Он не стал спорить и позволил убедить себя – скорее из любви к ней, чем потому, что ее доводы убедили его. В ту ночь, когда ее ноги обвили его талию, а ногти вонзились в блестящую от пота спину и неистовая разрядка сотрясла тело инопланетянина, Блайз раскрыла свой разум и поглотила и его сознание тоже.
Его охватило ужасное, утробное ощущение надругательства, бесстыдного похищения, утраты, но через миг оно исчезло, и зеркало ее разума отразило два образа. Любимый, милый и нежный силуэт Блайз и второй, пугающе знакомый и столь же любимый – его самого.
* * *
– Черт бы побрал их всех! – бушевал Тахион, меряя шагами узкое помещение. Потом развернулся и яростно ткнул в Прескотта Кьюинна пальцем. – Это просто возмутительно, уму не постижимо – вызывать нас! Да как они смеют – и по какому праву – заставлять нас сломя голову нестись в Вашингтон в двухчасовой – двухчасовой! – срок?
Кьюинн пыхнул трубкой.
– По праву закона и обычая. Они – члены Конгресса, а этот комитет уполномочен вызывать и допрашивать свидетелей.
Он был дородный старик с внушительным брюшком, которое натягивало цепочку от часов с болтающимся на ней шифром «Фи-бета-каппа»[61] – единственное, что оттеняло строгий черный цвет его жилета.
– Тогда вызвали бы нас, чтобы снять показания – хотя одному богу известно, о чем именно, – и положили всему этому конец. Вчера ночью мы примчались сюда на всех парах лишь затем, чтобы узнать, что слушание перенесли, а теперь нас держат здесь вот уже три часа.
Кьюинн хмыкнул и почесал кустистые седые брови.
– Если вы считаете это долгим ожиданием, молодой человек, то вам еще очень многое предстоит узнать о федеральном правительстве.
– Tax, присядь и глотни кофе, – пробормотала Блайз, бледная, но собранная в своем черном трикотажном платье, шляпке с вуалью и перчатках.
На пороге появился Дэвид Герштейн, и два морских пехотинца у двери в зал заседаний подобрались и пробуравили его цепкими взглядами.
– Хвала господу, хоть крошечный островок здравого смысла в океане безумия и кошмаров.
– Ох, Дэвид, милый! – Блайз лихорадочно сжала его плечи. – Ты в порядке? Сильно тебя вчера мучили?
– Нет, было здорово... если бы только этот нацист Рэнкин то и дело не величал меня «еврейским джентльменом из Нью-Йорка». Меня допрашивали о Китае. Я рассказал им, что мы делали все, что было в человеческих силах, чтобы достигнуть соглашения между Мао и Чаном. Они, разумеется, столковались. После этого я предложил им прекратить слушания, и они согласились под радостные возгласы и рукоплескания, и...
– И тогда ты вышел из зала, – перебил его Tax.
– Ну да. – Темноволосая голова поникла, и он уставился на свои стиснутые руки. – Теперь они сооружают стеклянную кабинку, после чего меня вызовут снова. Да и черт с ними!
Вышедший надменный служитель вызвал миссис ван Ренссэйлер.
– Спокойствие, милая. Ты и сама по себе достойная им соперница, не говоря уж о тех, кто скрывается в твоей голове. И не забывай, я с тобой.
Она слабо улыбнулась. Кьюинн взял ее под локоть и проводил в зал заседаний. На краткий миг Тахиону открылось зрелище спин, камер в слепящем белом свете телевизионных ламп. Потом дверь с глухим хлопком закрылась.
– Сыграем? – спросил Дэвид.
– Конечно, почему бы и нет?
– Я не мешаю? Может быть, тебе лучше обдумать свои показания?
– Какие еще показания? Мне ничего не известно о Китае.
– Когда тебя вызвали?
Его ловкие руки так и порхали, расставляя фигуры.
– Вчера днем, примерно в час.
