Ребенок в реальном времени

Болеет. Наняли няню, она приходит первый раз.

Даня (3,5 года) берет ее за руку и сам устраивает экскурсию.

· Это зал, это спальня, это моя комната, это мои игрушки.

Заходят в кухню:

· Вот это мне творожок на завтрак, в обед хлопья.

Лекарства на столе — вот это я пью до еды два раза в день, вот это после — 3 раза...

И далее в таком же духе.

Няня отзывает меня в сторонку:

· А ему точно няня нужна?

Из Интернета

«Вот в наше время...» Как часто вам приходилось слышать эту фразу? Лично я слышу ее достаточно часто, особенно от представителей старшего поколения. Произносится она, как правило, с недовольным упреком в адрес представителей поколения современного. Они как будто должны быть виноватыми за то время, в котором живут. При этом, к сожалению, совсем неосознанно старшее поколение желает воспитывать и растить молодежь в ценностях и правилах того времени, в котором они сами были молоды. Нет даже смысла говорить о том, что их непременно постигнет неудача, потому что то время не вернуть, а нынешнее — не переделать и от него не спрятаться.

Но именно потому, что они были молоды, им и сгущенка казалась вкуснее (к тому же выбор лакомств тогда был значительно меньше), и жизнь спокойнее (о многом просто не знали), и устройство «справедливее» (от каждого — по способностям, каждому — одинаково). Когда вы молоды, все чувствуется острее, совсем простые вещи приносят удовольствие и радость. Когда вам значительно «за шестьдесят», то ничего уже не радует, особенно если болеешь или прожил жизнь совсем не так, как хотел. Вот мы и встречаемся с тем, что старшие подсознательно осуждают молодых за то, на что в свое время не решились, а иногда просто за то, чего уже не могут. И еще, конечно, опять же ригидность — невозможность принять перемены. К тому же понятный страх — не смочь приспособиться к тому новому, что заявляет о правах и входит в жизнь.

И даже если вам не шестьдесят, а всего лишь сорок лет, то вы можете неосознанно очень хотеть, чтобы всем вокруг было столько же, включая собственных детей.

Редкий случай — оба родителя на консультации, без ребенка. Говорим об их сыне. Ему пятнадцать. Проблемы с учебой.

· Что, совсем не учится? — спрашиваю, представляя себе типичного редко моющегося субъекта с ехидной миной, оглушительной музыкой в наушниках, смотрящего с мало скрываемым презрением на любого взрослого, открывающего рот.

· У нас серьезные трудности с учебой, — седовласый, но еще вполне молодой отец выглядит весьма озабоченным.

· Насколько плохо все-таки он учится? — не унимаюсь я.

· Ну, на самом деле, — вступает мама, — мы совсем недавно поступили в школу при Бауманке, и он справляется совсем неплохо, можно сказать, даже хорошо, но у нас появилась проблема.

Возникший было перед моими глазами образ типичного обалдуя стремительно рассыпается. Снова вступает папа:

· Понимаете ли, у него появилась девушка, она немного старше~ его, к тому же не совсем нашего круга. Познакомились они на даче. И к счастью, она совсем с другого конца Москвы, точнее даже из Подмосковья. Они не могут видеться часто. Точнее совсем не видятся, только звонки и смс. Но они его очень отвлекают от занятий.

· А каков его режим вообще? Чем он занят целый день?

· Разумеется, школой, уроками, английским. К тому же, я даю ему дополнительные задания.

· Вы тоже инженер-физик по образованию?

· Ну конечно. Я же понимаю, с чем он впоследствии столкнется, я хочу ему помочь.

· То есть ваш мальчик в свои пятнадцать лет в основном просиживает за уроками и дополнительными заданиями вместо того, чтобы встречаться с друзьями и девушками?

· Ну конечно, это разве плохо?

· Смотря для чего, для учебы, наверное, не плохо. А вот для его жизни...

Тут я им читаю небольшую лекцию о задачах подросткового кризиса, которая встречается мамой весьма благосклонно, а папой — в штыки. Он считает, что в этом возрасте у ребенка должна быть одна задача — ходить в школу и решать физику. Он начинает спорить, и особенно его волнует эта девушка.

· Чем она вам так насолила? Вы видели ее когда-нибудь?Она приходила к вам домой?

