Джордж Р. Р. Мартин Черепашьи игры 1 страница

 

«Shell Games»

Когда в сентябре Томас Тадбери поселился в общежитии, первым делом он повесил на стенку фотографию президента Кеннеди с его автографом и обтрепанную обложку «Тайм» сорок четвертого года выпуска с помещенным на ней портретом Джетбоя, которого тогда как раз объявили «человеком года». К ноябрю на снимке Кеннеди не осталось живого места от следов дротиков Родни, который украсил свою часть комнаты флагом Конфедерации и дюжиной разворотов «Плейбоя». Он не переваривал евреев, ниггеров, джокеров и Кеннеди, да и Тома тоже не особенно жаловал. Весь осенний семестр он развлекался как мог: размазывал по кровати Тома крем для бритья, зашивал штанины брюк, прятал его очки, засовывал в ящики его письменного стола собачьи экскременты.

В тот день, когда Кеннеди застрелили в Далласе, Том вернулся к себе в комнату, едва сдерживая слезы. Род приготовил ему подарок – поработал над портретом красной ручкой. Теперь вся макушка Кеннеди была окровавлена, а глаза перечеркнуты маленькими красными крестиками. В углу рта был пририсован болтающийся язык.

Томас Тадбери смотрел на это долго-долго. Он не плакал, нет; он не мог позволить себе расплакаться. Он принялся собирать чемоданы.

Стоянка первокурсников располагалась в другом конце кампуса. Замок на багажнике его «меркьюри» 54-й модели был сломан, и он зашвырнул сумки на заднее сиденье. На ноябрьском холоде прогревать двигатель пришлось довольно долго. Должно быть, вид у него, пока он сидел там и ждал, был дурацкий: стриженный под «ежик» пухлый коротышка в роговых очках, уткнувшийся лбом в руль, как будто его вот-вот стошнит.

Выруливая со стоянки, он заметил новенький блестящий «олдсмобиль-катласс» Родни. Том переключился на нейтральную передачу и некоторое время стоял на месте, раздумывая. Потом огляделся по сторонам. Поблизости никого не было видно – все сидели перед телевизорами и смотрели новости. Он нервно облизал губы и оглянулся на «олдсмобиль». Костяшки пальцев, сжимавших руль, побелели. Затем Тадбери впился взглядом в автомобиль, наморщил лоб и нажал!

Первыми подались двери, медленно вогнувшись внутрь под давлением. С негромким хлопком разлетелись фары – сначала одна, за ней другая. Заднее стекло внезапно раскололось, разбрызгав осколки во все стороны. Щитки согнулись и отвалились – металл протестующе заскрипел. Разом лопнули обе задние шины, за ними следом просели крылья, потом капот. Лобовое стекло рассыпалось в мелкую крошку. Треснул картер, за ним – стенки бензобака: масло и бензин хлынули под днище машины. К тому времени Том Тадбери почувствовал себя уверенней, и это облегчило ему задачу. Он представил, что стискивает «олдсмобиль» в воображаемом великанском сильном кулаке, и принялся сжимать его все сильнее и сильнее. Над стоянкой разнесся звон и скрежет, но его никто не услышал. Том методично плющил «олдсмобиль», превращая его в комок смятого металла.

Когда все было кончено, он переключил передачу и оставил колледж, Родни и свое детство позади – навсегда.

 

* * *

 

Где-то плакал великан.

Тахион проснулся. К горлу подкатывала тошнота, в висках пульсировала кровь в такт с громогласными всхлипываниями. В темной комнате все казалось странным и незнакомым. Неужели опять пришли убийцы и его семье снова грозит опасность? Нужно отыскать отца. Пошатываясь, он встал на ноги, его повело в сторону, и пришлось ухватиться за стену, чтобы не упасть.

Стена оказалась слишком близко. Это не его покои, здесь все чужое, а этот запах... Тут к нему снова вернулась память. Уж лучше бы убийцы.

