Народная этимология и этимологические ошибки

Э тимология слов часто увлекает людей, имеющих довольно смутное представление о языкознании. И чем менее подготовлен тот или иной дилетант в лингвистическом отношении, тем категоричнее обычно он высказывает свои суждения о самых сложных этимологических проблемах.

Если вы, например, с трудом отличаете ерша от щуки, то, нужно думать, вы никогда не рискнете выдвинуть какую-нибудь новую гипотезу, касающуюся проблем ихтиологии. Не обладая соответствующими знаниями, никто не решится высказывать своих суждений по сложнейшим вопросам ядерной физики, математики, химии. О происхождении слов свои мнения высказывают, по сути дела, все желающие.

 

О народной этимологии. Обычно люди начинают свои этимологические «штудии» уже в раннем детстве. Такие ребячьи образования, как гудильник (будильник), строганок (рубанок), копатка (лопатка), копоток (молоток), мазелин (вазелин) и другие, вызванные естественным стремлением как-то осмыслить каждое непонятное слово, типичны не только для детского возраста. Возьмите такие примеры переиначивания слов в народных говорах, как спинжак (пиджак), полуклиника (поликлиника), полусадик (палисадник) и т.п. Во всех этих случаях непонятные слова иностранного происхождения «исправлялись» и «подгонялись» под какие-то известные русские слова и корни: слово пиджак → спинжак было связано со спиной, поликлиника → полу клиника — это ‘наполовину клиника’, a палисадник → полусадик — ‘наполовину садик’.

Древние римляне такие этимологические сопоставления называли «бычьей» или «коровьей» этимологией. Поскольку «этимологии» подобного рода часто возникали в народной среде, эти ложные истолкования позднее получили название «народная этимология» (в противоположность этимологии научной). Самый термин народная этимология не совсем удачен. Во-первых, в нем сквозит несколько пренебрежительное отношение к народу, который в течение многих веков был оторван от развития науки. Во-вторых (и это самое главное), значительная часть «народных этимологии» возникла совсем не в народной среде.

Так, например, ещё в XVIII веке академик и филолог В.К. Тредиаковский писал, что название древних жителей Пиренейского полуострова иберы — это искажённое слово уперы, так как они по своему географическому положению со всех сторон уперты морями. Британия, согласно Тредиаковскому, это искажённое Братания (от слова брат), скифы — это скиты (от скитаться), турки — от юрки (сравните юркий ‘быстрый, проворный’) и т.п. Следовательно, здесь мы сталкиваемся с «народной этимологией» на самом высоком (академическом!) уровне. И народ здесь совсем ни при чём. Просто во времена Тредиаковского этимология ещё не сформировалась как наука, и это предоставляло широкий простор для всякого рода безудержных фантазий.

Таким образом, народная этимология — это совсем не обязательно «этимология, возникшая в народе», а такая этимология, которая опирается не на научные принципы анализа, а на случайные сопоставления, вызванные простым созвучием слов. Иногда такое сопоставление может «попасть в точку». Сравните, например, слова Луки в пьесе А.М. Горького «На дне»: «Мяли много, оттого и мягок». Слова мягок и мяли, действительно, общего происхождения, но правильное, по сути дела, сопоставление ещё не превращает его в научную этимологию.

Вместо термина народная этимология некоторые учёные предпочитают употреблять выражения ложная этимо логия или наивная этимология. Но эти термины ещё менее удачны. Во-первых, и научная этимология может быть ложной. Например, по крайней мере, одна из двух рассмотренных нами этимологии слова невеста определённо является ложной. Но обе они, несомненно, относятся к числу научных этимологии и ничего наивного в себе не содержат. Во-вторых, наивная этимология не обязательно должна быть ложной (возьмите пример со словами мягок и мяли). Кроме того, наивность — это качество, которым может отличаться иной раз также и научная этимология. Разумеется, «народная этимология» обычно бывает ложной, но не всякая ложная этимология является в то же время «народной». Вот почему один из этих терминов не может быть заменён другим.

 

Деэтимологизация и народная этимология. Сущность народной этимологии может быть понята лишь в том случае, если мы вспомним, о чём шла речь в предыдущих главах.

Слова в своём развитии постепенно утрачивают древние этимологические связи, или, иначе говоря, деэтимологизируются. Тем самым они становятся непонятными в этимологическом отношении. Научная этимология устанавливает истинное происхождение анализируемого слова, опираясь на те методы сравнительно-исторического исследования, с которыми мы теперь уже знакомы. Обычно ученые восстанавливают самые древние из доступных им этапов в истории слова, привлекая одновременно материал родственных языков.

В отличие от этого народная этимология не реконструирует утраченные этимологические связи, а пытается объяснить происхождение слова исходя из современного для автора этимологии состояния языка. Никакой научной аргументации подобные «этимологии», как правило, не содержат. Опираются они лишь на случайное совпадение или даже на весьма отдалённое сходство в звучании слов.

Расхождение между научной и народной этимологией отчётливо выступает в случае с происхождением русского слова выдра (как вы помните, с рассказа об этом слове началось наше знакомство с наукой этимологией). Учёные восстановили его древнейшую форму *ūdrā [ý:дра:], нашли большое количество соответствий в родственных языках и объяснили исходное значение слова выдра, связанное со значением ‘водяной, водный’.

Народноэтимологическое истолкование происхождения слова выдра (от выдрать) в корне противоречит фактам истории языка, оно никак не связано с представлениями о родстве языков и о родственных соответствиях. Это объяснение опирается только на созвучие слов выдра и выдрать, подкреплённое хотя и остроумным, но совершенно фантастическим доводом семантического характера. К тому же, сравнительно-исторический анализ слова выдра показывает, что его возникновение относится к эпохе, когда приставочные образования типа вы-драть вообще ещё не были продуктивными в индоевропейских языках.

 

Этимология и археология. Во многих местах, а особенно в степной полосе нашей Родины, возвышаются внушительные по своим размерам древние курганы. Стоит такой курган возле деревни, а кто и когда его насыпал, никому не известно. И вот вокруг такого кургана возникает легенда.

