Громкие слова, тихие слова 23 страница

 

Мужская одежда. Реза украла ее у спящего Эльфогона: штаны и длинную теплую рубаху. Он, наверное, очень гордился этим запасным нарядом: мало у кого из разбойников было больше одежды, кроме той, что была на них надета. Но в ближайшие дни штаны и рубашка будут ей нужнее, чем Эльфогону.

Прошло много лет с тех пор, как Чернильный мир заставил Резу переодеться мужчиной, и все же память об этом сразу вернулась, как только она влезла в грубые штаны, так отчетливо, словно это было вчера. Она вспомнила, как исцарапала кожу на голове, обрезая ножом волосы, и как у нее болело горло от постоянных стараний говорить низким голосом. Сейчас она волосы просто заколет наверх. Реза не собиралась выдавать себя за мужчину, просто пробираться по лесу и горным тропам было намного удобнее в штанах, чем в платье, а ей придется пройти много миль по бездорожью, раз она собралась на поиски Мо.

"Обещай мне! – Он никогда и ни о чем так ее не просил. – Обещай, что вы останетесь в укрытии, чтобы ни случилось, какие бы вести до вас ни дошли. А если все пойдет не так (изящный способ сказать: если я погибну!), пусть Мегги попытается вчитать вас обратно".

Обратно. Куда? В дом Элинор, где каждый угол напоминал о нем, а в саду дожидалась его мастерская? Не говоря уж о том, что Элинор теперь тоже по эту сторону букв. Но об этом Мо не знал, как и о том, что она сожгла слова Орфея.

Нет. Без него нет никакого "обратно". Если Мо суждено погибнуть в Чернильном мире, то и она умрет здесь – в надежде на то, что Белые Женщины отведут их в одно и то же место.

"Мрачные мысли, Реза!" – подумала она и положила руку на живот. Прошло много лет с тех пор, как там внутри подрастала Мегги, но пальцы Резы еще помнили долгие дни, когда она напрасно прикладывала ладони к животу, и тот момент, когда вдруг почувствовала под пальцами шевеление маленького тела. С этой минутой ничто не могло сравниться, и она не могла дождаться, когда дитя заворочается под сердцем и крошечные пятки начнут колотить ее изнутри. Это должно быть уже скоро. Если бы только не тревожиться так за отца этого ребенка!

– Пойдем! Давай его разыщем и предупредим, что за ним гонятся Сорока и Хват! – шепнула она нерожденному ребенку. – Мы долго не вмешивались. Но сейчас пора действовать, хотя Фенолио и не написал нам роли.

О ее планах знала только Роксана. Ни Элинор, ни Мегги она ничего не сказала. Они бы непременно увязались за ней. Но она должна идти одна, хотя Мегги снова на нее разозлится. Дочь так и не простила ей до конца поездку к Орфею и ночь на кладбище. Мегги нелегко прощает, когда речь идет о ее отце. Только ему самому она прощает все.

Реза вытащила из-под одеяла книгу Фенолио. Она попросила Баптисту сшить для нее кожаный чехол, конечно не упомянув о том, что сам он родом с этих страниц. "Странная книга, – заметил он. – Какой писец вывел такие безобразные буквы? И что за переплет? Кожа, что ли, у мастера кончилась?"

Сажерук, вероятно, не одобрил бы ее намерений. Ее страшно тронуло, что он отдал ей книгу. Но теперь решение за ней, и она сделает то, что считает правильным.

Реза посмотрела на дочь. Мегги спала недалеко от Фарида, но по другую сторону на расстоянии вытянутой руки спал Дориа, повернувшись лицом в ее сторону. Рядом с ним лежал бывший стеклянный человечек Орфея, ладонь юноши накрывала его, как одеяло. Во сне Мегги казалась совсем ребенком. Резе хотелось нагнуться и отбросить ей волосы со лба. Ей все еще больно было думать о долгих годах, которые она провела в разлуке с дочерью. Поторопись, Реза! Уже светает. Скоро все они проснутся и не отпустят тебя.