Они еще не закончили партию, когда вернулись Блайз с Кьюинном. Инопланетянин так стремительно вскочил, что доска вместе с фигурами полетела на пол, но Дэвид не произнес ни слова упрека. Блайз была бледнее смерти. Ее колотило.
– Что они сделали? – громовым голосом осведомился Tax.
Она ничего не отвечала, только дрожала в его объятиях, точно подстреленная лань.
– Доктор Тахион, их интересует не только Китай. Нам нужно поговорить.
– Минутку.
Он склонился к ней и коснулся губами тоненькой вены на виске, затем быстро проскользнул сквозь защиту и окутал ее сознание успокоительной волной. Женщина обмякла, пальцы, вцепившиеся в лацкан нежно-персикового пальто, разжались.
– Посиди с Дэвидом, милая. Мне нужно поговорить с мистером Кьюинном.
Tax понимал, что разговаривает с ней как с маленьким ребенком, но потрясение могло пошатнуть хрупкую конструкцию, которую он возвел, чтобы отделить разные личности одну от другой, а это краткое вторжение в ее сознание показало ему, что сооружение уже начинает давать трещину.
Адвокат отвел его в сторону.
– Китай был лишь предлогом, доктор. Теперь главный вопрос – вирус. Полагаю, комитет вообразил, будто тузы представляют собой разрушительную силу и могут отражать настроения страны в целом.
– Доктор Тахион! – провозгласил служитель. Кьюинн отмахнулся от него.
– Абсурд!
– Тем не менее теперь я понимаю, зачем вы здесь. Я бы посоветовал вам избрать Пятую.
– То есть?
– Отказаться отвечать на все вопросы до единого. Включая и ваше имя. Ответ даже на этот единственный вопрос будет истолкован как отказ от использования Пятой.
Тахион выпрямился в полный, совершенно не впечатляющий рост.
– Я не боюсь этих людей, мистер Кьюинн, и не стану своим молчанием помогать им осудить меня! Мы положим конец этому безумию, и немедленно!
Зал походил на полосу препятствий из огней, кресел, столов, людей и змеящихся кабелей. Один раз он даже споткнулся и чуть не упал, но с приглушенным ругательством удержал равновесие. На миг все вокруг него куда-то исчезло, и Tax увидел сияющий в свете многочисленных люстр паркет бального зала в Ильказаме и услышал смешки родни и друзей – они смеялись над ним, перепутавшим хитрые па «Озадаченных принцев». Из-за его оплошности цепочка танцоров сбилась с ритма и остановилась, и он услышал громкий гнусавый голос своего кузена Забба, который, перекрывая музыку, во всех безжалостных подробностях пояснил, какое именно па он пропустил. Кровь бросилась ему в лицо, над верхней губой выступил пот. Вытащив из кармана носовой платок, он промокнул непрошеную влагу и только тогда осознал, что причина его дискомфорта не только в воспоминаниях, но и в телевизионных прожекторах, из-за которых в зале стояла невыносимая жара.
Тахион уселся в неудобное деревянное кресло с прямой спинкой и заметил похожий на ободранный скелет каркас стеклянной будки, которую сооружали для допроса Дэвида, – весьма зловещее зрелище, точно недостроенный эшафот. Тогда он быстро перевел взгляд на девятерых мужчин, которые посмели судить такисианина и его дженамири. Единственное, что было в них примечательного, – это их мрачная напыщенность. В остальном эти девятеро были всего лишь группкой мужчин среднего и пожилого возраста, одетых в мешковатые темные костюмы. Его лицо свело в маску царственного пренебрежения, он развалился в своем неудобном кресле, самой своей позой насмехаясь над их мнимой властью.
– Зря вы не последовали моему совету касательно вашего костюма, – пробормотал Кьюинн, открывая портфель.
– Вы же сказали мне, чтобы я оделся поприличнее. Вот я и оделся.
