Мелинда М. Снодграсс Хроники упадка 2 страница

Тахион заправил гардению ей за ухо, забрал у нее чемодан и притянул ее к себе. Талия у нее была такой тонкой, что ее можно было обхватить ладонями. Оборки ее шелковой юбки нежного персикового оттенка скользнули по его ногам, и волоски на них мгновенно встали дыбом. К женской одежде он испытывал особое пристрастие – тем более к такому платью, от Диора, с юбкой по щиколотку и множеством шифоновых нижних юбок. Лиф, державшийся на двух узких лямочках, оставлял большую часть спины обнаженной. Смотреть на то, как двигаются под нежной белой кожей ее лопатки, доставляло истинное удовольствие. Он ощутил под своими шортами ответное шевеление и тут же, смутившись, метнулся к шкафу.

– Я только натяну какие-нибудь штаны. Вода вскипела, можно приготовить чай. И пожалуйста, сделай патефон потише.

– Тебе чай с молоком или с лимоном?

– Ни с тем, ни с другим. Со льдом. Я сейчас расплавлюсь.

– Отличный денек сегодня.

– Отличный жаркий денек. На моей планете куда прохладнее, чем здесь.

Блайз отвела глаза и дернула себя за выбившуюся прядь волос.

– Я знаю, что ты инопланетянин, но обсуждать это мне как-то неуютно.

– Тогда не будем это обсуждать. – Tax принялся заваривать чай, исподтишка наблюдая за ней. – Для женщины, которую только что выгнал муж, ты поразительно спокойно себя ведешь, – заметил он наконец.

– Все слезы я оставила на заднем сиденье такси. Шофер, бедняга, решил, что на него свалилась настоящая психичка. В особенности после того, как...

Она неожиданно умолкла, использовав чашку, которую он только что ей передал, как повод спрятать глаза от его испытующего взгляда.

– Ты только не подумай, я ничуть не возражаю, но почему ты... э-э...

– Пришла к тебе? – Она пересекла комнату и повернула регулятор громкости на патефоне. – Это очень грустная часть.

Тахион усилием воли заставил себя прислушаться к музыке и понял, что это сцена прощания Виолетты и Альфреда.

– Э-э... ну да.

Женщина обернулась к нему. В глазах у нее была мука.

– Я пришла к тебе потому, что Эрл слишком занят своими судебными процессами, маршами протестов, стачками и выступлениями, а Дэвид, бедняга, пришел бы в ужас при мысли о том, чтобы принять у себя пожилую истеричку. Арчибальд стал бы уговаривать меня помириться с Генри – к счастью, когда я зашла, его не было дома, но Джек был, и он... в общем, он распустил руки.

Он затряс головой, как жеребец, которого одолела мошкара.

– Блайз, кто все эти люди?

– Как ты можешь ничего о них не знать? Мы – «Четыре туза».

Внезапно ее заколотило, да так, что она даже расплескала свой чай.

Тахион подошел к ней, забрал чашку и прижал ее к груди. От ее слез у него на рубахе сделалось теплое и влажное пятно, и он потянулся к ее сознанию, но Блайз, похоже, уловила его намерение и яростно оттолкнула его.

– Нет, подожди, сначала я объясню, что я сделала. Иначе ты скорее всего получишь ужасающий шок. – Она вытащила из сумочки кружевной платочек, решительно высморкалась и промокнула глаза. – Должно быть, ты считаешь меня обычной взбалмошной дамочкой. В общем, не стану больше тебе докучать. Начну с самого начала и расскажу тебе все по порядку.

– Ты исчезла, даже не попрощавшись, – перебил он.

– Арчибальд сказал, что так будет лучше, а когда он начинает изображать из себя строгого отца, у меня не хватает духу ему перечить. – Ее губы скривились. – Ни в чем. Когда он узнал, что я могу делать, он сказал, что у меня великий дар и я могу сохранять бесценное знание. Он убедил меня вступить в его группу.

Тахион прищелкнул пальцами.