· Ну что вы, — возмущается папа, — никогда не приходила!Дело в том, что в тот момент, когда мы делаем с сыном дополнительные задания по воскресеньям, она начинает слать ему смс-ки одна за другой, мы занимаемся-то всего часа четыре, ну максимум пять, но он позволяет себе, не дожидаясь окончания занятий, брать телефон и отвлекаться на эти сообщения!Я, конечно, требую от него все выключить или отнести в другую комнату, тогда он просто смотрит на меня зверем. Но я же отец, я и так трачу свое время, занимаясь с ним. А он ведет себя как неблагодарный.

· А за что ему быть вам благодарным? Он просил вас заниматься с ним?

· Он не просил, но это же совершенно необходимо, вы же понимаете. У них строгий отбор, плохо учитесь — отчисляют.

· То есть без вашей помощи его могут отчислить?

· Конечно, если он не будет заниматься.

· Но он же и так много занимается, причем сам, — вдруг робко снова вступает мама.

· Нет, вы не понимаете, — отец не чувствует поддержки и начинает совсем кипятиться, — я делаю с ним задания наперегонки, и он еще ни разу меня не обогнал, ни разу! И все потому, что отвлекается на этот дурацкий телефон! Это о чем, по-вашему, говорит?

· О том, что вам сорок, а ему пятнадцать, и что вы зачем-то соревнуетесь с ребенком, имея значительное преимущество. А самое главное, вы хоть и любите его всей душой и хотите ему только добра, на самом деле мечтаете уберечь его не только от ошибок по физике, но и от всей жизни вообще. Вы очень хотите, чтобы ему прямо

сейчас, в его пятнадцать стало столько же, сколько и вам — сорок. А он просто пытается в этом как-то выжить, влюбляясь хотя бы по телефону.

К сожалению, это такая частая вещь — проекция родителей, их времени, возраста, психологических особенностей на собственных детей. Не так уж и редко родители, как и этот папа, не отдают себе отчета в том, что требуют от ребенка взрослого сознания, ответственности, поступков, соответствующих не реальному возрасту ребенка, а возрасту родителя. Ребенок в таком случае видится не отдельно взятым существом, «другим», отличающимся от любящего его взрослого, а как бы продолжением самого родителя («нарциссическое расширение», как говорят психоаналитики).

«Я же могу, почему он не может?» — возмущенно спрашивают взрослые. Надеюсь, не надо объяснять, почему этот вопрос не требует пояснений и ответа. Даже утверждение «Я в его время мог, и он должен» не имеет права на жизнь в нашем психологическом контексте. Не говоря уже о том, что память избирательна и может вытеснять факты влюбленности самого папы в его пятнадцать. А в случае, если он и тогда не позволил себе этой роскоши — влюбиться, то тем более понятно, почему так невозможно принять влюбленность собственного сына и почему так надо напирать на учебу, прикрываясь заботой о его светлом будущем.

В этой истории впоследствии выяснилось, что девушка не представляет пока никакой реальной опасности, мальчик учится очень хорошо, старше она его на полгода и проблема у них, на мой взгляд, одна — сильнейшая родительская тревога, прикрытая мотивами заботы о ребенке, и боязнь разрешить ему проживать подростковый кризис тогда, когда это положено природой. И в том случае, если маме этого чудесного мальчика, которая практически с самого начала была со мной согласна, не удастся помочь сыну, склонив папу к более мягким позициям (затем она, видимо, и привела его ко мне), то подростковый кризис может нагнать мальчика потом, в любой, причем не в самый удачный, момент его жизни.

Я согласна, что все это не так просто: отделять свою родительскую тревогу от реальной опасности, сиюминутные потребности ребенка соотнести с тем, как это отразится на его будущем, понять, что можно доверить самому ребенку, а где стоит вмешаться. Еще сложнее осознавать, что значит быть девятилетним мальчиком или четырехлетней девочкой в 2010 году, но это ведь наши дети, и можно хотя бы попытаться.

Мы с тобой одной крови...

Настя, 3 года:

· Бабушка, давай поиграем!

· Давай, а как мы будем играть?

· Ты будешь дочкой, а я — мамой.

· Хорошо.

· Дочка, ну-ка собирай игрушки!