Кьюинн оглядел фрак и панталоны нежного персикового оттенка, жилет, расшитый всеми оттенками зелени и золота, и высокие мягкие ботфорты с золотыми кистями.
– Черное было бы куда уместнее.
– Я – не какой-нибудь работяга.
– Будьте добры назвать комитету свое имя, – заговорил председатель Вуд, не отрываясь от бумаг.
Он склонился к микрофону.
– В вашем мире я известен под именем доктор Тахион.
– Ваше полное и настоящее имя.
– Вы уверены, что хотите этого?
– Зачем бы я тогда стал задавать этот вопрос? – брюзгливо буркнул Вуд.
– Как вам будет угодно. – Инопланетянин с легкой улыбкой пустился в перечисление своей полной родословной. – Тисианн брант Тс'аа сек Халима сек Рагнар сек Омиан. На этом род моей матери заканчивается, поскольку Омиан вошла в Ильказамский клан сравнительно недавно, благодаря браку, а до того принадлежала к клану Заглулов. Моего деда с материнской стороны звали Тай брант Парада сек Амурат сек Ледаа сек Ша-рияр сек Наксина. Его родителем был Баконур брант Сеннари...
– Спасибо, – поспешно перебил его Вуд. Потом обвел взглядом сидевших за столом коллег. – Может быть, в рамках этого разбирательства мы обойдемся его nom de plume[62]?
– De guerre[63], – поправил Тахион с невинным видом и злорадно отметил, как вспыхнул председатель.
Затем последовало несколько вялых бессмысленных вопросов относительно того, где он живет и работает; после этого за дело взялся Джон Рэнкин от штата Миссисипи.
– Насколько я понимаю, доктор Тахион, вы – не гражданин Соединенных Штатов Америки.
Тахион бросил на Кьюинна пораженный взгляд. Из рядов собравшихся журналистов зазвучали смешки. Рэнкин буравил его взглядом.
– Нет, сэр.
– Значит, вы иностранец.
В его словах сквозило удовлетворение.
– Несомненно, – протянул Тахион. Он небрежно развалился в кресле и принялся вертеть в пальцах свой галстук.
В разговор вступил представитель Южной Дакоты.
– Вы прибыли в эту страну легальным или нелегальным путем?
– Я как-то не заметил в Уайт-Сэндзе иммиграционного центра, хотя, с другой стороны, я его и не искал, поскольку в тот момент меня занимали несколько более неотложные дела.
– Но в последующие годы вы ни разу не обращались с прошением о предоставлении вам американского гражданства?
Кресло со скрежетом отъехало, и Тахион вскочил на ноги.
– О Идеал, ниспошли мне терпения! У меня нет никакого желания становиться гражданином вашей страны. Я нахожу ваш мир неотразимым, и даже если бы мой корабль мог совершить гиперпространственный прыжок, я остался бы здесь, потому что мои пациенты нуждаются во мне. Но у меня нет ни времени, ни охоты ходить на задних лапках на потеху этому варварскому трибуналу. Пожалуйста, можете продолжать играть в бирюльки, но дайте мне заниматься своей работой.
Кьюинн буквально затолкал его обратно в кресло и прикрыл микрофон ладонью.
– Продолжайте в том же духе – и получите отличную возможность наблюдать за этим миром из-за тюремной решетки, – прошипел он. – Да поймите же, наконец! Эти люди обладают властью над вами и средствами, чтобы осуществить ее. А теперь извинитесь, и попробуем хоть как-то спасти положение.
Тахион извинился, но неубедительно, и допрос продолжился. Первым к сути дела подступил Никсон от Калифорнии.
– Насколько я понимаю, доктор, это ваша семья разработала этот вирус, который стоил жизни стольким людям. Я прав?
– Да.
– Прошу прощения?
Тахион прочистил горло и повторил, на этот раз более внятно:
– Да.
– Значит, вы прибыли...
– Чтобы попытаться помешать его распространению.
– А чем вы можете подтвердить свое заявление, Тахион? – осведомился Рэнкин.