– Эрл Сэндерсон и Джек Браун.

– Верно.

Он вскочил на ноги и принялся расхаживать по комнате.

– Эти парни провернули что-то такое в Аргентине и потом еще ловили Менгеле и Айхмана, но почему четыре?

– Еще Дэвид Герштейн, известный под прозвищем Парламентер...

– Я его знаю, я только немного его подле... впрочем, это неважно. Продолжай.

– И я. – Она застенчиво улыбнулась и мгновенно стала похожа на маленькую девочку. – Мозговой Трест.

Тахион упал на диван и уставился на нее. Блайз села рядом с ним.

– Что он... что ты сделала?

– Употребила свой талант так, как мне посоветовал Арчибальд. Хочешь что-нибудь узнать о теории относительности, ракетостроении, ядерной физике, биохимии?

– Холмс послал тебя по стране поглощать разумы, – сказал он. И вдруг взорвался. – И кто, черт подери, теперь сидит у тебя в голове?

– Эйнштейн, Солк^[57], фон Браун^[58], Оппенгеймер, Теллер^[59]. Ну и Генри, разумеется, но об этом я предпочла бы не вспоминать. – Она улыбнулась. – В этом-то все и дело. Генри не нужна жена, у которой в голове несколько нобелевских лауреатов, а еще меньше – жена, которой известно, где зарыты все его скелеты. Поэтому сегодня утром он вышвырнул меня. Я, в общем-то, и не возражала бы, если бы не дети. Я не знаю, что он наговорит им об их матери, и... ох, черт, – прошептала она и ударила стиснутыми кулачками по коленям. – В общем, я пыталась придумать, что мне теперь делать. Я как раз отбилась от Джека и ревела на заднем сиденье такси, когда вспомнила о тебе. – Тахион вдруг сообразил, что она говорит по-немецки. И с силой прикусил язык, чтобы сдержать тошноту. – Это, наверное, глупо, но ближе тебя у меня никого нет. Это так странно, когда подумаешь, что ты даже не с нашей планеты.

Женщина улыбнулась – то была улыбка наполовину обольстительницы, наполовину Моны Лизы, но он был не в силах ответить ей ни физически, ни эмоционально. В душе у него отвращение мешалось с гневом.

– Иногда я совершенно не понимаю людей! Ты вообще понимаешь, какая опасность кроется в этом вирусе?

– Нет, а откуда мне это знать? Когда разразился кризис, Генри увез нас из города, а вернулись мы тогда, когда он счел, что опасность миновала. – Теперь она снова перешла на английский.

– Так вот, он очень ошибался!

– Да, но это же не моя вина!

– А я и не говорю, что твоя!

– Тогда отчего же ты так сердишься?

– Это все Холмс! – продолжал бушевать он. – Ты говорила, что он строит из себя твоего отца, но, если он вообще испытывает к тебе хоть каплю теплых чувств, он ни за что не стал бы толкать тебя на этот безумный путь!

– Но что в нем такого безумного? Я молода, а многие из этих ученых уже старики. Я просто сохраняю бесценное знание.

– Рискуя при этом собственным рассудком!

– Но ты же учил меня...

– Ты – человек! Ты не приучена справляться с нагрузкой, которую представляет собой ментатика высокого уровня! Методы, которым я учил тебя в госпитале, чтобы ты могла отгородить свою личность от личности своего мужа, совершенно для этого не годятся! Здесь требуются силы совершенно иного порядка!

– Так научи меня тому, что я должна знать. Или вылечи.

К такому предложению он не был готов.

– Я не могу... пока не могу. Этот вирус чертовски сложен; выработать штаммы, которые нейтрализовали бы его действие... – Он пожал плечами. – На то, чтобы побороть дикую карту, могут уйти годы. Я не бог и работаю в одиночку.

– Значит, придется вернуться к Джеку. – Она схватила чемодан и двинулась к двери. Шатающаяся под его тяжестью, женщина представляла собой странно неодолимую смесь достоинства и фарса. – А если я сойду с ума, то Арчибальд, уж наверное, найдет мне хорошего психиатра. Я все-таки одна из «Четырех тузов».

