Перспективные проблемы и общая характеристика мотивации человека 13 страница

Действительно, принципу полимотивации более отвечало бы понимание в концепции А. Н. Леонтьева процесса формирования мотива как опредмечиваняя в нем ряда потребностей, а не отдельной потребности, я соответственно определение мотива не как «предме­та потребности»³⁰, а как «предмета потребностей». Это несколько изменило бы изображаемую в данной концепции общую картину мотивации, исключая, в частности, прямолинейность соотнесения потребно­стей и деятельностей (ср. Имедадзе, 1984а), содер­жащуюся, например, в словах: «Реально же мы всег­да имеем дело с особенными деятельностями, каж­дая из которых отвечает определенной потребности субъекта, стремится к предмету этой потребности, уга­сает в результате ее удовлетворения» (Леонтьев, 1975. С. 102).

Впрочем, представление об однозначном соответ­ствии между деятельностью и 'потребностью.возмож­но, но при условии, если признать, что формирование нового полипотребностного мотивационного отноше­ния означает возникновение новой потребности:

«...не потребности находят свой предмет, а возникно­вение предмета потребности и есть происхождение самой потребности» (Имедадзе, 1984а. С. 37). Та­кое признание фактически лежит в основе выделения так называемых социогенных потребностей — в уче­бе, труде, художественном творчестве и т. п.

Однако это значит, что в основе «особенных дея­тельностей» лежат не те же самые потребности, ко­торые опредметились в их мотивах, иными словами, чте опредмечиваются в мотивы одни потребности — исходные, уже существующие, рождаются же в ре­зультате этого «чрезвычайного акта», другие—вто­ричные (или более высоких порядков), производные. В таком понимании тезис А. Н. Леонтьева «развитие потребностей происходит через развитие их объек­тов» (1971. С. 6) характеризует развитие не только отдельных потребностей (усвоение новых видов пищи означает развитие самой пищевой потребности), но и всей их системы: пищевая потребность вместе со многими другими вносит свой вклад в развитие мо­тивационного отношения к труду, так как он являет­ся условием их удовлетворения.

Недостаточный учет принципа полимотивации ха­рактерен для исследований мотивации в рамках «факторного» (см. Бибрих, Орлов, 1977), «когнитив­ного» (см. Магомед-Эминов, Васильев, 1986) подхо­дов к этой проблеме, и так называемого ситуациониз-ма в исследованиях личности (Bowers, 1973; Michel, 1968, 1973). Одна из типичных экспериментальных схем, используемых в этих исследованиях, состоит в том, что некоторое поведение, побуждаемое специфи­ческим мотивом, регистрируется в различных ситуа­циях, неминуемо вносящих в поведение свои порой существенные коррекции. Результаты таких исследо­ваний излагаются в форме, определяемой схемой эксперимента: наряду с описанием поведения, побуж­даемого некоторым мотивом (достижения, помощи, агрессии и др.), прилагается перечень «ситуационных факторов», влияющих на проявление мотива; в тео­ретическом плане обсуждается вопрос о взаимодей­ствии личностных (мотивы, «диспозиции») и ситуа­тивных факторов (см. Хекхаузен, 1986; Atkinson, Birch, 1978).

Однако поведение побуждают не факторы, а мо-тивационные процессы, и если эксперименты фикси­руют изменение поведения в определенных ситуаци­ях, то это значит, что в них актуализируются специ­фические мотивационные отношения, которые, взаи­модействуя с изучаемым мотивом, вносяг коррекции в поведение.

Способность ситуации активизировать мотивацию не представляет собой 'ничего необычного. Ряд по­требностей по своей сути являются экзогенными, по терминологии Г. А. Меррея (Murray, 1964)—реак­тивными, предполагающими актуализацию именно внешними факторами. К экзогенной относится моти­вация избегания,.возбуждаемая восприятием угрозы, а также не привлекающая к себе внимания исследо­вателей, хотя не менее важная мотивация сохране­ния. С мотивационным «вектором» сохранения (Г. А. Меррей) человек относится к весьма широко­му кругу разнообразных явлений—от общественного строя до освещенности рабочего места, от здоровья до нужного количества пуговиц на одежде, общая особенность которых состоит в том, что активность обычно вызывается констатацией их изменения, от-

кдонения от сохраняемого состояния. На актуализа­цию мотивации влияют также появляющиеся новые возможности действия, изменения ^в вероятности до­стижения целей, в 'восприятии причинности и другие моменты, зависящие от ситуации. Поэтому естествен­но, что любое преобразование ситуации влечет сдви­ги в актуализированной мотивации и способно влиять на поведение. Такого рода влияния и фиксируются в конкретных экспериментальных исследованиях в ка­честве «ситуационных факторов».

