Мо еще раз обернулся, проезжая между стражниками, словно почувствовал, что жена и дочь, несмотря на его запрет, стоят в этой толпе, – и Реза увидела страх на его лице. Мегги, конечно, тоже его заметила.
Ворота медленно закрылись.
– Отобрать у него оружие! – донесся до Резы крик Зяблика. Последнее, что она видела сквозь смыкающиеся створки, были латники, стаскивающие Мо с коня.
Нежданные гости
Бог набрал в грудь побольше воздуха. Опять жалоба.
Было ли хоть раз, чтобы Адам пришел без жалобы?
Но он только поднял брови, усмехнулся и спросил:
"Ну что, Адам, хорошо ли уродилась морковка?"
Тед Хьюз. Секрет жены Адама
Ах, Деспина! До чего же приятно было снова увидеть ее личико! Хотя вид у нее был усталый и печальный, напуганный, как у птенчика, вывалившегося из гнезда. А Иво – разве был он таким взрослым до того, как этот поганец Коптемаз взялся заманивать детей в ловушки? До чего же худой… А что это у него за кровь на рубахе?
– Нас покусали крысы, – сказал он с бесстрашным, взрослым видом, который стал напускать на себя после гибели отца. Но Фенолио видел страх, затаившийся в детских глазах. Крысы!
Он без конца целовал и обнимал обоих. Как же полегчало на сердце… Еще бы! Он многое себе прощал, умел прощать, но если бы его история убила еще и детей Минервы – этого он бы, наверное, не смог пережить. Но они живы – а их спасителя создал он!
– Что с ним теперь сделают? – Деспина высвободилась из объятий Фенолио и посмотрела на него темными от тревоги глазами. Черт возьми, вот это-то и раздражает в детях – они всегда задают именно те вопросы, которых изо всех сил стараешься избежать. А потом еще дают на них ответы, которые совсем не хочется слышать.
– Его убьют! – четко отрапортовал Иво, и глаза его сестренки наполнились слезами.
Почему девочка плачет о незнакомом человеке? Ведь она до этого дня никогда не видела Мортимера! Потому что по твоим песням, Фенолио, она научилась его любить. Все они любили Перепела, а сегодняшний день навсегда закрепил эту любовь в их сердцах. Что бы ни сделал с ним Свистун, Перепел отныне так же бессмертен, как Змееглав. Бессмертие благородного разбойника даже надежнее – его не могут убить три слова, вписанные в книгу. Слова сохранят Мортимера живым, даже если его убьют в замке, – те слова, которые уже сейчас шептали и пели на улицах Омбры.
Деспина утерла слезы и посмотрела на Фенолио в надежде, что он опровергнет страшные речи брата. Что он, конечно, и сделал – ради нее, да и ради себя тоже.
– Что за глупости ты говоришь, Иво? Думаешь, Перепел просто так им сдался, не придумав плана, как спастись? По-твоему, он пойдет в руки Свистуну, как заяц в силки?
Деспина с облегчением улыбнулась. По лицу Иво мелькнула тень сомнения.
– Конечно, у него есть план, – сказала Минерва, еще не проронившая ни слова с тех пор, как привела детей к Фенолио. – Он лис, а не заяц! Он всех их перехитрит.
Вот они, всходы, посеянные его песнями. Надежда – именно ее воплощал Перепел. Надежда несмотря ни на что.
Минерва увела детей с собой. Она хотела поскорее накормить их всем, что у нее есть. А Фенолио остался наедине с Розенкварцем, который молча размешивал чернила, пока хозяин целовал и обнимал детей.
– Он всех их перехитрит? – раздался его тоненький голосок, едва Минерва закрыла за собой дверь. – Интересно как? Я думаю, твоему сказочному разбойнику пришел конец. Причем казнят его каким-нибудь особенно неаппетитным способом. Хорошо бы это случилось по крайней мере не здесь, а во Дворце Ночи. Никто не думает о том, как раскалывается стеклянная голова от воплей казнимых!