Рассказывают, что в давние-давние времена — лет сто, а может быть, и двести тому назад — умерла у барыни её любимая собачка. С утра до ночи лила барыня горькие слезы.

А в деревне той стояли тогда на постое солдаты. Жалко им стало барыню, выкопали они возле деревни могилу, похоронили собачку по христианскому обычаю, а на место, где была могила, стали носить прямо в шапках землю. Долго носили — до тех пор, пока не вырос на том месте огромный курган...

У этой легенды есть своё продолжение, правда, взятое уже из реальной жизни. Приехали однажды к кургану учёные-археологи и стали вести археологические раскопки. И обнаружили они под курганом совсем не собачку, а богатое погребение скифского вождя, похороненного здесь не сто и даже не двести, а две с половиной тысячи лет тому назад...

Такую же картину мы наблюдаем и в истории многих слов. Народная этимология — это та же легенда, пытающаяся объяснить непонятные факты далёкого прошлого близкими и понятными явлениями современного нам языка. А учёные-этимологи в результате своего рода «археологических раскопок» устанавливают, что истоки непонятного нам слова уходят далеко в глубь веков и во многих случаях на месте этимологической «собачки» обнаруживают следы такой глубокой старины, от которой не сохранилось даже легенд и сказаний.

 

Народная и детская этимология. «Хватит тебе секреты говорить! Секретарша какая!», «Мы ходим на прогулку, — мы прогульщики!»

Эти и другие приведённые ниже примеры, взятые из книги К.И. Чуковского «От двух до пяти», показательны во многих отношениях. Прежде всего, в детских сопоставлениях наиболее ярко вырисовываются основные особенности народной этимологии, хотя, разумеется, нельзя детскую этимологию полностью отождествлять с этимологией народной. Во-вторых, ошибочность детских этимологий не вызывает никаких сомнений, и раскрытие ошибки, как правило, не требует подробных и сложных объяснений. Наконец, здесь легче, чем в других случаях, выделить различные типы народной этимологии.

В примерах со словами секретарша и прогульщик этимологическая связь с секрет и прогулка была установлена в общем правильно. Только в первом случае эта связь не является непосредственной, и определена она может быть лишь на материале в конечном счёте латинского языка, из которого эти слова были заимствованы через посредство западных языков.

Сравните, например, франц. secret [секрé] ‘тайна, секрет’ и ‘тайный, потайной’, secrétaire [секретéр] ‘письменный стол, бюро (с потайными отделениями)’ и ‘писец, секретарь’. Таким образом, ошибка в данном случае заключалась в том, что слова секрет и секретарь (секретарша), действительно связанные между собой длинной цепью промежуточных этимологических звеньев, были поставлены в прямую этимологическую связь, которая у этих слов отсутствует.

Иная картина наблюдается в случае со словами прогулка и прогульщик. Здесь главная ошибка — семантического характера. Связь между словами прогулка, прогульщик, прогул и прогуливаться ни у кого не вызывает сомнений. По слова прогульщик и прогул имеют особую смысловую окраску: они относятся не к тем, кто гуляет или прогуливается, а только к людям, которые по неуважительным причинам не являются на работу или на учебу.

Если прогульщик в рабочее время спит, сидит в кино или читает детективный роман, он не перестаёт быть от этого прогульщиком (слово это, как мы видим, подверглось частичной деэтимологизации).

Иного порядка этимологические ошибки наблюдаются в случаях лодырь — ‘человек, делающий лодки’ или спец — ‘человек, который любит поспать’[116]. Во всех этих случаях слова, между которыми предполагается этимологическая связь, на самом деле в плане своего происхождения не имеют между собой ничего общего. Как ни убедительно выглядит словообразовательный ряд:

 

писать — писец

играть — игрец[117]2

читать — чтец

лгать — лжец

спать — спец

 

— последний случай к этому ряду явно не относится. Слово спец представляет собой сокращение от специалист. А последнее слово в конечном счёте восходит к латинскому specialis [в средневековом произношении: специáлис] ‘специальный, особый’ в свою очередь связанному с латинскими же словами species [спéкиэ:с] ‘вид, разновидность’ и specie [спéкио:] ‘вижу, смотрю’. Таким образом, слова спать и спец в этимологическом отношении никак между собой не связаны.

 

Народная этимология и искажение слов. Во всех только что рассмотренных примерах из детской этимологии то иди иное объяснение происхождения слова не приводило, однако, к его искажению. Но не во всех случаях слово поддаётся народноэтимологическому истолкованию в том виде, в котором оно существует в языке. А поскольку объяснить непонятное слово всё-таки хочется, в него нередко вносят искажения типа копатка или мазелин, которые свойственны далеко не одному только детскому языку.

Примеры со словами спинжак, полуклиника, попусадик относятся к тому же самому типу. Но эти и подобные им неграмотные диалектные и просторечные формы не исчерпывают всех примеров такого рода. Более того, народноэтимологическке изменения слов можно наблюдать даже в литературном языке, причём такие случаи совсем не являются редкими.

Древнерусское слово свљдљтель было образовано от глагола вљдљти ‘знать’ и означало оно человека, который что-то знает. В настоящее время мы говорим не «сведетель», а свидетель и связываем это слово не с глаголом ведать, а с глаголом видеть, воспринимая его в значении ‘очевидец’ (тот, кто что-то видел). Старую связь с глаголом ведать сохранили до сих пор, например, белорусское свéдка и сербское свéдок ‘свидетель’.

В русских дипломатических документах конца XVII-начала XVIII века можно встретить слово уедиенция, явившееся результатом народноэтимологического переистолкования латинского по своему происхождению слова аудиенция (под влиянием уединиться, уединение). В белорусском языке было отмечено слово сљкуцыя. этимологически гораздо более выразительное, чем латинизм экзекуция.