– Подожди. Не можешь же ты вот так просто взять и уйти.

– Значит, ты научишь меня?

Он впился большим и средним пальцами в уголки глаз и с силой сжал переносицу.

– Я попытаюсь. – Чемодан плюхнулся на пол, и Блайз нерешительно приблизилась к Тахиону. Он предостерегающе выставил вперед свободную руку. – Да, еще одно. Я не святой и не один из ваших человеческих монахов. – Он махнул в сторону занавешенной ниши, в которой скрывалась его постель. – В один прекрасный день я захочу тебя.

– А почему не сегодня?

Женщина отвела его предостерегающую руку и прильнула к нему. По правде говоря, ее тело с полным правом можно было назвать тощим, но все изъяны, которые он мог бы в нем заметить, померкли, когда она сжала его лицо в ладонях и прижалась губами к его губам.

 

* * *

 

– Чудесный был день.

Тахион удовлетворенно вздохнул, потер лицо рукой и стащил с себя носки и белье.

Блайз улыбнулась ему из ванной, где перед зеркалом наносила на лицо крем.

– Любой земной мужчина, услышь он твои слова, назвал бы тебя ненормальным. День, проведенный в компании восьми-, пяти– и трехлетнего ребенка, мало кто счел бы приятным времяпрепровождением.

– Ваши мужчины ничего не понимают.

Взгляд Таха на миг стал отсутствующим – ему вспомнились липкие ручки, которые его многочисленные кузины засовывали ему в карманы в поисках чего-нибудь вкусненького, когда он приходил навестить их, мягкие и пухлые детские щечки, прижимавшиеся к его щеке, когда он уходил, давая им честное слово «скоро прийти к ним снова и поиграть». Усилием воли он отогнал эти воспоминания и обнаружил, что Блайз внимательно смотрит на него.

– Скучаешь по дому?

– Думаю.

– Скучаешь по дому.

– Дети – это радость и счастье, – сказал он торопливо, предупреждая расспросы и вопросы. Потом взял щетку и принялся расчесывать свои длинные волосы. – На самом деле я часто думаю, подменили твоих детей еще в колыбели или ты с самого начала наставляла старине Генри рога.

Полгода назад, выгнав жену, ван Ренссэйлер приказал слугам не впускать ее в дом, и Блайз оказалась разлученной с детьми. Тахион в два счета исправил эту несправедливость. Раз в неделю, когда конгрессмена не было дома, они с Блайз отправлялись в ее бывшую квартиру, Тахион подчинял себе волю слуг, и они играли с Генри-младшим, Брендоном и Флер. После этого инопланетянин приказывал няне и экономке забыть об их посещении. Ему доставляло величайшее удовольствие водить за нос ненавистного Генри, хотя для того, чтобы месть была полной, следовало бы дать ему знать о том, что они и в грош не ставят его приказания.

Он отбросил щетку, взял вечернюю газету и забрался в постель. На первой полосе красовался снимок Эрла, получающего медаль за спасение Ганди. На заднем плане виднелись Джек и Холмс: у Арчибальда вид был донельзя самодовольный, но Джеку было явно не по себе.

– Здесь репортаж с сегодняшнего приема, – сказал он. – Хотя я не понимаю, из-за чего весь сыр-бор. Подумаешь, покушение.

– Мы не разделяем вашего равнодушия к убийствам.

Ее голос прозвучал приглушенно – она натягивала через голову ночную сорочку.

– Я знаю, но все равно мне это странно. – Tax повернулся на бок и подпер голову рукой. – Знаешь, пока я не попал на Землю, я ни разу нигде не появился без телохранителей.

Старая кровать скрипнула: Блайз устроилась рядом с ним.

– Это ужасно.

