Зависимость точки зрения от предмета описания

Мы рассматривали до сих пор наиболее простой и общий случай организации художественно­го текста - когда выбор авторской позиции зависит исключительно от автора, ведущего повествование.

Можно указать, однако, и на другую возмож­ность - когда тот или иной принцип описания (в частности, выбор точки зрения) зависит не только от того, кто описывает, но и от того, что описы­вается, то есть определяется не только описыва­ющим субъектом (автором), но и описываемым объектом (объектом описания при этом может быть то или иное действующее лицо или та или иная ситуация). Таким образом, типологически различные принципы описания, вообще говоря, ха­рактерные для разных произведений или даже для разных авторов, могут сосуществовать и в одном произведении - применительно к разным объектам описания.

Вообще поведение того или иного героя в художествен­ном произведении - в самых разнообразных его аспектах - может в принципе мотивироваться либо его личностными характеристиками (то есть тем, что он собой представля­ет), либо ситуацией, в которую он попадает (то есть тем, где он находится)¹. Это различие характерно, вообще го­воря, для разных литературных произведений или направ­лений, хотя в принципе и в одном произведении может иметь место контаминация этих двух тенденций. У таких писателей, например, как Стендаль, Диккенс, Толстой, кон­кретные ситуации вытекают обычно из личностных свойств и характеров персонажей. Обратную тенденцию можно ил­люстрировать на примере фольклора, где поведение героя может быть детерминировано конкретным местом, в которое он попадает².

Зависимость используемой точки зрения от объ­екта описания проще всего показать на примерах, относящихся к плану фразеологии. При рас­смотрении этого плана мы отмечали, что та или иная фразеологическая точка зрения проявляет­ся прежде всего в области собственных имен и во­обще всевозможных наименований. Иначе говоря, то или иное наименование действующего лица в авторской речи служит показателем той позиции, которую принимает по отношению к данному лицу автор при повествовании³. Но при этом любопыт­но то обстоятельство, что в отношении раз­ных персонажей здесь могут приме­няться различные принципы описания. Так, может оказаться, что одни лица описываются в произведении с нескольких точек зрения, тогда как в отношении других лиц смена точек зрения может быть нехарактерна или даже вовсе невозмож­на. Самый принцип описания, таким образом, зави­сит здесь целиком от объекта описания.

Подобный вывод, в частности, может быть сде­лан из рассмотрения текста «Воины и мира». Если отвлечься от явных случаев несобственно-прямой речи - таких случаев, когда из непосредственного контекста видно, кому (то есть какому конкрет­ному лицу из упоминаемых в данном контексте) принадлежит та или иная точка зрения, используе­мая в авторском тексте, - нетрудно убедиться, что одни лица здесь на всем протяжении повествования именуются одинаково, то есть называются одним и тем же именем (или же ограниченным числом имен-вариантов), тогда как другие именуются в разных ситуациях различным образом.

Так, Наташа Ростова у Толстого едва ли не все­гда выступает как «Наташа» (или «Наташа Росто­ва»). Не так, однако, Николай Ростов: он именуется в авторском тексте «Nicolas», «Николенькой», «Николушкой» (автор, очевидно, использует в данном случае точку зрения его родных), «Ростовым» (точ­ка зрения его сослуживцев по полку или его знако­мых в светском обществе), «молодым графом» (точ­ка зрения дворовых), «Николаем», «Николаем Рос­товым» и т.п. Иногда автор может описывать его и совершенно уже со стороны - как полностью не­знакомого человека, например, в сцене охоты в От­радном: «Собаки горячего, молодого охот­ника Ростова...» - пишет Толстой (X, 244), словно мы впервые с ним встречаемся, - и такое отчуждение наступает после того, как совсем недав­но нам о нем сообщалось как о «Николушке» и т.п.!

Можно сказать, что если Наташу Толстой опи­сывает с какой-то постоянной позиции (автор как бы отказывается в данном случае становиться на точку зрения других, но предпочитает смотреть с собственной точки - изображая ее такой, какой он сам ее видит), то Николая он описывает со многих разных позиций, показывая его как бы то в одном, то в другом освещении.

Подобная дисперсия точек зрения (или же, на­против, отсутствие этой дисперсии) является, несо­мненно, важным композиционным моментом.

То же самое может быть констатировано, если обратиться к другим возможностям проявления фразеологической точки зрения. Мы отмечали, на­пример, что речь французов (или французская речь русских дворян) в «Войне и мире» может даваться то по-французски, то по-русски, - и ставили это в связь с соответствующим изменением авторской по­зиции по отношению к описываемому персонажу (лицу, которому принадлежит прямая речь⁴). Но интересно в этой связи, что речь некоторых пер­сонажей - например, капитана Рамбаля - дается только по-французски: позиция автора по отноше­нию к данному персонажу остается все время одной и той же (можно сказать, что Рамбаль интересует автора исключительно в плане «внешнего» наблю­дения). Только по-французски передается и речь полковника Мишо (характерен его разговор с Алек­сандром (XII, 10-13), который весь дан по-фран­цузски, что подчеркивает внешнюю авторскую по­зицию).