Ему вновь снился Такис. Он пошарил рукой в темноте, нащупал шнур, которым включался верхний свет. Дернул за него, и голая лампочка бешено закачалась; по стенам заплясали тени. Во рту стоял мерзкий привкус, грязные волосы лезли в глаза, одежда смялась. Но хуже всего было то, что в бутылке не осталось ни капли.

Тахион беспомощно огляделся по сторонам. Комната шесть на десять футов на втором этаже меблирашки, именуемой просто «Комнаты», на Боуэри-стрит. Забавно, но раньше вся здешняя округа тоже называлась «Боуэри» – так сказала ему Ангеллик. Но то было раньше; теперь она звалась как-то по-другому. Он подошел к окну и поднял штору. В помещение хлынул желтый свет фонаря. На другой стороне улицы великан тянулся к луне и плакал оттого, что не мог ее достать.

Его звали Крошкой. Тахион полагал, что это было проявление человеческого остроумия. В Крошке было бы четырнадцать футов роста, если бы он только мог встать. Его безмятежное простодушное лицо увенчивала спутанная копна мягких темных волос. Ноги у него были стройные и абсолютно пропорциональные. В этом-то и заключалась ирония: стройные, абсолютно пропорциональные ноги не могли выдержать тяжести четырнадцатифутового человека. Крошка сидел в деревянном инвалидном кресле, здоровой механизированной махине на четырех лысых колесах, снятых с разбитого полуприцепа. Увидев в окне Тахиона, он завопил что-то бессвязное, как будто узнал его. Такисианин отошел от окна. В Джокертауне снова наступила ночь. А ему... ему совершенно необходимо было выпить.

Здесь все пропахло плесенью и блевотиной, а какой невыносимый холод! «Комнаты» отапливались далеко не так хорошо, как те отели, в которых он часто останавливался в прошлом. На него нахлынули непрошеные воспоминания о «Мэйфлауэре» в Вашингтоне, где они с Блайз... Нет, об этом лучше не думать. Ладно, сколько времени? Довольно поздно. Солнце уже зашло, а по ночам в Джокертауне жизнь била ключом.

Он подобрал с пола пальто и накинул его на плечи. Даже донельзя перепачканное, оно было великолепно – восхитительного ярко-розового цвета, с золотыми бахромчатыми эполетами на плечах и петлями из золотого галуна, которыми застегивался длинный ряд пуговиц. Тот мужчина из Гудвилла сказал, что раньше оно принадлежало музыканту. Тахион уселся на край продавленного матраса и стал натягивать сапоги.

Уборная находилась в конце коридора. От его мочи, забрызгавшей бортик унитаза, шел пар; руки так тряслись, что он не мог даже толком прицелиться. Тахион поплескал в лицо холодной, отдающей ржавчиной водой и вытер руки несвежим полотенцем.

На улице он немного постоял под скрипучей вывеской, глядя на Крошку. Его терзали горечь и стыд, к тому же Tax чувствовал себя слишком трезвым. Крошке он ничем помочь не мог, а вот с трезвостью кое-что сделать было можно. Он отвернулся от рыдающего великана, глубоко засунул руки в карманы пальто и быстро зашагал по Боуэри.

В переулках джокеры и пьяницы передавали друг другу бутылки, обернутые коричневыми бумажными пакетами, и тусклыми глазами провожали прохожих. В барах, конторах ростовщиков и магазинчиках масок шла бойкая торговля. Знаменитый Десятицентовый музей дикой карты на Боуэри (его называют так до сих пор, хотя входную плату давно повысили до четвертака)

уже закрылся. Тахион однажды побывал там, два года назад, в тот день, когда его совсем замучила совесть. Вместе с пятком особенно причудливых джокеров, двумя десятками пробирок с «безобразными младенцами джокеров», плавающими в формалине, и небольшим сенсационным роликом о Дне дикой карты в музее имелась выставка восковых фигур, среди которых были Джетбой, «Четыре туза», джокертаунская оргия и... он сам.