– Записями из моего судового журнала, где зафиксированы мои переговоры с командой второго корабля.
– И вы можете предоставить нам эти записи?
– Они на моем корабле.
На помост проскользнул секретарь, и члены комиссии о чем-то торопливо посовещались.
– В отчетах говорится, что ваш корабль сопротивлялся всем попыткам проникнуть внутрь.
– Ему так было приказано.
– Вы согласны открыть его и позволить военно-воздушным силам изъять записи?
– Нет. – Их взгляды скрестились. – Если вы вернете мне мой корабль, то я сам отдам вам записи.
– Нет.
Тахион снова откинулся на спинку кресла и пожал плечами.
– Вам все равно было бы от них не много проку; мы разговаривали не на английском.
– А те, другие инопланетяне? Можем мы допросить их? – Губы Рэнкина скривились, как будто он говорил о чем-то необычайно неприятном и отвратительном.
– Боюсь, все они мертвы. – Его голос погрустнел – им снова овладело чувство вины, которое до сих пор приносили с собой воспоминания. – Я недооценил их решимость. Они попали в луч деструктора и распались в атмосфере.
– Весьма кстати. Так кстати, что я начинаю задумываться, а не было ли все это подстроено заранее?
– Это промах Джетбоя стал причиной разрушения капсулы с вирусом.
– Не смейте марать имя великого американского героя вашими клеветническими измышлениями! – вскричал Рэнкин с пылом южанина-проповедника. – Я заявляю перед этим комитетом и перед всей нацией, что вы остались в этом мире, чтобы изучать результаты своего злодейского эксперимента. А те, другие инопланетяне были камикадзе, готовые пожертвовать своими жизнями, чтобы вы могли снискать себе славу героя и жить среди нас, пользуясь всеобщим доверием и уважением, тогда как на самом деле вы инопланетный диверсант, пытающийся подорвать благополучие нашей великой нации при помощи этих опасных и непредсказуемых существ...
– Нет! – Он вскочил на ноги, упершись сжатыми кулаками в стол. – Я сожалею о событиях сорок шестого года, как никто иной. Да, я не сумел... не сумел остановить корабль, найти капсулу, убедить власти в ее опасности, помочь Джетбою, и мне придется жить с этим до конца своих дней! Я могу лишь предложить самого себя... свои таланты, свой опыт, который я приобрел, работая над этим вирусом... чтобы уничтожить последствия того, что я создал. Мне жаль... очень жаль.
Он запнулся, закашлялся и благодарно приложился к стакану с водой, который протянул ему Кьюинн.
Жара казалась почти осязаемой, она обвивала его тело змеиными кольцами, выжимала воздух из его легких, заставляла голову идти кругом. Tax приказал себе не терять сознание и, вытащив из кармана носовой платок, вытер глаза – и тут же понял, что совершил еще одну ошибку. В этой культуре мужчины привыкли сдерживать эмоции. Такисианин только что нарушил очередное табу. Он тяжело рухнул в кресло.
– Если вы и вправду раскаиваетесь, доктор Тахион, то докажите это комитету. Я прошу вас предоставить нам полный список так называемых «тузов», которых вы когда-либо лечили и о которых когда-либо слышали. Имена, по возможности адреса и...
– Нет.
– Вы поможете стране.
– Это не моя страна, и я не стану помогать вам в вашей охоте на ведьм.
– Вы находитесь в этой стране нелегально, доктор. Не исключено, что в интересах нации вас придется выдворить за ее пределы. Я бы на вашем месте очень хорошо обдумал свой ответ.
– Здесь не о чем думать. Я не выдам своих пациентов.
– У комитета нет дальнейших вопросов к этому свидетелю.
У входа в Капитолий они нос к носу столкнулись с бледным мужчиной с лисьим лицом. Блайз еле слышно пискнула и вцепилась в рукав Тахиона.