Особенно отчетливо феномен полимотивации про­является в многочисленных исследованиях выбора целей, проведенных в рамках проблем «ожидаемой ценности», уровня притязаний, мотивации достиже­ний и др. (см. Хекхаузен, 1986. Гл. 5, 9). Мотиваци-онное взаимодействие, лежащее |b основе такого рода выборов, зафиксировано, например, в таком терми­не, как «результирующая валентность», отражающем тот факт, что итоговое побуждение к цели является суммарным, возникающим на основе ее мотивацион-ного значения, вероятности ожидания успеха и от­дельно неуспеха (Lewin а. о., 1946). Выделено много других моментов, показывающих сложность ситуа­тивного мотивационного взаимодействия. Так, Дж. О. Рейнором (Raynor, 1969) была разработана модель, согласно которой человек при выработке от­ношения к цели учитывает не только непосредствен­ные, но и отдаленные последствия ее достижения, что, впрочем, очевидно и наблюдается, например, в различном отношении студентов к отдельным изу­чаемым предметам.

Однако и эти исследования по мере возможности избегают солимотивационной трактовки получаемых фактов, обнаруживая тенденцию обсуждать их в рлм-ках изолированных тем, в частности такого мотива­ционного конгломерата, какой представляет собой мотив достижений (Atkinson, Raynor, 1974, 1978). Ведь цели, достигаемые человеком, могут иметь са­мое различное мотивационное значение. Конечно, они, особенно успехи-неуспехи в их достижении, значимы Для человека не только сами по себе, но и как затра­гивающие его амбиции, вовлекающие «эго» (Costel-1о, 1964; Ferguson, 1962), поэтому в формировании отношения к целям кроме специфической задейство вана и неспецифическая по отношению к ним «я>^ мотивация (как это было показано в пионерских ис­следованиях уровня притязаний Ф. Хоппе). Взаимо­действие обоих видов мотивации — одна из характер­ных причин, делающих реальные акты достижения полимотивированными³¹.

Таким образом, прямо не развивая идею о поли-мотивированности поведения, исследования взаимо­действия внутренних и ситуативных детерминант ак­тивности фактически, притом убедительно, ее поддер­живают и предоставляют факты для ее развития Если представлять мотивационную сферу не как на­бор «гипотетических конструктов», формально взаи­модействующих с ситуативными факторами, а как психологическое образование, предполагающее субъ­ективное отражение и проявляющееся в виде эмо­циональных отношений к явлениям действительно­сти, то психический образ, отражающий и ситуацию, и актуальную мотивацию, получает значение инстан­ции, в которой такое взаимодействие происходит, а эмоции—самих действующих сил этого процесса.

Разумеется, для развития принципа полимотива­ции необходима конкретизация данного обобщенного представления. Но возможна ли такая конкретиза­ция? Упомянутая декларативность признания этого принципа скорее всего не случайна и обусловлена объективной сложностью вопроса. Так, Е. С. Калмы­кова и Л. А. Радзиховский обсуждают проблему «амбивалентности мотивов» на материале произведе­ний Ф. М. Достоевского, утверждая, что «...у совре­менной психологической науки... нет пока аппарата для объяснения (или хотя бы четкого научного опи­сания) соответствующих феноменов» (1988. С. 41). Однако рассмотрим, что в психологии в этом отно­шении есть, а также могло бы быть.

³¹ В определении X. Хекхаузена, согласно которому мотив достижений представляет собой «. стремление повышать свои способности и умения или поддерживать их на возможно более высоком уровне в тех видах деятельности, по отношению к ко­торым достижения считаются обязательными, так что их вы­полнение может либо удаться, либо не удаться» (1986. Т. 1 С. 229), другие мотивы кроются за констатируемым различием отношений субъекта к достижениям в отдельных видах дея' тельности

Виды полимотивации. Взаимодействие и сочета-дце различных побудительных сил в определении по­ведения не происходит однообразно, распадаясь на ряд характерных видов и форм. Так, уже из сделан­ных выше ссылок можно заключить, что указания на полимотивировадность активности охватывают по меньшей мере два различных случая.