– Мы привыкли. В том классе, к которому я принадлежу, убийства – неотъемлемая часть жизни. Таким образом семейства добиваются влияния. К двадцати годам я потерял убитыми четырнадцать близких родственников.

– И насколько близкими были эти родственники?

– Ну, моя мать, например. Мне было всего четыре, когда ее нашли у подножия лестницы, которая вела в женские покои. Я всегда подозревал, что к этому приложила руку тетя Сабина, но никаких доказательств этому не было.

– Бедный малыш! – Блайз погладила его по щеке. – Ты хоть вообще ее помнишь?

– Отрывочно. В основном шелест шелка и кружев да запах ее духов. И волосы – как золотистое облако.

Она перевернулась и устроилась калачиком у него под боком.

– А что еще отличает Землю от Такиса?

Ее попытка сменить тему была шита белыми нитками, но он был благодарен ей за это. Разговоры о покинутой семье всегда вызывали у него грусть и тоску по дому.

– Женщины, например.

– Мы лучше или хуже?

– Просто другие. Вы можете ходить везде, где хотите, когда достигаете детородного возраста. У нас никогда бы такого не позволили. Успешное покушение на беременную женщину может перечеркнуть многие годы кропотливого планирования.

– Думаю, это тоже ужасно.

– Кроме того, мы не приравниваем секс к греху. Грех для нас – бездумное размножение, которое может сорвать все планы. Но удовольствие – совершенно другое дело. Например, мы отбираем молодых и привлекательных мужчин и женщин из низшего класса – тех, кто не обладает пси-силой – и обучаем их, чтобы они могли обслуживать мужчин и женщин из знатных семейств.

– А с женщинами из своего класса вы встречаетесь?

– Конечно. До тринадцати лет мы растем и учимся вместе. Женщин изолируют лишь после того, как они достигнут детородного возраста, чтобы уберечь их. Кроме того, мы собираемся вместе на различные семейные мероприятия: балы, охоты, пикники, но все это только в стенах поместий.

– А до какого возраста мальчики живут со своими матерями в женских помещениях?

– Все дети живут с матерями до тринадцати лет.

– А после этого они могут с ними видеться?

– Ну разумеется! Это же их матери!

– Не обижайся. Просто все это для меня очень странно.

Забравшись к ней под рубашку, Tax провел рукой по ее ноге.

– Значит, у вас есть сексуальные игрушки, – размышляла Блайз вслух, в то время как его руки исследовали тело женщины, а она ласкала его твердеющий член. – Звучит заманчиво.

– Хочешь стать моей сексуальной игрушкой?

– А я-то думала, что уже являюсь ей.

 

* * *

 

Проснулся он оттого, что замерз. Он уселся в постели и обнаружил, что Блайз рядом нет, а покрывала волочатся по полу. За пологом, представлявшим собой длинные нити бус, слышались какие-то голоса. За окнами горестно завывал ветер, бил в стекла, пытаясь отыскать какую-нибудь щелку или трещинку. По спине у него побежали мурашки, хотя в комнате было совершенно не холодно. Низкие гортанные голоса за пологом воскресили в его памяти детские страшилки о не нашедших покоя душах предков, которые вселялись в тела своих прямых потомков. Он поежился и встал с кровати. Бусы негромко зазвенели, смыкаясь за ним, и его взору предстала Блайз: она стояла в центре комнаты и вела жаркий спор сама с собой.

– Говорю тебе, Оппи, нужно разрабатывать...

– Нет! Мы же уже обсуждали это и решили, что сейчас главное – наш прибор. Мы не можем себе позволить отвлекаться на водородную бомбу.