Мимо проехал туристский автобус, из окон которого выглядывали розовые лица. Под неоновой вывеской пиццерии толпились молодчики в черных кожаных куртках и резиновых масках. Они разглядывали Тахиона с открытой враждебностью. Tax проник в сознание самого ближнего к нему. «... Педик поганый... ну и патлы у него, надо же было выкраситься в такой цвет... небось, считает, что в походном оркестре... ух, я бы его отделал... нет, погоди... вот черт... здесь есть и получше... надо будет отыскать какого-нибудь, чтобы расхлюпался, когда мы станем его лупить...»

Тахион с отвращением прервал ментальную связь и поспешил прочь. То было последнее модное увлечение: отправиться на Боуэри, купить маски и сделать отбивную из какого-нибудь джокера. Полиция не вмешивалась.

Перед Хаос-клубом с его знаменитым «Ревю всех джокеров», как обычно, собралась толпа. Когда Тахион приблизился, у тротуара затормозил длинный серый лимузин. Швейцар в черном фраке поверх пышного белоснежного меха открыл дверь хвостом и помог выйти толстяку в смокинге. Его спутницей была пухлая девица не старше девятнадцати, в вечернем платье без бретелек и жемчужном ожерелье, с белокурыми волосами, уложенными в высокую пышную прическу.

В соседнем квартале женщина-змея предлагала себя всем проходящим с близлежащего крыльца. Ее чешуя переливалась всеми цветами радуги.

– Не трусь, рыжий, – сказала она, – внутри у меня все мягко, как положено.

Он покачал головой.

«Дом смеха» располагался в длинном здании с огромными венецианскими окнами, но стекла были заменены односторонними зеркалами. Перед дверью стоял Рэн-делл. Вид у него был совершенно нормальный – если не обращать внимания на то, что он никогда не вынимал правую руку из кармана.

– Эй, Тахи, – позвал он. – Что ты думаешь о Руби?

– Прости, но я ее не знаю, – отозвался Тахион.

Рэнделл насупился.

– Я о парне, который убил Освальда.

– Освальда? – в замешательстве переспросил Tax. – Какого еще Освальда?

– Ли Освальда, того, кто застрелил Кеннеди. Сегодня по телевизору показывали.

– Кеннеди убили? – не поверил своим ушам Тахион. Именно Кеннеди разрешил ему вернуться в Соединенные Штаты, и Тахион восхищался всем кланом Кеннеди: они очень напоминали ему такисианцев. Но убийцы всегда ходили рядом с людьми такого масштаба. – Его братья отомстят за него, – сказал он.

– Руби посадили в тюрьму, – продолжал между тем Рэнделл. – Вот я лично дал бы этому парню орден. – Он помолчал, затем продолжил: – Как-то раз Кеннеди пожал мне руку. Когда он вел кампанию против Никсона, то приезжал сюда и выступал с речью в Хаос-клубе. А потом, когда уходил, пожал всем руки. – Швейцар вытащил правую руку из кармана. Она была жесткая, хитиновая, как у насекомого, а с ладони слепо таращилась гроздь раздутых глаз. – Джон даже не поморщился. Улыбнулся и сказал, что надеется – я не забуду проголосовать.

Тахион был знаком с Рэнделлом целый год, но ни разу еще не видел его руки. Ему очень хотелось сделать то, что сделал Кеннеди, – взять эту искривленную клешню в свою руку, сжать ее и потрясти. Он попытался вытащить руку из кармана пальто, но к горлу подступила желчь, и он смог лишь отвести глаза и сказать:

– Он был хороший мужик.

Рэнделл снова спрятал руку.

– Проходи, Тахи, – сказал он беззлобно. – Ангеллик пришлось уйти к какому-то клиенту, но она велела Десмонду, чтобы оставил тебе столик.

Тахион кивнул и позволил Рэнделлу распахнуть перед ним дверь. Очутившись внутри, он отдал пальто и сапоги гардеробщице – джокеру с маленьким аккуратным тельцем и в покрытой перьями маске совы, прикрывавшей то, что сделала с ее лицом дикая карта. Потом вошел в зал, уверенно скользя ногами в одних носках по зеркальному полу. Когда он опустил взгляд, снизу на него уставился другой Тахион в обрамлении его ног: непомерно толстый, с головой размером с надувной мяч.

