Перспективные проблемы и общая характеристика мотивации человека 8 страница

различает высшую нервную деятельность животных и человека, относится к социогенным новообразова­ ниям познавательного характера. Достаточно откро­ венно их формулировали представители бихевиориз­ ма (см. Якобсон, 1969. С. 49—53)¹⁰. Данная точка зрения обычно оспаривается, одна­ ко скорее на интуитивном уровне, из-за методологи­ ческих убеждений и естественного нежелания чело­ века уподобляться животным, чем на основе серьез­ ной аргументации. Дело в том, что при 'сегодняшнем уровне знаний получить тщательно проработанный и убедительный ответ 'на этот вопрос очень трудно. На­ помним, что проведенное выше сопоставление моти- вационного обусловливания и опосредствова'ния как двух крайних вариантов эмоционального переключе­ ния обнаружило отличия именно в условиях прояв­ ления этого механизма (уровень представлений, целе­ направленное использование), но не в самом меха­ низме. Однако это еще не значит, что никаких внутренних отличий нет. Отметим несколько обстоя­ тельств, затрудняющих их выявление. Отражение меры реальности. Одно из отличий касается особенностей развития эмоционального про­ цесса в случае воображаемых событий, в плане пред­ ставлений. Выше по этому поводу отмечалось, что воображаемые события в типичном случае обладают меньшей эмоциогенностью по сравнению с реально наблюдаемыми событиями: представление 'смерти не поражает человека так сильно, как сама смерть, са­ мое живое представление встречи с другим челове­ ком тоже, по-видимому, 'не способно вызвать всех эмоций, которые будут испытаны, если встреча со­ стоится. Как писал Спиноза: «Аффект, причина кото­ рого, по нашему воображению, находится перед нами в наличности, сильнее, чем если бы 'мы воображали ее не находящейся перед нами» (1957. С. 531). Но известно, что иногда и представляемые собы­тия, например приближающаяся хирургическая опе-

¹⁰ Следует отметить, что признанием сходства механизмов и процессов развития мотивации животных и человека не утвер­ждается сходство у них тех исходных потребностей, развитие которых эти механизмы обеспечивают; поскольку потребности видотипичны, их содержанием животные отличаются не только от человека, но и друг от друга.

1!2

оация, 'способны вызвать достаточно сильные и дей­ственные эмоциональные переживания. Чем опреде­ляются различия в эмоциональности представляемых событий и вместе с. тем в выраженности происходя­щих в этом плане эмоциональных переключении? Достаточно очевидно, что воспринимаемые собы­тия 'более эмоциогенны из-за своей реальности, их отражения с качеством (переживанием) действитель­ного существования и что отсутствие этого качества служит главным препятствием для возникновения эмоций: представление самых ужасных условий, в ко­торых может оказаться человек, не вызывает силь­ных эмоций 'из-за понимания того, что в действитель­ности.всего этого нет. Для рассматриваемого вопроса об эмоциональности представляемых событий важ­нейшее значение имеет то обстоятельство, что они тоже могут переживаться как реальные и что в этом отношении между ними и воспринимаемыми собы­тиями существует скорее плавный переход, чем от­четливая граница. Так, если только что воспринимав­шийся человек на минуту уходит в другую комнату, то его присутствие в ней, с одной стороны, представ­ляется, с другой — переживается как вполне реаль­ное, так же, 'как наличие в ней окон, мебели и других элементов постоянной обстановки. Но если эта ком­ната имеет другую дверь, то с прохождением време­ни чувство реальности, сопровождающее представле­ние о пребывании в ней человека, может смениться постепенно укрепляющимся сомнением, переходящим в уверенность, что его там нет. Подобно этому и образы будущих, предвосхищае­мых событий обычно различаются оттенками пере­живания, отражающего их вероятность, меру воз­можной реальности. Такое различие обнаруживают, например, представление о том, что скоро опустится солнце и станет темно, 'имеющее почти ту же степень реальности, как воспринимаемый вид заката, и мысль 'о лотерейном выигрыше или падении невдалеке ме­теорита. Существование субъективных переживаний, отра­жающих меру реальности представляемого содержа­ния, недостаточно рефлексируется как в повседнев­ной жизни, так и в психологической теории из-за их Привычности, постоянного и естественного присут ствия в актах отражения. Именно поэтому их столь отчетливо высвечивают случаи нарушений и непри­ вычных проявлений, например,.когда в психотических состояниях действительность перестает воспринимать­ ся реальной или, наоборот, реальными начинают ка­ заться галлюциогенные 'образы ". Каждому человеку известно чувство облегчения после кошмарного сна, когда он убеждается, что 'переживание реальности, •столь убедительное в сновидении, было ложным. Не-' что подобное—дискредитация чувства уверенности в положении представляемых вещей — происходит на сеансах иллюзионистов, причем характерно, что та­ кое чувство, как и все иллюзии, возникает и при по- •нимании 'его неолравданности. В естественных усло­ виях чувство реальности обычно себя оправдывает и поэтому не привлекает рефлексирующего внимания. Данные об отражении меры реальности представ­ ляемого содержания свидетельствуют о том, что «об­ разу мира» человека 'наряду с другими структурными особенностями присуща специфическая организация по параметру соответствия этого содержания объек­ тивной действительности. В литературе существова­ ние такой организации упоминается редко, как пра­ вило в.виде простого 'противопоставления двух край­ них степеней реальности отражаемого содержания; так, по утверждению Р. Г. Натадзе, «во всех...про­ явлениях воображения... резко различаются две фор­ мы его, детерминируемые противоположным отноше­ нием субъекта, 'целостной личности к представляемо­ му: это переживание воображаемого, с одной стороны, при полной уверенности субъекта в реальной данно­ сти представляемого и, с другой стороны, при знании о его нереальности» (1972. С. 7). Более точным, по всей видимости, является 'пред­ставление К. Левина, подчеркивавшего существова­ние различий в степени реальности содержания «жиз-

