ястреб смотрел на него своими мертвыми глазами, пока солдаты отступали все дальше за деревья. Ночной кошмар наступал на Хвата, словно ночь распахнула тысячезубую пасть, – и разбойник погиб самой страшной из смертей.

"Ну и что! Туда ему и дорога! – думала Мортола, дрожа птичьим телом как осиновый лист. – От него никакого толку! Орфей должен помочь. Орфей…"

Орфей. Казалось, имя обрело плоть, стоило мысленно его произнести.

Нет, не может быть. Не может быть, что это Орфей появился из-за деревьев – и ночной кошмар съежился, как пес, перед его дурацкой улыбкой.

Кто рассказал Змееглаву о разбойниках, Мортола? Кто?

Орфей пустыми глазами рассматривал ветви. А потом поднял полную бледную руку и показал на замершую от ужаса сороку.

Лети, Мортола, лети! Стрела настигла ее в воздухе, и боль прогнала птичий облик. Крылья исчезли, и она все падала и падала сквозь холодный воздух. О землю разбилось человеческое тело. Последнее, что она видела, была улыбка Орфея.

 

 

Трупы в лесу

 

Вечерело весь день.

Снег шел

И собирался идти.

Черный дрозд сидел

В сучьях кедра.

Уоллес Стивенс.

Тринадцать способов нарисовать дрозда

 

Вперед, скорее вперед не останавливаясь. Резу мутило, но она не подавала виду. И каждый раз, как Силач с тревогой оборачивался к ней, она улыбалась ему, чтобы он не вздумал сбавить шаг. Хват и так опережал их на полдня, а о сороке она старалась даже не думать.

Шагай, Реза, шагай. Подумаешь, тошнота. Жуй листья, которые дала тебе Роксана, и вперед. Лес, по которому они пробирались уже несколько дней, был темнее Непроходимой Чащи. В этой части Чернильного мира она никогда еще не бывала. Казалось, что в повести открылась новая, прежде не читанная ею глава. "Комедианты называют его "Лес", где спит ночь, – сказал ей Силач. – А кикиморы окрестили его Бородатым лесом из-за целебных растений, вьющихся по деревьям". Да, это имя ей больше нравилось. Из-за мороза многие деревья действительно стали похожи на пожилых великанов.

Силач мастерски читал следы, но даже Реза сумела бы отыскать путь Хвата и его товарищей. Во многих местах отпечатки подошв вмерзли в снег, словно время застыло на ходу, а кое-где были размыты дождем, словно он пытался смыть и оставивших их людей, разбойники не особенно старались остаться незамеченными. Да и зачем? На этот раз преследователями были они.

Дни были дождливые. Ночью дождь переходил в град, но, к счастью, в лесу было много вечнозеленых деревьев, и путники укрывались под мощными хвойными лапами. С закатом солнца становилось холодно. Силач отдал Резе плащ на меховой подкладке, и ночами она, закутавшись, отсыпалась на ложе из сухого мха и лишайника, срезанного Силачом с деревьев.

Шагай, Реза, не останавливайся! Сорока летает быстро, а Хват выхватывает нож еще быстрее. Над ее головой раздался хриплый птичий крик, и Реза с тревогой посмотрела вверх, но это была ворона, а не сорока.

– Карр! – Силач ответил черной птице на ее языке (с ним даже совы переговаривались) и вдруг резко остановился. – Какого черта? – пробормотал он, почесывая наголо обритый затылок.

Реза испуганно посмотрела на него:

– Что случилось? Ты заблудился?

– Я? Никогда в жизни и ни в одном лесу на свете! А уж в этом тем более. – Силач нагнулся и внимательно осмотрел следы на замерзшей траве. – Здесь мы с двоюродным братом добывали дичь. Это он научил меня разговаривать с птицами и сооружать подстилки из бороды деревьев. И Озерный замок он мне тоже показывал. Нет, это Хват отклонился с пути, а не я! Он почему-то резко забрал на запад.

