Достопочтеннейший и достоуважаемый покровитель! От возвратившегося здешняго аптекаря я получил посланные вами, высокоуважаемый отец, книги все, по списку. Между ними я нашел такую книгу, которую особенно желал иметь, именно, о почтенном Симоне Пражском. За нее [98] приношу вам особенную благодарность. Календарь Тырнавский я едва один день имел в руках. Я должен был как его, так и ту книгу с любопытными исследованиями оставить у господина вице-патриарха.
Много раз писал я вашему преподобию и при различных случаях. Это я делал для того, чтобы, если в эти смутные времена одно письмо не дойдет, то, по крайней мере, дошло бы другое. Прошу не ставить нам в вину, если мы часто просим слишком многого и надоедаем вам. Мы просим большего для того, чтобы если не все получить, то, по крайней мере, хотя нечто. В последний раз я писал вам через некоего морского капитана-итальянца, по имени Луку, о котором прошел было слух, что он убит в Литве, но теперь прибыл из Варшавы один итальянец, который утверждает, что нашел его в Варшаве в добром здравии и говорил с ним. Из того письма ваше преподобие увидите, как сильно желают моряки и другие офицеры иметь у себя миссионеров. Мы писали оба и желали, чтобы приехал достопочтенный господин Штейнер и остался в Москве; но, если иметь в виду все дела, то пришлось бы сожалеть, если бы сюда был прислан кто-либо весьма дорогой, который мог бы быть полезнее в более цивилизованной, чем эта страна, где до сих пор нельзя предусмотреть, на что нам собственно следует надеяться или чего опасаться. Надеюсь, Бог особенным образом внушит вашим преподобиям, что именно нужно делать. Но кто бы ни был назначен, пусть он остается в Москве, и если когда либо, то теперь особенно нужно, чтобы он был хорошим утраквистом. 48
Касательно высших наук я недавно писал, что желательно, чтобы был кто-нибудь, основательно изучивший их; но теперь, при дальнейших беседах с вице-патриархом, я нашел это менее необходимым. Здесь сначала создали ему большую славу, и мы сами признавали его более ученым, чем он есть, когда услышали, что он в течение двух курсов излагал богословие; но теперь, если сказать настоящую правду, я не признаю его выше даже меня, особенно после того, как я (на диспуте) обстоятельнее его изложил сущность учения о Троице, и сам [99] мог заметить и прекрасно видел, что на меня смотрят, как на победителя, и сам вице-патриарх публично назвал меня ученым и хорошим богословом, чтo мы должны были видеть еще яснее. Я желал бы переслать вам его возражение и проч., но теперь мне невозможно списать его, поэтому я вынужден отложить это до другого случая. До сих пор на диспутах шла речь об исхождении Святого Духа от обоих лиц (Отца и Сына), как на основании умственных доказательств, так и на основании текстов; но тексты мне доставили продолжительную и трудную работу, так как нужно было и постоянно читать и в тоже время розыскивать сочинения святых греческих отцев, а теперь в этой стране пока еще нет достаточно книг. Но, если благополучно начнется плавание купцов из Азова, то мы уже условились, чтобы нам привезли те книги за умеренную цену из Константинополя, если, конечно, у нас будут деньги и наше содержание не будет никогда задерживаться. Теперь вице-патриарх желает поднять другой спор, — о главе церкви, если только ничего не представится для спора по первому вопросу, но, благодарение Богу, я хорошо подготовился и для этого нового спора.
Покорнейше просим ваше преподобие, благоволите опять позаботиться, чтобы наше содержание приходило к нам во время. Оно нам крайне нужно, так как мы сделали много расходов на постройку нескольких более обширных спалень для помещения князей и дворян, учащихся у нас. В числе этих юношей есть и близкие друзья светлейшего царя, как Нарышкины и Апраксины. Им нельзя было отказать, а нужно было устроить все, что было возможно, чтобы они могли жить у нас. Мы должны устроить еще одну комнату для имеющих прибыть к нам князей Головкиных, отец которых есть, так сказать, зрачек в глазу светлейшего царя. Кроме того мы должны были отнять у себя часть наших средств, чтобы удовлетворить нужды нашей церкви, для которой почти никто уже не дает, так как наши старейшины уже умерли; да еще мы тратим на содержание пяти юношей, детей наших католиков, которых необходимо держать для услужения в [100] церкви, для выходов, а также и для того, чтобы они помогали наставнику в музыке. Покорнейше просим, да благоволят позаботиться об нас, особенно в эти времена, когда, как мы полагаем, трудно будет достать из заграницы денег, чтобы нам не пришлось по необходимости прервать дело, начатое для славы Бога.