Элинор что-то пробормотала во сне, когда Реза проскользнула мимо нее, а дозорный у входа в пещеру обернулся, когда она зашла за каменную стенку, которую соорудил Фенолио, словно желая отгородиться от созданного им мира. Старик и стеклянный человечек храпели взапуски, как медведь и цикада. Крошечные пальчики Розенкварца были испачканы чернилами, а листок, возле которого он спал, весь покрыт свеженаписанными словами, но почти все они были зачеркнуты.

Реза положила книгу возле винного меха, к которому Фенолио по-прежнему часто прикладывался, хотя Элинор непрерывно пилила его за это. Письмо для Фенолио она вложила между страниц так, чтобы оно тор. чало из кожаного чехла словно белая рука, на которую невозможно не обратить внимания.

"Фенолио. – Она долго подбирала правильные слова, и не была уверена, что это ей удалось. – Я возвращаю "Чернильное сердце" тому, кто его написал. Мoжет быть, твоя книга подскажет тебе, как должна кончиться эта история, и нашепчет слова, которые защитят отца Мегги. А я пока попробую на свой лад приложить усилия, чтобы песня о Перепеле не закончилась печально. Реза".

Снаружи небо окрашивалось розовым. Утро было холодное. Перед входом стоял на часах Деревяга. Он подозрительно посмотрел ей вслед, когда она свернула на север. Может быть, он ее и не узнал в мужской одежде. Немного хлеба, мех с водой, нож и компас, который принесла в этот мир Элинор, – вот и все, что Реза взяла с собой. Ей было не впервой выкручиваться в одиночку в этом мире. Но не успела она далеко отойти, как за ее спиной послышались тяжелые шаги.

– Реза! – Силач говорил обиженно, как ребенок, увидевший, что старшая сестра убегает из дому. – Куда ты собралась?

Как будто он и так не понял.

– Тебе нельзя за ним. Я обещал ему, что присмотрю за тобой – за тобой и за твоей дочерью.

Он крепко держал ее, а уж если Силач держал крепко, вырваться было невозможно.

– Пусти! – крикнула она. – Он не знает про Хвата! Я должна пойти к нему! А ты присматривай за Мегги.

– О ней позаботится Дориа. Он еще ни на одну девушку так не смотрел! И Баптиста тоже там. – Он все еще удерживал Резу. – Путь до Озерного замка долгий. Очень долгий и очень опасный.

– Я знаю. Роксана мне говорила.

– И что? Она рассказала тебе о ночных кошмарах? О красноголовиках и черных эльфах?

– Их хватало и в крепости Каприкорна. А любой из поджигателей был гораздо хуже. Так что иди обратно! Я сумею сама за собой присмотреть.

– Это уж точно. Ты и с Хватом, и со Свистуном можешь побороться! – Без лишних слов он взял у нее из рук мешок. – Перепел убьет меня, когда тебя увидит.

Перепел. Что, если в Озерном замке она найдет не своего мужа, а только Перепела? Мо, наверное, понял бы, что она не могла иначе, но не Перепел.

– Пойдем.

Силач зашагал рядом. Упрямства в нем было не меньше, чем силы. Сам Черный Принц не мог его переубедить, если уж он принял решение, а Реза даже и не пыталась. Очень хорошо будет иметь такого спутника. Она нечасто бродила одна по чернильным лесам и не любила вспоминать об этом.

– Силач, – спросила она, когда они уже далеко отошли от пещеры, где спала ее дочь. – Тебе нравилась сорока, которая прибилась к Гекко?

– Это была не сорока, – ответил он. – У нее был голос женщины. Но я промолчал, потому что остальные опять объявили бы меня сумасшедшим.

 

 

Ожидание

 

Мы будем скитаться мыслью

И в конце скитаний придем

Туда, откуда мы вышли, И увидим свой край впервые.

Томас Элиот.