Тахиона сковал ужас. Подобное уже случалось прежде, когда она уставала или была чем-то расстроена, но чтобы до такой степени – никогда. Он знал, что должен отыскать Блайз как можно скорее, или она заблудится навсегда, и усилием воли заставил себя действовать. В два прыжка Tax очутился рядом с ней, прижал ее к себе и коснулся ее разума – и едва не отпрянул от ужаса, очутившись в гуще чудовищного водоворота противоборствующих личностей, каждая из которых пыталась взять верх над остальными, в то время как Блайз беспомощно кружилась в центре. Он бросился к ней, но дорогу ему преградил Генри. Тахион яростно отпихнул его в сторону и окружил ее надежной защитой своего разума. Остальные шесть личностей реяли вокруг них, пытаясь сломить его защиту. Объединенными усилиями они с Блайз загнали Теллера на свое место, аналогично поступили с Оппенгеймером; Эйнштейн удалился сам, что-то бубня себе под нос, а Солк просто казался озадаченным.

Блайз в его объятиях вдруг обмякла, и эта неожиданная тяжесть оказалась слишком велика для его измученного тела. Колени у него подломились, и он с размаху сел на пол. Было слышно, как на улице молочник разносит заказы, и Тахион понял: борьба за Блайз заняла не один час.

– Черт бы побрал тебя, Арчибальд, – пробормотал он, но ругательство показалось ему слишком ничтожным, как и его возможности помочь ей.

 

* * *

 

– По-моему, ты это сгоряча, – пробормотал Дэвид Герштейн. Рука Тахиона замерла в воздухе. – Конем было бы лучше.

Такисианин кивнул и быстро сделал ход. И тут же ахнул, сообразив, каковы будут последствия.

– Ах ты, плут! Ты обманул меня!

Герштейн беспомощно развел руками.

– Это был всего лишь совет.

Голос молодого человека был мягким и обиженным, но в темно-карих глазах прыгали веселые искорки.

Тахион хмыкнул и заерзал, удобнее устраиваясь на диване.

– Меня очень тревожит, что человек твоего положения опускается до того, чтобы использовать свой дар в столь низменных целях. Ты должен подавать пример другим тузам.

Ухмыльнувшись, Дэвид потянулся к стакану.

– Этот образ я приберегаю для публики. Но уж со своим создателем-то я могу быть тем, кто я есть на самом деле?

– Не надо.

Повисла напряженная тишина: перед мысленным взором Тахиона вновь промелькнули картины, которые он предпочел бы не вспоминать, а Дэвид с преувеличенной сосредоточенностью переставил карманную шахматную доску на микроскопическое расстояние влево.

– Прости.

– Ничего. – Он ободряюще улыбнулся молодому человеку. – Давай продолжим игру.

Тот кивнул и склонился над доской. Тахион отхлебнул из своей чашки кофе по-ирландски и подержал его во рту, наслаждаясь теплом, прежде чем проглотить. Он испытывал неловкость за то, что так резко отреагировал на это шутливое замечание. В конце концов, мальчик не хотел его обидеть.

Он познакомился с Дэвидом в начале тысяча девятьсот сорок седьмого, в госпитале. В День дикой карты Дэвид играл в шахматы в придорожном кафе. Тогда он не заметил у себя никаких необычных симптомов, но несколько месяцев спустя его, корчащегося в конвульсиях, доставили в госпиталь. Тахион боялся, что этот пылкий и красивый молодой человек пополнит собой список безликих и безымянных жертв, но вопреки всем его ожиданиям тот выздоровел. Они установили, что тело Дэвида выделяет сильнодействующие феромоны, которые делали любое сопротивление ему практически невозможным. Он вступил в команду Арчибальда Холмса, получил от очарованной им прессы прозвище Парламентер и продолжил использовать свое сверхъестественное обаяние, чтобы умиротворять забастовщиков, заключать разнообразные соглашения и выступать посредником в общении с мировыми лидерами.

Тахион заметно выделял его среди прочих и под его руководством выучился играть в шахматы. То, что Дэвиду пришлось прибегнуть к своим способностям, чтобы не дать сопернику выиграть, свидетельствовало как о растущем мастерстве ученика, так и о способностях учителя. Инопланетянин улыбнулся и решил отплатить юноше той же монетой.