Бессердечный стекляшкин! Фенолио бросил в него винной пробкой, но Розенкварц, привычный к такому обстрелу, вовремя пригнулся. Ну почему из всех стеклянных человечков ему достался этот брюзга? Левая рука у Розенкварца была на перевязи. Когда детей похитили, Фенолио уговорил его все же пробраться на разведку в кабинет Орфея, и страшный стеклянный человечек Сырной Головы действительно вышвырнул беднягу из окна. К счастью, Розенкварц упал в водосток и только сломал руку, но Фенолио так и не выяснил, не Орфей ли написал историю с представлением Коптемаза. Нет, вряд ли. Орфей ни на что не был способен без книги, а ее – это, по крайней мере, Розенкварцу удалось разузнать – Сажерук действительно унес. Не говоря уж о том, что сцена была слишком талантлива для Бараньей Башки.
"Он всех их перехитрит…"
Фенолио подошел к окну, не обращая внимания на стеклянного человечка, с укоризненным видом поправлявшего свою повязку. Если бы только он был уверен, что у Мортимера действительно есть план! Но откуда ж ему, Фенолио, об этом знать! Мортимер не его персонаж, черт возьми, он только играет роль персонажа! "И это весьма досадно, – думал Фенолио, – в противном случае я бы, наверное, знал, что происходит сейчас за этими проклятыми стенами".
Он мрачно посмотрел на замок. Бедная Мегги! И ведь наверняка она в конце концов обвинит во всем его, Фенолио. Ее мать уже и сейчас так считает. Фенолио не мог забыть умоляющий взгляд Резы. "Ты должен отправить нас обратно! Это твой долг перед нами!" Наверное, нужно было попытаться. Что, если Мортимера убьют? Тогда уж не останется сомнений, что лучше было им всем вернуться. А сам он что будет тут делать? Наблюдать, как бессмертный Змееглав и Среброносый перекраивают его повесть по своему вкусу?
– Да, нам точно сюда! Ты слышал, что она сказала? Вверх по лестнице. Ты видишь тут другую лестницу? С тобой с ума можно сойти, Дариус!
Розенкварц забыл о сломанной руке и уставился на дверь.
Это еще кто?
В дверь постучали, и, прежде чем Фенолио успел сказать "войдите", посетительница уже показалась на пороге. Это была увесистая дама, и ворвалась она в комнату так решительно, что Фенолио невольно отступил на шаг и стукнулся головой о потолочную балку. Платье гостьи было, похоже, взято напрокат в костюмерной какого-то провинциального театра.
– Ну вот. Это он! – заявила она, оглядывая Фенолио с таким презрением, что он увидел внутренним взором каждую дыру на своей тунике. "Я знаю эту женщину! – подумал он. – Но откуда?" – Что здесь происходит, а? – Она так яростно уперлась пальцем ему в грудь, словно хотела проткнуть старое сердце. Тощего субъекта за ее спиной он тоже где-то видел. Конечно, в… – Почему над Омброй развевается флаг Змееглава? Кто этот омерзительный тип с серебряным носом? Почему они угрожали Мортимеру копьями и с каких пор, черт побери, он таскает с собой меч?
Книгожорка. Ну конечно! Элинор Лоредан. Мегги ему много о ней рассказывала. Сам он видел ее последний раз сквозь решетку – в собачьей клетке на площадке, где проходило торжество поджигателей. А запуганный тип с совиными глазами – тот заикающийся чтец Каприкорна. Правда, имени его Фенолио ни за что не мог вспомнить. Как они сюда попали? Похоже, в его мир уже продают туристические путевки…
– Я, конечно, и тому рада, что увидела Мортимера живым, – продолжала незваная гостья (интересно она когда-нибудь остановится перевести дух?), – да, он, слава Богу, цел и невредим… Но где Реза и Мегги? И что сталось с Мортолой, Бастой и этим гнусным воображалой Орфеем?
О Господи, эта тетка действительно такое чудище каким он ее себе представлял! Ее худосочный спутник – Дариус, вот как его звали! – с таким восторгом глядел на Розенкварца, что тот, польщенный, пригладил нежно-розовые стеклянные волосы.