Латинский глагол vagari [вагá:ри:] ‘бродить’ имел суффиксальное производное vagabundus [вага:бýндус] ‘бродячий’, которое в итальянском языке дало vagabondo [вагабóндо], а в испанском — vagabundo [вагабýндо] ‘бродяга’. Редкий суффикс - bundo в испанском языке был «исправлен» на - mundo, а слово vagamundo стало восприниматься как сложное, образованное от vagar [вагáр] ‘бродить’ и mundo [мýндо] ‘мир, свет’. Так в результате народноэтимологического изменения испанское слово vagamundo приобрело значение ‘бродящий по свету’.

При рассмотрении этимологии различных слов учёным постоянно приходится иметь в виду возможности подобного рода народноэтимологических переосмыслений, которые зачастую сильно затрудняют исследование, ибо подменяют реальные древние этимологические связи связями вторичными, надуманными.

Но народная этимология оказывает своё воздействие не только на представления людей о происхождении слова. Ошибочное этимологизирование тесно связано также и с практикой, в частности с практикой правописания. Хорошо известны типичные школьные ошибки, вызванные тем, что сомнительное в орфографическом отношении слово сопоставляется с другим, этимологически с ним не связанным. Но особенно трудными обычно оказываются иностранные слова, вообще лишённые этимологической поддержки в рамках родного языка. Именно поэтому при написании таких слов нередко опираются на другие «похожие» слова иноязычного происхождения. Так возникают ошибки, которые в известной мере сродни народноэтимоло-гическим искажениям слов: «инциндент» и «прецендент» вместо правильного: инцидент, прецедент (под влиянием слов типа претендент), «компрометировать», «константировать» вместо компрометировать, констатировать (влияние слов типа регламентировать, Константин).

 

«Я сама Ра!» Нигде, пожалуй, народная этимология не получила такого широкого распространения, как в истолковании собственных имён. Начинает, например, студент университета изучать латинский язык. На одном из первых занятий он узнаёт, что слово ira [ú:ра] означает по-латыни ‘гнев’. И сразу же пытается связать это слово с русским именем Ира, Ирина, «объясняя» последнее значением латинского слова. На самом же деле, имя Ирина было заимствовано из греческого языка, где слово eirēnē [эйрéне:] означает ‘мир’ (в новогреческом произношении: [ирúни]). Это слово ещё древними греками употреблялось в качестве имени собственного: Eirene — это Ирина, богиня мира.

На каждом шагу подобные «этимологии» встречаются при объяснении географических названий. Многие топонимы отличаются исключительной древностью. Одни из них уже давно утратили этимологические связи в языке, другие этих связей никогда и не имели, так как они были заимствованы из других языков. Но стремление как-то объяснить эти непонятные названия часто приводило к появлению самых нелепых «этимологий» и даже целых легенд, нередко «подкрепляемых» ссылками на действительные исторические события.

Откуда произошло название города Коломна? Рассказывают, что отец Сергий когда-то благословлял князя Дмитрия Донского недалеко от этого города. После благословения отец Сергий направился в город, но жители почему-то прогнали его, да ещё пригрозили кольями. «Я к ним с добром, а они колом мя (меня)», — жаловался потом Сергий. От этого колом мя и было дано городу имя Коломна.

Другой столь же фантастический пример подобного типа — «этимология» названия реки и города Самары.

Согласно легенде, бежала с востока на запад малая речка, а с севера ей наперерез мчала свои волны могучая река Ра (древнее название реки Волги).

«Посторонись! — кричит большая река малой речке, — уступи мне дорогу- ведь я — Ра!»

«А я сама — Ра», — невозмутимо отвечает речка и продолжает свой бег на запад.

Столкнулись друг с другом два потока — и уступила величественная река Ра своей малой сопернице: вынуждена была и она повернуть своё течение к западу. От слов сама Ра и получила название река Самара, а в месте столкновения образовала Волга-Pa Самарскую луку (изгиб).

Аналогичным образом народная этимология пыталась объяснить, например, названия рек Яхрома и Ворскла. Первое название было получено якобы от восклицания жены князя Юрия Долгорукого, которая при переправе через эту реку подвернула себе ногу и воскликнула: «Я хрома!» Второе название легенда связывает с именем Петра I. Глядя в подзорную трубу, царь уронил в воду линзу. Попытки найти «стекло» (скло) не увенчались успехом. С тех пор река и стала называться Вор скла (‘вор стекла’).

Разумеется, все эти легенды не имеют ничего общего с действительным происхождением соответствующих топонимов. Но они важны в другом отношении. Рассмотренные примеры показывают, как тесно народная этимология связана с устным народным творчеством — фольклором. Многие сказания и легенды возникли подобным же образом — в результате попытки этимологического осмысления непонятных слов и названий.

С такого рода явлениями мы уже встречались на примере происхождения имени древнегреческой «пенорождённой» богини Афродиты и Афины Тритогеиии. Аналогичные примеры можно встретить в устном народном творчестве любой страны. Изыскания этимологов, направленные в сторону изучения особенностей народной этимологии, позволяют по-новому осветить сложнейшие проблемы, связанные с древними истоками устного народного творчества.

 

Гнев и огонь. Во всех рассмотренных до сих пор примерах разница между народной и научной этимологией всегда выступала с достаточной ясностью. К сожалению, однако, есть немало таких случаев, когда совсем не удаётся провести более или менее чёткую грань между этими двумя столь различными, казалось бы, типами этимологических объяснений.

Некоторые из этимологий, предложенных ещё римским грамматиком Варроном, долгое время относились к категории народных. Более тщательные исследования показали, однако, что эти объяснения Варрона подтверждаются научным анализом.

В рассуждениях одного из героев М. Горького — Матвея Кожемякина — встречается мысль о том, что слово гнев связано по своему происхождению со словом огонь. В качестве примера, подтверждающего эту этимологию, Матвей Кожемякин ссылается на глагол огневаться, в котором он приставку о - рассматривает как часть корня в слове огнь (огонь). Народноэтимо-логичеекий характер данного объяснения совершенно бесспорен.

