Громкие слова, тихие слова 30 страница

Пишет ли эту историю кто-то еще?

Может быть, где-то среди холмов, которые Фенолио так выразительно описал, засел еще один писака, который и столкнул его в руку великана? А может быть, злодей затаился в другом мире, не Чернильном, как он сам в ту пору, когда писал "Чернильное сердце"?

Вот еще! "Чем бы ты тогда был, Фенолио?" – думал он с раздражением и смутным беспокойством, как всегда, когда задавался этим вопросом. Нет, он не висит на веревочках, как глупая кукла, с которой Баптиста иногда выступал на ярмарках (хотя марионетка имела с ним явное сходство). Нет, нет, нет! Фенолио не подчиняется нитям – ни слов, ни судьбы. Он предпочитал держать свою жизнь в собственных руках и сопротивлялся любому вмешательству, хотя признавал, что сам обожает быть кукловодом. Нечего гадать! Его история просто вышла из повиновения. Никто ее не писал. Она сама себя пишет! И теперь вот ей пришла в голову эта глупая шутка с великаном.

Фенолио снова посмотрел вниз, хотя желудок от этого переворачивался. Да, действительно высоко, но разве может это его испугать, после того как он свалился с дерева, как переспелый фрукт? Вид Черного Принца вызывал куда больше беспокойства. Он лежал во второй руке великана, как настоящая безжизненная кукла.

Позорище какое! Все старания сохранить ему жизнь – слова, ягоды в снегу, заботы Роксаны, – все впустую! Проклятье. Фенолио выругался так громко, что великан поднес его к глазам. Этого еще не хватало!

А если ему улыбнуться? Интересно, а разговаривать с ним можно? Уж если ты, Фенолио, не знаешь ответа, то кто же его знает, дырявая твоя башка?

Великан остановился, внимательно рассматривая Фенолио. При этом он слегка приоткрыл горсть, и Фенолио воспользовался возможностью расправить свои старые кости.

Слова, снова нужны слова, и, как всегда, единственно правильные. Пожалуй, не так уж плохо быть немым и вообще обходиться без слов!

– Мм! – Да, Фенолио, великолепное начало, ничего не скажешь! – Как тебя зовут? – Еще лучше!

Великан подул ему в лицо и что-то сказал. Да, он, несомненно, произносил слова, но Фенолио их не понимал! Как же так получилось?

Как он на него смотрит! Точно такой вид был у старшего внука Фенолио, когда он обнаружил на кухне большого черного жука. Мальчонке было очень интересно и немного боязно. А потом жук стал дергать ножками, и Пиппо испуганно бросил его на пол и растоптал. Так что не шевели руками и ногами, Фенолио! Не дергайся, как бы не болели твои старые кости. Эти пальцы! Каждый длиной со всю его руку.

Но великан тем временем потерял к нему интерес. Он с явной тревогой осматривал другую свою добычу. Потом потряс Черного Принца, как остановившиеся часы, убедился, что тот все равно не шевелится, и тяжело вздохнул. Потом опустился на колени – удивительно легко для такой громады, – печально посмотрел в темное лицо и бережно положил Принца под дерево, на мягкий мох. В точности так поступали внуки Фенолио с мертвыми птичками, которых отнимали у кошки. И с тем же выражением они хоронили трупики на грядке с розами.

Великан не стал сооружать для Черного Принца крест из веток, как делал Пиппо для каждой мертвой зверюшки. Зарыть его он тоже не пытался. Он просто присыпал его опавшей листвой, очень осторожно, словно боялся разбудить. Потом выпрямился, посмотрел на Фенолио, как бы желая убедиться, что хоть этот пока дышит, и пошел дальше шагами, в каждом из которых умещалось десять человечьих шагов, а может, и больше. Куда? Далеко, Фенолио, подальше от людей!

Он почувствовал, что огромные пальцы снова крепче сомкнулись вокруг него, и тут – Фенолио не поверил своим ушам – великан замурлыкал песенку, ту самую, которой Роксана убаюкивала детей по вечерам. Значит, великаны поют человечьи песни? Как бы то ни было, он был явно очень доволен собой и миром, несмотря на сломавшуюся чернолицую игрушку. Наверное, представляет себе, как вручит сыну или дочке странное создание, которое само свалилось ему в руку. Фенолио вздрогнул. А если дитя вздумает поотрывать ему ручки и ножки, как малыши иногда делают с насекомыми?