Он осторожно выпустил щупальце мысли, проскользнул сквозь защитные барьеры Дэвида и принялся наблюдать за тем, как его блестящий мозг напряженно взвешивает и оценивает все возможные ходы. Решение было принято, но прежде, чем Герштейн успел выполнить его, Tax нанес удар, стерев это решение из его памяти и заменив его другим.

– Шах.

Дэвид растерянно уставился на доску, потом с воплем смахнул ее на пол, а Тахион упал на диван, уткнулся лицом в подушку и захохотал.

– И он еще упрекает в плутовстве меня! Я не могу управлять своей силой, но ты! Забраться ко мне в голову и...

Щелкнул замок, и Блайз осведомилась с порога:

– Эй! По какому поводу вы сцепились теперь?

– Он жульничает! – воскликнули оба в один голос, указывая друг на друга.

Tax обнял ее.

– Ты совсем озябла. Позволь мне приготовить тебе чаю. Как прошла конференция?

– Неплохо. – Она сняла меховую шапочку и смахнула с серебристых ворсинок снежинки. – Вернер слег с крупом, поэтому они были рады моему участию. – Она склонилась к Дэвиду и ласково чмокнула его в синеватую от щетины щеку. – Привет, дорогой, как там в России?

– Мрачно. – Он принялся собирать раскатившиеся по полу фигурки. – Знаешь, по-моему, это нечестно.

– Что именно?

Она сбросила пальто на диван, стащила заляпанные грязью ботинки и уютно устроилась в подушках, спрятав ступни под серебристый лисий мех.

– Эрл разъезжает по Италии в поисках Бормана и спасает Ганди от индуса-фанатика, а ты торчишь в захудалом мотеле на конференции по ракетостроению.

– От тех, кто просто сидит и говорит, тоже есть польза. Уж тебе-то следовало бы это знать. Кроме того, на твою долю славы досталось сполна. Забыл об Аргентине?

– Это было больше года назад, к тому же я только и делал, что уговаривал перонистов, в то время как Эрл с Джеком разгоняли вояк на улицах. И кого, как ты думаешь, заметила пресса? Нас? Ни за что не поверю. В нашем деле, чтобы тебя заметили, нужна помпа.

– И что же это за дело? – поинтересовался Тахион и передал Блайз кружку с дымящимся чаем.

Дэвид подался вперед, вытянув шею, как любопытный птенец.

– Спасение мира от катастроф. Использование наших талантов на благо человечества.

– С этого обычно все начинается, но вот чем заканчивается? Все то, что мне известно о сверхрасах – а я и сам принадлежу к одной из них, – говорит, что мы получаем то, что хотим, а всех остальных посылаем к дьяволу. Когда у крошечной горстки людей на Такисе обнаружились ментальные силы, они прекратили вступать в браки с кем-либо еще, кроме таких же, как они, чтобы не передавать свои способности. Таким образом мы обрели власть над целой планетой, а ведь нас – лишь восемь процентов от всего населения.

– У нас все будет по-другому, – с ухмылкой произнес Герштейн.

– Очень надеюсь. Но меня утешает то обстоятельство, что вас, тузов, всего несколько десятков и что Арчибальд не собрал вас всех под знамена борцов за демократию.

На последнем слове его губы едва заметно скривились.

Блайз протянула руку и отвела челку у него со лба.

– Ты осуждаешь?

– Я беспокоюсь.

– О чем?

– Мне кажется, вы с Дэвидом должны радоваться, что широкая публика вас не видит. Возмущение неимущих имущими и без того вещь неприятная, а ваша раса к тому же традиционно относится ко всему необычному и непонятному с подозрением и враждебностью. Вы, тузы, – венец всего необычного и непонятного. Что там говорит одна из ваших священных книг? Ведьмы не оставляй в живых?

– Но мы – обычные люди, – возразила Блайз.

– Нет, не обычные... больше не обычные, и другие этого не забудут. Мне известно о тридцати семи таких, как вы, но вас может быть и больше, только об этом никто не знает, это ведь не джокеры, которых видно сразу. Массовая истерия – явление особенно опасное и быстро распространяющееся. Люди уже повсюду видят коммунистов, и не думаю, чтобы трудно было перенести такое же недоверие на другое пугающее меньшинство – вроде незримой, тайной и наделенной чудовищной силой группы людей.