– Твой двоюродный брат? – Реза с любопытством посмотрела на него. – Он тоже у разбойников?

Силач покачал головой.

– Нет, он ушел к поджигателям, – сказал он, не глядя на Резу. – А потом исчез вместе с Каприкорном, и больше его никто не видел. Он был высокий, страхолюдный, но я всегда был сильнее, даже в детстве. Я часто о нем вспоминаю. Конечно, он заделался проклятым поджигателем, но все же это мой родич, понимаешь…

Высокий, страхолюдный… Реза перебрала в памяти людей Каприкорна. Плосконос? "Твоего родича Силач, убил голос Мо, – подумала она. – Стал бы ты его защищать, если бы знал об этом? Да, наверное стал бы".

– Давай посмотрим, что увело его с пути, – сказала она. – Пойдем по следам.

Они скоро нашли Хвата и его людей на поляне, покрытой опавшей листвой. Мертвецы лежали на земле, как будто деревья сбросили их заодно с листьями. Над трупами уже трудились вороны.

Реза спугнула их – и в ужасе отпрянула, увидев тело Хвата.

– Что это было?

– Ночной кошмар! – Силач говорил еле слышно.

– Ночной кошмар? Но они убивают одним испугом! Я видела!

– Это если им помешать. Когда есть возможность, они утоляют голод.

Мо однажды показывал ей оболочку вылупившейся стрекозы. Пустая кожа еще обрисовывала очертания тела. От Хвата осталось примерно то же. Резу вырвало.

– Не нравится мне это. – Силач изучал залитую кровью поляну. – Похоже, нападавшие стояли и смотрели, как ночной кошмар его жрет, будто это их ручной зверь, как медведь у Принца!

Он прислушался, но вокруг царило безмолвие. Только вороны дожидались своего часа на деревьях. Силач закрыл мертвое лицо Гекко его плащом.

– Да, я пойду по следам. Чтобы узнать, откуда пришли убийцы.

– Это я тебе и так могу сказать. – Реза наклонилась над одним из мертвецов и приподняла его левую руку. На ней не хватало мизинца. – Твой младший брат рассказывал мне, что у Змееглава новый телохранитель. Он был пытчиком во Дворце Ночи, а теперь получил повышение. По словам Дориа, этот тип известен тем, что отрезает каждому убитому им человеку мизинец и делает из кости свистульку, чтобы поиздеваться над Свистуном… Свистулек у него не перечесть, говорят. – Резу трясло, хотя теперь она могла не бояться Хвата. – Она не сможет его защитить, – прошептала она. – Виоланта не спасет Мо! Они убьют его…

Силач поднял ее и неловко обнял.

– Что будем делать? – спросил он. – Возвращаемся?

Но Реза покачала головой. Они приручили ночной кошмар. Ночной кошмар… Она огляделась.

– Сорока, – произнесла она. – Где сорока? Позови ее.

– Я же тебе сказал: она говорила не по-птичьи, – ответил Силач и все же изобразил сорочий стрекот.

Ответа не было, но тут Реза увидела труп.

Мортола лежала в стороне от остальных. Из ее груди торчала стрела. Реза часто воображала себе, как увидит наконец мертвой ненавистную старуху. Ей столько раз хотелось убить Мортолу своими руками, но сейчас она не испытывала никаких чувств. На снегу рядом с покойницей лежало несколько черных перьев, а ногти на левой руке все еще были похожи на птичьи когти. Реза нагнулась и отвязала кошель от пояса Мортолы. Там лежали крошечные черные зерна, такие же, как те, что налипли у Мортолы на бледных губах.

– Кто это? – Силач с изумлением глядел на старуху.

– Экономка Каприкорна. Мастерица готовить яды. Ты наверняка слышал о ней.

Силач кивнул и невольно отступил на шаг.

Реза привязала кошель Мортолы себе на пояс.

