Современная лингвистика трактует речевое общение как «мотивированный живой процесс взаимодействия между участниками коммуникации, который направлен на реализацию конкретной, жизненной целевой установки, протекает на основе обратной связи в конкретных видах речевой деятельности» [Казарцева 1998: 8]. Изучение различных формальных и содержательных аспектов речевого общения обусловливает особенную актуальность научных дисциплин, помогающих представить своеобразие уровня языковой компетенции, или знаний человека о его языке в контексте правил речевого общения. Ведущей категорией этих дисциплин является феномен коммуникативной мотивированности языка.
Мотивированность – одно из объяснительных понятий языкознания. Оно позволяет выделить некую систему причин происхождения и существования языка. Эта система причин (или факторов) может иметь разные корни, поскольку сам язык человека – противоречивое создание. Он одновременно феномен природный, социально-культурный и психологический. Поэтому определение причинности языка, мотивированности, обусловленности его единиц неизбежно связано с осознанием человеком сущностных линий проявления языковой природы, в которых и утверждается способность личности овладевать всеми сторонами противоречивого бытия языка.
Коммуникативная мотивированность – это такой уровень осознания причинности языка, который соотносит язык как систему знаков с внешними факторами ее речевой организации и внутренним миром человека.
Так называемые «внешние факторы» – это контекст реальной, естественной, природной жизни человека как биологического организма, с одной стороны, с другой же – это контекст той социальной роли, которую играет каждый человек в разнообразных ситуациях своего общения и которая в состоянии подчинить себе в конечном счете «естественного человека», превратив его в механизм исполнения предначертанных обществом решений. Не удивительно, что именно факторы речи как феномена социально значимого взаимодействия партнеров по коммуникации традиционно ассоциируются с культурой речевого общения. В истории языкознания подобные представления обусловлены тем, что какое-то время в лингвистике господствовало мнение о социальной природе языка, а весь процесс и механизм человеческого общения сводился к установлению той общественной роли, которую должен показать человек как «представитель», «винтик» определенного коммуникативного коллектива. В результате процесс речевого общения сводился к установлению некоторого числа правил «употребления», «использования» языка, которые, на первый взгляд, просто зеркально отражают правила, выработанные поведением индивида в обществе. Отсюда выводился и основной принцип языка и его единиц – принцип конвенционализма, согласно которому – языковое правило представляет собой реализацию социально одобренных, принятых в обществе речевых форм, правил, обусловленных надиндивидуальным вкусом, условностью, то есть нормой.
В чем ограниченность этого подхода. Безусловно в том, что социальная функция языка исключает категорию личности и его индивидуального вкуса из компетенции лингвистики. Только в обществе язык существует, и только для него он вырабатывает свои разнообразные формы, в том числе и формы общения в соответствии с моделью социальной жизни. В таком случае возникает вопрос: для чего нужен язык, зачем он обществу? Чтобы упорядочить, регламентировать его жизнь, утвердить различно рода социальные функции? Для этого немало и других механизмов, институтов социальной регламентации поведения и деятельности человека. Чем же отличается в этой социальной иерархии язык? Каковы его функции? Как видно из логики вопросов – если признать, что язык – продукт социальной жизни, открытой остается проблема функционирования языка, так как непонятна природа его социальных различий.
Сама идея социальной природы языка, конечно, является очень важной, но подчинять ей другие проблемы, связанные с жизнью самого языка, наверное, нельзя, ведь понятия «жизнь общества» и «жизнь языка» суть величины взаимосвязанные, но не тождественные. При этом обратимость данных понятий неодинакова. Если человек и не может быть полностью свободным от общества и его законов, то каким же образом утверждается его свобода личности, его личное жизненное пространство, его уникальная философия и индивидуальная психология. Конечно – в его способности размышлять и, воспринимая, оценивая этот мир, строить свое сознание, видеть свой внутренний мир, наконец, видеть себя в этом мире. Поэтому внешние факторы можно было бы назвать «экстралингвистическими», если бы они не были настолько связаны с языком и процессами мышления, внутренним миром человека, что, объясняя необходимость системы знаков как формы коммуникации, личность закономерно сталкивается с выбором укоренных в языке правил речевого общения, то есть не может не использовать в своей речевой деятельности знаки, имеющие определенную меру коммуникативной «высвеченности» (маркированности, отмеченности), отражающие в своей языковой форме знания человека о культуре речевого общения.
В отечественной лингвистике задачи определения степени коммуникативной мотивированности языка традиционно связаны с дисциплинами так называемого «речеведческого цикла». Проблематика языка, речи и речевой деятельности, разрабатываемая данными дисциплинами, привлекает внимание к той области знаний человека, которая начиная с античности вскрывает искреннюю заинтересованность личности в своем языке. Развитие заявленных уже античными риториками и философскими трактатами учений о красноречии и правильности имен привело современную лингвистику к созданию интегративных (синтезирующих) научных теорий, обобщающих в тесной связи со смежными дисциплинами целый ряд вопросов речевой коммуникации. Одной из таких дисциплин речеведческого цикла является культура речи, связанная со многими направлениями современной теории речевого общения, но прежде всего – с риторикой и стилистикой.