– Тихо! – взорвался наконец Фенолио. – Заткнитесь хоть на минуту, ради всего святого!
Никакого эффекта. То есть просто ни малейшего.
– С ними что-то случилось? Признавайтесь! Почему Мортимер один? – Она снова замахала пальцем у него перед грудью. – Да, с Мегги и Резой что-то случилось… ужасное… Их раздавил великан, их…
– Ничего с ними не случилось! – успел вставить Фенолио. – Они у Черного Принца!
– У Черного Принца? – Глаза у нее стали почти такого же размера, как у сопровождавшего ее очкарика.
– Да! Если с кем-то из них и случится что-то ужасное, это будет Мортимер. И поэтому, – Фенолио довольно грубо взял ее под локоть и потащил к двери, – оставьте меня в покое, умоляю, мне нужно подумать!
Тут она и в самом деле примолкла. Но ненадолго.
– Что-то ужасное? – переспросила она.
Розенкварц отнял руки от ушей.
– Что вы имеете в виду? Кто, в конце концов, пишет то, что здесь происходит? Вы, так ведь?
Великолепно! Теперь она еще будет лезть своими толстыми пальцами в его израненную душу!
– Нет! – рявкнул он. – Эта история сама себя рассказывает. Мортимер сегодня не дал ей принять совсем уж дурной оборот. Но, к сожалению, это, вероятно, будет стоить ему жизни, и на такой случай я могу вам только посоветовать взять его жену и дочь и как можно скорее вернуться с ними туда, откуда вы пришли. Проход вы отыскали, как я понимаю…
С этими словами он распахнул дверь, но сеньора Лoредан просто снова захлопнула ее.
– Стоить жизни? О чем вы говорите? – Она легко стряхнула его руку со своего локтя. (Тысяча чертей, у этой бабы силища как у бегемота!)
– Я говорю о том, что его, увы, скорее всего повесят, а может быть, отрубят голову или четвертуют – не знаю уж, какой род казни Змееглав предпочтет для своего злейшего врага.
– Злейшего врага? Это Мортимер-то? – Как недоверчиво она вскинула брови – мол, старый дурак сам не понимает, что говорит.
– Он сделал из него разбойника!
Розенкварц. Подлый предатель. Прозрачный пальчик так беспощадно показывал на Фенолио, что старику хотелось схватить стеклянного человечка и переломить пополам.
– Он любит сочинять песни о разбойниках, – поведал Розенкварц незваным гостям таким доверительным тоном, словно знал их всю жизнь. – Он на них просто помешан, и отец Мегги, бедняжка, запутался в его красивых словах, как муха в паутине.
Это было уж слишком. Фенолио сделал шаг к Розенкварцу, но Книгожорка загородила ему дорогу.
– Не смейте обижать беззащитного стеклянного человечка!
Глаза у нее как у бульдога – вот-вот вцепится. Господи, бывают же такие противные тетки!
– Мортимер – разбойник? Да он самый смирный человек, какого я знаю!
– Вот как?! – Фенолио кричал так, что Розенкварц снова зажал крошечные ушки. – Видимо, даже смирный человек перестает быть смирным, когда в него сперва стреляют, а потом разлучают с женой и запирают в тюрьму… И все это придумал вовсе не я, что бы там ни говорил этот стеклянный лгун. Наоборот, если бы не мои слова, Мортимера уже давно не было бы в живых.
– Стреляют? Тюрьма?
Сеньора Лоредан растерянно взглянула на своего заику.
– Похоже, это длинная история, Элинор, – мягко заметил тот. – Тебе, я думаю, стоило бы ее выслушать.
Фенолио не успел еще ничего сказать в ответ, как в дверь просунула голову Минерва.
– Фенолио, – сказала она, бросив быстрый взгляд на гостей, – Деспина меня замучила. Она тревожится за Перепела и хочет, чтобы ты ей рассказал, как он спасется.