"Дурак ты! – подумал он. – Зарвавшийся старый дурак! Права Лореданша! Что тебя отличает, так это мания величия. Как ты мог подумать, что есть слова, способные совладать с великаном?" Шаг, другой… Прощай, Омбра! Видимо, он так никогда и не узнает, что сталось с детьми… и с Мортимером.

Фенолио закрыл глаза. И вдруг ему послышались тоненькие, но очень настырные голоса внуков: "Дедушка, изобрази нам покойника!" Пожалуйста! Это не трудно. Сколько раз он ложился на диван и не шевелился, сколько они ни тыкали пальчиками ему в живот и в щеки. Покойник есть покойник.

Фенолио тихо застонал, расслабил все мышцы и сделал стеклянный взгляд.

Есть! Великан остановился и огорченно уставился на него. Дыши неглубоко, Фенолио, а лучше совсем не дьппи. Правда, тогда твоя глупая старая голова, наверное, лопнет.

Великан подул ему в лицо. Фенолио едва не чихнул. Но внуки тоже так делали, он привык. Правда, у них рты были поменьше и дыхание не такое пахучее. Тихо, Фенолио!

Тихо.

На огромном лице выразилось разочарование. Из широкой груди снова вырвался тяжелый вздох. Великан осторожно потрогал Фенолио указательным пальцем, пробормотал несколько непонятных слов и опустился на колени. У Фенолио закружилась голова от быстрого спуска, но он упорно изображал покойника. Великан растерянно огляделся, словно из-за деревьев мог появиться кто-нибудь, способный починить игрушку. С серого неба полетели редкие хлопья – снова похолодало – и опустились на руки великану. Эти руки были зелеными, как мох, серыми, как кора деревьев, и побелели, когда снег пошел гуще. Великан со вздохом пробормотал что-то. Он явно был разочарован. Потом он положил Фенолио на мох так же осторожно, как прежде Черного Принца, на всякий случай еще раз ткнул его пальцем – не шевелись, Фенолио! – и высыпал ему в лицо горсть сухих листьев заодно с мокрицами и прочими многоногими лесными жителями, которые бросились искать укрытия в одежде Фенолио. Играем в покойника! Пиппо вот однажды посадил тебе на нос гусеницу, а ты все равно не шевельнулся, к большому его разочарованию.

Да, он не шевельнул ни одним мускулом, даже когда у него по щеке поползло что-то мохнатое. Он ждал, чтобы шаги удалились, чтобы земля под ним перестала вибрировать, как барабан. И вот призванный им помощник удалился, бросил их… Что теперь делать?

Все стихло. Гул постепенно замер вдали. Фенолио стряхнул с лица сухую листву и со стоном выпрямился. На ногах как будто кто-то сидел, однако они его поддержали. Только куда их направить, Фенолио? Ну конечно, по следам великана! Ведь они в конце концо приведут тебя обратно к гнездам. Уж эти следы, наверное, даже ты сможешь отыскать.

Ага. Вот первый отпечаток гигантской стопы до чего же болят ребра! Нет ли там переломов? Ну что ж в таком случае придется обратиться за помощью к Роксане. Приятная перспектива, между прочим.

Правда, его ожидает и кое-что другое: острый язык сеньоры Лоредан. Да, она уж найдет что сказать об эксперименте с великаном. И Зяблик…

Фенолио невольно ускорил шаг, несмотря на боль в ребрах. Что, если там всех уже постаскивали с дерева? И Лореданшу, и детей, Мегги, и Минерву, Роксану и всех остальных… Ах, почему он не написал просто, что Зяблик и все его люди померли от чумы? В этом-то и проблема с сочинительством, что путей так бесконечно много. Откуда узнать, какой из них правильный? Признайся уж, Фенолио, великан был просто гораздо интереснее. Не говоря уж о том, что чуму, надо думать, высота не остановила бы.