С зеркального потолка свешивалась хрустальная люстра, переливавшаяся сотнями крохотных огоньков, которые многократно отражались в зеркальных плитках пола и стен, в нишах, в посеребренных бокалах и кружках и даже в подносах официантов. Некоторые из зеркал были обыкновенными, другие – кривыми, искажавшими изображение. В «Доме смеха», оглядываясь через плечо, никогда нельзя было знать заранее, что ты там увидишь. Это было единственное заведение во всем Джокертауне, равно привлекавшее джокеров и натуралов. В «Доме смеха» натурал мог увидеть себя искривленным и уродливым и вволю посмеяться, воображая себя джокером; а джокер, если ему очень везло, мог взглянуть в нужное зеркало и увидеть себя таким, каким он был когда-то.

– Ваш кабинет ждет, доктор Тахион, – сказал Десмонд, хозяин. Дес был крупный краснолицый мужчина; его мясистый хобот, розовый и морщинистый, обвивал карту вин. Он поднял его и сделал Тахиону знак следовать за ним одним из пальцев, болтавшихся на конце. – Коньяк тот же, что и обычно?

– Да, – ответил Тахион и пожалел, что на чаевые у него не хватит.

В тот вечер первый раз он выпил за Блайз, как обычно но второй был за Джона Фицджеральда Кеннеди. Все остальные были за него самого.

 

* * *

 

В самом конце Хук-роуд, за заброшенным нефтеперегонным заводом и складами, за запасными железнодорожными путями с забытыми красными товарными вагонами, за ничейными участками, заросшими и замусоренными, Том все-таки отыскал его убежище. Когда он добрался до него, уже почти стемнело и двигатель его «меркьюри» зловеще стучал. Но Джоуи разберется, что с ним.

Вдоль десятифутовой изгороди из цепей, увенчанной тремя рядами изогнутой колючей проволоки, за его машиной неслась свора собак, приветствовавшая его сиплым лаем. Закат придавал странный бронзовый отлив горам разбитых, искореженных, ржавых автомобилей, акрам металлолома, холмам и долинам из хлама и мусора. Наконец Том подъехал к широким двустворчатым воротам. На одной их створке металлический знак предостерегал: «ВХОД ВОСПРЕЩЕН»; на другой еще один оповещал о том, что «ТЕРРИТОРИЯ ОХРАНЯЕТСЯ СОБАКАМИ». Ворота были перетянуты цепью и заперты на замок.

Том остановил машину и просигналил.

Прямо за изгородью виднелась хибара, которую Джоуи гордо именовал своим домом. На вершине рифленой жестяной крыши красовалась огромная вывеска с прожекторами, подсвечивавшими буквы. Она гласила: «Металлолом и автозапчасти Ди Анджелиса». За два десятилетия краска выцвела и облупилась от солнца и дождя; дерево потрескалось, а один прожектор перегорел. Рядом с домом стояли допотопный желтый самосвал, тягач и предмет неусыпной гордости Джоуи – кроваво-красный «кадиллак» пятьдесят девятого года выпуска с задними стабилизаторами, похожими на акульи плавники, и улучшенным двигателем – настоящим зверем, по словам Джоуи, – который торчал из срезанного капота.

Том снова просигналил. На этот раз он воспользовался их особым сигналом – пробибикал мелодию из мультика, который они оба очень любили в детстве.

На землю пролился квадрат желтого света – хозяин свалки открыл дверь и застыл на пороге, держа в каждой руке по бутылке пива.

 

* * *

 

У них не было абсолютно ничего общего. Джоуи и Том были из совершенно разного теста, жили в двух совершенно разных мирах, но это не мешало им оставаться лучшими друзьями – с того самого дня, когда в третьем классе устроили выставку домашних животных. В тот день он сделал открытие, что черепахи не умеют летать, а также понял, кто он такой и что он может делать.

Стиви Брудер и Джош Джонс подкараулили его на школьном дворе. Они принялись играть в мяч его черепахами, перекидывая их друг другу, а Томми метался между ними, весь красный и в слезах. Когда им это наскучило, они начали швырять их в мишень для метания, начерченную мелом на стене. Одну сожрала немецкая овчарка Стиви. Когда Томми попытался оттащить собаку, Стиви набросился на него и повалил на землю.