Литтл Гиддинг ^[27]

 

Озерный замок напоминал ракушку, закрывшуюся от мира. Ни одно окно не смотрело на окрестные горы, ни одно – на озеро, омывавшее темные стены. Для того, кто вошел в ворота, существовал отныне только сам замок: его узкие темные дворы, крытые мостики между башнями, стены, расписанные видениями, совсем непохожими на мир за пределами глухих стен. Здесь были сады и холмы, населенные единорогами, драконами и павлинами, а над ними – вечно голубое небо, по которому плыли белые облака. Эти росписи были повсюду – в жилых комнатах, в коридорах, на стенах, разделявших дворы. Их было видно из каждого окна (внутри замка окон было много). Обманчивые пейзажи несуществующего мира. Но от влажного дыхания озера краска начала облупляться: казалось, кто-то пытался тут и там стереть со стен нарисованную ложь.

Только с башен, которые возвышались над стенами, эркерами и крышами, можно было увидеть мир, действительно окружавший замок: огромное озеро и окрестные горы. Мортимера сразу же потянуло на самый верх, на окруженные зубцами площадки, где он мог почувствовать над собой небо и глядеть на мир, так зачаровавший его, что он погружался в него все глубже и глубже, хотя, возможно, его леса и горы были не реальнее стенной росписи. Зато Виоланта ничего не хотела видеть, кроме покоев, где когда-то играла ее мать.

Она ходила по Озерному замку, словно наконец-то попала домой, задумчиво проводила пальцем по запылившейся мебели, осматривала глиняную посуду, покрытую паутиной, и подолгу разглядывала росписи, словно они рассказывали ей о матери.

– В этой комнате мать и ее сестры занимались с учителем. Видишь? За этими пюпитрами они писали. Учитель был ужасный. А здесь была бабушкина спальня. Здесь держали собак, а здесь голубей, которые носили почту.

Чем дольше Мо ходил с ней по замку, тем больше ему казалось, что именно этот нарисованный мир и хотели видеть близорукие глаза Виоланты. Видимо, она чувствовала себя уютнее в мире, напоминавшем миниатюры Бальбулуса, выдуманном, покорном ее воле, вечном и неизменном, привычным в каждой детали.

"Понравилось бы Мегги, – спрашивал он себя, – видеть из окна нарисованных единорогов, вечно зеленеющие холмы и всегда одни и те же облака? Нет, – отвечал Мо уверенно. – Мегги сразу поднялась бы на башни, как и я".

– А рассказывала вам мать, была ли она здесь по-настоящему счастлива? – Мо не мог утаить от Виоланты нотки сомнения, и девическая мягкость, так преображавшая ее лицо, сразу исчезла. На него снова смотрела дочь Змееглава.

– Разумеется. Она была очень счастлива. Пока мой отец не выпросил ее у деда себе в жены и не увез во Дворец Ночи! – Она смотрела на него с вызовом, как будто могла взглядом принудить его поверить и полюбит этот замок.

Было лишь одно место, где замок вдруг открывался внешнему миру. Мо отыскал его, бродя в одиночестве в поисках закоулка, где можно было бы не чувствовать себя снова пленником, хоть и в прекрасно расписанной темнице. Дневной свет ослепил его в первую минуту, когда в западном крыле он зашел вдруг в зал с таким количеством окон, что стена казалась каменным кружевом. На потолке плясали солнечные блики, отраженные водой озера, а горы, казалось, выстроились вокруг специально для того, чтобы покрасоваться в каждом из бесчисленных окон. Открывавшийся вид был так великолепен, что Мо задохнулся от восторга, хотя это была мрачная красота и глаза невольно искали на темных склонах следы человеческого присутствия. Мо наполнил легкие холодным воздухом, врывавшимся в окна, и повернулся к югу, туда, где далеко за горами лежала Омбра. И только тут он заметил, что не один здесь. На одном из окон сидел Сажерук. Ветер трепал его волосы, лицо он подставил холодному зимнему солнцу.