Точно так же и несобственно-прямая речь может использоваться автором в большей или меньшей степени в зависимости от объекта описания.

Итак, речевая характеристика может зависеть не только от того, от чьего лица говорит автор, но и от того, про кого или в какой ситуации он говорит.

Подобная зависимость языковых приемов описания от предмета речи характерна вообще для языка и отнюдь не ограничивается рамками художественного текста. Действи­тельно, в самых обычных условиях повседневной речи не­трудно наблюдать связь между различными лингвистиче­скими признаками (лексическими, фонетическими и т.п.) и тем, о чем идет речь. Так, например, когда мы говорим о маленьком ребенке или о чем-то, к нему относящемуся, не­редко появляется особая интонация, вообще особая фонети­ка (то, что принято называть «сюсюканьем»), особая лекси­ка и даже особая грамматика (в частности, употребление уменьшительных суффиксов, факультативное вообще в рус­ском языке, здесь может характеризоваться обязательно­стью). Таким образом, предмет речи может определять осо­бенности языка.

Аналогичная зависимость может наблюдаться и в плане идеологии. Здесь можно сослаться прежде всего на «постоянные эпитеты» в фольклоре; с од­ной стороны, как отмечалось, они часто служат для выражения идеологической точки зрения автора, с другой стороны, их употребление обусловлено не столько самим автором, сколько объектом описания: они с обязательностью появляются каждый раз при упоминании соответствующего объекта. Постоян­ный эпитет здесь входит в общую «этикетную ситуацию», которая связывается в эпическом повест­вовании с тем или иным объектом повествования. «Если писатель описывает поступки князя - он подчиняет их княжеским идеалам поведения; ес­ли перо его живописует святого - он следует эти­кету церкви; если он описывает поход врага Руси - он и его подчиняет представлениям своего време­ни о враге Руси. Воинские эпизоды он подчиня­ет воинским представлениям, житийные - житий­ным, эпизоды мирной жизни князя - этикету его двора и т.д.»⁵. Сама описываемая ситуация вытека­ет, следовательно, из предмета описания; в то же время ею определяется и идеологическая позиция автора.

Интересно проследить ту же особенность у та­кого писателя, как П.И.Мельников-Печерский. Ср. образ Алеши Лохматого в его эпопее «В лесах» и «На горах», поведение которого и авторское отно­шение к которому определяется не непосредственно его личностными качествами, но прежде всего тем местом, в котором он оказывается (на протяже­нии повествования отношение автора к Алеше резко меняется; при этом изменяется-то в общем не сам Алеша, а его место в жизни: из села в город, из ра­ботников в купцы и т.п.).

Аналогичным образом в «Войне и мире» Толсто­го авторское отношение к Соне меняется в зависи­мости от ситуации, в которой она находится. Между тем отношение Толстого к Элен остается одним и тем же на протяжении всего романа и не меняется даже в случае ее смерти, - характерно, что о смерти Элен говорится вскользь и так, как будто речь идет об очередной ее выходке.

Итак, отношение к герою составляет здесь функ­цию от «места» (в широком смысле), в котором тот оказывается, находясь в зависимости не непосред­ственно от субъекта описания, а от того, что опи­сывается.

Совершенно так же и пространственно-времен­ная позиция автора по отношению к персонажу в произведении может зависеть не только от особен­ностей данного автора, но и от свойств данного пер­сонажа: одни персонажи могут описываться с какой-то определенной позиции, другие же - с несколь­ких различных позиций.

То же, наконец, можно проследить и в плане психологии. Как мы видели, различные персонажи в произведении могут быть представлены различ­ным образом: если одни персонажи выступают -постоянно или время от времени - как носители психологической точки зрения (то есть автор поль­зуется их восприятием), то другие показаны исклю­чительно со стороны, глазами стороннего наблюда­теля.

В качестве аналогии к вышесказанному можно сослаться на систему изображения в иконописи, где семантически бо­лее важные фигуры изображаются преимущественно как не­подвижные, образуя как бы центр, относительно которого строится изображение, тогда как фигуры менее важные пе­редаются в движении, будучи фиксированы в их отношении к этому центру. Иначе говоря, более важная фигура описы­вается с какой-то постоянной точки зрения, тогда как дру­гие - с разных и достаточно случайных точек зрения⁶.

Итак, различные принципы описания, которые, вообще говоря, могут считаться характерными для определенных авторов, могут быть представлены в одном и том же произведении, будучи обусловлены спецификой изображаемого материала. Произведе­ние подобного рода строится таким образом, как ес­ли бы разные объекты данного произведения описы­вались разными авторами (следующими различным принципам организации художественного повество­вания). Такие случаи могут трактоваться, соответст­венно, как результат дальнейшего усложнения тех элементарных композиционных возможностей, кото­рые были рассмотрены выше. Подобные приемы композиции имеют тем самым как бы вторичный ха­рактер,