Во-первых, онтогенетическую фокусировку потреб­ностей и непосредственно развивающихся на их ос­нове мотивационных отношений в новые мотивацион-ные образования, приобретающие в результате фик­сированное, стабильное полимотивационное, или по­ливалентное (В. С. Магун) ³², значение. Это—случай сложившейся в прошлом опыте и привносимой из него полимотивации, не требующей ситуативных взаимодействий. Ярким примером таких сложивших­ся комплексных мотивационных образований могут служить обсуждавшиеся выше дальние намерения, производные, как подчеркивалось, от целостной жиз­ненной ситуации. Однако надо сказать, что на комп­лексной потребностной основе, конечно более или ме­нее широкой, у человека формируются практически все опосредствованные мотивационные отношения, стало быть онтогенетически они являются полива­лентными, а побуждаемая ими деятельность—поли­мотивированной.

Во-вторых, складывающуюся в конкретной ситуа­ции полимотивацию, создаваемую тем, что человек одновременно испытывает ряд взаимосодействующих или противоречивых побуждений и поэтому вынуж­ден их согласовать, задерживать, найти компромисс и т. п. Данный случай полимотивации от предыду­щего отличает то обстоятельство, что поведение яв­ляется следствием реального 'взаимодействия побуж- дений и активного участия в этом процессе субъекта, сопоставляющего, взвешивающего возможности и ва­рианты поведения и принимающего решения.

Оба случая полимотивации конечно взаимосвяза­ны. С одной стороны, сложившееся в онтогенезе по­ливалентное мотив ационное отношение является след­ствием ситуативного взаимодействия, сложения к фиксации побуждений в прошлом; так, одновремен­ное восприятие человеком некоторой цели как привле­кательной и труднодоступной может быть итогом разочарований при прежних попытках ее достиже­ния. С другой стороны, в ситуации актуализируются уже поливалентные, комплексные мотивационные от­ношения, поэтому случай ситуативного взаимодей­ствия побуждений по существу означает не изна­чальное установление, а дальнейшее развитие поли­мотивации. Из-за взаимосвязанности онтогенетиче­ской и ситуативной суммации и сочетания побуждений классификационные схемы, выделяющие виды и фор­мы полимотивации, могут касаться обоих процессов.

Так, сходное различение проводит И. В. Имедадзе (19846), отдельно обсуждая «случаи взаимодействия потребностей» (С. 90) к полимотивацию в строгом смысле слова, с которой <<-мы имеем дело только тог­да, когда одновременно действуют несколько моти­вов, в состав каждого из которых могут входить мно­жество потребностей» (С. 93). Отнестись к данному различению трудно из-за его привязанности не столь­ко к фактам, сколько к терминам (потребности к мотива), крайне неоднозначно трактуемым в психо­логии (см. Имедадзе, 1984а, 1986; Манукян, 1984; Со-сновский, 1988; Тгасу, 1986; и др.). Однако приводи­мые автором примеры говорят о том, что оба 'вида взаимодействия могут иметь как онтогенетический, так и ситуативный характер. К последнему случаю относится, например, дополнительное присоединение к потребностям, побуждающим некоторое поведение, других потребностей (познавательной, самоутвер­ждения) по ходу его совершения.

С другой стороны, «одновременное действие не­скольких мотивов» может иметь ранее сложившийся и не требующий ситуативного взаимодействия харак­тер. Данный тип полимотивации связан с существо­ванием в мотивационной сфере человека образова-

ний, отличающихся мерой конкретности и общности. Различение конкретных, финально направленных мо­тивов, таких как приобрести определенную профес­сию, научиться играть на скрипке, заботиться о до­машнем животном, и стоящих за ними более общих, например повышать свое образование, побольше в жизни увидеть, помогать слабым, не имеет в психо­логии, за немногочисленными исключениями (Бра-тусь, 1981; Додонов, 1984, Murray, 1964), широкого признания из-за, как можно думать, фактически су­ществующего континуума мотивациовных образова­ний по признаку конкретности-общности. Тем не ме­нее в неявном виде данное различение, как бы вы­деляющее уровни стратегической и тактической мо­тивации, подразумевается в ряде концепций (Патяе-ва, 1983).