" Ключевую роль чувства реальности в развитии психопа­тологических симптомов подчеркивал П. Жане: «Какое бы ре­шение ни давать этому вопросу в нормальной психологии, мне кажется бесспорным, что в большинстве психастенических симп­томов можно наблюдать расстройства именно этой функции реального» (1911. С. 283).

,114

ценного пространства» ¹²: «Греза, смутная надежда имеет в общем и целом меньше реальности, чем дей­ствие; действие иногда имеет больше реальности, чем речь; восприятие — больше, чем воображение; отда­ленная «идеальная цель» менее реальна, чем «реаль­ная цель» безотлагательно выполняемого действия» (Lewin, 1936. Р. 196). Такого рода различия, для изображения которых К. Левин ввел в «жизненное пространство» третье измерение, говорят о том, что организация отраже­ния меры реальности в «образе мира» имеет харак­тер градиента, простирающегося от максимально до­стоверного содержания, в которое входит прежде всего образ воспринимаемой ситуации, до ирреаль­ных, заведомо 'не соответствующих действительности представлений. В градиенте реальности между этими крайними полюсами локализуются все другие отда­ленные во времени и пространстве и имеющие раз­личную степень правдоподобия события. В действи­тельности картина является еще более сложной, по­скольку этот градиент не однороден. Так, его заметно модифицирует, как это отражено в «жизненном про­странстве» К. Левина, временная перспектива: про­шедшее событие — и несомненная бывшая реальность, и, с другой стороны, нечто, чего в реальности нет и никогда не будет. Зависимость силы возникающих эмоций и, стало быть, размеров и характера упоминавшегося выше эмоционального «взрыва» от меры реальности вооб­ражаемого содержания отчетливо обозначена еще в учении Б. Спинозы. В нем утверждается, в частности, что «аффект к вещи, которую мы воображаем необ­ходимой, при прочих условиях равных, сильнее, чем к вещи возможной», к вещи возможной — сильнее, чем к вещи случайной, а к последней — чем к про­шедшей (1957. С. 533—534). К. Левин эту же зави­симость констатировал в терминах своей концепции, объясняющей динамику психических явлений без при­влечения эмоциональных процессов: «Эксперименты показали, что степень реальности является весьма