Но вот сравнительно недавно известный русский этимолог В.В. Мартынов выдвинул эту же идею уже в качестве научной гипотезы. Одним из основных, аргументов автора также является слово огневаться — только в его более древней форме. В.В. Мартынов привёл интересные доводы в пользу своей точки зрения, и, несмотря на её спорность, с этой этимологией в настоящее время нужно считаться уже как с научной гипотезой. Пример со словом гнев показывает, сколь условными могут быть границы между народной и научной этимологией. В одних случаях этимология, долгое время считавшаяся народной, может получить в конце концов всеобщее научное признание. И, наоборот, этимология, фигурирующая в качестве научной, может оказаться на одном уровне с народной этимологией.

Таким образом, народная этимология — это не просто набор нелепых и наивных объяснений происхождения различных слов, а сложное явление, которое нередко ставит в затруднительное положение исследователя, занимающегося историей слова. Действие народной этимологии оставило многочисленные следы в языке. Причём эти следы в ряде случаев оказались столь незаметно «замаскированными», что учёные не всегда в состоянии отличить народную этимологию от истинной. Всё это создаёт известные трудности в работе этимологов, заставляет исследователей языка привлекать всё новый и новый материал, позволяющий им проникать в самые сокровенные тайны древнего словотворчества.

Оглавление

 

Глава двадцать пятая

ЭТИМОЛОГИЧЕСКИЕ МИФЫ

Р ечь в заключительной главе нашей книги пойдет не о тех легендах и мифах (без кавычек!), которые возникают на основе народноэтимологических истолкований происхождения слова (сравните мифы и легенды об Афродите, Афине, реке Самаре и т.п.). Не будут нас здесь интересовать и «мифические» (уже в кавычках), то есть вымышленные этимологии типа выдра от выдрать или аудиенция от уединиться. Авторы этих «этимологии» не публиковали своих объяснений в этимологических словарях, ограничиваясь тем, что сами «дошли» до якобы истинного значения слова. И если, например, на гербах городов Берлина и Берна изображён медведь (по-немецки Вäг [бер]), то и здесь народная этимология, проникшая в область геральдики, также остаётся ограниченной этой узкой областью.

Иное дело, когда писатели, языковеды и даже авторы этимологических словарей предлагают объяснения, украшая их разного рода «мифами», которые должны у читателя создать впечатление правдоподобности излагаемой этимологии. Ниже приводится несколько примеров с подобного рода этимологическими «мифами».

 

Как спят слоны? Как ни странно, вопрос этот имеет самое непосредственное отношение к этимологии слова слон. В памятниках древнерусской письменности (XV век) можно найти басню, согласно которой слон якобы не может сгибать своих колеи, а поэтому егда хощеть спаши, дубљ ся въслонивъ спить (‘когда хочет спать, спит, прислонившись к дубу’). Именно исходя из этого народноэтимологического сопоставления (слон от при- слонити) ряд серьёзных, этимологов (например, А.Г. Преображенский) объясняют происхождение русского слова слон. Вокруг этимологии этого слова возник обычный «миф», который и должен подтвердить правильность предлагаемого объяснения. На самом деле, не слово слон было образовано от глагола прислонити, на основании поверья о том, что слоны будто бы спят, не сгибая ног, а, наоборот, само это поверье возникло как результат народноэтимологического сопоставления слов слон и (при)слонить.

Наше слово слон, как мы уже знаем, по-видимому, явилось результатом переосмысления в процессе заимствования из тюркского aslan [аслáн] ‘лев’. Подобные переосмысления названий животных, известных лишь понаслышке, встречаются в языке не так уж редко (выше мы сталкивались с примером, где ‘слон’ превратился в ‘верблюда’).

 

Носили ли плуг через брод? В латинском языке существовали две группы слов, сходных по своему звучанию: 1) porta [пóрта] ‘ворота’, portus [пóртус] ‘гавань’ (как бы ‘морские ворота города’) и 2) portare [портá:ре] ‘носить’. Латинское слово portus через французское посредство проникло к нам в виде существительного порт, а корень глагола portare ‘носить, переносить, перевозить’ мы находим в русских словах импорт ‘ввоз’, экспорт ‘вывоз’, транспорт (буквально: ‘перевоз’) и т.д.

Ешё в ХIХ веке учёные пытались как-то этимологически связать между собой сходные слова porta ‘ворота’ и portare ‘носить’. И ими было найдено остроумное решение этого вопроса, опирающееся, казалось бы, на исторические факты. Автору «Этимологического словаря русского языка» Г.П. Цыганенко (Киев, 1970) это решение показалось столь убедительным, что она включила его в свой словарь:

«Латинские слова porta ‘ворота’ и portus ‘гавань’ образованы от глагола portare ‘носить, переносить’. Этимологически связь между понятиями ‘носить’ (portare) и ‘ворота, гавань’ (porta, portus) объясняется исторически следующим образом: у древних римлян был обычай при основании города вначале опахивать его, то есть плугом бороздить черту, по которой должна была проходить городская стена. В тех местах, где следовало ставить ворота, плуг проносили на руках. Отсюда porta буквально ‘место, где носят (плуг)’, затем — ‘место для входа — выхода и т.п.’» (стр. 360-361).

Самое интересное здесь то, что такой обычай у древних римлян действительно существовал. И всё же приведённое объяснение — всего лишь вымысел на уровне народной этимологии. Из чего это видно? Прежде всего, у латинских слов porta и portus (с исходным значением ‘проход, вход’) имеются надёжные индоевропейские соответствия: немецк. Furt [фурт], английск. ford [фо:д] ‘брод’[118], буквально ‘проход (через реку)’. В исландском языке соответствующее слово, как и латинское portus, означает ‘гавань’ (оно проникло в русский язык в форме фиорд). Как же во всех этих случаях быть с ношением плуга (через брод!)? Ясно, что перед нами — слово более древнее, чем приведённый римский обычай.