На мгновение он замер, прислушиваясь, не идет ли чудище обратно. Чудище, Фенолио? А что этот великан тебе сделал? Откусил голову, оторвал ногу? Вот именно!

И с Черным Принцем вышел просто несчастный случай. Где же то место, где он его положил? Деревья все одинаковые, а от одного следа великана до другого можно заблудиться, такой широкий у него шаг. Фенолио посмотрел на небо.

На лоб ему падали снежинки. Уже темнеет! Этого еще не хватало! Ему тут же вспомнились все создания, которыми он населил ночь в этом мире. Ни с одним из них ему не хотелось встречаться.

Чу! Что это? Шаги! Он отступил за ближайшее дерево.

– Чернильный Шелкопряд!

Кто-то шел к нему. Баптиста? Фенолио страшно обрадовался, увидев рябое лицо. Сейчас оно казалось ему самым прекрасным на свете.

– Ты жив! – радостно воскликнул Баптиста. – Мы уж думали, великан тебя сожрал.

– Черный Принц… – Фенолио сам удивлялся, как болело у него сердце за темнокожего атамана.

Баптиста потянул его за собой.

– Я знаю. Медведь его нашел.

– Он?..

Баптиста улыбнулся:

– Нет, он живехонек, как и ты. Правда, я не уверен, что у него все кости целы. Похоже, Смерти он просто не по вкусу – сперва яд, потом великан, – наверное, он слишком черный для Белых Женщин! Но сейчас нам надо торопиться назад, к гнездам. Я боюсь, как бы Зяблик не вернулся. Своего зятя он боится наверняка не меньше, чем великана!

Черный Принц сидел под деревом, где его положил великан, весь в листьях, которыми тот так заботливо его присыпал. Медведь нежно облизывал ему лицо. Живой! Фенолио сердито утер стекавшую по щеке слезу. Он и правда чуть не бросился ему на шею!

– Чернильный Шелкопряд! Как ты от него удрал? – В голосе Принца слышалась боль, и Баптиста мягко удержал его от попытки встать на ноги.

– Я просто взял пример с тебя, Принц! – хрипло ответил Фенолио. – Великан явно интересуется только живыми игрушками.

– На наше счастье! – ответил Принц и прикрыл глаза. "Он заслуживает лучшей доли, – подумал Фенолио. – Лучшей, чем вечная боль и вечная борьба.

В зарослях послышался шорох. Фенолио испугано вздрогнул, но это были двое разбойников и Фарид с самодельными носилками. Юноша кивнул Фенолио, но было заметно, что он не так рад его видеть, как все остальные. Да, Фарид слишком много знал о Фенолио и той роли, которую он играл в этом мире. "Не смотри на меня с таким упреком, – сердито думал старик. – Что нам еще было делать? Мегги тоже думала, что это хорошая мысль (хотя, если быть совсем честным, она высказывала сомнения)".

– Одного не понимаю, откуда вдруг этот великан взялся! – сказал Баптиста. – Уже в моем детстве великаны были почти сказкой. Я не знаю ни одного комедианта, кроме Сажерука, который видел бы хоть одного своими глазами. Ну а Огненный Танцор всегда забирался в горы намного дальше, чем любой из нас.

Фарид молча повернулся к Фенолио спиной и срезал еще несколько веток для носилок. Медведь явно хотел нести хозяина на своей мохнатой спине. Баптиста с трудом уговорил его отойти, когда они подымали Черного Принца на носилки. Только тихие слова хозяина подействовали на зверя, и он печально потрусил рядом.

"Ну а ты чего ждешь, Фенолио? Иди за ними! – думал старик, с трудом поспевая за Баптистой на болевших ногах. Тебя никто нести не собирается. И молись – не важно кому, – чтобы Зяблик еще не вернулся!"

 

 

Свет

 

Все это были, впрочем, не более как обыкновенные, порожденные ночью страхи, фантомы блуждающего во тьме воображения.

Вашингтон Ирвинг. Легенда о сонной лощине ^[36]

 

Огонь был повсюду. Он бежал вдоль стен, захватывал язычками крышу, выползал из-под каждого камня и нес с собой столько света, словно само солнце взошло в затемненном замке, обжигая его опухшую плоть.