важной динамической особенностью почти всех психо­ логических объектов и процессов. Особенно это об­ наружили эксперименты, в которых исследовались уровень притязаний, возникновение и проявление за­ мещающих действий, формирование и изменение це­ лей, эмоциональные процессы, память, игра» (Lewin 1936. Р. 197). К сожалению, сделать следующий шаг и перейти от феноменологической констатации этой зависимости к некоторому ее пониманию и объяснению пока не­ возможно. Это связано прежде всего с неизвестностью природы субъективного носителя градиента реально­ сти — чувств существования, неизбежности, возмож­ ности, случайности и т. п., собственно которые, по всей видимости, способствуют или препятствуют эмо­ циональному переключению. Многие современные авторы,.стоящие на позициях когнитивной психологии и фактически сводящие регуляторные процессы орга­ низма к 'информационным ('см. Аткинсон, 1980; Ве- личковский, 1982; Найссер, 1981), склонны к одно­ природной интерпретации 'психического и скорее под­ держали бы когнитивную трактовку такого рода чувств. Однако существует и другая традиция, трак­ тующая подобные чувства (в частности, уверенности, сомнения, ожидания) как эмоциональные (Васильев и др., 3980; Рибо, 1898; Bain, 1875; Claparede, 1928). Попытки разобраться в вопросе о том, когнитив­ ную, эмоциональную, 'смешанную или какую-то еще природу имеет градиент реальности, иначе говоря, является ли он компонентом когнитивной (в собствен­ ном.смысле, слова) или эмоциональной сложности, выводят на одну из центральных и вместе с тем про­ должающих оставаться таинственными про'блем пси­ хологии—проблему субъективного переживания (см. гл. 3), в отношении которой в современной литера­ туре отсутствуют даже традиции обсуждения. Оче­ видно, что данное обстоятельство затрудняет обос­ нованный ответ на поставленный выше вопрос о природе различий эмоционального переключения у животных и человека. Но это не единственное об­ стоятельство. Проблема изменения модальности эмоций. Как показала обсуждавшаяся выше феноменология си­туативной динамики эмоций, важнейшая особенность

процессов эмоционального переключения состоит в том, что в них наряду со сменой предмета, на кото­рый направляется эмоция, происходит изменение ха­рактера эмоционального переживания. Из-за этой особенности одно и то же исходное эмоциональное событие, например физическая 'боль, может привести к развитию различных эмоций: досады, если мы боль причинили себе сами, возмущения — если она была вызвана чьим-то неосторожным движением, гнева — если мы убеждены, что она была доставлена нам по сознательному намерению, и др. Изменения, которые претерпевают эмоции, переключаясь на новый пред­мет, зависят от особенностей не только связи, по ко­торой происходит переключение, но и предмета, на который оно происходит, его ранее сложившегося мотивационного значения: в условиях, три которых один человек вызовет наше возмущение, другого, ска­жем пожилого, мы будем склонны простить. Кроме того, эти изменения зависят от предшествовавшего эмоциогенному событию настроения человека, так что в целом они являются следствием весьма сложных взаимодействий. К сожалению, эта важная сторона эмоциональной жизни для психологии тоже продолжает оставаться малоизвестной. Во всяком случае судить о том, в ка­кой мере сложнейшие превращения переключающих­ся эмоций обусловлены когнитивной сложностью пси­хики человека, предполагающей неизбежное взаимо­действие эмоций, 'и в какой — принципиальными из­менениями в организации его эмоциональной сферы, на основе имеющихся данных нет "возможности. По­этому обозначим этот вопрос как проблемный, отме­чая, что в любом случае механизм эмоционального Переключения в главных своих особенностях сложил­ся в биологической эволюции и что социогенное про­исхождение может иметь только дальнейшее его со­вершенствование. «Натуральное» и опосредствованное развитие мо­тивации. Представление о преемственности и взаимо­связанности механизмов развития биологической и социальной мотивации не выпадает из общей картины развития человеческой психики, соответствуя поло­жению о происхождении высших психических функ­ций, согласно которому они формируются на основе овладения в культурно-историческом процессе соот­ ветствующими натуральными функциями, их подчи­ нения произвольной регуляции (Выготский, 1983а). Правда, поскольку учеп.ие о высших психических функциях создавалось на материале познавательных процессов, прямой его перенос 'в область мотивации едва ли допустим, однако.в проведении сравнения и поиске общего ничего 'предосудительного, по-видимо­ му, нет ¹³. Так, произвольное, опосредствованное запоминание можно охарактеризовать как то же самое непосред­ ственное запоминание, только специально направлен­ ное и организованное прн помощи переструктуриро­ вания материала, повторений и других освоенных в онтогенезе приемов и средств. Подобно этому и мо- тивациошюе опосредствовапие представляет собой то же самое эмоциональное переключение, которое обес­ печивает «натуральное» развитие мотивации, только специально организованное и направленное при по­ мощи искусственно вызываемых эмоций и представ­ ляемых образов, причем любого уровня обобщения.и абстракции. Иначе говоря, если «натуральное», не­ посредственное развитие мотивации происходит на основе реальных событий жизни и в пределах реаль­ но отражаемых ситуаций, то опосредствованное раз­ витие -- на основе идеальных моделей событий 'и си­ туаций, что снимает с этого процесса временную и 'пространственную ограниченность и делает доступ­ ной для него сферу обобщенных образов и идей. Идею развития высших форм мотивации на осно­ ве естественных потребностей высказывала Л. И. Бо-жовшч. Рассматривая данные о формировании наме­рений как «результате опосредствования потребностейчеловека его сознанием», она заключает: «Это позво­ляет, как нам кажется, понять процесс развития по­будительных сил человеческого поведения как про­цесс превращения естественных (натуральных, по терминологии Л. С. Выготского) потребностей в их опосредствованные формы, свойственные только че­ловеку как общественному существу. Такое понима­ние развития потребностей 'позволяет рассматривать его как совершающееся по тем же 'общим (установ­ленным еще Выготским) законам, по которым идет развитие и всех других психических процессов и функций: из непосредственных они становятся опос­редствованными, из непроизвольных — произвольны­ми, из неосознанных—сознательными» (1972. С. 39). Рассмотренные выше данные об эмоциональном пе­реключении подтверждают этот вывод. Эмоциональное переключение как основа психо­логических механизмов развития мотивации обеспе­чивает, 'строго говоря, только ситуативное ее разви­тие—возникновение 'новых мотивационных отноше­ний к тем предметам, которые оказались потребностно значимыми в наличной ситуации. Как уже отмеча­лось, онтогенетическое развитие мотивации имеет место только в том случае, если такие ситуативные мотивационные отношения оставляют следы в опыте индивида, фиксируются в нем и воспроизводятся при отражении этих предметов в будущем. Рассмотрим данные, касающиеся этой важной стороны развития мотивации.