– Комедианты называют его "Зал тысячи окон", – сказал Сажерук не оборачиваясь, и Мо спросил себя, сколько времени он уже тут сидит. – Рассказывают, что у матери Виоланты и ее сестер испортилось зрение от того, что отец не позволял им смотреть вдаль, из страха перед тем, что ждет их в далеком мире. У них стали болеть глаза от дневного света, и даже росписи на стенах своих покоев они уже различали плохо. Цирюльник, который забрел как-то в замок вместе с комедиантами, сказал деду Виоланты, что его дочери ослепнут, если он не позволит им хотя бы иногда смотреть на настоящий мир. И тогда Соляной князь – так его прозвали, потому что он разбогател на торговле солью, – велел проделать эти окна и приказал дочерям по часу в день смотреть в них. Но весь этот час комедиант у них за спиной должен был рассказывать девочкам об ужасах этого мира, о людском бессердечии и жестокости, о заразных болезнях и волчьем голоде, чтобы им не вздумалось уйти туда и покинуть отца.

– Странная история, – сказал Мо. Подойдя к Сажеруку, он ощутил его тоску по Роксане мучительно, словно свою.

– Да, теперь это всего лишь история, – сказал Сажерук. – Но все действительно так и было, здесь, на этом самом месте.

Он тихо подул в прохладный воздух, и пламя нарисовало три девические фигурки. Сестры стояли, прижавшись друг к другу, и смотрели вдаль, где горы были синими, как мечта и тоска по ней.

Рассказывают, что они несколько раз пытались бежать с комедиантами, которых отец иногда допускал в замок, чтобы узнать новости о других дворах. Но дальше первых деревьев им уйти не удавалось. Их ловили и возвращали обратно, а комедиантов Соляной князь велел привязывать вон там, – Сажерук показал на скалу у озера, – а девочки стояли у окна (огненные фигурки проделывали все то, о чем рассказывал Сажерук), дрожа от холода и страха, пока не приходили великаны и не уносили комедиантов с собой.

Мо не мог оторвать глаз от огненных девушек. Пламя рисовало их страх и одиночество не менее выразительно, чем кисть Бальбулуса. Нет, мать Виоланты не была счастлива в этом замке, что бы она ни рассказывала дочери.

– Что он тут делает?

У них за спиной вдруг выросла Виоланта в сопровождении Брианны и Туллио.

Сажерук щелкнул пальцами, и пламя потеряло человеческие очертания. Теперь оно вилось вокруг окна, словно растение.

– Не бойтесь. На камне останется немного сажи, вот и все. Зато пока, – он посмотрел на Брианну, зачарованно глядевшую в огонь, – очень красиво получилось, правда?

Да, получилось действительно красиво. Пламя обвило оконную раму красными листьями и золотыми плодами. Туллио невольно шагнул поближе, но Виоланта грубо потянула его назад.

– Убери это, Огненный Танцор! – крикнула она. – Сию минуту!

Сажерук, пожав плечами, повиновался. Гнев Виоланты не произвел на него никакого впечатления, что пугало дочь Змееглава. Мо видел это по ее глазам.

– Было действительно очень красиво, вы не находите? – спросил он, проводя пальцем по испачканному сажей подоконнику. Ему все еще казалось, что он видит трех сестер, глядящих в окна.

– Огонь не бывает красивым! – презрительно ответила Виоланта. – Ты когда-нибудь видел, как погибает в огне человек? Люди горят долго.

Она явно знала, о чем говорит. Сколько ей было лет, когда она впервые увидела казнимого на костре? А на виселице? Сколько мрака может вынести ребенок, прежде чем этот мрак поселится в нем навсегда?

– Пойдем со мной, Перепел. – Виоланта круто повернулась. – Я хочу показать тебе кое-что. Тебе одному! Брианна, принеси воды и смой сажу.

Брианна поспешила прочь, украдкой взглянув на отца. Сажерук на мгновение удержал Мо.

– Берегись ее! – шепнул он. – Княжеские дочки питают слабость к комедиантам и разбойникам.