Противопоставление мотивов разной общности оп­равдывается теу фактом, что между ними нет пря­мого соответствия, так как в процессе конкретизации более общие мотивы переплетаются, делая деятель­ность, отвечающую конкретным мотивам, полимоти­вированной. Так, забота о своей собаке может отве­чать обобщенному мотиву «любви к животным» и вместе с тем задаче воспитания детей, охраны квар­тиры, необходимости совершать полезные для здо­ровья прогулки и др. Б. И. Додонов, предложивший различать непосредственно побуждающие деятель­ность предельные и стоящие за ними запредельные мотивы, связанные с ее социальным значением, пи­сал: «Запредельные мотивы связывают отдельные, часто очень разные конкретные деятельности в опре­деленные комплексы... В то же время каждая кон­кретная деятельность и со стороны общества, и со •стороны личности мотивируется не одним запредель­ным мотивом, а опять-таки целой их „связкой"» (1984. С. 127).

СТАРУН

Таким образом, при конкретизации обобщенных мотивационных отношений происходит как их своего рода дивергенция, рассеивание по разным мотивам, так и обратный процесс их конвергенции, фокусиров­ки. Материал, который обсуждался в рамках проб­лем мотивационного опосредствования и формирова­ния дальних намерений, позволяет утверждать, что такое переплетение представляет собой самый обыч- ныи и естественный процесс в развитии мотивацион ной сферы человека.

Одна из классификационных схем, различающая виды полимотивации при конкурирующих мотивах следует из получившей широкую известность класса фикации конфликтных ситуаций К. Левина, выделяю­щей три типа одновременного действия противопо­ложных побуждений (Lewin, 1935. Ch. 4; Miller, 1946). В ситуации типа «приближение—избегание», когда, например, человек решает вопрос, обращаться ли за помощью к неприятному для него лицу, одна и та же цель обладает для субъекта и позитивной, и негативной ценностью, другими словами—имеет ам­бивалентное мотивационное значение. В двух других случаях субъект оказывается перед выбором между несколькими целями, имеющими позитивное (ситуа­ция «приближение—приближение») или негативное (ситуация «избегание—избегание») значение, т. е. когда он должен выбрать одно из альтернативных благ или зол. Важно подчеркнуть, что полимотиви­рованным в этих случаях является не только акт вы­бора, но и последующее поведение, цель которого кроме собственного мотивационного значения приоб­ретает его и от отвергнутой альтернативы. Особенно отчетливо это видно в случае конфликта «избега­ние—избегание», в котором выбранное меньшее зло имеет значение избавления от большего зла.

Выделяется четвертый тип конфликтной ситуации («двойного приближения—избегания»), в которой перед субъектом стоит выбор между амбивалентны­ми, т. е. одновременно и позитивными и негативными, целями, например, приобретать ли хороший, но до­рогой или плохой, зато дешевый товар. Он, очевид­но, является более сложным и сочетающим в себе особенности трех предыдущих типов.

Для понимания взаимодействия конкурирующих или конфликтных побуждений важным является вы­двинутое В. С.'Магуном (1983) положение о цене деятельности—тех потерях и затратах энергии, вре­мени, средств и других ресурсов, которых требует ее выполнение. Речь идет о феномене, с которым «...мы сталкиваемся постоянно: если деньги потрачены на одно из благ, то их не хватает на покупку других;

если время потрачено на одну группу дел, то его не

 

хватает на другие; если вы недавно обращались к не очень близкому человеку с одной просьбой, то к нему нельзя сразу же снова обращаться за помощью; если много сил и энергии потрачено на работе, то дома уже не удается трудиться с полной отдачей» (С. 63). Таким образом, потребности человека находятся в конкурирующем отношении не только в буквально конфликтных ситуациях, при одновременной актуали­зации противоречащих побуждений, но также из-за того, что «...объем большинства ресурсов, которым располагает человек для деятельности, меньше, чем суммарный объем потребностей в этих ресурсах» (С. 62—63). Из-за этого обстоятельства решение удовлетворить некоторую потребность означает авто­матический отказ от удовлетворения ряда других.