На этом они не остановились бы, если бы не Джоуи-помоечник, худющий, как щепка, парнишка с непокорными черными вихрами. Он был на два года старше своих одноклассников и успел уже дважды остаться на второй год, потому что едва умел читать, и его вечно дразнили вонючкой из-за его отца, Дома, который был владельцем свалки. Джоуи был далеко не таким рослым, как Стиви Брудер, но это его не волновало – ни в тот День, ни вообще. Он просто схватил Стиви за шкирку, развернул к себе и наподдал коленом в пах. Потом наподдал и собаке, да и Джошу Джонсу тоже досталось бы, если бы тот не успел удрать. Когда он улепетывал, мертвая черепаха перелетела через весь двор и угодила прямо в его жирный красный затылок.

Джоуи видел, как это произошло.

– Как ты это делаешь? – изумился он.

До этого момента Томми не отдавал себе отчета в том, что это из-за него его черепахи умели летать.

Это стало их общей тайной и положило начало их странной дружбе. Томми помогал Джоуи делать домашние задания и натаскивал его перед каждой контрольной. Джоуи защищал Томми от обидчиков в школьном дворе. Томми читал Джоуи комиксы, пока тот не научился читать так хорошо, что мог обходиться без своего приятеля. Дом, обладатель начинающей седеть гривы волос, пивного брюшка и нежнейшего сердца, страшно этим гордился: сам он не умел читать даже по-итальянски.

Их дружба тянулась все годы средней школы и продолжилась после того, как Джоуи оттуда вылетел. Она пережила их первые романы с девчонками, выдержала испытание смертью Дома ди Анджелиса и переездом семьи Тома в Перт-Амбой.

Джоуи поддел крышку еще одной бутылки «Рейнгольда» открывашкой, которая висела на шнурке у него на шее. Его белую майку уже распирало растущее пивное брюшко – точно такое же, как у отца.

– И охота тебе с твоими-то мозгами просиживать задницу в телевизионной мастерской?

– Работа как работа, – пожал плечами Том. – Я подрабатывал там прошлым летом и смогу устроиться туда на полный день. Неважно, что за работа у меня будет. Важно то, что я стану делать с моим, гм, талантом.

– Талантом? – поддел Джоуи.

– Ты знаешь, о чем я, итальяшка бестолковый. – Том поставил опустевшую бутылку на ящик из-под апельсинов, стоявший рядом с его креслом. Обстановку в доме Джоуи вряд ли можно было назвать роскошной; большую ее часть он откопал на своей свалке. – Я все думал о том, что сказал Джетбой перед тем, как погиб, пытался понять, что же он хотел сказать. Мне кажется, он говорил о том, что остались дела, которые он еще не сделал. Ну а я вообще ничего не сделал. Всю дорогу я спрашивал себя, что я могу сделать для моей страны^[68], понимаешь? Ну так вот, мы оба знаем ответ на этот вопрос.

Джоуи покачивался в кресле, время от времени прикладываясь к бутылке и встряхивая головой. За спиной у него всю стену занимал книжный стеллаж, который Дом сколотил для ребятишек почти десять лет назад. Нижняя полка была забита мужскими журналами. На всех остальных стояли комиксы: «Супермены», «Бэтмены», «Экшн-комиксы», «Сыщики», «Классика в картинках» и самое главное сокровище – почти полная подшивка «Комиксов о Джетбое».

Джоуи перехватил его взгляд.

– Даже не думай об этом, – сказал он. – Ты – не Джетбой, Тадс.

– Нет, – согласился Том. – Я – лучше. Я...

– Придурок, – с готовностью закончил за него Джоуи.

– Туз, – сказал он серьезно. – Как «Четыре туза».

– Это та черномазая джаз-группа, да?

Том вспыхнул.

– Ну ты, бестолковый итальяшка, они не были певцами, они...

Джоуи жестом оборвал его.