– Добрый день, Генри, – буркнул Кьюинн, и инопланетянин понял, что перед ним муж женщины, которая вот уже два с половиной года делила с ним жизнь и постель.
Он казался странно знакомым. Tax соперничал с его личностью каждый раз, когда они с Блайз становились единым целым в телепатическом или телесном слиянии. Генри во плоти давно прозябал в дальнем углу ее сознания, точно ненужный хлам на пыльном чердаке, но его разум оставался и был не из приятных.
– Блайз.
– Генри.
Он окинул Тахиона холодным взглядом.
– Если позволите, я хотел бы переговорить со своей женой.
– Нет, прошу тебя, Tax, не оставляй меня!
Пальцы женщины цеплялись за его пальто, и он осторожно отвел их и ласково сжал в своей ладони.
– Думаю, не стоит этого делать.
Конгрессмен схватил его за плечо и толкнул. И совершенно напрасно. Тахион, хотя и не выглядел здоровяком, в свое время обучался у самых лучших специалистов по самозащите на всем Такисе, поэтому его реакция была скорее рефлекторной, нежели сознательной. Он даже не стал прибегать к изощренным боевым искусствам, а просто-напросто наподдал коленом ван Ренссэйлеру в пах, а когда тот согнулся пополам, от души двинул кулаком ему в лицо. Конгрессмен рухнул как подкошенный, а Tax подул на ушибленные костяшки.
Вид у Блайз был совершенно безумный, синие глаза потерянно смотрели на мужа, а адвокат хмурился, похожий на седовласого Зевса. Несколько человек подбежали помочь упавшему политику, и Кьюинн, который опомнился первым, погнал их вниз по лестнице.
– Это был нечестный удар, – рокотал он, подзывая проезжавшее мимо такси. – Не очень-то спортивно – бить человека по яйцам.
– Меня не интересует спорт. В драке главное – победить, а проигравший умирает.
– Ну и странный же у вас мир, если в нем действуют такие правила. Вот увидите, Генри подаст на вас в суд за нападение и побои, как будто у вас и без этого забот мало.
– Можете считать себя нанятым, Прескотт, – сказала Блайз, поднимая голову с плеча Тахиона. Втроем на заднем сиденье было тесно, и Тахион чувствовал слабую дрожь, которая все еще сотрясала ее тело.
– Возможно, вам следует подумать о том, чтобы подать на развод. Ума не приложу, почему вы не сделали этого раньше.
– Из-за детей. Я знаю, что никогда больше не увидела бы их, если бы развелась с Генри.
– В общем, подумайте об этом.
– Куда мы едем?
– В «Мэйфлауэр». Симпатичный отель, вам понравится.
– Я хочу на вокзал. Мы уезжаем домой.
– Я бы не советовал. Нутром чую, ничто еще не закончилось, а мое нутро никогда не ошибается.
– Мы уже дали показания.
– Но еще не вызывали Джека и Эрла, да и Герштейна будут допрашивать во второй раз – может всплыть что-нибудь такое, что потребует вызвать вас повторно. Давайте подождем до победного конца. Если я прав, это спасет вас от необходимости возвращаться.
Tax неохотно согласился и снова откинулся на мягкую спинку сиденья, глядя на проносящийся мимо город.
К вечеру воскресенья он был по горло сыт и Вашингтоном, и «Мэйфлауэром», и мрачными пророчествами Кьюинна. Блайз попыталась сделать вид, будто они просто вырвались в короткий романтический отпуск, и вытащила его побродить по городу, но ее придуманный мирок разлетелся вдребезги вечером в пятницу, когда Дэвида обвинили в неуважении к Конгрессу, а дело передали большому жюри присяжных.