Следует подчеркнуть, что мотивационное значение затрат, которых требует удовлетворение потребности, представляет собой не теоретический конструкт, а реальный психический феномен, активно участвующий как в процессах принятия решений, так и в после­дующей деятельности. Даже ненужная цель может получить побудительное значение при осознании, что она достается практически даром, а радость от нуж­ного приобретения может серьезно омрачаться мыслью о том, во что оно обошлось. Распространен­ность и специфичность взаимодействия мотивацион-ных побуждений по линии фактора цены деятельно­сти позволяет рассматривать его в качестве особой формы полимотивации. В отношении деятельности че­ловека это значит, что она «...в общем случае явля­ется не только поливалентным, но и амбивалентным процессом, сочетающим полезные и вредные аспек­ты,, качества блага и цены за него» (С. 66). Одно из последствий данного представления состоит в разли­чении мотивов-побудителей и мотивов-тормозов дея­тельности (Беляева и др., 1988).

В вопросе о полимотивации при взаимосодей­ствующих мотивах в советской психологии широкое признание получило выделение особого класса моти­вов-стимулов (Леонтьев, 1975. С. 202), подключаю­щихся к отдельным звеньям (действиям) выполняе­мой деятельности и обеспечивающих дополнительное побуждение именно этих звеньев. В роли мотивов-стимулов выступают любые поощрения или наказа ния, связанные с промежуточными целями и резуль­татами деятельности, например отметки в учебе. Представление о мотивах-стимулах изображает сложные виды человеческой деятельности как про­цесс, мотивируемый одновременно конечной целью {так называемыми смыслообразующими мотивами) и многочисленными побочными источниками побуж­дения, дополнительно подталкивающими отдельные шаги в ее направлении.

Более полная схема соотношения различных мо­тивов в побуждении сложных видов деятельности бы­ла предложена Б. И. Додоновым (1978. Гл. 2.1;

1984). Согласно этой схеме деятельность побуждает­ся следующим составом «предельных» мотивов:

«...!) удовольствие от самого процесса деятельно­сти—П...; 2) прямой результат деятельности (со­здаваемый продукт, усваиваемые знания и т. д.) —Р;

3) вознаграждение за деятельность (зарплата, повы­шение по должности, слава и т. д.) —В; 4) избежа­ние санкции, которая грозит в случае уклонения от деятельности или недобросовестного ее исполнения;

депривация страха наказания—Д» (1984. С. 127). Каждый из этих мотивов, представляющих, по су­ществу, различные формы мотивации, может вносить разный удельный вклад в суммарную мотивацию деятельности, причем как позитивный, так и негатив­ный. Обозначив количественную меру такого вклада при помощи условных цифровых индексов, можно nOj лучить формализованное выражение мотивационной структуры конкретной деятельности. Например, фор­мула П2РоВзД1-2 в отношении трудовой деятельно­сти означает, что рабочему процесс труда доставляет заметное неудовольствие, к результатам труда он равнодушен, но его мотивирует вознаграждение за работу и несколько меньше—неприятные послед­ствия ее невыполнения.

Обозначенные Б. И. Додоновым различные фор­мы побуждения деятельности в том или ином виде выделялись и обсуждались в психологической лите­ратуре. Нетрудно видеть сходство между соотноше­нием первой (П, Р) и последней (В, Д) пары выде­ленных мотивов и различением внутренней и внеш­ней мотивации (Ярошевский, 1971; Reykowski, 1970. S. 119^, в другой терминологии—интрннсивной и

экстринсивной (Хекхаузен, 1986. Гл. 12). Идея выде­ления процессуального (П) и результативного (Р) компонентов внутренней мотивации перекликается с различением К. Бюлером (1924. § 36; Biihier, 1928) функционального удовольствия и удовольствия, свя­занного с результатами активности (констатируемы­ми или предвосхищаемыми), с различением В. Г. Асе­евым (1976. С. 83) процессуального и дискретного моментов мотивации, с положением И. В. Имедадзе (19846) о совместном проявлении в поведении функ­циональных ц субстанциональных потребностей и др.