Из Интернета

Проекция родителя, его возраста, умений, установок, способностей на своего ребенка, к сожалению, не такое уж редкое и курьезное явление. Очень часто родитель бессознательно ждет от своего ребенка поведения, похожего на собственное, и, что еще удивительнее, рассчитывает, что маленький человек будет значительно лучше его самого. То есть ребенок должен быть не только копией своего родителя, но еще и непременно улучшенной копией, без его заморочек, погрешностей и недостатков! «Я не достиг, ты должен достичь! Я не смог, ты должен смочь! Я курю, но ты не будешь, я тебе не позволю! Это все потому, что я желаю тебе счастья!»

Что значит вырастить счастливого ребенка — об этом чуть позже. А сейчас хочется обратить ваше внимание на очевидность того, что требования, которые предъявляются к маленькому человеку, не только безосновательны, но и невыполнимы. Конечно, когда он вырастет, вы удивитесь, в какой степени он перенял ваш способ жить, но пока ему семь, десять, шестнадцать лет, он не будет таким же взрослым, как вы, и поверьте мне, что это к счастью! Вся его детская природа помогает ему противостоять вашему могучему родительскому влиянию. Потому что детство ему дано для выполнения его специфических детских психологических задач. В каждом возрасте ребенок должен успешно решить эти задачи для того, чтобы переходить с этапа на этап последовательно и постепенно.

И если грудной возраст, в котором младенец еще совсем мало напоминает взрослого — не ходит, не говорит, мало поддается внушению и убеждению — освобождает его от родительских (особенно отцовских) ожиданий «взрослого» поведения (хотя некоторые отцы умудряются делать замечания своим женам, типа «нечего с ним сюсюкаться»), то лет с трех, когда малыш все более приближается к «осознанному», с точки зрения рационального отца, возрасту, эпоха проекций и ожиданий вступает в свои права. «Как ты можешь бояться, ты же мужчина!», — говорят они, когда им не нравится, что он испугался. «Немедленно убери игрушки, и последи за сестрой, ты же взрослая!» — обращаются они к трехлетней малышке, которая должна немедленно повзрослеть только потому, что в семье прибавление.

А ведь в этом возрасте ребенок еще только учится управлять собой, и ему трудно, а часто и невозможно отвечать еще за кого-, то. В три года он хочет и даже часто требует что-то сделать сам, но реально не всегда может, и его первые попытки самостоятельности вовсе не означают, что он должен овладеть этим на уровне взрослого человека. Он только начинает осваивать навыки самоконтроля, только пробует управлять собой и ситуацией, только осваивает причинно-следственные связи, совсем еще логически не понимая, что это такое.

Трагедия, или, во всяком случае, драма, состоит в том, что наши отношения с детьми в точности копируют отношения с нашим «внутренним ребенком», которые, в свою очередь, повторяют модель отношения взрослых к нам, когда мы сами были детьми. И если мы во времена своего детства не прожили адекватно какой- то возраст, не решили какую-то важную возрастную задачу, тои своим детям с большой степенью вероятности не позволим это сделать, если, конечно, не займемся самоисследованием и не проработаем то, что по каким-то причинам нам не удалось сделать в свое время.

Если вас в детстве заставляли заниматься музыкой и уроками, в то время как другие мальчишки гоняли мяч во дворе, то в ваших отношениях с ребенком есть два варианта развития событий. Вариант первый: вы и вашего сына засадите за уроки и с негодованием будете встречать любые его попытки увильнуть от этого занятия. Вариант второй: настрадавшись в собственном детстве, вы начнете его «спасать», совсем не уделяя внимания учебе, обесценивая этот процесс и осуждая мальчика (или девочку) за «ботанизм», если таковой с ним случится. И в том и в другом варианте, вы скорее будете руководствоваться последствиями собственной детской травмы, чем реальными потребностями ребенка в реальном времени.

Не отдавая себе отчета в том, что большинство родительских намерений исходит из незавершенных отношений родителей со своим «внутренним ребенком», вы рискуете совсем потерять контакт с реальностью ваших детей, заменяя ее собственной прошлой реальностью, не имеющей отношения к другому маленькому, хоть и очень похожему на вас, человеку. Перефразируя известную шутку «Если в детстве не было велосипеда, а теперь есть "Бентли", то... велосипеда в детстве все равно не было», можно сказать: «Если в детстве у вас не было "Бентли", а у вашего ребенка он теперь есть, то в вашем детстве его все равно не было». Недостатки, провалы и «дыры» вашего детства не восполнятся тем, что все это вы дадите собственному ребенку. Они также не закроются от того, что и его вы лишите того же. Это несправедливость, которая с вами уже случилась, и ее никак не исправить. Ее можно только осознать, попечалиться и присвоить себе как некий опыт, с которым вы в итоге как-то справились.