Юноша примчался к ним в номер и теперь метался между исступленной уверенностью в том, что приговор не будет вынесен, и страхом, что его осудят и посадят в тюрьму. Последнее казалось наиболее вероятным, поскольку в последний день своих показаний он повел себя совершенно неслыханно и разошелся настолько, что сравнил комитет с гитлеровской правящей верхушкой. Снисхождения ждать не приходилось. Тахион из последних сил пытался убедить Дэвида отказаться от новых кровожадных планов относительно комитета и успокоить Блайз, которая, похоже, совершенно позабыла о том, что ее родной язык – английский, и теперь разговаривала исключительно по-немецки.
Его усилиям мешало и то обстоятельство, что их номер подвергся настоящей осаде: вездесущие репортеры продолжали атаковать и изводить их даже после того, как Блайз выплеснула горячий кофе в лицо одному, который попытался пробраться к ним под видом официанта. Только Кьюинну было позволено беспрепятственно проходить в их крепость, но он неизменно был настроен столь пессимистично, что такисианин был готов выбросить его из окна.
Сейчас, когда восточный край неба уже понемногу начинал светлеть, Тахион лежал, прислушиваясь к ровному биению сердца и легкому шелесту дыхания Блайз, свернувшейся калачиком у него под боком. Они занимались любовью долго и исступленно, как будто боялись оторваться друг от друга. Но ему было очень не по себе: обнаружилось, что разные личности в ее сознании переплетаются. Он попытался заставить ее сосредоточиться на сооружении новой конструкции, но ее слишком раздирали эмоции, и у нее ничего не получилось. Вернуть ей утраченное равновесие мог лишь отдых и эмоциональный покой, и такисианин дал себе слово, что они сегодня же уедут из Вашингтона несмотря ни на какой комитет.
Разбудил его яростный стук в дверь их номера, от которого он подскочил на кровати. Со сна он не сообразил даже накинуть халат, а просто обернул вокруг бедер простыню и поплелся к двери. Это оказался Кьюинн, и одного взгляда на его лицо Тахиону хватило, чтобы спать ему расхотелось окончательно.
– Что? Что случилось?
– Самое худшее. Браун сдал вас с потрохами.
– Что?!
– Он явился как добровольный свидетель. Бросил вас на растерзание, чтобы спасти свою шкуру.
Tax упал в кресло.
– Это еще не все, – продолжал адвокат. – Они повторно вызывают Блайз.
– Когда? Зачем?
– Завтра, сразу после Эрла. Джек весьма любезно поделился с ними сведениями о том, что кроме фон Брауна, Эйнштейна и прочих ученых в ее сознании хранятся еще и ваши мысли и воспоминания. Они хотят получить имена всех остальных тузов, и, если вы отказываетесь говорить, они вырвут их у нее.
– Она откажется.
– Ее могут посадить.
– Но... она ведь женщина. – Заметив, что Кьюинн покачал головой, Tax взмолился: – Сделайте хоть что-нибудь! Вы же юрист. Я отказался первым, пусть меня и сажают.
– Есть и другой выход.
– Какой?
– Дать им то, чего они хотят.
– Нет, об этом не может быть и речи. Вы должны сделать так, чтобы она не появлялась в том зале.
Адвокат тяжело вздохнул и принялся яростно чесать голову, пока седые волосы не встали торчком, как иглы у рассерженного дикобраза.
– Ладно, посмотрю, чем я смогу помочь.
* * *
Утром в четверг они снова были в Капитолии. Эрл вошел в зал, сообщил о том, что прибегает к Пятой поправке, и вышел обратно с выражением крайнего отвращения на лице. Он не ожидал от белого правительства ничего хорошего, и оно не обмануло его ожиданий. Настал черед Блайз. Два молодых морских пехотинца у двери попытались оттеснить Тахиона. Он знал, что действует нечестно, что отыгрывается не на тех людях, но попытка разлучить их с Блайз вывела его из себя, и инопланетянин безжалостно подмял под себя волю обоих. После ментального приказа они захрапели, еще не успев коснуться пола. Эта демонстрация его способностей произвела сильное впечатление на нескольких наблюдателей, и для него сразу нашлось место в конце зала, среди журналистов. Он попытался было протестовать, желая быть с Блайз, но Кьюинн разубедил его:
– Если вы будете сидеть рядом с ней, это подействует на них, как красная тряпка на быка. Я позабочусь о ней.