НЕСТЕРЕНКО

МОТИВАЦИОННАЯ ФИКСАЦИЯ

Содержание и состояние проблемы фиксации мо­ тивационных отношений можно передать следующими словами К. Д. Ушинского: «Признавая, что в жела­ нии есть необходимо воспоминание раз или несколько раз испытанного нами чувствования, мы должны признать, что чувствования, как и представления, вышедшие из нашего сознания, оставляют в нас сле­ ды, которые потом возрождаются при воспоминании. Сохранение в пас, 'бессознательно для нас самих, этих следов чувствований, как и следов представле- "ий, одинаково таинственно и одинаково не подлежит.i-имнепию» (lybU. Т. 9. С. 403)¹⁴. Действительно, сам по себе факт онтогенетичес­ кого развития мотивации, приобретение и сохранение предметами мотиванионного значения, которого они раньше не имели, свидетельствуют о неизбежности фиксации в некоторой форме этого значения в опыте индивида, и в этом смысле способность мотивацион- ного события оставлять следы не 'подлежит сомнению. Что касается таинственности, то этот феномен про­ должает сохранять ее и в настоящее время. Это свя­ зано прежде всего со сложностью дифференциации в процессах накопления, сохранения 'и воспроизведе­ ния опыта собственно мотивационных и познаватель­ ных моментов. Рассмотр):?,! это подробнее.

Эмоции и память

Как по формальным признакам, так и по существу фиксация в опыте следов мотнвационных воздействий тесно связана с процессами памяти и научения. Бо­ гатые традиции экспериментального изучения этих процессов использовались, в частности, и для выяв­ ления роли, которую в них играют эмоционально- мотивационные факторы. Согласно одной из обзор­ ных работ «...экспериментальные исследования пока­ зывают, что «эмоциональные факторы» заметно влияют на память. Это влияние проявляется не толь­ ко в объеме воспроизведения заученного материала, но сказывается также в его опознании и переучива- ним, равно как в воспроизведении и узнавании соб­ ственного опыта, времени реакции при ассоциациях и воспроизведении, последовательности материала при воспроизведении в свободном перечислении, ре-интеграции опыта, ассоциативных реакциях; оно про­является в ошибках воспроизведения, оговорках