Только этого не хватало. Фенолио глубоко вздохнул и постарался пропустить мимо ушей насмешливое фырканье Розенкварца. Отнести бы его в Непроходимую Чащу и там оставить!
– Пошли ее ко мне, – ответил он Минерве, хотя понятия не имел, что рассказать малышке. Куда подевались те дни, когда голова у него пухла от избытка идей? Скрылись во мраке, утонули во всем этом бескрайнем горе…
– Перепел? Кажется, Среброносый называл так Мортимера?
О Господи, а он и забыл на миг о незваных гостях.
– Пошли вон! – заорал он. – Вон из моей комнаты! Вон из моей повести! Сюда и так теперь является кто ни попадя.
Но бесстыжая тетка уселась на стул перед его письменным столом, скрестила руки на груди и так прочно уперлась ступнями в пол, словно собралась пустить здесь корни.
– Ну уж нет! – заявила она. – Я хочу услышать, что тут произошло. От начала и до конца.
Час от часу не легче. Что за невезучий день – и ведь он еще не кончился.
– Фенолио! – В дверях появилась заплаканная Деспина. Увидев незнакомых людей, она невольно отступила на шаг, но Фенолио взял мальппку за руку.
– Минерва говорит, ты хотела послушать про Перепела?
Деспина застенчиво кивнула, не сводя глаз с гостей.
– Вот и отлично! – Фенолио сел на кровать и посадил девочку к себе на колени. – Мои гости тоже хотят про него узнать. Давай вместе расскажем им всю историю.
Деспина кивнула:
– Как он перехитрил Змееглава и вернул Огненного Танцора из царства мертвых?
– Да, – подтвердил Фенолио. – А потом вместе подумаем, что должно теперь произойти. Поведем нить истории дальше. Я ведь Чернильный Шелкопряд, правда?
Деспина опять кивнула и посмотрела на него с такой надеждой, что у старика отчаянно защемило сердце. "Шелкопряд, у которого кончился шелк", – подумал он. Неправда, шелк-то есть, сколько угодно, но он разучился превращать его в ткань…
Сеньора Лоредан вдруг притихла и уставилась на него так же доверчиво, как Деспина. Совоглазый тоже замер в ожидании.
И только Розенкварц повернулся спиной и принялся усердно размешивать чернила, словно желая напомнить, как давно его хозяин к ним не прикасался.
– Фенолио! – Деспина провела ладошкой по его морщинам. – Рассказывай!
– Да, рассказывайте! – отозвалась Книгожорка. Элинор Лоредан. Он так и не расспросил ее, как она сюда попала. В этой истории и без того перебор женщин. Да и от заики вряд ли будет много проку.
Деспина потянула его за рукав. Откуда в ее заплаканных глазенках столько надежды? Как сумела эта надежда пережить коварство Коптемаза и страшные дни в темном застенке? "Дети", – подумал Фенолио, сжимая маленькую ладошку. Если кто-то может вернуть ему дар слова, так только они.
Всего лишь сорока
Что с ней было в последнее время, в непрочное время беды?
О, она была птицей, колдуньей, королевой огня и воды.
Франц Верфель. Заклинания 1918–1921 гг.
Дом, где жил Фенолио, напомнил Орфею его собственные пристанища прежней, не такой уж далекой, поры: покосившаяся лачуга с плесенью на стенах, чьи окна смотрят на такие же убогие развалюхи – не говоря уж о том, что туда залетает дождь, поскольку оконные стекла в этом мире были роскошью, доступной немногим. Нищета! До чего же противно прятаться в самом темном углу заднего двора, где пауки заползают в бархатные рукава, а куриный помет оставляет несводимые пятна на сафьяновых сапогах! А все потому, что квартирная хозяйка Фенолио навозными вилами выпроваживала всякого, кто без дела ошивался у нее на дворе, с тех пор как Баста на ее глазах убил какого-то комедианта. Но другого выхода нет. Ему нужно знать. Нужно знать, взялся ли Фенолио снова за перо!