– Ей здесь нужен не только юрист. Ее разум... он сейчас очень хрупок. – Tax кивнул головой в сторону Рэнкина. – Не позволяйте ему наседать на нее.
– Попробую.
– Родная. – Ее плечи под его ладонями были такими худенькими и беззащитными, а когда Блайз подняла на него глаза, они показались ему двумя темными синяками на белом лице. – Помни, их свобода и безопасность зависят от тебя. Пожалуйста, не говори ничего.
– Не беспокойся, я не скажу, – проговорила женщина, и в этот миг в ней словно вновь пробудился ее былой дух. – Они ведь и мои пациенты тоже.
Тахион смотрел, как она уходит прочь под руку с Кьюинном, и им вдруг овладел ужас. Ему захотелось броситься за ней вслед и схватить ее. Что это – предчувствие или просто игра больного разума?
– А теперь, миссис ван Ренссэйлер, давайте установим хронологический порядок событий, – начал Рэнкин.
– Хорошо.
– Итак, когда вы впервые обнаружили у себя эти способности?
– В феврале тысяча девятьсот сорок седьмого.
– А когда вы бросили своего мужа, конгрессмена Генри ван Ренссэйлера?
Он произнес слово «конгрессмен» с нажимом и быстро взглянул по сторонам, чтобы увидеть, как восприняли это его коллеги.
– Я его не бросала. Это он выгнал меня.
– Возможно, это произошло из-за того, что ему стало известно о вашей интрижке с другим мужчиной, с мужчиной, который даже не является человеком?
– Нет! – вскрикнула Блайз.
– Возражение! – в тот же миг прокричал Кьюинн. – Это не бракоразводный процесс.
– У вас нет никаких оснований возражать, мистер Кьюинн, и да будет позволено напомнить вам о том, что этот комитет время от времени считает необходимым расследовать прошлое адвокатов. Остается лишь удивляться, почему вы защищаете врагов нации.
– Потому что согласно принципу англо-американского права кто-то должен защищать обвиняемого от чудовищной власти федерального правительства...
– Спасибо, мистер Кьюинн, но я не думаю, чтобы мы нуждались в лекциях по юриспруденции, – перебил его представитель Вуд. – Можете продолжать, мистер Рэнкин.
– Благодарю вас, сэр. Мы на некоторое время отвлечемся от этого вопроса. Итак, когда вы стали одной из так называемых «Четырех тузов»?
– Если не ошибаюсь, это было в марте.
– Сорок седьмого?
– Да. Арчибальд показал мне, как я могу использовать свою силу, чтобы сохранить бесценные знания, и связался кое с кем из ученых. Они согласились, и тогда я...
– Начали высасывать их разумы.
– Это не так.
– Вы не находите то, как вы поглощаете знания и способности других людей, отвратительным? Это вампиризм. И мошенничество к тому же. Вы не родились гением, не учились и не работали, чтобы добиться своего положения. Вы просто присваиваете себе то, что принадлежит другим.
– Они дали свое согласие. Я никогда не сделала бы этого без их разрешения.
– И конгрессмен ван Ренссэйлер тоже дал вам свое разрешение?
Тахион услышал, как сел ее голос от подступивших к горлу слез.
– Это было совсем другое... Я тогда не понимала... не могла этим управлять.
Она закрыла лицо руками.
– Продолжим. Вернемся к тому времени, когда вы покинули своего мужа и детей. – Потом добавил уже менее официальным тоном, обращаясь, по-видимому, к остальным членам комитета: – Мне лично кажется немыслимым, чтобы женщина могла отказаться от отведенной ей самой природой роли и вести себя подобным образом...
– Я их не покидала, – прервала его Блайз.
– Так когда это произошло?
– Двадцать третьего августа тысяча девятьсот сорок седьмого года.