– Я знаю, кто они такие, Тадс. Отвяжись от меня. Они были болванами вроде тебя. Их всех засадили за решетку, застрелили или что-то в этом роде, разве не так? Кроме того вонючего стукача, забыл его фамилию. – Он прищелкнул пальцами. – Ну, помнишь, он еще играл Тарзана.

– Джек Браун, – подсказал Том – в свое время он писал по «Четырем тузам» курсовую. – И голову даю на отсечение, есть и другие, просто они молчат. Как я. Я же молчал. Но больше не намерен.

– Значит, ты отправишься прямиком в «Байонна таймс» и устроишь в редакции представление? Ты бы еще сказал им, что ты коммунист. Тебя переселят в Джокертаун, а твоим родителям перебьют все стекла в окнах. Да тебя могут даже в армию отправить, тупица.

– Нет, – покачал головой Тадбери. – Я все обдумал. «Четыре туза» были у всех на виду. Я не собираюсь никому открывать, кто я такой и где живу. – Он ткнул пивной бутылкой в сторону полок. – Я буду хранить свое имя в секрете. Как в комиксах.

Джоуи расхохотался.

– Еще и трико на себя нацепишь, недоумок?

– Черт побери! – выругался Том. Он был уже готов взорваться. – Заткнись, пока не получил. – Приятель и бровью не повел – все так же сидел в своем кресле, раскачиваясь и ухмыляясь. – Давай, трепло, поднимай свою жирную задницу и тащи ее во двор. Я покажу тебе, что я умею. Давай, умник.

Они вышли, и Том, переминаясь с ноги на ногу на холодном ноябрьском воздухе – изо рта у него шел пар, – нетерпеливо дожидался, пока Джоуи подойдет к большому металлическому ящику у стены дома и включит рубильник. Вспыхнули фонари. Собаки бродили вокруг, принюхиваясь, а потом потрусили следом за ними. Из кармана черной кожаной куртки Джоуи торчала пивная бутылка.

Это была всего лишь свалка, полная хлама, металлолома и старых машин, но в тот вечер она казалась таким же волшебным местом, как в те времена, когда Томми было десять. Вот допотопный белый «паккард», похожий на призрачную крепость. Чем только автомобиль не был для них, когда они с Джоуи были детьми: кавалерийским аванпостом, космической станцией, замком... Темнота окутывала свалку непроницаемой пеленой, тени превращали груды лома и мусора в загадочные черные холмы, разделенные лабиринтами серых переулков. Том двинулся в этот лабиринт – мимо высокой кучи хлама, на которой они, бывало, играли в Короля горы и дрались жестяными мечами, мимо сокровищниц, где они нашли столько сломанных игрушек, осколков цветного стекла и бутылок, а однажды им попалась даже целая картонная коробка, битком набитая комиксами.

Они шли между рядов искореженных ржавых машин, сваленных одна на другую; здесь были «форды» и «шевроле», «хадсоны» и «десото», «корвет» со смятым в гармошку капотом, обломки разбитых «жуков» и даже величественный черный катафалк, столь же несомненно мертвый, как и пассажиры, которых он перевозил. Том внимательно оглядывал их и в конце концов остановился.

– Вот этот, – сказал он, указывая на останки старого «студебеккера». Двигатель давно был с него снят, как и покрышки, по лобовому стеклу змеилась тонкая паутинка трещин, и даже в темноте было видно, что крылья и щитки разъедены ржавчиной. – Он уже ни на что не годится, верно?

Джоуи откупорил очередную бутылку.

– Давай, он в твоем полном распоряжении.

Тадбери сделал глубокий вдох и встал лицом к машине. Руки сжались в кулаки. Он буравил грузовик взглядом, сосредотачиваясь. Машина слегка качнулась. Передняя решетка неуверенно приподнялась на пару дюймов над землей.

– Ух ты, – насмешливо протянул Ди Анджелис и легонько хлопнул приятеля по плечу. «Студебеккер» с лязгом рухнул обратно, попутно лишившись бампера. – Сейчас обделаюсь от восторга.