– Когда я была у нее в рабстве, – она улыбнулась увидев круглые от изумления глаза Силача, – так вот когда я была ее служанкой, говорили, что Мортола нашла растение, семена которого позволяют менять обличье. Служанки называли его "малая смерть" и рассказывали шепотом, что частое его употребление лишает разума. Они показывали мне это растение – его можно использовать и для приготовления яда, – но превращения я всегда считала сказкой. Очевидно, я была неправа. – Реза подняла черное перо и положила на простреленную грудь Мортолы. – Тогда рассказывали, что Мортола перестала прибегать к "малой смерти", потому что в образе птицы ее чуть не сожрала лиса. Но когда я увидела в пещере сороку, то сразу поняла, что это она. Реза выпрямилась.

Силач показал на кошель у нее на поясе.

– Судя по этой истории, тебе лучше оставить эти зерна здесь.

– Ты думаешь? – ответила Реза. – Да, наверное. Пойдем, скоро стемнеет.

 

 

Человеческие гнезда

 

Берегись:

Слова сбежали в темноту, Не связанные мелодией и смыслом.

Еще влажные, отяжелевшие ото сна.

Они плывут по бурной реке

И превращаются в презрение.

Карлос Друммонд де Андраде.

В поисках поэзии

 

У Мегги так мерзли ноги, что пальцы уже ничего не чувствовали, несмотря на сапоги, которые она так кстати захватила из другого мира. Лишь во время этого бесконечного марш-броска все поняли, как хорошо пещера защищала от надвигающейся зимы и до чего легкая у них одежда. Хуже холода был только дождь. Он капал с листьев и превращал землю в топь, замерзавшую к ночи. Одна девочка уже подвернула ногу, и Элинор несла ее на руках. Каждый взрослый нес по малышу, но рук не хватало. Хват увел с собой много народу, и Реза с Силачом тоже ушли.

Черный Принц нес сразу троих детей – двух на руках и одного на спине, хотя он по-прежнему очень мало ел, а Роксана заставляла его иногда отдыхать. Мегги уткнулась лицом в волосы малыша, обнимавшего ее за шею. Беппе. Он напоминал ей внуков Фенолио. Беппе весил немного. Дети давно уже недоедали. Но после многочасовой ходьбы по топкой почве он казался тяжелее взрослого.

– Мегги, спой еще песню, – неустанно твердил Беппе, и она пела, тихо, звенящим от усталости голосом – разумеется, о Перепеле. Она теперь забывала порой, что поет о своем отце. Когда глаза у Мегги слипались на ходу, перед ней вставал замок, виденный в огне Фарида: каменный цветок на водной глади. Она отчаянно пыталась разглядеть между темных стен Мо, но ничего не получалось.

Она была одна. С тех пор как ушла Реза, Мегги чувствовала это еще острее. Несмотря на Элинор, несмотря на Фенолио, несмотря на всех этих детей и уж конечно несмотря на Фарида. Но из щемящего одиночества, которое иногда разгонял лишь Дориа, выросло нечто новое – сознание, что она должна защищать тех, кто так же одинок, как она, без отца, без матери, неприкаянных беглецов в мире, чужом для них, как и для нее, хотя дети никогда не знали другого.

Ведь и Фенолио был родом не отсюда, и все же его слова – единственное, что указывало им сейчас дорогу.

Он шел перед ней, рядом с Черным Принцем, неся на закорках Деспину, хотя она была старше, чем многие дети, которым приходилось идти самим. Ее брат с другими мальчишками бежал впереди. Они носились вокруг деревьев, как будто не знали, что такое усталость. Черный Принц все время подзывал их обратно и велел нести маленьких, как это делали и старшие девочки. Фарид с Дориа ушли так далеко вперед, что Мегги уже час не видела их, в поисках дерева, которое Фенолио так убедительно описал Черному Принцу, что тот и в самом деле приказал сниматься с лагеря. С другой стороны, больше им все равно не на что было надеяться.