К сожалению, в нашей коллективистской культуре очень прочно сформировалось представление о том, что «я — такой же, как все». Из этого незамысловатого послания последовал простой вывод, также въевшийся в наше сознание: «все — такие, как я». Это породило в нашей культуре и психологии много сложностей, и одной из них является невозможность воспринять другого как Другого. Мы сознательно и бессознательно начинаем считать всех вокруг устроенными точно так же, как мы сами, и не желаем видеть и замечать очевидных различий. Для нас становится болезненной и травматичной встреча с отличиями Другого. В итоге неспособность увидеть в другом человеке существо иного пола, возраста, вероисповедания или просто имеющее отличные от наших черты характера приводит как минимум к потере контакта, а как максимум — к болезненным деструктивным конфликтам, разрывам, потерям. Если с друзьями, знакомыми, партнерами и даже супругами мы можем расстаться, не придя к принятию Другого, то куда деваться нам от собственных детей? И что делать с невозможностью принять их отличия и особенности?

Как ни грустно, собственных детей воспринимать как отличающихся от нас, Других, особенно трудно. Ведь они генетически являются нашей частью, растут в нашей семье, впитывая наши традиции, ценности, правила, устои. Все это создает иллюзию того, что, решая вопрос «как было бы лучше для него», мы часто неосознанно, но крепко опираемся на представление «как бы это было лучше для меня», часто совершенно вынося за скобки нашу разницу в возрасте, несовпадение потребностей, отличия в характере и совершенно другой контекст времени и ситуации, в котором растет наш малыш.г

Попытаться понять своего ребенка, присматриваться к нему, изучать его, наблюдать затем, как он меняется, значительно сложнее, чем выбрать простую опору: «это сработало со мной, когда я был ребенком, сработает и с ним». Вот только с тем, что опора эта обладает мнимой крепостью и выстроена на зыбучих песках, вы столкнетесь не сразу, а, столкнувшись, будете немедленно поглощены мало осознаваемой тревогой, которая начнет подсказывать вам, как немедленно «привести в соответствие» ребенка, так некстати отличающегося от ваших ожиданий.

Неспособность видеть и уважать другого Другим (если речь идет о ребенке) проистекает не только из ошибочного убеждения, что он — наше продолжение; здесь работает также и такой механизм, как слияние. У многих из нас любовь и близость ассоциируются с похожестью. Влюбленные ищут сходства во взглядах, предпочтениях, представлениях и, когда находят, радуются, что нашли «своего человека». Видение того, что мы думаем одинаково, любим одно и то же, рождает в нас ощущение, что мы близки, что мы — единое целое. Это рождает иллюзию близости, безопасности, единства. И где-то здесь нарушается граница, и слияние начинает путаться с любовью. Влюбленные, так же как и люди, живущие в семье, начинают болезненно реагировать на отличия.

«Ты чувствуешь по-другому, чем я, у тебя другое мнение, ты не можешь угадать, что со мной, — значит, ты перестал меня любить!» Многие матери так и говорят своим детям: «Ты не хочешь сделать то, о чем я тебя прошу, значит, ты меня не любишь, значит, мать тебе уже не нужна!» Тем самым они превращают отличия и несогласия в основание для построения манипулятивной конструкции: «если ты не думаешь, как я, то ты меня и не любишь», вызывая у ребенка чувство вины, которое он совсем не заслужил. При этом они не осознают, что счет «за нелюбовь» можно предъявить в этом случае, скорее, к себе самим, не желающим понять и услышать своего ребенка, увидеть его своеобразие и уважать его индивидуальность.

Часто различия вызывают в нас слишком много чувств. От раздражения до тревоги, от изумления до ярости, вызывающей только одно стремление: сделать того, кто вам так дорог, очень похожим на вас, истребив отличия, приспособив «под себя» или разрушить. Отсутствие различий — это иллюзия контроля, управляемости, безопасности. Наличие их — непредсказуемость, беспокойство, необходимость совершать выбор, а не действовать автоматически или привычным образом.