– Черт подери, можешь немного помолчать и оставить меня в покое? – рассердился Том. – Я могу это сделать, вот увидишь, только придержи свой поганый язык хотя бы на минуту. Я тренировался. Ты не представляешь себе, что я могу.

– Я буду нем, как рыба, – пообещал Джоуи с ухмылкой и приложился к бутылке.

Том снова обернулся к автомобилю и попытался отрешиться от всего, забыть о Джоуи, собаках, свалке; весь его мир сейчас заполнял «студебеккер». Живот свело от напряжения. Он приказал себе расслабиться, сделал несколько глубоких вдохов, распрямил кулаки. «Ну же, давай, все в порядке, не расклеивайся, просто сделай это, ведь ты еще и не такое проделывал, это просто, совсем просто».

Машина медленно поднялась и взмыла в воздух, осыпав на землю ливень ржавой трухи. И тогда Том с торжествующей улыбкой швырнул ее на пятьдесят футов в сторону. Она врезалась в груду раскуроченных «Шевроле», и вся куча рухнула вниз лавиной металлолома.

Джоуи прикончил свой «Рейнгольд».

– Неплохо. Несколько лет назад ты еле-еле поднимал меня над забором.

– Я с каждым днем становлюсь все сильнее и сильнее, – заявил Том.

Хозяин свалки кивнул и отбросил пустую бутылку в сторону.

– Отлично! Тогда со мной ты справишься в два счета, верно?

И он с силой толкнул Тадбери обеими руками. Тот отшатнулся и нахмурился.

– Прекрати.

– Ну, давай же, – не унимался Ди Анджелис. Он снова толкнул своего приятеля, на этот раз еще сильнее, так что Том едва удержался на ногах.

– Черт побери, хватит! Это не смешно.

– Разве? – На губах молодого человека играла ухмылка. – А по мне, так просто оборжаться. Но ты же можешь заставить меня прекратить, ведь так? Давай, пусти в ход свою хваленую силу. – Он замахнулся и несильно ударил Тома по щеке. – Останови меня, туз, – не унимался он, и снова последовал удар. – Давай, Джетбой, останови меня. – Третья оплеуха была еще сильнее. – Ну же, супермен, чего ты ждешь? – От четвертой затрещины из глаз полетели искры, от пятой голова мотнулась в сторону. Джоуи больше не улыбался.

Том попытался перехватить его руку, но старый приятель был слишком силен, слишком проворен; он уклонился и сумел влепить ему еще одну оплеуху.

– Хочешь подраться, туз? Сейчас я из тебя котлету сделаю. Козел. Придурок. – Следующий удар едва не свернул Тадбери шею, и на глазах у него выступили жгучие слезы. – Останови меня, кретин! – орал Джоуи. Он с такой силой заехал Тому в солнечное сплетение, что тот согнулся пополам и задохнулся.

Том пытался вернуть состояние сосредоточения, схватить Джоуи и отпихнуть его, но все снова было как на школьном дворе: и приятель, и его удары были повсюду. Оставалось лишь прикрываться кулаками и пытаться кое-как защититься от них – без особого, впрочем, успеха, потому что Ди Анджелис был сильнее, он молотил и теснил его, не переставая орать, так что невозможно было сосредоточиться, Том лишь чувствовал боль и отступал, шатаясь, назад, а Джоуи все теснил и теснил его с прижатыми к груди кулаками и в конце концов нанес ему увесистый удар в челюсть. Рот наполнился кровью, и Тадбери вдруг очутился на земле.

Джоуи с хмурым лицом стоял над ним.

– Черт! Я не хотел разбить тебе губу.

Он нагнулся, ухватил приятеля за руку и грубо дернул его вверх.

– Вставай!

Том тыльной стороной ладони утер окровавленные губы. На рубахе спереди тоже была кровь.

– Ну и вид у меня, – сказал он с отвращением. Потом бросил на Джоуи злой взгляд. – Это было нечестно. Как, по-твоему, я мог что-то сделать, когда ты набросился на меня с кулаками?