– Перепел! – В голосе Виол анты звучало нетерпение. – Ты идешь?

Сажерук изобразил на грязном полу огненное сердце.

Виоланта стояла на темной лестнице, как будто сбежала от тысячи окон. Может быть, она любила полумрак, потому что все еще чувствовала на щеке родинку, за которую получила свое жестокое прозвище. Мегги слышала в детстве совсем другие обращения: лапушка, сладкая, солнышко… Она выросла в уверенности, что от одного взгляда на нее отцовское сердце переполняется любовью. Мать Виоланты, наверное, так же лелеяла свою дочурку, но все остальные смотрели на девочку с отвращением или, в лучшем случае, с сочувствием. Куда скрывался ребенок, каким была когда-то Виоланта, от неодобрительных взглядов, куда он прятался от бесконечной боли? Научила ли она свое сердце презирать всех, кого любят за красивое лицо? "Бедная дочь Змееглава", – подумал Мо, увидев, как она стоит на темной лестнице, с таким одиночеством в сумрачном сердце… Нет, Сажерук ошибается. Виоланта никого и ничего не любит, даже саму себя.

Она торопливо спускалась по лестнице, словно убегая от собственной тени. Она всегда ходила очень стремительно, подбирая длинные платья, словно при каждом шаге проклинала одежду, которую вынуждены были носить женщины в этом мире.

– Пойдем, мне нужно показать тебе кое-что. Мать рассказывала, что библиотека в этом замке находится в северном крыле, возле росписи с единорогами. Не знаю уж, когда и почему ее перенесли в другое место, но вот посмотри сам… Здесь размещался караул, это комната писца, это женские покои… – шептала она, проходя по коридору. – Мост в северную башню, мост в южную башню, птичий двор, собачий двор… – Виоланта и в самом деле ориентировалась в замке, как будто прожила здесь много лет.

Сколько времени она провела за книгами, чтобы все это разузнать? Шум озера донесся до Мо, когда они проходили по двору с пустыми клетками – огромным и украшенными так искусно, словно решетка должна была заменить птицам деревья. Мо слышал мерные удары воды о камни, но на стенах были изображены дубы и вязы, на ветвях которых сидели целые стан птиц: воробьи, жаворонки, дикие голуби, соловьи и рядом с ними соколы, клесты и малиновки, дятлы и колибри, уткнувшиеся клювом в большие красные цветы. Рядом с перепелом сидела сойка.

– Моя мать и ее сестры любили птиц. Поэтому дед не только велел рисовать их на стенах, но и покупал живых птиц из самых отдаленных стран и сажал сюда. На зиму клетки накрывали тканью, но мама заползала под нее. Иногда она часами просиживала с птицами, пока ее не находили няньки. А потом ей долго вычесывали перья из волос.

Виоланта шла все так же быстро. Ворота, еще один двор. Здесь стояли собачьи вольеры, на круговой стене были изображены сцены охоты, а все звуки перекрывал шум волн, далекий и в то же время совсем близкий. "Конечно, мать Виоланты любила птиц, – подумал Мо. – Она мечтала о крыльях. Наверное, они с сестрами только и думали о том, чтобы вырваться и улететь, и поэтому просиживали часами в птичьих клетках, покрываясь перьями".

Мысль о трех одиноких девушках тяжестью ложилась на сердце, и все же Мо очень хотелось показать Мегги и клетки, и росписи с птицами, единорогами и драконами, и Зал тысячи окон, и даже Неприступный мост, который при взгляде сверху словно плыл по поверхности озера. "Ты еще расскажешь Мегги обо всем этом", – твердо сказал он себе, как будто эти слова могли стать правдой, если повторять их с полной уверенностью.

Еще лестница, еще один крытый мост, словно висячий подземный ход между башнями. Дверь, перед которой остановилась Виоланта, была из черного мореного дуба, как все двери в замке. Дерево вздулось, и Виоланте пришлось надавить плечом, чтобы она открылась.