Различия бросают нам вызов, они требуют от нас размышления, исследования, принятия. Они позволяют нам лучше узнать самих себя и лучше узнать других людей. И вместо того, чтобы использовать такой шанс для своего развития, для узнавания чего-то нового о себе и мире вокруг нас, мы стремимся их истребить, тщательно шлифуя выделяющееся и непохожее, пытаясь сделать из маленького Другого копию себя. И добро бы еще мы сами были само совершенство...

«Найди десять отличий»

Бужу сына в туалет и, чтобы убедиться, что проснулся, спрашиваю:

· Кто я? Данил, знаешь, кто я?

· Девочка, — отвечает он, — и, скорее всего, старшая по званию.

Из Интернета

Именно такое задание дается в детских книжках-развивалках для тренировки внимания. Две очень похожие картинки, а в них десять незначительных отличий. Дети делают эти задания обычно с большим удовольствием. А для меня эти картинки — метафора того, что периодически стоило бы делать каждому родителю. Картинки кажутся на первый взгляд очень похожими. Но отличия все же существуют, и требуется внимание и усердие для того, чтобы их найти. Было бы очень полезно каждому взрослому время от времени находить десять отличий между собой и собственным ребенком, на первый взгляд так же похожим на вас, как картинки в тех книжках.

Так трудно бывает объяснить родителям, а также мужчинам и женщинам, попавшим в семейный кризис, что любовь — это не истребление непохожего, а узнавание и уважение различий, которые позволяют каждому из нас все больше становиться самим собой.

В родительской ситуации бессознательное желание вырастить ребенка, похожего на маму или папу, объяснимо. Если допустить, что мы растим совсем необычного человека, то у нас возникает тревога, как мы можем справиться с передачей опыта, ведь мы имеем только тот опыт, что проживали сами. А значит, в случае возникновения затруднений у нашего слишком необычного ребенка мы рискуем оказаться беспомощными, не справиться, не помочь. Это страшно, учитывая, что мы отвечаем за него и любим. С другой стороны, родители, идущие «от обратного» и желающие, чтобы ребенок делал со своей жизнью что-то, совсем противоположное тому, в чем они росли сами, тоже ставят перед ним трудную задачу, поскольку ребенку негде взять пример, модель того, как жить и поступать совершенно по-другому.

Как же быть? Ответ все тот же. Осознавать и присваивать себе свои родительские чувства. Если ваш необычный ребенок попал в нестандартную для вас ситуацию, можно не решать все самим, а обратиться за помощью, например, к более старшим и мудрым, к друзьям и знакомым, которые, быть может, проходили через это, к специалистам, наконец. Можно даже все решить самим, при условии, что вы умеете обходиться с нестандартными ситуациями и не впадаете в панику, что вы можете отстраниться от привычного, шаблонного и поразмыслить, возможно, вместе с ребенком, а может — и со всей семьей, и принять решение, максимально подходящее вашему ребенку и к вашему случаю.

Если вы хотите, чтобы ваш ребенок прожил непременно другую жизнь, непохожую на вашу, то вам, прежде всего, стоило бы разобраться с собственным недовольством. Разобраться и поменять то, что вас не устраивает, тогда и ребенок получит пример и модель, как не сдаваться, как не жить в том, что не удовлетворяет, как знать, чего ты хочешь и добиваться этого.

Вот достаточно типичная история нашего времени.

Ему восемь, ей за пятьдесят. Она бабушка, он — внук. Она после развала советской науки не знает, куда себя применить. И все сходятся на том, что воспитывать внука — хороший выход для всех. Ребенок при работающих родителях будет под присмотром, да и бабушка при деле. Пока он не пошел в школу, проблемы не были такими очевидными. Но сейчас достигли апогея. Им не довольны учителя и родители, он учится «значительно хуже своих возможностей», часто бывает, капризен и агрессивен.

· К тому же у него гиперактивность. Видимо, в этом все дело, — со вздохом заявляет бабушка.

· Кто вам поставил этот диагноз? Вы уже были у психолога?

· Да нет же. Мы не были, просто это очевидно. Он же не минуты не может просидеть спокойно, все время отвлекается.

Пока мы говорим, мальчик спокойно выкладывает из контейнера игрушки, внимательно их рассматривая, не проявляя никаких признаков двигательной или иной расторможенности, которые гиперактивные дети обычно проявляют вне зависимости от ситуации. У меня закрадываются сомнения в правильности бабушкиного диагноза, но я решаю пока послушать ее историю, которая, впрочем, больше похожа на бесконечный перечень жалоб.