Змееглав кричал на Свистуна, пока не охрип. Он бил его кулаками в костлявую грудь и чуть не вогнал серебряный нос в здоровую плоть герольда, вызывавшую бешеную зависть у его повелителя.

Огненный Танцор опять вернулся из мертвых, а Перепел сбежал из ямы, хотя тесть Змееглава всегда утверждал, что живым из этого подземелья не выходит никто.

– Улетел! – шептались солдаты. – Улетел из клетки и теперь бродит по замку, как голодный волк. Он убьет нас всех.

Тех двоих, что охраняли яму, Змееглав передал Пальчику для образцового наказания, но Перепел убил еще шестерых, и с каждым найденным трупом ропот становился громче. Солдаты разбегались, удирали по мосту, по подземному туннелю – прочь от проклятого замка, где хозяйничают Перепел и Огненный Танцор. Некоторые попрыгали в озеро – и больше их никто не видел. Оставшиеся дрожали, как стайка запуганых детей, а расписные стены пылали, и свет прожигал Змееглаву мозг и опалял кожу.

– Приведи ко мне Четвероглазого! – закричал он, и Пальчик втолкнул к нему Орфея. Якопо протиснулся в дверь вместе с ними, как червячок, выползший из влажной земли. – Погаси огонь! – Как же у него болело горло! Как будто искры проникли и туда. – Погаси немедленно и верни Перепела на место, не то я вырежу тебе льстивый язык! Так вот зачем ты убедил меня бросить его в яму! Чтобы дать ему возможность улететь!

Светло-голубые глаза расплывались за стеклами – такие же носила теперь его дочь, – а льстивый голос звучал, как умащенный драгоценным маслом. Хотя в нем ясно слышался страх.

– Я говорил Свистуну, что нужно поставить там не двух часовых, а больше! – Коварная маленькая гадюка, намного умнее Среброносого, умеет делать невинный вид, непроницаемый даже для него… – Еще час-другой – и Перепел сам умолял бы вас о дозволении переплести книгу. Спросите часовых. Они слышали, как он корчился внизу, словно червь на крючке, стонал и рыдал…

– Часовые мертвы. Я отдал их Пальчику и велел казнить так, чтобы крики разносились по всему замку.

Пальчик поправил черные перчатки.

– Четвероглазый говорит правду. Часовые без конца рассказывали, как плохо было Перепелу в яме. Они слышали, как он вскрикивает и стонет, и несколько раз проверяли, жив ли он еще. Хотел бы я знать, как ты этого добился. – Ястребиный взгляд на мгновение остановился на Орфее. – Как бы то ни было, Перепел все время шептал какое-то имя.

Змееглав прижал руки к пылающим глазам.

– Какое имя? Моей дочери?

– Нет. Другое, – ответил Пальчик.

– Реза. Так зовут его жену, ваше величество. – Орфей улыбнулся ему.

Змееглав не мог определить, льстивая это улыбка или самодовольная.

Свистун бросил на Орфея исполненный ненависти взгляд.

– Его жена скоро будет в руках моих людей. И дочь тоже.

– И что толку теперь от этого? – Змееглав с силой прижал к глазам кулаки, но огонь все равно пробивался под веки.

Боль резала его на куски, на вонючие ломти, а тот, кто причинил ему эти страдания, снова его одурачил. "Мне нужна книга!" – думал он. Книга, которая исцелит его плоть, висящую на костях, как лохмотья, – вонючие, грязные, сырые лохмотья.

Перепел.

– Двоих из тех, кто пытался дезертировать, отведи на мост, чтобы всем было видно, – с трудом выговорил он. – А ты спусти на них своего пса. Он у тебя, наверное, проголодался.

Солдаты, пожираемые кошмаром, орали нечеловеческими голосами, а Змееглав воображал, что это вопли Перепела. Переплетчик задолжал ему много воплей.

Орфей с улыбкой прислушивался, а потом ночной кошмар вернулся к нему, как верный пес, и, пыхтя, слился с его тенью. Даже Змееглаву стало не по себе от его черноты. А Орфей самодовольно поправил очки. Круглые стекла отливали желтизной в отблесках пламени. Четвероглазый.