– Далеко еще? – в очередной раз услышала Мегги вопрос Деспины.

– Нет, еще немножко – и мы там, – ответил Фенолио.

Скорее всего, он и сам не знает.

Мегги слышала, как он рассказывал Черному Принцу о гнездах. "Они выглядят как огромные гнезда фей, но там жили люди, Принц! Много людей. Когда великаны повадились воровать у них детей, люди построили гнезда на таком высоком дереве, что ни один великан не мог до них дотянуться".

– Из чего следует, что великанов в повести нужно делать не слишком большими, – шепнул он Мегги.

– Человеческие гнезда? – тихо отозвалась она. – Это ты прямо сейчас выдумал?

– Нет, конечно. Глупости какие, – обиженно ответил Фенолио. – Я разве просил тебя вычитать их? Этот мир устроен так, что в нем вполне можно жить, не выдумывая постоянно что-то небывалое, хотя этот дурак Орфей другого мнения. Надеюсь, он теперь просит подаяния на улицах Омбры, в наказание за то, что выкрасил моих фей во все цвета радуги!

– Беппе, а теперь пройдись-ка ножками! – Мегги спустила на землю сопротивляющегося малыша и взяла на руки девочку, спотыкавшуюся от усталости.

– Далеко еще?

Как часто Мегги задавала отцу этот вопрос во время долгих автомобильных переездов к больным книгам!

"Совсем чуть-чуть осталось, Мегги", – слышался ей голос Мо, и от усталости она на мгновение вообразила, что отец набросил куртку на ее замерзшие плечи, но это лишь ветка задела ее по спине. Мегги поскользнулась на мокрых листьях, сплошным ковром покрывавших землю, и упала бы, не поддержи ее Роксана.

– Осторожней, Мегги, – сказала она, и на мгновение ее лицо показалось Мегги более родным, чем лицо матери.

– Мы нашли это дерево! – Дориа вырос перед ними так внезапно, что малыши испугались. Он весь промок и дрожал от холода, но вид у него был счастливый, как никогда. – Фарид остался там. Он хочет взобраться наверх и посмотреть, пригодны ли еще гнезда для жилья!

Они огромные! – Дориа раскинул руки. – Нам придется что-то соорудить, чтобы поднять туда малышей, но у меня, кажется, есть идея.

Мегги никогда еще не слышала, чтобы он так много и быстро говорил.

К нему подбежала маленькая девочка, и Дориа со смехом взял ее за руки и закружил.

– Там нас Зяблик ни за что не найдет! – воскликнул он. – Осталось только научиться летать, и мы сможем жить на свободе, как птицы!

Дети возбужденно загалдели. Черный Принц поднял руку.

– Где это дерево? – Голос у него был глухой от усталости. У Мегги порой возникало пугающее чувство, будто яд что-то сломал в нем, набросил тень на свет, который он всегда излучал.

– Вон там, впереди! – Дориа махнул рукой за мокрые деревья.

Даже у самых усталых откуда-то взялись силы.

– Тихо! – крикнул Черный Принц, но дети были слишком возбуждены, чтобы слушаться. Их звонкие голоса далеко разносились по лесу.

– Ну, говорил же я тебе! – Фенолио подошел к Мегги. В его глазах светилась прежняя гордость за свой мир – чувство, которому он всегда легко поддавался.

– Ты много чего говорил! – Элинор опередила Мегги с ответом. Она промокла, замерзла и явно была в дурном настроении. – Но я этих замечательных гнезд еще не видела, и надо признаться, что перспектива сидеть в такую погоду на дереве меня не особенно вдохновляет!

Фенолио не удостоил ее ответа.

– Мегги! – прошептал он. – Как зовут этого юношу? Ну, ты знаешь, брата Силача.

– Дориа?

Дориа обернулся, когда Мегги произнесла его имя, и она улыбнулась ему. Мегги нравилось, как он на нее смотрит. Его взгляд согревал ей сердце совсем по-другому, чем это было с Фаридом. Совсем по-другому.