· ...И вообще, он не умеет себя вести абсолютно. Когда мы гуляем, он постоянно не слушается.

· А как именно вы гуляете?

· Что вы имеете в виду?

· Ну что представляет из себя ваша прогулка?

· Мы идем в парк.

· И что вы делаете в парке?

· Как что? — ее изумление нарастает, она не понимает, к чему я выспрашиваю подробности. — Прогуливаемся по аллеям.

· Понятно. Вы прогуливаетесь по аллее, а что делает ваш внук в этот момент?

· В том-то и дело! Он не может прогуливаться спокойно вместе со мной. Его несет в какие-то кусты. Он то находит себе какие-то палки, то пытается скакать, то бегать. Я же вам говорю, что он гиперактивен!

· То есть вы считаете, что чинно прогуливаться по аллее — это интересная прогулка для мальчика восьми лет?

· Ну а что он, по-вашему, должен делать?

· Ровно то, что делает. Хотя это удается ему с трудом, потому что вы его все время останавливаете. Просто прогулка по аллеям парка — это хорошее времяпрепровождение для человека нашего с вами возраста, а детям нужно что-то другое. В школе они вынуждены сдерживать свою физическую активность, и им нужно где-то выплеснуть ее. А это можно сделать только бегая, прыгая, кувыркаясь, качаясь, стуча палкой и так далее. С другой стороны, им нужно еще и подзарядиться, чтобы была возможность вынести еще один учебный день. А для этого им часто нужно общение, друзья по двору, какие-то совместные игры, забавы, приключения.

· Ну что вы! Во-первых, у нас никто не играет во дворе, а играли бы, не понятно еще, что за дети. Во-вторых, на забавы и приключения у нас совершенно нет времени, потому что у нас план, график.

У нас двадцать минут на прогулку каждый день, и больше не получается. И за эти двадцать минут он от меня получает столько замечаний, что мы оба только устаем от всего этого. Если бы не его гиперактивность, мы бы успевали нормально погулять, не портя друг другу нервы.

Все это время герой нашего разговора спокойно затевает игру, задав мне несколько вопросов по поводу игрушек, он выстраивает сюжет и начинает играть, никому не мешая при этом. Бабушка же все больше нервничает, переходя на рассказ о школьных трудностях и мучениях с исполнением домашнего задания. Чем больше она рассказывает, тем печальнее у меня на душе. Я понимаю, что жизнь нашего героя больше похожа на каторгу, чего ж удивляться, что он ведет себя скорее как каторжник, а не как счастливый ребенок.

Спец. языковая школа, музыка, бассейн, невозможность встречаться с друзьями, все свободное время занимают домашние задания и та самая прогулка по аллеям. Но дружить ему все же хочется и он пытается общаться с ребятами на уроке, за что, естественно, получает замечания. На переменках он пытается организовать какие- то подвижные игры: беготню, борьбу, потасовки, но это тоже пресекается учителями школы с весьма строгими правилами. Его живая энергия, детская подвижность и желание иметь друзей никак не вписывается в бабушкин «жесткий график», который выстроен не под живого восьмилетнего ребенка. Ей даже трудно понять, что с таким расписанием не справился бы даже взрослый в возрасте «за пятьдесят», потому что оно учитывает только амбиции не реализующей себя в данный момент женщины, а не потребности восьмилетнего, пока еще, к счастью, активного мальчика.

Когда я остаюсь с ним наедине и спрашиваю:

· А что ты считаешь своей самой большой проблемой?

Я получаю весьма неожиданный ответ:

· Моя самая большая проблема в том, что я не люблю свою бабушку, а любить ее должен, мне так мама сказала.

Трудно любить того, кто на самом деле совсем не замечает тебя, даже если он проводит с тобой все свое время.

В этой истории мне удалось достучаться только до мамы, которая после моих горячих просьб все же пришла на консультацию. Бабушку же я не смогла переубедить ни в том, что у ее внука нет никакой гиперактивности, ни в том, что быть восьмилетним мальчиком не то же самое, что быть пятидесятилетней женщиной. На все это она отвечала: «Это все понятно, что вы говорите, но как мне заставить его вести себя спокойно и делать то, что требуется?»

«Я хочу, чтобы он стал...»