Наконец, общее значение ‘проход’ мы находим у древнегреческого слова poros [пóрос] ‘переправа’, ‘пролив’, ‘путь’[119], которое не могло быть образовано ни от portare, ни от подобного ему греческого глагола, ибо у него нет суффикса - t - и оно отражает более древнюю словообразовательную модель, чем латинский глагол. Кстати, следует также отметить, что греческое poros в значении ‘проход, отверстие (в коже)’ через западноевропейские языки попало и в русский язык: пора, поры ‘отверстия потовых желёз на поверхности кожи’. Здесь, видимо, также ссылка на плуг едва ли была бы уместной.

Пример этот показывает, что самый красивый этимологический «миф», опирающийся, казалось бы, на твёрдо установленные исторические факты, рассыпается как карточный домик при серьёзной проверке с помощью лингвистического сравнительно-исторического метода.

 

О бабе-яге и о ерунде. Можно было бы написать объёмистую книгу с самыми различными этимологиями, которые были предложены писателями разных стран и эпох, начиная от Гомера и кончая нашими днями. Но поскольку Гомер ничего не писал об этимологии русских слов, ограничимся примерами из несколько более позднего времени.

В. Берестов в своих воспоминаниях рассказывает,, что С.Я. Маршак живо интересовался вопросами этимологии. Вот одна из его этимологий-экспромтов:

«Баба-яга — это, быть может, татарское «бабай-ага» (старый дядя). Так на Руси во времена Батыя пугали детей: Спи, а то бабай-ага возьмёт»[120]

Следует подчеркнуть, что С. Я. Маршак предлагал свою этимологию в осторожной форме («быть может»), сообщал её в дружеской беседе (а не в печати), не навязывая своего предположения собеседникам. К сожалению, как ни остроумно объяснение С.Я. Маршака, перед нами — обычный этимологический «миф». Слово яга и его этимологические «родственники» широко представлены в западнославянских языках. Следовательно, появилось наше слово задолго до Батыя.

В других случаях писатели более категоричны в своих суждениях. Так, например, А.М. Арго в интересной статье «Немного текстологии» («Наука и жизнь», 1968, №6, стр.120-122) слишком уверенно пишет о происхождении слова ерунда:

 

«Слово ерунда по линии наименьшего сопротивления иные производят от латинских грамматических форм: герундий и герундив.

Корень на самом деле другой.

Когда при Петре Первом в Россию прибыли первые судостроители, то объяснялись они преимущественно по-немецки.

Сопровождая свои слова усиленной жестикуляцией, они показывали устройство мачт, их установку и назначение и при этом приговаривали ‘hier und da’, что по-немецки значит ‘туда-сюда’; в русском произношении это превратилось в ‘ерунду’, которая означает нечто малопонятное и ненужное».

В этом отрывке, прежде всего, обращает на себя внимание полное отсутствие аргументов, опровергающих первую этимологию. Она просто объявляется неверной. Между тем книжные слова семинарского происхождения герунда, ерунда, ерундистика с большой долей вероятности возводятся этимологами к указанным выше латинским словам. Дело в том, что тема «замена герундия герундивом» является одной из самых сложных и запутанных тем латинской грамматики. В глазах семинариста это была поистине герунда.

В позитивной своей части автор новой этимологии[121] также не приводит ни одного аргумента, кроме типичного этимологического «мифа» — ссылки на немецких судостроителей, которые действительно в Петровскую эпоху работали в России. Здесь также ссылка на исторический факт, как и в случае с плугом, которым древние римляне опахивали территорию будущего города, должна создать впечатление правдоподобности изложенной этимологии[122].

 

Президент Джексон создаёт новое слово. Всякий, кому приходилось изучать английский язык, знает, как трудно усвоить его орфографию.

В английском языке возможны такие случаи, когда слова, написанные по-разному, произносятся одинаково. Например, right ‘правильный’ и rite ‘обряд’ имеют одно и то же произношение: [райт]. И наоборот, два совершенно одинаково написанных слова могут произноситься различно: read ‘читаю’ произносится [ри:д], a read ‘читал’ [ред]. Нередко фонетический облик претерпевает столь существенные изменения, что от реального «буквенного» содержания написанного слова в его произношении почти ничего не остаётся. Так, слово nature ‘природа’ по-английски произносится [нéйче]. Одной и той же буквой а в английском языке могут обозначаться (в зависимости от её положения в слове) весьма различные звуки: [а], [о], [эй] и другие. Всё это создаёт серьёзные трудности при усвоении английской орфографии. Расхождения между написанием и произношением английских слов часто бывают столь существенными, что в шутку даже говорят: «Если по-английски написано Манчестер, то читать следует Ливерпуль».

Президент Соединённых Штатов Америки Джексон, живший более ста лет тому назад, предпочитал писать английские слова так, как они слышатся. Об этом можно судить по следующему рассказу, который обычно выдаётся за быль. Как-то президенту принесли бумагу на подпись. Ознакомившись с документом, он одобрил его, сказав при этом: «All correct!» [ол корéкт] ‘всё в порядке!’ или ‘всё верно’. В качестве своей резолюции президент написал эти слова на документе, но написал он их в сокращённом виде. По правилам английской орфографии сокращение это должно было бы иметь форму А. С. (all correct). Но президент Джексон написал не те буквы, которые требовались нормами орфографии, а те, которые соответствовали произношению слов: O.K. Поскольку последняя буква (к) называется в английском алфавите kay [кэй], резолюция президента была прочтена: okay [óy кэй]. Так с помощью президента Джексона в английском языке возникло новое, весьма популярное в настоящее время слово: okay ‘всё в порядке!’.

Увы, эта любопытная история тоже всего лишь этимологический «миф». Тем, кто заинтересуется происхождением слова о’кей, будет полезно познакомиться со статьей Ж.Ж. Варбот «О'кей», опубликованной в журнале «Русская речь» (1983, № 5).