– Дориа, – пробормотал Фенолио. – Дориа. Знакомое имя.

– Неудивительно, – ехидно заметила Элинор. – Знаменитый род Дориа сыграл большую роль в итальянской истории.

Фенолио зло посмотрел на нее, но не успел сказать того, что явно вертелось у него на языке.

– Вот они!

Звонкий голос Иво взорвал сгущающиеся сумерки, и Минерва невольно зажала ему рот ладонью.

Это действительно были они.

Человеческие гнезда.

Выглядели они точно так, как было описано в книге Фенолио. Он читал Мегги эти строки: "Огромные гнезда в кроне гигантского дерева, чьи вечнозеленые ветви подымались в небо так высоко, что его верхушка, казалось, теряется в облаках". Гнезда были круглые, как у фей, но Мегги различала между ними мосты, сети из вьющихся растений, лестницы. Дети столпились вокруг Черного Принца и глядели вверх с таким восторгом, словно он привел их к облачному замку. Но самый счастливый вид был у Фенолио.

– Замечательно, правда? – воскликнул он.

– Высоко, это уж точно! – В голосе Элинор не было энтузиазма.

– В этом и смысл! – резко парировал Фенолио.

Но Минерва и прочие женщины тоже смотрели невесело.

– А те, кто раньше жил там, наверху? – спросила Деспина. – Они потом упали?

– Нет, конечно! – сердито отозвался Фенолио, но Мегги видела по его лицу, что он понятия не имеет, куда подевались прежние насельники гнезд.

– Я думаю, они просто соскучились по земле! – раздался тоненький голосок Сланца.

Оба стеклянных человечка сидели у Дариуса в кармане пальто. Он единственный был одет по-зимнему и щедро делился этим преимуществом с детьми. Они по двое залезали к нему под теплую ткань, как цыплята под крылья курицы.

Черный Принц смотрел на странные жилища, разглядывал дерево, на которое предстояло подняться и молчал.

– Детей будем подымать в сетях, – сказал Дориа. – А вон те плети можно использовать как канаты. Мы с Фаридом их опробовали, они выдержат.

– Это лучшее укрытие на свете!

Голос Фарида раздавался откуда-то сверху. Он ловко, как белочка, спускался по стволу, словно жил раньше не в пустыне, а на деревьях.

– Даже если собаки Зяблика отыщут нас тут, сверху мы сможем защищаться.

– Надеюсь, там, наверху, они нас все-таки не найдут, – сказал Черный Принц. – Строить подземное убежище все равно времени нет, а наверху мы, наверное, сможем продержаться до тех пор, пока…

Все посмотрели на него. Да – до каких пор?

– Пока Перепел не убьет Змееглава! – сказал кто-то из детей с такой убежденностью, что Принц невольно улыбнулся.

– Именно так. Пока Перепел не убьет Змееглава.

– И Свистуна! – добавил другой мальчик.

– И его тоже, конечно.

Черный Принц и Баптиста обменялись взглядом, где надежда смешивалась с тревогой.

– Да, он убьет их обоих, а потом женится на Уродине, и они будут править счастливо до конца своих дней! – Деспина улыбалась так радостно, словно уже дредставляла себе свадьбу.

– Нет-нет! – Фенолио посмотрел на нее с таким ужасом, словно ее слова сейчас сбудутся у него на глазах. – Деспина, что ты, у Перепела уже есть жена! Ты разве забыла мать Мегги?

Деспина испуганно посмотрела на Мегги и прижала ладошку ко рту, но Мегги погладила ее по голове.

– Все равно история получилась хорошая! – шепнула она девочке на ухо.

– Тяните к гнездам канаты, – сказал Черный Принц Баптисте. – И спроси Дориа, как он собирается втаскивать сети наверх. Несколько человек пусть влезут на дерево и осмотрят прогнившие места.