Таким образом, существование различных форм мотивации поведения достаточно широко обсуждается п признается. Однако важно не только выделять эти формы, но и, что не всегда делается, признавать их способность обнаруживаться совместно и типичность такого обнаружения. Так, спорт, согласно Д. Н. Уз­надзе, относится к ннтерогенному, т. е. внутренне мо­тивируемому поведению, побуждаемому «функцио­нальной тенденцией» (1966. С. 335). Но несомнен­ная способность спортивных упражнений доставлять функциональное удовольствие не исключает того, что человеку, особенно при профессиональном занятии спортом, не менее важными становятся результаты этих занятий и вознаграждение за них.

Основной и самый легкий вывод из рассмотрен­ных данных о полимотивации поведения состоит в том, что она представляет собой повсеместное, весьма сложное и разнообразное явление. Труднее осущест­вить синтез этих данных. Если пойти по пути про­стого их объединения, то первым шагом к предло­женной Б. И. Додоновым схеме форм мотивации, сочетающихся в побуждении отдельной деятельно­сти, следует добавить компонент, соответствующий представлению о цене деятельности. По существу это означает присоединение к побуждению деятельности альтернативной мотивации и учет того, что за ее вы­полнение человек кроме вознаграждения получает одновременно и наказание в виде потери ресурсов, а за невыполнение—награду в виде их сохранения. Понятно, что роль альтернативной мотивации особен­но возрастает в ситуациях открытого конфликта.

Далее, к данной картине относительно устойчивой полимотивации необходимо добавить многочислен ные и динамичные ее изменения в результате подклю­чения к ней ситуативных мотивов-стимулов и функ­ционально им противоположных мотивов-помех. Са­мые неожиданные и разнообразные обстоятельства способны внести в привычный мотивационный фон деятельности свои, подчас существенные изменения. Так, занятие, обычно выполняемое без затруднений может стать невыносимым из-за порезанного пальца' Искусственное создание мотивов-стимулов представ­ляет собой один из типичных приемов влияния на мо­тивацию другого человека, а также произвольного управления собственной мотивацией.

Следует вспомнить также, что человеку очень свойственно стараться выполнять, когда возможно, несколько деятельностей одновременно. Так, читая по дороге на работу газету, он выполняет две дея­тельности, читая ее вслух третьему лицу—три дея­тельности, побуждаемые отдельными мотивами. Лю­бая совместная деятельность людей находится под постоянным влиянием мотивации общения (Додонов, 1984); в «чужих» видах деятельности часто прояв­ляется также нравственная мотивация (Джидарьян, 1988).

Как можно видеть, данные о видах и формах по­лимотивации имеют феноменологический характер. Уточнение такого рода данных представляет наи­больший интерес до тех пор, пока не выявляет проб­лемы, способствующие их упорядочению; дальней­шее накопление феноменологии без освещения таких проблем содержит в себе угрозу стать подобным, как предупреждал У. Джеме, «словесному описанию раз­меров скал в Нью-Гэмпшире» (1911. С. 325). Рас­смотренный материал в качестве такой проблемы до­статочно остро высвечивает вопрос о механизмах по­лимотивации, тех конкретных, процессах, которые обеспечивают взаимодействие побуждений; из него к тому же следует, что этот вопрос касается непремен­но универсальной особенности психического Поиск та­кой особенности вынуждает задеть несколько проб­лем «большой» методологии.

Теория поля и полимотивация. Для описания фе­номена полимотивации несомненное преимущество пе­ред другими имеет концепция К. Левина в силу того, что «...подчеркивает важность того факта, что любое

событие есть результат множества факторов» (1980. С. 132). Топологическая развернутость, наличие вре­менной перспективы и полевая природа «жизненного пространства» делают его значительно более правдо­подобным основанием для актуализации, сохранения и взаимодействия многочисленных мотивационных оценок и побуждений, чем «пространство» корреля­ций, факторов и формул, часто используемое для описания этих явлений. Правда, теория поля соот­ветствует в основном ситуативным мотивационным взаимодействиям; возникновение полипотребностных мотивационных отношений в онтогенезе ею не охва­тывается.

Вместе с тем следует отметить, что теория поля представляет собой удобную основу именно для кон­статации и описания мотивационных взаимодей­ствий, но не для уточнения реальных носителей и механизмов этих взаимодействий³³. Впрочем, эта проблема находится в прямой зависимости от специ­фики интерпретации «жизненного пространства», в частности его онтологической природы, которая мо­жет получить различную трактовку.