– Ага, – отозвался Джоуи. – Думаешь, твои враги станут дожидаться, пока ты закончишь жмуриться и сосредотачиваться? Да они просто выбьют тебе все зубы к чертовой матери, и дело с концом. Это еще если тебе очень повезет и они просто не пристрелят тебя. Ты – не Джетбой, Тадс. – Он поежился. – Идем. Нечего торчать на такой холодине.

 

* * *

 

Проснувшись в теплой темноте, Тахион ничего не смог вспомнить о попойке, но именно это его и устраивало. Простыни, на которых он лежал, были атласными, гладкими и восхитительными на ощупь, а сквозь кислый рвотный запах пробивался еле уловимый аромат каких-то цветочных духов.

Дрожащей рукой такисианин отбросил одеяло и уселся на край кровати. Он был обнажен, и теплый воздух казался неприятно липким. Тахион протянул руку, нащупал выключатель и охнул от яркости внезапно вспыхнувшего света. Комната была в бело-розовых тонах, с викторианской мебелью и мягкими звуконепроницаемыми стенами. С полотна над камином улыбался написанный маслом Джон Ф. Кеннеди; в углу стояла трехфутовая гипсовая статуя Девы Марии.

В розовом мягком кресле у остывшего камина сидела Ангеллик, сонно щурясь на него и прикрывая ладонью зевок.

Тахион вздрогнул от стыда и отвращения.

– Я снова выгнал тебя из твоей постели, верно?

– Ничего страшного, – отозвалась она. Ее ноги покоились на небольшой табуреточке. На ступни было страшно смотреть, такие они были черные и распухшие. Все остальное в ней было очаровательно. Распущенные темные волосы ниспадали до талии, а кожа сияла теплым живым румянцем. Глаза у нее были темные и блестящие, но самое поразительное в ней было то, чему Тахион никогда не переставал удивляться: теплота, с которой она смотрела на него, и доброта, которой, по его собственному мнению, он совершенно не заслуживал. Несмотря на все то, что он сделал с ней и со всеми остальными, эта женщина по имени Ангеллик почему-то не держала на него зла и питала к нему привязанность.

Tax поднял руку к виску. Впечатление было такое, будто кто-то бензопилой пытался снести ему затылок.

– Моя голова! – простонал он. – С такими-то ценами вы могли хотя бы удалять из напитков, которые продаете, смолы и токсины. Вот у нас на Такисе...

– Я знаю, – сказала Ангеллик. – У вас на Такисе после выпивки не бывает похмелья. Ты уже рассказывал мне об этом.

Тахион вымученно улыбнулся ей. Она казалась невероятно свежей в своей коротенькой атласной сорочке, не закрывавшей даже бедер. Густой рубиновый отсвет оттенял нежную кожу. Но когда она поднялась, он взглянул на ее скулу, там, где щека прижималась к спинке кресла, когда она спала. По ней уже разливался багровый кровоподтек, как экзотический пурпурный цветок.

– Ангел... – начал он.

– Ничего страшного. – Она поспешно тряхнула волосами, чтобы прикрыть синяк. – Твоя одежда была грязной. Мел отдал ее в чистку. Так что пока ты мой пленник.

– Сколько я проспал?

– Весь день. Не волнуйся. Как-то раз один мой клиент так напился, что проспал целых пять месяцев.

Она присела за туалетный столик, подняла телефонную трубку и заказала завтрак: тост с чаем для себя и яичницу с беконом и крепкий кофе с бренди для Тахиона. И еще аспирина.

– Нет! – воспротивился он. – Я не буду есть. Мне станет плохо.

– Тебе нужно поесть. Даже инопланетянин не может питаться одним коньяком.

– Пожалуйста...

– Если хочешь получать выпивку, придется поесть, – безжалостно отрезала женщина. – Мы же заключили сделку, не забыл?

Ах да, сделку. Он вспомнил. Ангеллик снабжала его деньгами на гостиницу, едой и предоставляла неограниченный кредит в баре – он мог пить столько, сколько ему нужно было, чтобы заглушить воспоминания. За это он должен был есть и рассказывать ей истории: забавные эпизоды из жизни своей семьи, легенды далекой планеты, предания об интригах и роскошной жизни, так не похожей на убожество Джокертауна.