Хорошо бы эта стеклянная бестолочь вернулась до того, как он тут по горло увязнет в навозе! Мимо проковыляла тощая курица, и Цербер зарычал. Орфей поспешно зажал ему пасть. Цербер. Орфей, конечно, обрадовался, когда тот нежданно-негаданно заскребся в его дверь, но тут же ему пришла мысль, погасившая радость. Откуда пес тут взялся? Значит, Фенолио все-таки снова пишет? Может быть, Сажерук отдал книгу старику? "Чушь какая-то получается, – думал Орфей, – но я должен разобраться". Кто, кроме Фенолио мог выдумать трогательную сцену, разыгравшуюся, когда Перепел въезжал в замок? Как все его сразу полюбили! И хотя сейчас Свистун наверняка избивает его так, что кости хрустят, переплетчик стал божеством въехав в эти проклятые ворота! Перепел – агнец Божий, невинная искупительная жертва! Чтоб меня черти съели, если это сочинил не Фенолио!
Сначала Орфей попробовал послать со стеклянным человечком Осса, но квартирная хозяйка Фенолио его тут же выставила. Этого дуболома ни в каком темном углу не спрячешь. А в одиночку Халцедон не добрался даже до лестницы Фенолио – его погнала по двору курица, а потом стеклянную голову чуть не откусила кошка… Да, стеклянные человечки не были созданы для шпионажа, даром что маленькие и бесцветные! По размеру подошли бы и феи, но эти дурочки забывали даже самое простое поручение, не успев еще вылететь из окна. Фенолио ведь тоже подсылал к нему своего стеклянного человечка – такого же недотепу.
Халцедон был, пожалуй, посообразительнее. Но вот беда – он боялся высоты, так что лазание по крышам исключалось. А на земле он так плохо ориентировался, что приходилось высаживать его прямо у лестницы, иначе он непременно бы заблудился. Куда он запропастился, черт возьми? Конечно, для стеклянного человечка эта лестница как горная вершина, но все-таки… За спиной у Орфея заблеяла коза – видно, почуяла собаку; а сквозь тонкую подметку сапог просачивалась жидкость, запах которой подозрительно нравился Церберу. Пес с такой страстью рылся в покрывавшей двор жиже, что Орфею приходилось все время оттаскивать его за ошейник.
Ну вот он наконец! Халцедон прыгал, как мышка, со ступени на ступень. Будем надеяться, что его сведения стоят испорченных сафьяновых сапог.
Орфей спустил Цербера с цепочки – ее пришлось заказать на улице Кузнецов, поскольку собачьих поводков в этом мире не водилось, – и пес, прошлепав к лестнице, мягкими губами снял протестующего человечка с последней ступеньки. Халцедон утверждал, что от собачьей слюны у него выступает сыпь, но иначе ему было просто не перебраться через навозную жижу. Из окна высунулась какая-то старуха, но, к счастью, это была не хозяйка Фенолио.
– Ну как?
Цербер выплюнул стеклянного человечка в протянутую ладонь Орфея. Фу, собачья слюна – действительно жуткая гадость.
– Ничего он не пишет! Ни строчки! – Халцедон утер рукавом влажное лицо. – Я ведь вам говорил, хозяин. Он последний ум пропил. У него руки дрожат, стоит ему только посмотреть на перо!
Орфей посмотрел вверх, на дверь Фенолио. Из-под нее пробивалась полоска света. В эту щель под дверью Хадцедон всегда и пролезал.
– Точно? – Орфей прикрепил цепочку к ошейнику Цербера.
– Никаких сомнений! И книги там тоже нет. Зато у него гости.
Старуха вылила в окно ведро воды. Если, конечно, это была вода. Цербер что-то уж очень заинтересованно принюхивается.
– Гости? Это меня не интересует. И все-таки я уверен, гром и молния, что он снова пишет!