– Думаю, ты преувеличиваешь.

– Правда? Почитай о заседаниях КРААД. – Он махнул на кипу газет. – Всего два дня назад федеральный суд признал Алджера Хисса виновным в клятвопреступлении. Здравомыслящая нация так себя не ведет. И все это в месяц, когда вы празднуете возрождение.

– Ты говоришь о Пасхе. А сейчас празднуют первое рождение.

Слабая попытка Дэвида пошутить угасла в тяжелой тишине, которая воцарилась в комнате – было слышно лишь, как ветер бросает в стекла пригоршни снега.

Молодой человек со вздохом потянулся.

– Что-то мы совсем приуныли. Может, поужинаем и сходим на какой-нибудь концерт? В городе сегодня выступает Сачмо^[60].

Тахион покачал головой:

– Мне нужно обратно в госпиталь.

– Сейчас? – простонала Блайз.

– Милая, я должен.

– Тогда я пойду с тобой.

– Нет, это неразумно. Пусть Дэвид сводит тебя поужинать.

– Нет. – Ее губы сжались в упрямую линию. – Если ты не позволишь мне помогать, я хотя бы составлю тебе компанию.

– Она на редкость упряма, – заметил Дэвид из-под кофейного столика, где собирал шахматные фигуры. – Мы все уже усвоили, что спорить с ней без толку.

– Попробовал бы ты с ней жить.

Ее пальцы, вертевшие изящную меховую шапочку, внезапно сжались.

– Поверь, от этой тяготы я тебя с легкостью могу избавить.

– Не заводись, – предостерегающе бросил Тахион.

– А ты не разговаривай со мной тоном строгого папаши! Я тебе не ребенок и не какая-нибудь из ваших покорных такисианок!

– Будь ты одной из них, ты вела бы себя куда лучше; что же касается ребенка, ты сейчас очень его напоминаешь – и избалованного притом. Мы уже обсуждали это, и я не намерен поступать так, как хочешь ты.

– Мы ничего не обсуждали. Ты постоянно затыкал мне рот, меняя тему, отказывался говорить об этом...

– Мне пора в госпиталь. – Тахион поднялся и двинулся к двери.

– Видишь? – крикнула она Герштейну, который явно чувствовал себя не в своей тарелке. – Он опять заткнул мне рот, верно?

Дэвид пожал плечами и спрятал шахматы в карман мешковатой вельветовой куртки. В кои-то веки он, похоже, не знал, что сказать.

– Будь так любезен, своди мою дженамири поужинать и попробуй вернуть ее мне в лучшем расположении духа.

Блайз бросила на Герштейна умоляющий взгляд, а такисианин с поистине царственным презрением уставился в дальнюю стену.

– Эй! По-моему, вам не помешало бы совершить романтическую прогулку в снегопад, все обговорить, хорошенько поужинать, заняться любовью и прекратить браниться. Что бы между вами ни стояло, вряд ли это такая неразрешимая проблема.

– Ты прав, – пробормотала Блайз, и ее тело постепенно обмякло под расслабляющей волной его феромонов.

Дэвид обнял Таха за плечи и подтолкнул его в комнату. Потом взял женщину за руку и вложил ее пальцы в ладонь Тахиона, после чего осенил их головы чем-то весьма смутно напоминающим крестное знамение.

– А теперь ступайте, дети мои, и не грешите больше.

Он спустился вместе с ними по лестнице и вывел их на улицу, после чего поспешно нырнул в переход подземки, пока умиротворяющее действие его феромонов не рассеялось.

 

* * *

 

– Теперь понимаешь, почему я не хочу, чтобы ты работала со мной?