 

Ещё несколько этимологических «мифов». С.С. Наровчатов, написавший в журнале «Наука и жизнь» (1969, № 10) превосходную статью «Язык», также не всегда достаточно осторожен, когда затрагивает этимологические вопросы. Например, он уверенно заявляет, что слово медведь этимологически означает ‘ведающий мёдом’ (на самом деле: ‘медоед’) или что весна «легко объясняется однокорневым словом» ясная (в действительности эти слова имеют разное происхождение). А вот перед нами уже знакомый тип этимологического «мифа»: «Дочь» — это ‘доящая’: на младших членов женской половины семьи возлагалась в старину обязанность доить скот» (стр. 104). Здесь ошибка заключается не в самом сопоставлении слов дочь и доить, а в объяснении этой связи и в неудачной ссылке на обычаи «старины». На самом деле, слово дочь этимологически значит не ‘доящая, доильница’, а ‘сосущая’ или ‘вскормленная грудью’. Эта очень широко распространённая семантическая модель называния детей может быть наглядно — на примере того же глагола доить — проиллюстрирована с помощью материала словацкого языка: dojčit' [дóйчить] ‘кормить грудью’ — dojča [дóйча] ‘грудной ребенок’ (сравните также: dojka [дóйка] ‘кормилица’).

За пределами русского языка славянские и индоевропейские «родственники» глагола доить обычно имеют значения ‘кормить грудью’ и ‘сосать’ (грудь)[123]. Слово дочь, родительный падеж дочери, имеет надёжные соответствия в целом ряде индоевропейских языков: литовск. duktė [дуктé:], родительный падеж dukters [дуктярс], др.-индийск. duhitā [духитá:], др.-греч. thygatēr [тхюгáте:р], готск. dauhtar [дóхтар] и др.

Следовательно, выражение «в старину», употреблённое С.С. Наровчатовым, нужно понимать не в смысле 200-300 или даже 1000, а, по крайней мере, 5-6 тысяч лет тому назад. И переносить в эту древнюю эпоху современное нам значение русского слова доить для объяснения индоевропейского по своему происхождению слова едва ли целесообразно.

В той же самой статье мы находим и другой пример смешения разных хронологических эпох. Обратив внимание на то, что в латинском слове ursus [ýpcyc] ‘медведь’, а также во французском ours [ypc], итальянском orso [ópco], персидском arsa [áрса] и др. встречается сочетание rs С.С. Наровчатов высказывает предположение (которое, правда, он сам признаёт «слишком смелым») о том, что в древнеславянском языке «имя этого зверя звучало как-нибудь вроде ‘рос’». А отсюда уже — Рось ‘медвежья река’ и ‘медвежье племя’ — рось. И далее автор статьи продолжает:

«А вдруг моя догадка не так уж произвольна, и окажется, что ‘медведями’ русских (?! — Ю. О.) называли когда-то не только добродушно-иронически, а и по начальному значению этого слова. Это ‘когда-то’ относится, правда, ко временам Аскольда и Дира, а может быть, и Божа, но догадка от такого обстоятельства не становится менее занимательной» (стр. 109)[124].

Здесь прежде всего бросается в глаза наличие все тех же хронологических «ножниц»: привлечение материала индоевропейских языков, отражающего доисторическую эпоху пяти- или шеститысячелетней давности — с одной стороны, ссылка на сравнительно позднюю историческую эпоху (Аскольд и Дир — киевские князья IX века н.э.), которая, кстати, автору представляется очень древней, — с другой.

Нужно заметить, что уже в праславянскую эпоху у славян существовало табуистическое название медведя — ‘медоед’. Никаких следов древнего индоевропейского имени этого зверя ни в одном славянском языке не сохранилось. Поскольку его следов нет и в наиболее близких к славянским балтийских языках, нужно думать, что это древнее название медведя было утрачено нашими предками ещё до выделения славянских языков в самостоятельную группу. Таким образом, предположение о том, что во времена Аскольда и Дира «русских» называли «медведями», повисает в воздухе.

Наконец, необходимо отметить фонетическую несостоятельность изложенного этимологического «мифа». Приведённые французское и итальянское названия медведя совершенно излишни, ибо они исторически восходят к латинскому ursus. Звук s в персидском слове arsa — результат позднейшего изменения из š [ш]. Греческое слово arktos [áрктос] ‘медведь, медведица’ (кстати, отсюда берёт начало наше слово Арктика) и другие индоевропейские соответствия говорят о том, что никакого исконного сочетания - rs - у индоевропейского названия медведя не было. И уж совсем произвольной является вставка буквы о, по существу, в латинское или персидское сочетание - rs - (ursus, arsa) для того, чтобы образовать «древнеславянское слово» рос.

 

Что такое расшива? А теперь остановимся вкратце на примере с этимологией слова расшива — слова, которое мы можем встретить у Н.А. Некрасова, М. Горького и у других русских писателей. Возьмите хотя бы строку из некрасовского стихотворения «На Волге»:

 

Расшива движется рекой.

Н. А. Некрасов.

 

Расшивы — это большие парусные суда на Волге, вытесненные позднее пароходами. Этимологически слово расшива связано с глаголом шить, расшить, расшивать. Против этой этимологической связи высказался известный славист академик Н.С. Державин. По мнению Н.С. Державина, связь слова расшива с глаголом шить представляет собой результат народноэтимологического переосмысления, а на самом деле расшива — это заимствование из немецкого Reiseschiff [рáйзешиф] ‘судно для путешествий’[125].

Однако перед нами, по-видимому, не более чем этимологический «миф» о заимствовании. Во-первых, расшива — это типичное грузовое судно, а не ‘судно для путешествий’. Во-вторых, исконность этого слова подтверждается надёжными этимологическими связями в самом русском языке.

Мы с вами обычно приколачиваем или прибиваем доску гвоздями. Опытный плотник не приколачивает, а пришивает доску (разумеется, не нитками, а тоже гвоздями). Отсюда берёт начало диалектное слово шитик, которое В.И. Даль в своём словаре объясняет таким образом: ‘мелкое речное судно’ (волжское слово) или ‘лодка с нашивами, набоями, с нашитыми бортами’ (сибирское слово). У Даля же мы находим слово шива ‘лодка шитик, не долблёная’ (т. IV, стр. 635).