Отец Иоанн уже дал три небольших представления, правда, коротеньких, но по исполнению юношами оказавшихся весьма изящными, к великой радости здешняго дворянства, которое присутствовало. Мы придумали приспособления к комическому представлению, стоющие внимания уже за один тяжкий труд. Оно многим здешним показалось удивительным, так как они никогда не видали ничего подобного.
Благоволите ваше преподобие, насколько сочтете возможным, опять похлопотать о миссионерах для Азова. Крайняя там нужда в них. Оттуда то и дело пишут и просят. Боюсь, как бы средства на содержание их не замедлили этого дела. Если бы у меня был готовый на всякие трудности товарищ, то я решился бы охотно жить там, при каких угодно малых средствах но, быть может, меньше будет пользы, если я буду обязан людской милости.
Некоторые пришельцы из Англии и Голландии пытались ввести здесь преподавание философии Декарта и какого-то Локка, и некоторые из здешних, хотя не понимали дела, но были увлечены и тем, что им расхваливали их, и как новинкой; однако Бог послал нам счастливый случай сойтись с ними, к чему подстрекал и один вельможа. Прежде всего они восстали против схоластических терминов и apгументаций. Я обещал не пользоваться схоластическими терминами: с формальной стороны, с существенной и пр.; но не мог допустить исключения всех схоластических доказательств, когда и сам Декарт (которого я уже достал себе) первый свой принцип сразу предлагает в форме схоластической аргументации именно: «я думаю, следовательно я существую». Поэтому они согласились, что мы во всяком случае можем употреблять энтимему. И так, говорю, будем спорить об этом самом принципе, который Декарт называет первым, а я отрицаю, доказывая противное [101] таким образом: существует нечто раньше этого принципа, поэтому он не есть первый. Идя затем далее, я доказывал: бытие, рассматриваемое само в себе, существует прежде его проявления, поэтому следует, что мышление есть проявление, следов. бытие прежде существует, отсюда — не мышление следует считать первым принципом, но бытие. Несмотря на то, что это доказательство пустое и не опровергает Декарта, мои противники, к удивлению, пришли здесь в недоумение и яростно хотели защищать, что во всяком смысле выражение: думаю есть первый принцип. Поэтому видя, что мы имеем дело с людьми малоопытными, прямо им показали, конечно вежливым образом, что они не понимают даже самого начала философии Декарта, потому что Декарт говорит здесь не о каком нибудь принципе, но о начале, т.e. о том, с чего начинается философствование, или иначе о том, чтo в области понимаемого прежде всего воспринимается, — таково, говорит он, есть мышление, не о том или другом предмете мышление, а отвлеченное, которое само себя усматривает, и отсюда уже он заключает о бытии и проч. Этим ударом их авторитет почти совсем уничтожен. Что касается Локка, то я в нем вижу скорее атеиста, чем философа. Милосердный Боже! каких чудовищ сюда часто привозят! Другой сочинитель привезен из Голландии; он кроме других вещей упорно защищает физическую истину о стоянии солнца и подвижности земли. Мы им разъяснили, какая разница между гипотезой и истиной на деле, в природе, и показали, что и при неподвижности свечи и движении шара, и при неподвижности шара и движении свечи происходят одни и теже явления, следовательно этим путем не надежно выводить, что это есть истина и что так есть в природе, как нам представляется. Однако они пожелали, чтобы то учение было опровергнуто с аргументами, и это задало нам весьма большую и трудную работу.
Таким образом, достоуважаемый господин, мы делаем, что можем, а Бог делает за нас то, чего мы не можем сделать. О, если бы приехал сюда какой нибудь посол и привез с собою священника, который бы некоторое время исполнял мои обязанности, а я мог бы выехать к [102] офицерам. Мы узнали из идущего откуда-то слуха, будто достопочтеннейший господин Гонзалец скончался; не знаем, правда-ли это? Смиреннейше поручаю себя вашему преподобию, покорнейший клиент, Франциск Эмилиан.
XV