– Я верну Перепела, – сказал он, и Змееглав почувствовал, что уверенные интонации бархатного голоса против воли успокаивают его. – Он никуда от вас не делся, хотя сейчас кажется иначе. Я связал его невидимыми цепями, выкованными моим черным искусством, и, куда бы он ни пошел, эти цепи впиваются в него и причиняют боль. Он знает, что боль насылаю я и что она не кончится, пока я жив. Поэтому он непременно попытается меня убить. Велите Пальчику охранять мою комнату – и Перепел сам придет к нему в руки. Проблема не в нем. Проблема – Огненный Танцор.

Змееглава поразила ненависть на бледном лице. Такой силы ненависть следует обычно лишь за одним чувством – любовью.

– Да, он снова вернулся из мертвых. – Ненависть обволакивала каждое слово Орфея, так что даже его поворотливый язык спотыкался от этой тяжести. – И ведет себя как хозяин этого замка. Но следуйте моим советам – и огонь Сажерука скоро погаснет.

– Каким советам?

Змееглав почувствовал тяжелый взгляд застекленных глаз.

– Пошлите Пальчика к вашей дочери. Пусть бросит ее в яму за то, что она помогла Перепелу бежать. Это прекратит глупые разговоры о чудесах, сеющие панику среди солдат. А ее красавицу-служанку велите запереть в клетку, где Перепел сидел до этого. И скажите Пальчику, чтобы особо с ней не церемонился.

Огонь отражался в стеклах очков, и Змееглав на мгновение ощутил никогда не испытанное чувство – страх перед другим человеком. Интересное ощущение! Легкое щекотание в затылке, тяжесть в желудке…

– Именно это я и собирался сделать, – сказал он и прочел в светлых глазах Орфея знание о том, что это неправда. "Придется его убить, – подумал Змееглав. – Как только будет переплетена книга".

Никому не позволено быть умнее владыки. И уж тем более – хозяину такого опасного пса.

 

Стал видимым

 

Тщетно. Мозг питался своими запасами и работал усиленно, фантазия, изощренная страхом, корчилась и металась, как живое существо от сильной боли, плясала подобно уродливой марионетке на подмостках, скалила зубы из-под меняющейся маски.

Оскар Уайльд.

Портрет Дориана Грея ^[37]

 

– Тебе нужно уходить! Здесь тебя поймают! – твердил Сажерук, но Мо только головой качал.

– Я должен найти Пустую Книгу.

– Я ее найду. И впишу три слова – настолько даже я умею писать!

– Нет! Уговор был другой. Что, если она все равно заберет Мегги? Я переплел книгу, я должен и уничтожить ее. А потом, твоей смерти Змееглав желает не меньше, чем моей.

– Я снова ускользну из тела.

– Ты и в прошлый-то раз чудом попал обратно.

Как близки они теперь стали! Как две стороны одной монеты, два облика одного и того же человека.

– О каком уговоре речь?

Оба посмотрели на Резу, явно не радуясь ее присутствию. Мо был очень бледен, но глаза у него потемнели от гнева, а рука снова и снова прикасалась к старой ране. Что с ним сделали в этой ужасной яме?

В комнате, где они прятались, пыль лежала сугрбами, как снег. Штукатурка на потолке покрылась плесенью и местами отваливалась. Озерный замок был болен. Возможно, он был уже при смерти, но на его стенах ягнята по-прежнему спали рядом с волками, мечтая о мире, которого нет. В комнате было два узких окна. На дворе внизу стояло засохшее дерево.

Стены, оборонные ходы, башни, мосты… Каменная ловушка. Резе захотелось вернуть себе крылья. Кожа у нее чесалась, словно из-под нее рвались наружу перья.

– Мо, что за уговор?

Она встала между мужчинами, требуя, чтобы они допустили ее в свою общую тайну.

Когда Мо объяснил, она расплакалась. Смерть найдет его везде, останется он или бежит. Он попался в ловушку из камня и чернил. И их дочь тоже.

Он обнял жену, но мысли его были далеко. Он все еще был в яме, утопая в ненависти и страхе. Сердце у него колотилось так бешено, что Реза испугалась, как бы оно не выскочило из груди.