Орфей посмотрел на убогие домишки. На каждом окне горело по свечке. По всей Омбре. За Перепела. Пропади он пропадом! Пропади все они пропадом: Фенолио, Мортимер, его дура дочка, и Сажерук. Да, Сажерук в первую очередь. Он предал его, обокрал – его, Орфея, столько лет преданно любившего его, вчитавшего обратно в родную историю, вырвавшего из рук самой смерти! И во что он превратился? Огненная тень Перепела, говорят в Омбре. Тень! Так ему и надо. "Уж я бы сделал его не просто чьей-то тенью", – думал Орфей. Но теперь уже поздно. Теперь Орфей объявил им всем войну. Уж он напишет для них историю по своему вкусу – только бы заполучить обратно книгу!
Из дома вышел ребенок. Прошлепал босыми ногами по грязному двору и скрылся в хлеву. Пора уходить. Орфей обтер Халцедона носовым платком от собачьей слюны, посадил на плечо и скорее зашагал прочь, пока ребенок не вышел из хлева. Как хорошо выбраться из этой грязи, хотя на улице было ненамного лучше.
– Чистая бумага, одна только чистая бумага, хозяин! – говорил Халцедон, пока они шли обратно по ночной Омбре. – Две-три зачеркнутые фразы – и больше ничего, клянусь! Его стеклянный человечек меня сегодня чуть не увидел, но я успел спрятаться в сапог Фенолио. Вонища там – вы себе не представляете!
Как раз это Орфей себе отлично представлял.
– Я велю служанкам вымыть тебя с мылом.
– Не надо, пожалуйста! Последний раз я от мыльной воды больше часа икал, а ступни у меня стали молочно-белые!
– И что с того? Ты же не думаешь, что я пущу тебя разносить эту вонь по моему пергаменту?
Навстречу им шел, пошатываясь, ночной дозорный. Почему эти типы никогда не просыхают? Орфей сунул в морщинистую руку несколько медных монет – а то еще, чего доброго, вызовет патруль. С тех пор как Перепел стал узником замка, Омбру день и ночь прочесывали вооруженные отряды.
– А книга? Ты действительно везде посмотрел?
На улице Мясников сразу две лавчонки, если верить вывескам, предлагали на продажу свежее мясо единорога. Смех и грех. Откуда ж оно возьмется? Орфей свернул на улицу стекольщиков, хотя Халцедон всегда просил его идти другой дорогой.
– Да, хотя это было непросто. – Халцедон нервно смотрел на витрины с искусственными ногами и руками для стеклянных человечков. – У него ведь, как я докладывал, сейчас гости, так что пришлось проводить тайный обыск в присутствии нескольких человек! И все же я обшарил все, даже одежду у него в сундуке. Он меня там чуть не запер. Но нигде ничего, хозяин, клянусь!
– Тысяча чертей! – Орфей испытывал неудержимое желание швырнуть что-нибудь об стену или разломать на куски. Халцедон хорошо знал эти порывы хозяина и на всякий случай покрепче вцепился в его рукав.
У кого может быть книга, если не у старика? Даже если Сажерук отнес ее Мортимеру, не потащил же тот ее с собой в тюрьму? Нет, Сажерук, наверное, оставил ее себе. Орфей почувствовал мучительную резь в желудке, словно ему грызла внутренности одна из куниц Сажерука. Он знал эти симптомы – они возникали всякий раз, когда обстоятельства не желали ему подчиняться. Язва желудка, так это, кажется, называется? Опасная болезнь, между прочим. "Ну и что? – прикрикнул он на самого себя. – Постарайся хотя бы ее не растравлять, а то лечить тебя здесь некому, кроме цирюльников, которые от любой болезни пускают кровь".
Халцедон сидел у него на плече, притихший и грустный. Наверное, думал о предстоящем купании в мыльной воде. Зато Цербер обнюхивал каждую стену на пути. Неудивительно, что псу так нравилось в этом мире – чего-чего, а запахов тут хватало! "Это я тоже изменю, – думал Орфей. – И шпиона вычитаю себе получше, крошечного, как паучок, и уж конечно не стеклянного!" – "Ничего ты себе не вычитаешь, Орфей! – сказал ему внутренний голос. – Книги-то у тебя теперь нет!"