¹⁴ Чувствования К. Д. Ушинским выводились из стремлений (потребностей) живого существа и рассматривались как эмоцио­ нальные переживания, показывающие соответствие или несоот­ ветствие стремлениям предметов и воздействий: «...Стремлением мы называем неизвестную нам причину деятельности, обнару­ живаемую тем или другим существом, и притом такую причи­ ну, которую мы предполагаем в самой сущности данного су­щества»; «Бессознательные стремления превращаются в созна­тельные желания не иначе, как через посредство чувствований» (там же. С. 60, 64),

J п» (Rapaport, 1942. Р. 100; см. также Блонский, 1979- Рейковский, 1979. Гл. 4; Meltzer, 1930; Weiner, 1966a, 1966b). Для усиления этого вывода можно добавить, что в экспериментальном изучении 'памяти, особенно в случае.использования способности человека к произ­вольному запоминанию, возможен известный разрыв между мотивацией этого.процесса (зачем запоми­нается) 'и его содержание?»: (что именно запоминает­ся, например, бессмысленные слоги), ослабляющий влияние на него эмоционально-мотивационных фак­торов. В естественной ж.изпи такое влияние выраже­но значительно больше, так как в ней по очевидным причинам запоминаться (заучиваться) должно преж­де всего то, что.имеет отношение к потребностям и процессу их удовлетворения (и в силу этого вызыва­ет эмоции). Об этом свидетельствуют, в частности, описанные 3. Фрейдом (1916) факты мотивирован­ного забывания, а.также исследования непроизволь­ной памяти, в 'проявлениях которой мотивацнонные факторы, определяя строение и характер активности, играют не просто важную, а главную роль (Зейгар-ник, 1979; Зинченко, 1961; Смирнов, 1966). Однако такого рода исследования, показывая не­сомненное и разнообразное влияние эмоций на запо­минание, сохранение и воспроизведение связанного с ними познавательного содержания, представляют •весьма неопределенные 'и неоднозначные данные о фиксации в опыте индивида самих эмоций, о том, актуализируется ли вместе с воспроизведением по­знавательного материала его (выражаемое эмоциями) мотивационное значение. Это объясняется прежде всего различиями в возможности объективного конт­роля в экспериментах обеих составляющих опыта: если сохранение познавательного материала легко устанавливается на основе воспроизведения, то для выводов о сохранении эмоций обычно приходится ис­пользовать значительно менее надежные субъектив­ные отчеты. Объективные показатели (мимические, физиологические) позволяют контролировать, как из­вестно, лишь грубые, относительно выраженные и продолжительные эмоциональные состояния. Рассмотрим для примера конкретное утверждение испытуемого: «С. сильно напугал меня ложным из вестием о смерти моего сына, и с тех пор мне очень неприятно видеть его, хотя он хороший человек» (Блонский, 1979. С. 157). Какие экспериментальные процедуры в данном случае могли бы помочь восста­ новить с точностью весь комплекс пережитых испы­ туемым эмоций—изначальный испуг и отчаяние, по­ следовавшее затем радостное облегчение и, по-види­ мому, возмущение источником хотя и непреднамерен­ ной, но столь страшной дезинформации—и тем бо­ лее определить вклад каждой из них в формирование итогового отрицательного отношения к человеку, которого испытуемый считает хорошим? Но это еще не все затруднения. Очевидно, что запах цветка приятен не потому, что мы помним удовольствие, которое этот запах когда-то доставлял. Конечно, человек, увидев цветок издали, может предвосхитить удовольствие, настроить­ ся на пего, т. е. некоторое влияние прошлого опыта здесь возможно, однако своим главным составом эмо­ циональное восприятие запаха происходит каждый раз как бы заново, относительно независимо. Но со­ гласно интеллектуалистическим (когнитивистским) представлениям подобным образом эмоция возникает и.в рассматриваемом примере. По этим представле­ ниям имеет место следующая последовательность со­ бытий: при виде человека испытуемому сначала чис­ то познавательно вспоминается история с ложным известием о смерти, а эмоция возникает вторично как реакция на это воспоминание, т. е.;в принципе таким же образом, как когда-то на неподтвердидшееся страшное известие, на факт и источник дезинфор­ мации. Но в таком случае здесь вообще нет «запомина­ ния» эмоций; память воспроизводит когнитивные фак­ ты, которые, как и цветок, вызывают эмоции относи­ тельно независимо. Так ли это или наоборот — сначала возникают эмоции, а затем вызванные ими воспоминания — определить в каждом конкретном случае трудно, а в реальном потоке сознания, на фоне многих чередующихся о'бразов и переживаний, по- видимому, и невозможно. Согласно Т. Рибо, посвятившему проблеме аффек­тивной памяти специальную работу (1895), эмоции могут воспроизводиться как тем, так и другим спо-