Следовательно, с этимологической точки зрения, расшива — это судно расшитое, то есть обитое досками. Об изготовлении у древних руссов «набойных лодий», обшитых досками, сообщал византийский император Константин Багрянородный (X век н. э.). Кстати, руссы пришивали доски к своим судам не только деревянными гвоздями, но также ивовыми прутьями и корнями можжевельника[126].

Возможно, что именно здесь следует искать связующее звено между значениями ‘шить’ и ‘прибивать, приколачивать’ у русских глаголов шить, пришивать.

 

«Прощай, мясо!» Насколько подчас трудно бывает решить вопрос о принадлежности той или иной этимологии к числу верных или выдуманных, можно судить на примере с происхождением слова карнавал. В русский язык это слово пришло (через французское посредничество) из итальянского языка.

Первоначально карнавалом назывался итальянский весенний праздник, аналогичный русской масленице. Этот праздник сопровождался различными уличными шествиями, маскарадами, массовыми танцами, весёлыми театрализованными играми. Поскольку этот праздник происходил перед началом поста, во время которого христианская религия запрещала есть мясо, происхождение итальянского carnevale [карневáле] ‘карнавал’ с давних пор стали связывать со словами carne [кáрне] ‘мясо’ и vale [вáле] ‘прощай’. Интересно отметить, что эту этимологию слова карнавал (английск. carnival [кá:нивэл]) можно найти в поэме великого английского поэта Дж. Байрона «Беппо». Однако здесь, пожалуй, даже «невооружённым глазом» видно, что перед нами — типичная народная этимология. Это объяснение очень похоже, например, на этимологию Монтевидео — из montem video ‘я вижу гору’. Целый ряд весьма авторитетных учёных объявили этимологию carne vale ‘прощай, мясо!’ ошибочной народной этимологией. Вместо неё было предложено другое объяснение происхождения этого слова.

С давних пор, ещё на празднествах, посвященных египетской богине Исиде и греческому богу Дионису, видное место во время торжественной процессии отводилось повозке, имеющей форму корабля или лодки. Латинские слова carrus navalis [кáррус навá:лис] буквально означают: ‘корабельная (или морская) повозка’. Древняя традиция сохранилась в Италии вплоть до XVIII века, когда знатные итальянки всё ещё выезжали на карнавал в подобного рода «морских повозках»[127]. Следовательно, согласно этому объяснению, которого, в частности, придерживался известный лингвист В. Пизани, итальянское слово carnevale происходит от carrus navalis (или, точнее, от более поздней формы этих слов: carro navale).

Однако, как ни заманчиво выглядит последнее толкование, оно, по-видимому, всего лишь очередной этимологический «миф». Во-первых, многочисленные памятники латинской письменности не дают нам ни одного примера с сочетанием слов carrus navalis. Итальянцы тоже, насколько нам известно, никогда не называли свои карнавальные «морские повозки» словами carro navale. Всё это только предположения учёных. Во-вторых, связь слов карнавал или масленица со значением ‘мясо’ встречается не только в итальянском языке. Греческое apokreōs [апóкрео:с] ‘масленица, карнавал’ имеет совершенно ясную этимологию: аро - — приставка, означающая удаление, отделение или прекращение, и kreōs (или kreas) ‘мясо’. Слово мясопуст ‘масленица’ хорошо известно в различных славянских языках, и его этимология опять-таки связана с ‘мясом’.

Правда, здесь дело не обошлось, видимо, без калек. Но ведь если принять этимологию итальянского carnevale, возводящую это слово к carrus navalis, то придётся признать греческое apokreōs и славянское мясопуст кальками с переосмысленного латинского (или итальянского) слова. А это уже выглядит крайне неправдоподобным.

В первом издании настоящей книги рассказ о происхождении слова карнавал заканчивался констатацией того факта, что этимология ‘прощай, мясо!’ выглядит типичной народной этимологией, а карнавал ← carrus navalis — это надуманная гипотеза учёных (этимологический «миф» на самом высоком уровне). Читатели неоднократно задавали автору вопрос об истинном происхождении слова карнавал. Из предложенных этимологии этого слова наиболее правдоподобной представляется следующая.

В поздней латыни существовали религиозные термины carnelevamen [карнелевáмен] и carnelevarium [карнелевáриум] ‘воздержание, от мяса’, связанные с христианским постом. Состоят эти слова из carne(m) ‘мясо’ (винительный падеж) и производных глагола levare [левáре] ‘лишать’. В слове carne-levar-ium произошла ассимиляция, давшая засвидетельствованное в одном из памятников XII века слово car-nelevale [карнелевáле]. И вот здесь под влиянием народной этимологии происходит гаплологическое (см. выше) выпадение одного из двух одинаковых слогов - le -. В результате этого выпадения слово и стали воспринимать как carne vale ‘прощай, мясо!’

Цель только что прочитанной вами главы — показать вредность этимологических «мифов», которые создают превратное представление об этимологии как о науке, где нужны не объективные доказательства, а лишь остроумные сопоставления и уверенные ссылки на разного рода исторические факты (даже если эти факты не имеют никакого отношения к этимологии интересующего нас слова).

На самом деле, сравнительно лёгкое дело — сочинять такого рода «мифы». Труднее обычно бывает доказать их несостоятельность, потому что создаются эти «мифы» чаще всего вокруг тех слов, которые не имеют достаточно надёжной этимологии.

Но самое трудное дело — это, опираясь на скрупулезное изучение языковых фактов, не увлекаясь легковесными, хотя и соблазнительными сопоставлениями, найти тот единственный путь, который позволяет исследователю отыскать решение загадки, именуемой этимологией слова.