– Это ужасно! – сказала она, и была права.

Мо сперва мало что мог разглядеть в длинной узкой комнате. Свет и воздух поступали через два крошечных окна. Но он бы и вслепую почуял, что произошло. Книги были свалены у влажных стен, как дрова, и холодный воздух так пах плесенью, что Мо зажал нос и рот.

– Ты только посмотри! – Виоланта со слезами на глазах протянула ему первую попавшуюся книгу. – И так со всеми!

Мо взял томик у нее из рук и попытался открыть, но страницы слиплись в черный, затхло пахнущий комок. Плесень покрывала обрез, словно пена. Доски переплета сгнили. Это был труп книги, и Мо охватила дурнота при мысли о том, на какую судьбу он обрек страницы, которые переплел для Змееглава. Неужели Пустая Книга сейчас в таком же страшном состоянии? Вряд ли, иначе Змееглав был бы уже мертв, а Белые Женщины не протягивали бы руки за Мегги.

– Большую часть я уже пересмотрела. Одна не лучше другой. Как могло такое случиться?

Мо положил погибшую книгу к остальным.

– Где бы ни помещалась библиотека изначально, в этом замке, боюсь, вообще нет места, безопасного для книг. Ваш дед пытался забыть об озере, омывающем стены снаружи, но оно от этого никуда не делось. Воздух здесь настолько влажный, что пергамент отсыревает и гниет. Очевидно, не зная, как спасти книги, их перенесли сюда в надежде, что здесь суше, чем в библиотеке. Роковая ошибка! Они стоили, наверное, целое состояние.

Виоланта сжала губы и провела рукой по гнилому переплету, словно последний раз гладила умершую зверушку.

– Мать рассказывала мне о библиотеке больше, чем обо всем остальном замке! Некоторые книги она, к счастью, взяла с собой во Дворец Ночи, и большую часть я потом привезла в Омбру. Как только я там оказалась я стала умолять свекра забрать остальное. Ведь замок к этому времени уже много лет стоял заброшенный. Но кто же слушает восьмилетнюю девочку? "Забудь об этих книгах и замке, где они стоят, – отвечал он намой просьбы. – Озерный замок – не то место, куда я стану посылать людей, даже ради самых распрекрасных книг на свете. Ты разве не слыхала о рыбах, которых развел в озере твой дед, и о вечном тумане? Не говоря уж о великанах". Хотя великаны к этому времени давно ушли из этих гор! Он был так глуп! Прожорливый, невежественный дурак! – Гнев вытеснил печаль из голоса Виоланты.

Мо обвел глазами комнату. Мысль о том, какие сокровища скрывались некогда под этими прогнившими переплетами, мучила его сильнее, чем невыносимый запах.

– Ты для этих книг ничего не можешь сделать, как я понимаю?

– Нет. С плесенью невозможно бороться. Хотя вы говорили, что ваш отец нашел средство. Вы не знаете какое?

– Знаю. Но тебе оно не понравится. – Виоланта взяла еще одну книгу. Она открывалась, но страницы рассыпались от прикосновения. – Он велел окунуть Пустую Книгу в кровь фей. Говорят, если бы это не подействовало, он собирался повторить опыт с человеческой кровью.

Мо словно увидел своими глазами, как всасывают кровь пустые страницы, которые он переплел во Дворце Ночи.

– Омерзительно! – сказал он.

Виоланту явно позабавило, что он приходит в ужас от столь невинной жестокости.

– Отец, говорят, смешал кровь фей с кровью огненных эльфов, чтобы она скорее просыхала, – спокойным голосом продолжала она. – У них кровь очень горячая – ты слыхал об этом? Горячая, как жидкий огонь.

– Правда? – Отвращение душило Мо. – Надеюсь, вы не собираетесь опробовать этот рецепт здесь. Эти книги все равно уже не спасти, поверьте.

– Я верю.

Показалось ему или в ее голосе звучало разочарование?