– И где вы живете с двадцать третьего августа тысяча девятьсот сорок седьмого года?
Она сидела молча.
– Ну же, миссис ван Ренссэйлер. Вы дали согласие отвечать на вопросы комитета. Теперь вы не можете отказаться.
– Централ-Парк-Уэст, сто семнадцать.
– И чья это квартира?
– Доктора Тахиона, – прошептала она.
В рядах журналистов началось оживление, поскольку они никак не афишировали свои отношения. Лишь остальные трое «тузов» и Арчибальд были в курсе их дел.
– Значит, после того, как вы надругались над своим мужем и украли его разум, вы бросаете его и живете в грехе с нелюдем с другой планеты, который создал вирус и наделил вас этими способностями. Удобно устроились, нечего сказать. – Он склонился над столом и заорал на нее. – А теперь слушайте меня, мадам, и советую вам отвечать, ибо вам угрожает серьезная опасность!
Вы завладели разумом и воспоминаниями присутствующего здесь Тахиона?
– Д-да.
– И вы работали с ним?
– Да.
Ее голос был еле слышен.
– Вы признаете, что Арчибальд Холмс создал группу «Четыре туза» как подрывной элемент, призванный сеять смуту в рядах верных сторонников Соединенных Штатов?
Блайз обернулась в своем кресле, ее пальцы отчаянно цеплялись за спинку, глаза слепо блуждали по переполненному залу. Ее лицо подергивалось, как будто она пыталась придать ему несколько разных выражений сразу, а в голове у нее творилось нечто невообразимое. Этот почти уловимый шум вломился в сознание Тахиона, и тот мгновенно захлопнул ментальные барьеры.
– Вы слушаете меня, миссис ван Ренссэйлер? Потому что это в ваших же собственных интересах. Я начинаю считать вас с вашими паразитическими способностями угрозой для этой нации. Может быть, разумнее будет отправить вас за решетку, пока вы не взяли и не продали ваши незаконным образом приобретенные знания врагам этой страны?
Сильная дрожь сотрясала ее тело, по лицу струились слезы. Tax вскочил и начал пробиваться сквозь толпу, которая разделяла их.
– Нет, нет, прошу вас... не надо. Оставьте меня в покое.
Женщина, словно пытаясь защититься, обняла себя за плечи и принялась раскачиваться взад-вперед.
– Тогда назовите мне их имена!
– Ладно... Ладно...
Рэнкин отодвинулся от микрофона, и кончик его ручки начал выстукивать по блокноту негромкий довольный мотив.
– Это Кройд...
Для Тахиона время замедлилось, растянулось, почти застыло. Между ним и Блайз все еще оставалось несколько рядов, и в этот нескончаемо долгий миг он принял решение. Его разум ударил и пригвоздил ее, точно булавка – бабочку. Женщина задохнулась на полуслове и забавно булькнула. Под его нажимом все сооружение ее разума распалось на куски, и Блайз кувырком полетела куда-то в дальний темный закоулок души. Вырвавшись на свободу, остальные семеро впали в настоящее неистовство. Хохоча, поучая друг друга, задираясь и разглагольствуя, они наперегонки пытались овладеть ее нервной системой, и тело несчастной дергалось, точно она была обезумевшей куклой. Из нее извергались потоки слов: формулы, лекции на немецком языке, нескончаемые споры между Теллером и Оппенгеймером, предвыборные речи и бессвязные обрывки фраз на такисианском языке, сливавшиеся в чудовищную мешанину.
Расшвыривая в стороны стулья и людей, Тахион прорвался к своей возлюбленной и прижал ее к себе. В зале поднялся невообразимый гам: председатель Вуд колотил молотком, репортеры перекрикивались и толкались, но все перекрывал безумный монолог Блайз. Он снова потянулся к ней сокрушительной силой своего разума и погрузил ее в забытье. Женщина обмякла в его руках, и в зале наступила зловещая тишина.