– Я убью его, – произнес он, пока она плакала у него на плече. – Давно надо было от него избавиться. А потом пойду искать книгу.

Она догадалась, о ком он говорит. Орфей. Мо оттолкнул ее и взялся за меч. Клинок был весь в крови, он насухо вытер его рукавом. На нем по-прежнему был черный костюм переплетчика, хотя давно он уже принадлежал к другому цеху.

Мо решительно шагнул к двери, но Сажерук преградил ему путь.

– Куда ты? – спросил он. – Да, Орфей прочитал слова, но ты воплощаешь их в жизнь!

Он взмахнул рукой, и огонь написал в воздухе слова, страшные слова – и все они рассказывали о Перепеле.

Мо протянул руку, словно желая стереть их, но они опалили ему пальцы – и прожгли сердце.

– Орфей ждет, что ты к нему придешь! – сказал Сажерук. – Он хочет поднести тебя Змееглаву на чернильном блюде. Не поддавайся! Читать слова, которые управляют твоей жизнью, неприятно. Я это знаю лучше, чем кто бы то ни было. Но те слова, что я прочел в свое время, не сбылись. У них столько власти, сколько ты им дашь. К Орфею пойду я, а не ты. Убивать я не умею, не научился этому даже в гостях у Смерти. Зато я могу выкрасть у него книги, из которых он берет слова. А когда к тебе вернется здравый разум, мы вместе поищем Пустую Книгу.

– А если солдаты найдут Мо? – Реза не сводила глаз с огненных букв, читая их снова и снова.

Сажерук провел рукой по выцветшей стенной росписи, и волк, изображенный там, зашевелился.

– Я оставляю вам сторожевого пса, не такого бешеного, как у Орфея, но если придут солдаты, он подымет вой и задержит их на некоторое время, пока вы поищете себе другое укрытие. Огонь научил людей Змееглава шарахаться от каждой тени.

Волк с пылающей шерстью спрыгнул со стены и покинул комнату вслед за Сажеруком. Но слова остались, и Реза прочла их еще раз:

"Когда Перепел отказался повиноваться Змееглаву, лишь один человек знал, что делать, – чужеземец, прибывший из далеких стран. Он понимал, что сломать Перепела может лишь один человек – сам Перепел. Он разбудил все, что Перепел скрывал от самого себя: страх, делавший его бесстрашным, и ярость, делавшую непобедимым. Он велел бросить Перепела во мрак, чтобы тот боролся в яме с самим собой – с болью, которая по-прежнему жила в нем, незабытая, неисцеленная, со страхом, который породили в нем оковы и застенки, с яростью, которую посеял страх. Он рисовал в его сердце страшные картины…"

Дальше Реза не стала читать. Это было слишком страшно. Но последние слова огонь навсегда выжег в ее памяти:

"И собственный мрак сломал Перепела, и он стал умолять Змееглава о дозволении переплести новую книгу, еще красивее первой. А когда Серебряный князь получил книгу в свои руки, он казнил переплетчика самой страшной, самой медленной из всех смертей, и комедианты запели последнюю песню о Перепеле".

Мо повернулся к словам спиной. Он стоял среди сугробов пыли, скопившейся здесь за долгие годы, и смотрел на свои руки, словно не знал, подчиняются они еще ему или только словам, горевшим сзади.

– Мо! – Реза поцеловала его. Она знала: то, что она сейчас сделает, ему не понравится. Он посмотрел на нее отсутствующим взглядом. Глаза его были полны мрака. – Я отправлюсь на поиски Пустой Книги. Я ее найду и впишу за тебя три слова. "Чтобы Змееглав погиб прежде, чем сбудутся слова Орфея, – прибавила она про себя, – и прежде, чем имя, данное тебе Фенолио, тебя убьет".

Он еще не осознал смысл ее слов, а она уже клала в рот семена. Мо хотел выбить их из ее руки, но крупинки были уже под языком.

– Реза, нет!

Она пролетела сквозь огненные буквы. Их жар опалил ей грудь.

– Реза!

Нет уж, на этот раз ждать придется ему. "Оставайся тут, – думала она. – Прошу тебя, Мо!"