обом; в интроспективных отчетах испытуемых этот „„тор' обнаружил как случаи, в которых «аффектив­ное состояние вызывается только через посредство интеллектуальных состояний, с которыми оно связа­но» (С. 12), так и непосредственное воспроизведение э\юций: «...Настоящая аффективная память, не зави­сящая от сопутствующих ей интеллектуальных эле­ментов, не есть химера» (С. 16). Кроме того, Т. Рибо выделил «ложную, или отвлеченную» аффективную память, в случае которой субъект вспоминает испы­танную эмоцию исключительно интеллектуально, са­мой эмоции не переживая; это наблюдается, напри­мер, при воспоминании давно прошедших увлечений: «Что остается 'взрослому от воспоминания об его дет­ских играх?...Во всех случаях подобного рода... при­поминаемый аффективный отпечаток узнается, но не чувствуется,'не испытывается» (С. 15). Работа об аффективной памяти Т. Рибо положила начало исторической дискуссии, показавшей, в част­ности, сложность различения эмоциональных и по­знавательных элементов опыта и, как следствие, за­висимость представлений об этом виде памяти от исходных теоретических позиций авторов (см. Блон­ский, 1979. С. 160—165). Показательна постановка в дискуссии.вопроса о самом существовании аффек­тивной памяти, свидетельствующая о том, что при определенных взглядах оно, вопреки утверждению К. Д. Ушинского, вовсе не очевидно. Следует, одна­ко, отметить, что из-за специфики этих взглядов, в частности, из-за прямого переноса приемов иссле­дования мнемических процессов на «запоминание» эмоций, в дискуссии обсуждалась не аффективная память как таковая, а только произвольная ее фор­ма—способность человека повторно пережить эмоции не,в естественной ситуации, а по просьбе эксперимен­татора и именно «по памяти». Искусственность такого сужения проблемы отме­чалась многими авторами и в настоящее время пред­ставляется очевидной: «Для 'большинства людей про­извольное воспроизведение эмоциональной памяти... по своему желанию затруднительно и часто даже не­ возможно. Лишь у некоторых людей, главным обра­ зом музыкантов, художников, артистов, произвольное ^произведение пережитых ранее эмоциональных состояний осуществляется легко, что, очевидно, яв­ ляется результатом частой тренировки этого процес­ са» (Громова, 1980. С.!32); что касается непроиз­ вольной эмоциональной памяти, то «... ее извлечение происходит постоянно у всех людей, оказывая боль­ шое влияние на наше поведение, настроение, ПОСТУП­ КИ, -взаимоотношения, о чем свидетельствуют много­ численные примеры из нашей обыденной жизни» (там же. С. 134). Данное обстоятельство — непроизвольный харак­ тер фиксации я воспроизведения эмоций—свидетель­ ствует о том, что эмоциональная память несводима к проявлениям 'собственно мнестических процессов и закономерностей и имеет более сложную детермина­ цию. Очевидно, что если человек после плотного обе­ да не способен «'вспомнить» приятный вкус хлеба, хотя без затруднений делает это в голодном состоя­ нии, если, будучи обиженным, он легко представляет все 'недостатки и отрицательные черты обидчика и с трудом — его положительные качества, то такая из­ бирательная направленность воспроизводящихся эмо­ ций определяется состоянием потребностей, а не осо­ бенностями памяти. Затруднения, аналогичные отмеченным, возникают и при попытке рассмотреть мотивационную фиксацию по данным исследований в области научения ('см. Berlyne, 1964; Mowrer, 1950, 1960b). При обсуждении процессов мотивационного обусловливания мы стал­ кивались с тем, что скорость и другие особенности возникновения новых мотивационных отношений за­ висят от познавательного отражения связи между условным и безусловным раздражителем (Miller, Matzel, 1987). В тех случаях,.когда связь очевидна, когда индивиду для ее выявления не требуется выра­ ботки нового умения, навыка, перцептивного дей­ ствия, обусловливание, т. е. мотивационное переклю­ чение и фиксация, способно произойти очень быстро или сразу. Однако в более сложных случаях, в кото­ рых новые мотивационные отношения являются сум­ марным результатом познавательного выявления свя­зи и переключения по этой связи мотивации, раз­личить оба момента научения бывает трудно. Из-за отмеченных особенностей фиксация в опыте следов эмоций, о которой К. Д. Ушинский писал Р