Он отвернулся. Ему не хотелось больше смотреть на мертвые книги. И уж тем более думать о пропитанных кровью страницах.

Выходя, он увидел Сажерука, прислонившегося к расписанной стене коридора.

– У нас гости, Волшебный Язык, – сказал он. – Но не те, которых мы ожидали.

– Волшебный Язык? – На пороге показалась Виоланта. – Почему ты его так называешь?

– О, это долгая история! – Сажерук улыбнулся ей, но ответной улыбки не дождался. – Поверьте, это имя подходит ему не меньше, чем то, которым вы его называете. А носит он его намного дольше.

– Вот как? – Виоланта смотрела на него с откровенной неприязнью. – В царстве мертвых его тоже так зовут?

Сажерук отвернулся и провел пальцем по изображению золотого пересмешника на розовом кусте.

– Нет. В царстве смерти нет имен. Там все равны. Комедианты и князья. Вы в свое время тоже это узнаете.

Лицо Виоланты застыло. В этот момент она была очень похожа на отца.

– Мой муж тоже вернулся однажды из царства мертвых. Но он не рассказывал, что комедианты там в такой чести.

– А он вам вообще что-нибудь рассказывал? – ответил Сажерук. – Я мог бы многое поведать о вашем муже. Например, что видел его в царстве мертвых два раза. Но сейчас, мне кажется, вам нужно выйти к гостю. Он себя не очень-то хорошо чувствует.

– Кто это?

Сажерук изобразил в воздухе огненную кисточку.

– Бальбулус? – Виоланта изумленно посмотрела на него.

– Да, – ответил Сажерук. – Свистун изобразил на его теле гнев вашего отца.

 

 

Старые и новые хозяева

 

– Нет проблем, – воскликнул Удод Ноо.

– Всякой стоящей истории небольшая встряска только идет на пользу!

Салман Рушди. Гарун и море историй ^[28]

 

Ох, как же у него болел зад! Казалось, сидеть он уже никогда не сможет. Проклятое седло! Одно дело – горделиво проехать на коне по улицам Омбры, ловя завистливые взгляды, и совсем другое – в непроглядной тьме следовать верхом за каретой Змееглава по ухабистым дорогам, чуть не ломая шею на каждом шагу.

Да, новый хозяин Орфея путешествовал только ночью. Едва брезжил рассвет, он приказывал разбить черный шатер и скрывался в нем от дневного света, а с закатом снова втискивал свое разлагающееся тело в стоявшую наготове карету. Ее везли две лошади, черные, как бархат, которым был обит экипаж. Орфей во время первого привала тайком заглянул внутрь. На подушках был вышит серебром герб Змееглава, и выглядели они куда мягче, чем седло, в котором он провел столько часов. Да, от такой кареты он бы тоже не отказался, но ему приходилось ехать сзади вместе с Якопо, мерзким пащенком Виоланты, который непрерывно просил то есть, то пить и так по-собачьи обожал Свистуна, что носил жестяной нос поверх настоящего. Орфей не уставал удивляться, что Свистуна с ними не было. Конечно, Среброносый упустил Перепела. Наверное, Змееглав в наказание отправил его во Дворец Ночи. Но почему, во имя всего святого, хозяин взял с собой все лишь полсотни латников? Орфей пересчитал дважды, но больше их от этого не стало. Считает Змееглав, что этого достаточно против недорослей Виоланты, или все еще доверяет своей дочери? Если верно последнее, значит, Серебряный князь намного глупее, чем о нем говорят, или, может быть, разложение уже затронуло его мозг – тогда могло получиться, что Мортимер снова восторжествует, а он, Орфей, сделал неверную ставку. Отвратительная мысль, поэтому Орфей изо всех сил гнал ее от себя.

Тяжелая карета двигалась так медленно, что Осс пешком поспевал за лошадьми. Цербера пришлось оставить в Омбре. Змееглав тоже считал, что собаки – привилегия знати… Да, пора переписать правила этого мира!