Дело в том, что если феноменологическое содер­жание концепции К. Левина пользуется широким признанием, то данная им теоретическая интерпрета­ция этого материала часто оспаривается: «...Левин (Lewin, 1936) утверждал, что жизненное простран­ство складывается из психобиологичесюих явлений. Это положение было введено с тем, чтобы выйти за рамки данного в сознании (феноменально), избежать феноменологической ограниченности и возможного упрека в том, что модель жизненного пространства носит чисто менталистский характер и в конечном счете строится только на данных интроспекции. Ле­вин подчеркивает поэтому, что в модели жизненного пространства учитываются все влияющие на поведе­ние факторы и определяющие его закономерности независимо от того, переживаем мьт их или нет. Но

отнесение жизненного пространства к явлениям пои-хобиологического порядка оказалось лишь термино­логическим обходом психофизической дилеммы» (Хекхаузен, 1986. Т. 1. С. 191). Стремление выйти за рамки феноменологии понятно и необходимо, но оно предполагает существенное изменение контекста об­суждаемых явлений и поэтому едва ли совместимо со стремлением совершить этот переход в рамках од­ного и того же психобиологического образования— «жизненного пространства». Трудность осмысления онтологического статуса этого образования, обладаю­щего признаками кентавра, несомненно способствует попыткам пересмотра концептуальных объяснений К. Левина, которые могут иметь менталистский, фи-зикалистский или часто позитивистский уклон.

Так, согласно позитивистской интерпретации «...целостное «жизненное пространство» (с его когни­тивной структурой, валентностями и силовым полем, структурой и напряжением систем индивида) пред­ставляет собой сложную систему гипотетических пе­ременных» (Madsen, 1968. Р. 140). К эмпирическим переменным теории поля К. Б. Мадсен относит толь­ко поведение («локомоцию»), потребность и цель. Но это значит, что валентности, силы, напряжения как носители мотивационных процессов являются про­дуктом научного творчества, моделирующим в теории некоторый аспект действительности, но не претен­дующим на прямое ей соответствие. Строго придер­живаясь данной интерпретации, можно утверждать лишь то, что валентности существуют в концепции К. Левина, а есть ли они в реальной жизни — неиз­вестно.

Но время показало, что позитивистское предписа­ние строжайше рефлексировать и различать факты и предположения (гипотетические переменные) не при­вело к продуктивным концепциям, наоборот, способ­ствовало появлению множества оторванных от реаль­ности теоретических схем, не менее (хотя и иначе) умозрительных, чем те, в отрицании которых эта ме­тодология возникла. Дело, по-видимому, в том, что развитие науки движется не только фактами и пред­положениями, но и верой — источником, конечно, не самым надежным, но неминуемым. В этом отноше­нии нет принципиального различия между убежде-

нием в том, что психологию можно построить на ос­нове интроспективных данных, и в том, что ее можно построить без них; как одно, так и другое относится к явлениям веры.

Вера, таким образом, определяет то, что при­знается в качестве факта. Если в структурах мозга был бы найден какой-нибудь «центр» желания или, скажем, относительно надежный его коррелят в эн­цефалограмме, как сразу появились бы и концепции мотивации, пытающиеся охватить и объяснить это состояние. А тот факт, что человек ежедневно испы­тывает сотни желаний, научным не признается, по­этому современная психология эту тему фактически не развивает. Но за подобным игнорированием субъ­ективной феноменологии не стоит ничего, кроме веры в то, что она является эпифеноменальной и не вклю­ченной в качестве неизбежного звена в регуляцию по­ведения.

Противоположная вера, предписывающая серьез­ное отношение к субъективной феноменологии, позво­ляет в большей мере онтологизировать «жизненное пространство». Непосредственный субъективный опыт говорит о том, что оно представляет собой не гипо­тетическое построение, а факт, другими словами, что оно изображает определенную реальность, а именно субъективный образ действительности. То обстоя­тельство, что это изображение может быть упрощен­ным или содержать предположения теоретического происхождения и поэтому нуждаться в уточнении, не отменяет самого факта реальной вооруженности ин­дивида субъективным образом себя и окружения, тем феноменальным полем, которое в концептуальном оформлении получило название «жизненного про­странства».