Орфей, ругнувшись, потянул за собой Цербера – и наступил в кошачий кал. Навозная жижа, куриный помет, кошачье дерьмо – сапоги погибли безвозвратно, но откуда взять денег на новые? Последняя его попытка вычитать себе новый клад с Мрачного холма закончилась неудачей. Монеты оказались тонкими, словно из фольги.
Наконец-то. Впереди показался его дом во всем своем великолепии. Самый роскошный дом в Омбре. Орфей все еще испытывал приятное волнение при виде алебастрово-белых ступеней и герба над входом – он даже сам начинал верить в свое княжеское происхождение. В конце концов, пока его дела идут совсем неплохо. Он всякий раз напоминал себе об этом, когда ему хотелось переколотить всех стеклянных человечков и наслать чуму на тощего арабского мальчишку. Не говоря уж о неблагодарных огнеглотателях!
И вдруг Орфей остановился как вкопанный. На лестнице сидела птица. Похоже было, что она собирается свить гнездо прямо на ступеньках. Птица не упорхнула и тогда, когда Орфей подошел совсем близко, только поблескивала на него черными бусинами глаз.
Мерзкие твари. Они загаживают все своим пометом, всюду роняют перья, а уж сколько на этих перьях всяких личинок и микробов…
Орфей спустил Цербера с цепочки.
– Ату ее!
Цербер любил гонять птиц, иногда ему даже удавалось поймать зазевавшегося воробья. Но сейчас он поджал хвост и попятился, как будто увидел на лестнице не птицу, а змею. Какого черта…
Птица повернула голову набок и перепрыгнула на ступеньку ниже.
Цербер прижал уши, а стеклянный человечек испуганно вцепился Орфею в воротник.
– Это сорока, хозяин! – зашептал он ему на ухо. – Они рас… – голос у него пресекся, – расклевывают стеклянных человечков и украшают осколками свои гнезда! Хозяин, прогоните ее, пожалуйста!
Сорока снова повернула голову и поглядела на Орфея. Странная птица. Что-то тут не так.
Орфей нагнулся и бросил в нее камнем. Сорока взъерошила перья и хрипло застрекотала.
– Хозяин, она хочет меня расклевать! – заверещал Халцедон, вцепляясь Орфею в ухо. – Дымчатое стекло – большая редкость!
Стрекот сороки был теперь похож на смех.
– У тебя, Орфей, все такой же глупый вид!
Он сразу узнал этот голос. Сорока надула зоб, закряхтела, словно подавилась проглоченным в спешке куском, выплюнула на алабастрово-белую лестницу одно за другим три зернышка и начала расти.
Цербер с жалобным воем терся о колени хозяина, а Халцедон дрожал так, что стеклянные ручки и ножки колотились друг о друга и звенели, как посуда в корзинке для пикника.
А сорока все росла и росла. Из-под перьев показались черное платье, седые, туго затянутые назад волосы, пальцы, тут же подхватившие зернышки, которые выпали из птичьего клюва. Мортола постарела с их последней встречи. Ее плечи остались сгорбленными, даже когда она выпрямилась. Пальцы были скрючены, как птичьи когти, щеки под высокими скулами впали, а кожа напоминала пожелтевший пергамент. Но глаза по-прежнему пронизывали насквозь, и Орфей под их взглядом втянул голову в плечи, как провинившийся мальчишка.
– Как… как ты это делаешь? – насилу выговорил он. – В книге Фенолио нет ни слова о превращениях! Только о ночных кош…
– Фенолио! Да что он вообще знает? – Мортола отряхнула перышко со своего черного платья. – Все в этом мире меняет облик. Только обычно для этого нужно умереть. Но есть способ, – с этими словами она аккуратно сложила подобранные зернышки в кожаный кошель… измениться и без помощи Белых Женщин.
– Неужели? – Орфей сразу начал прикидывать, какие возможности это открывает для развития сюжета, но Мортола не дала ему поразмышлять.