] 24

„ дщлом веке как о «самой темной главе в психоло-^пг (1950. Т. 9. С. 407), многими своими особенно­стями остается таковой и сегодня. Это нужно под­черкнуть для предупреждения о том, что некоторые нижеприводимые выводы и замечания будут более проблемными, чем констатирующими. Интенсивность и глубина эмоций. Положение о том, что способность эмоций оставлять следы в опыте зависит от их интенсивности, является, казалось бы, убедительным и ясным. Оно находит подтверждение в повседневной жизни: наиболее ярко и прочно нам помнятся когда-то сильно нас поразившие радости,. огорчения, тревоги и т. д. Зависимость обнаружена и в исследованиях поведения животных и человека (напр., Annau, Kamin, 1961; Kanungo, Dutta, 1966). Она зафиксирована в заключительной части «закона эффекта» Э. Л. Торндайка: «Чем больше удовлетво­рение или дискомфорт, тем больше усиливаются или ослабляются связи» (Thorndike, 1966. Р. 184). Соглас­но П. П. Блонскому, «можно считать вполне обосно­ванным следующий вывод: дольше всего помнится сильно эмоционально возбудившее событие» (1979. С. 149). Однако существуют данные, не позволяющие аб­солютизировать это положение. У взрослого человека интенсивность эмоции не всегда является показате­лем ее важности, серьезности, что отражено, напри­мер, в пословице «Милые ссорятся — только тешат­ся». Согласно В. Штерну, эмоции, независимо от их силы, могут в различной пропорции сочетать призна­ки «серьезных» и «игровых» переживаний (Stern, 1928). «Ссоры милых» относятся к таким «полусерь­езным» эмоциям, так же как и переживания на сцене актера или юношеские увлечения. Человек способен хохотать, прыгать от радости или рыдать и по пустяковой причине, просто выражая свое сиюминутное состояние или заразившись на­строением окружающих людей. Ф. Крюгер лодчерк-^УЛ различие между силой эмоций и такой важной их характеристикой, как глубина, соответствие «ядер­ным» образованиям душевной структуры: «Глубина эмоционального переживания... существенно отличает­ся от простой интенсивности и ситуативной силы ду­шевного движения» (1984. С. 118; см. также Krueger,. 1928). А. Веллек, продолживший разработку этой проблемы, писал: «Я даже более решительно, чем Крюгер, настаиваю на существовании не только раз­ личия, но и фактического антагонизма между интен­ сивностью и глубиной эмоционального переживания. Эмоции взрывного характера обнаруживают тенден­ цию быть поверхностными, тогда как глубинные (и поэтому стойкие) эмоции обнаруживают тенден­ цию к меньшей 'интенсивности» (Weliek, 1970. Р. 283). Поэтому исчезновение ссор 'в семье может означать не только улучшение, но и ухудшение отношений, возникновение тихого, внешне малозаметного, но под­ линного и прочного разочарования. Очевидно, что в свете данных о несовпадении внешней выраженности и внутренней значимости эмо­ ций ¹⁵ положение о лучшем «запоминании» сильных эмоций теряет изначальную ясность. Ведь вполне воз­ можно, что оскорбление, 'выслушанное человеком с подчеркнутой сдержанностью, оставит IB опыте более прочные следы, чем, например, обида, усиленно вы­ ражавшаяся в общении с маленьким ребенком. Более обобщенно говоря, глубина эмоций, мера их 'проник­ новения.в собственно личностные структуры являет­ ся, возможно, даже более важной детерминантой их закрепления в опыте, чем их сила (интенсивность), в традиционном понимании характеризующая меру вовлечения а эмоциональные состояния тела, а 'не духа. Но если это так, то возможны случаи, когда, вопреки рассматриваемому положению, лучше запо­ минаются 'слабые эмоции; оно,следовательно, требует оговорки, указывающей, что речь в нем идет о'б эмо­ циях, уравненных в отношении глубины. Данная ого­ ворка, однако, не является достаточной, поскольку фиксация в опыте эмоций зависит не только от их глубины или силы. Модальность эмоций. Процессы накопления эмо­ционального опыта связаны с модальностью эмоций.