Луне все-таки удалось вырваться из плена облаков, и она обливала снег бледным серебристым светом, отчего город казался удивительно чистым. Они стояли у входа в Центральный парк: Блайз серьезно смотрела Тахиону в лицо, а их дыхание, вырывавшееся мягкими белыми клубами, перемешивалось в воздухе.

– Я понимаю, что ты пытаешься защитить и уберечь меня, но, думаю, это лишнее. И потом, когда сегодня вечером я наблюдала за тобой... – Она поколебалась, не зная, как смягчить свои следующие слова. – Думаю, я смогу справиться с этим лучше, чем ты. Ты сочувствуешь своим пациентам, Tax, но их уродство и безумие... в общем, они вызывают у тебя еще и отвращение.

Тахион отшатнулся.

– Блайз, мне так стыдно. Думаешь, они знают об этом? Улавливают?

– Нет, нет, любовь моя. – Пальцы женщины погладили его волосы, она словно утешала своего ребенка. – Я замечаю это только потому, что знаю тебя, как никто другой. Они видят лишь сострадание.

– Я пытался подавить отвращение, но мне никогда не приходилось сталкиваться с таким кошмаром. – Тахион вырвался из ее ласковых рук и зашагал по тротуару. – У нас не терпят физических недостатков. Если подобное создание появляется на свет в знатном семействе, его уничтожают. – Послышался какой-то слабый звук, и он обернулся к Блайз. Рукой в перчатке она зажимала рот, а широко распахнутые глаза в свете фонаря казались двумя зияющими провалами. – Ну вот, теперь ты будешь считать меня чудовищем.

– Ваша культура чудовищна. Любое дитя – бесценно, несмотря на все свои физические недостатки.

– Вот и моя сестра считала так же, и наша чудовищная культура уничтожила и ее.

– Расскажи мне.

Он принялся чертить ничего не значащие рисунки на засыпанной снегом парковой скамье.

– Она была самой старшей, между нами разница в тридцать лет, но мы были очень близки. В одно из нечастых перемирий между домами ее выдали замуж в другое семейство. Ее первенец родился с... отклонениями, и его умертвили. Джадлен после этого так и не оправилась. Через несколько месяцев она покончила с собой. – Тахион провел ладонью по скамье, стирая рисунки. Блайз взяла его за руку и принялась растирать его закоченевшие пальцы в своих. – После этого я начал задумываться об устройстве нашего общества. Потом было принято решение об испытании вируса на Земле, и это стало последней каплей. Я просто не мог больше сидеть сложа руки.

– Должно быть, твоя сестра была необыкновенной, особенной – как ты.

– Мой кузен утверждает, что в роду Сеннари все такие. Что это рецессивный атавизм, распространению которого – во всяком случае, по его мнению, – необходимо положить конец. Но я совсем замучил тебя своей болтовней о моей родословной, а у тебя зуб на зуб не попадает. Пойдем домой, а не то ты совсем окоченеешь.

– Нет, сначала покончим с этим. – Tax не стал притворяться, будто не понимает, о чем речь. – Я могу помочь тебе и настаиваю на том, чтобы ты позволил мне разделить все это с тобой. Отдай мне свои воспоминания.

– Нет, это будет уже восемь личностей. Слишком много.

– Об этом судить мне. С семью я пока что отлично управлялась.

– Так же отлично, как в феврале, когда я обнаружил в своей спальне Теллера с Оппенгеймером, которые спорили о водородной бомбе, в то время как ты стояла столбом в центре комнаты?

– Это не то же самое. Я люблю тебя, и твой разум не причинит мне вреда. И потом... если ты разделишь со мной свои воспоминания и мысли, то никогда больше не будешь одиноким.

– Я не одинок с тех самых пор, как в моей жизни появилась ты.

– Обманщик. Я видела, как ты смотришь куда-то вдаль, и слышала печальную музыку, которую ты извлекаешь из своей скрипки, когда думаешь, что меня нет рядом. Прошу тебя, позволь мне подарить тебе частичку дома. – Женщина прикрыла его губы ладонью. – Не спорь.