– А ты неплохо устроился в этом мире, – заметила она, поглядывая на дом Орфея. – Бледнокожий заморский купец с дополнительной парой стеклянных глаз, поставляющий единорогов и гномов, умеющий исполнить любую прихоть новых хозяев Омбры! "Да это же некто иной, как мой старый приятель Орфей, – подумала я. – Значит, ему-таки удалось вчитать самого себя в наш мир". И даже свою мерзкую псину ты ухитрился прихватить!
Цербер ощерился, а Халцедона все так же била дрожь. Какая нелепая выдумка эти стеклянные человечки. А Фенолио еще ими гордится!
– Что тебе от меня нужно? – Орфей изо всех сил старался говорить холодно и свысока, чтобы не выглядеть напуганным мальчишкой, каким он всегда становился в присутствии Мортолы.
Надо признаться, он ее и теперь боялся.
В темноте раздались шаги. Очередной патруль, наверное.
– Ты всегда принимаешь гостей на лестнице? – прошипела Мортола. – Пойдем-ка в дом!
Орфею пришлось трижды ударять в дверь бронзовым молоточком. Заспанный Осс растерянно заморгал, увидев Мортолу.
– Верзилу ты тоже с собой прихватил или это уже другой? – спросила Мортола, проходя мимо телохранителя.
– Уже другой, – пробормотал Орфей, пытаясь уяснить себе, хорошо это или плохо, что Мортола снова объявилась. Ведь говорили, что она умерла. Но на смерть в этом мире полагаться нельзя, как все чаще выясняется в последнее время. Это, конечно, вдохновляет – но и пугает.
Он повел Мортолу не в свой кабинет, а в гостиную. Старуха осматривала обстановку, как будто все это принадлежит ей. Нет, наверное, плохо, что она вернулась. Что ей от него нужно? Он догадывался. Мортимер. Она, конечно, хочет убить переплетчика. Мортола нелегко отказывалась от таких замыслов, а тут речь шла об убийце ее сына. Но в этом случае ее, похоже, опередят.
– Теперь он, значит, и в самом деле Перепел! – проговорила она, словно подслушав его мысли. – Сколько еще нелепых песен о нем сочинят? Глупый народ прославляет его как спасителя… А ведь это мы привели его в этот мир! А Змееглав, вместо того чтобы ловить разбойника, который перебил на Змеиной горе его лучших людей, обвиняет во всем Мортолу. Я, оказывается, виновата в том, что Перепел ушел невредимым, а светлейший князь гниет заживо… Волшебный Язык коварен, но всех обманывает его невинный вид; и Змееглав не его, а меня отдал в руки пытчиков, чтобы узнать, какой яд его так терзает. У меня и сейчас все болит от пыток, но я оказалась хитрее – потребовала доставить определенные травы и семена, будто бы для противоядия, и они сами принесли мне в тюрьму спасительные зерна. Так Мортола обрела крылья и улетела от них. Я слушала голос ветра и рыночные пересуды и скоро узнала, что переплетчик в самом деле изображает теперь разбойника и что Черный Принц нашел для него укрытие. Он хорошо его спрятал, но я их нашла!
Мортола вытягивала губы, как будто ей не хватало клюва.
– Когда я его наконец отыскала, труднее всего было сдержаться, чтобы сразу не выклевать ему глаза! "Не спеши, Мортола, – сказала я себе. – Один раз ты уже поторопилась. Подбрось ему в еду отраву, от этих ягод он будет извиваться, как червь, и умирать долго, в муках и корчах, так что ты сможешь насладиться местью". Но дура-ворона склевала ягоды из его миски, а при следующей попытке медведь разинул на меня свою вонючую пасть и вырвал перья из хвоста. Я попробовала еще раз, в лагере, куда Черный Принц привел их всех – переплетчика, его дочку и мою предательницу-служанку, – но еда досталась не тому человеку.
"Это грибы! – говорили они. – Он отравился грибами!"
Мортола засмеялась, а у Орфея пробежал по спине холодок – он увидел, как скрючиваются ее пальцы, словно она все еще цепляется за ветку.