– Ползем как улитки! – пробурчал у него над ухом один из латников. Эти треклятые парни воняли, как будто хотели сравняться со своим повелителем! – Вот увидите, когда мы доберемся до этого проклятого замка, окажется, что Перепел опять улетел.

Чурбаны в доспехах! Они так и не поняли, что Перепел явился в замок Омбры с определенным планом и что план этот еще не выполнен.

Ну вот. Наконец-то привал. Какое облегчение для его несчастных костей! Небо было черно как деготь, но Пальчик, видимо, обнаружил фею, которая, несмотря на холод, уже отплясывала призывающий утро танец.

Пальчик…

Новый телохранитель Змееглава мог напугать кого угодно. Он был такой тощий, будто уже побывал в гостях у Смерти, а на горле носил татуировку с чешуйчатым змеем, который извивался как живой, когда Пальчик говорил. Смотреть на это было страшно. К счастью, говорил телохранитель мало. Прозвище он получил не за рост – он был даже повыше Орфея. В этом мире, кажется, никто не знал сказку о мальчике-с-пальчик. Говорят, его прозвали так за особо жестокие штуки, которые умел вытворять пальцами.

В "Чернильном сердце" Орфей о нем не читал – видимо, это был один из тех персонажей, про которых Фенолио утверждал, что его история плодит их сама, как комариное болото. Пальчик одевался по-крестьянски, но меч у него был лучше, чем у Свистуна. Говорили также, что он лишен обоняния, как и Среброносый, и поэтому эти двое, в отличие от всех остальных, могли находиться рядом со Змееглавом, не испытывая тошноты.

"Да уж, им можно позавидовать", – думал Орфей, со вздохом облегчения слезая с коня.

– Почисти его! – недовольно бросил он Оссу. – А потом расставь мне палатку, только поживее.

Собственный телохранитель стал казаться Орфею невозможным увальнем, с тех пор как он увидел Пальчика.

Палатка у Орфея была небольшая – он не мог в ней стоять в полный рост – и настолько узкая, что Орфей каждый раз чуть не опрокидывал ее, ворочаясь с боку на бок. Но он не успел вычитать что-нибудь получше, хотя обыскал все свои книги в поисках более удобного варианта. Свои книги… то есть те, что недавно перешли в его собственность. Прежний владелец – библиотека замка Омбры. Никто не остановил Орфея, когда он выносил их оттуда.

Книги.

В какое возбуждение он пришел, оказавшись в библиотеке Жирного Герцога! Он был уверен, что найдет там хотя бы одну книгу Фенолио. На первом же пюпитре лежали песни о Перепеле. У Орфея дрожали пальцы, когда он снимал переплет с цепи (замки открылись легко – что-что, а это он умел). "Теперь ты в моих руках, Мортимер! – думал он. – Теперь я смогу лепить тебя, как из пластилина! Ты сам не будешь знать, кто ты и что ты, когда я возьму на язык твое разбойничье прозвище…" Какое же болезненное разочарование он испытал, когда прочел первые фразы! Плохо срифмованные, убого звучащие строки! Нет, эти песни писал не Фенолио! А где же его сочинения? "Виоланта забрала их с собой, дурак! – обругал он сам себя. – Вообще-то ты мог бы заранее об этом догадаться!"

От этого разочарования он до сих пор не отошел. Но кто сказал, что оживать в этом мире могут только слова старого пьяницы? В конце концов, все книги – родственницы между собой. Разве не состоят они из одних и тех же букв, только расположенных в разном порядке? Из этого можно вывести, что в любой книге некоторым образом содержатся все остальные.

Как бы то ни было, страницы, которые Орфею удалось прочесть за бесконечные часы в седле, не особенно вдохновляли. В этом мире, видимо, не было рассказчиков, по-настоящему владевших своим искусством, – по крайней мере, в библиотеке Жирного Герцога. Красивым почерком выведенная скучища, суконная дребедень! А персонажи! Даже его язык не сможет их оживить.