Оглавление

Заключение

Итак, наше изложение подошло к концу. Рассмотрев различные методы и специфические особенности этимологического анализа, мы убедились, что этимология – наука сложная и многогранная. Она всегда требует к себе творческого подхода. Здесь нельзя, «выучив» несколько определённых правил, ждать готовых ответов на все вопросы. Во многих случаях этих ответов просто нет, их еще предстоит получить будущим исследователям, будущим историкам слова. В этом отношении работа этимолога открывает широкие перспективы перед теми, кто решит посвятить свой труд изысканиям в области истории родного языка.

Однако творческий характер этимологической науки совсем не говорит о том, что её методы хоть в какой-то мере произвольны. Напротив, в предыдущих главах было показано, что всякий серьёзный этимологический анализ опирается на те строгие закономерности, которые проявляются в различных аспектах истории слова.

Среди методов, которыми пользуются учёные-этимологи, первое место по праву принадлежит сравнительно-историческому методу. Именно поэтому наше знакомство с наукой этимологией началось с рассказа о родстве языков, о звуковых соответствиях в родственных языках, а также о фонетической, словообразовательной и семантической истории слова.

Разумеется, в небольшой по объёму книге нельзя было исчерпывающе осветить все вопросы, так или иначе связанные с этимологией. Тот, кто захочет подробнее ознакомиться как с этимологией, так и вообще с наукой о языке, может обратиться к списку литературы, который приведен в конце книги. В этот список включены как научно-популярные книги, так и работы, рассчитанные на читателя, обладающего каким-то минимумом лингвистической подготовки. Возможно, что на первых порах не всё в этих работах будет в одинаковой степени понятно. Но познавательная ценность чтения подобных книг от этого не уменьшится. Напротив, читатель захочет понять то, что ему пока ещё не понятно, узнать то, чего он еще не знает. Путь к знанию, как правило, начинается именно с непонимания чего-то. Осознав сам факт непонимания, человек обычно стремится расширить свои знания в соответствующей области. И в этом случае всегда очень важно бывает решиться на первый шаг, не примиряясь со своим незнанием.

В большинстве случаев мы пользуемся словами родного языка почти так же естественно, как мы ходим, дышим, смотрим. Слово для нас является важнейшим средством общения, средством восприятия произведений художественной литературы. Но слово представляет интерес и само по себе: у каждого слова своё происхождение, своя история, свой фонетический и морфологический облик, своё значение.

Если рассказы о науке этимологии и приведённые примеры из истории слов хоть в какой-то мере пробудили у читателя интерес к родному языку, если они заставили его задуматься над словами, которыми мы повседневно пользуемся, ‑ автор будет считать свою задачу выполненной.

Оглавление

 

Список литературы

 

Ашукин Н. С., Ашукина М. Г. Крылатые слова. М., 1998.

Будагов Р. А. Введение в науку о языке. М., 1965.

Вартаньян Э. Путешествие в слово. М., 1987.

Вартаньян Э. Рождение слова. М., 1970.

Ветвицкий В. Г. Занимательное языкознание. М., 1966.

Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. I-IV. М., 1998.

Земская Е. А. Как делаются слова. М., 1963.

Ильин М. Чёрным по белому. Л., Детгиз. 1935.

Казанский Б. В мире слов. Л., 1958.

Максимов С. Крылатые слова. М., 1995.

Мокиенко В. М. В глубь поговорки. М., 1975.

Норман Б. Ю. Язык: знакомый незнакомец. Минск, 1987.

Откупщиков Ю. В. Очерки по этимологии. СПб., 2001.

Уразов И. Почему мы так говорим? М., «Правда», 1956.

Успенский Л. Слово о словах. М.,1997.

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. I-IV. М., 1996.

Чуковский К. От двух до пяти. М., 1990.

Чуковский К. Живой, как жизнь. М., 1982.

Шанский Н. М. В мире слов. М., 1985.

Шанский Н. М. Занимательный русский язык. М., 1996.

Шанский Н. М., Боброва Т. А. Школьный этимологический словарь русского языка. М., 1997.

Оглавление

 

 

[1] О родстве языков подробнее будет рассказано ниже – в главе III.

[2] Приводимая здесь и в дальнейшем русская транскрипция иноязычных слов лишь приблизительно передаёт их звучание. Так, например [h] в древнегреческом слове hydra представляет собой звук средний между [h] [х] и [г] (сравните украинское [г]), а y в том же слове звучало примерно как немецкое [ü] (звук средний между русскими [и] и [у]). Написание литовских, древнеиндийских и некоторых других слов также даётся в несколько упрощённой форме. Кстати, в русской транскрипции древнеиндийских слов не всегда отмечается ударение, ибо место его не во всех случаях нам известно. Наконец, двоеточие после гласного в принятой здесь транскрипции означает долготу предшествующего гласного.

[3] Сравните заимствованные (в конечном счёте) из греческого языка русские слова гидра ‘водяная змея’ и гидро(станция).

[4] Сравните у Пушкина в «Полтаве»: Заутра казнь...

[5] Семантика – это смысловая сторона языка или слова. Термин «семантика» обозначает также отдел науки о языке, изучающий его смысловую сторону, рассматривающий изменения значения слова. Этот отдел языкознания называется также семасиологией.

[6] В древнерусском языке буквами ь («ерь») и ъ («ер») обозначались очень краткие (так называемые «редуцированные») гласные. По своему звучанию они напоминали произношение современных русских е и о в безударном положении: восемь произносится примерно как [восьмь], колос как [колъс]. Позднее эти звуки или исчезали (древнерусское бьрати перешло в брать, окъно — в окно), или же превращались в гласные полного образования е и о (стькло — стекло, дъска — доска и т. п.)

[7] В латинском языке времён Цицерона и Цезаря с во всех случаях произносилось как k. Позднее — в средние века — с перед гласными e, i, y,ae, oe стало произноситься как русское ц. В русский язык латинские слова проникали, как правило, в средневековом произношении (цирк, центр, Цицерон, Цезарь). Но в Древнем Риме во всех этих случаях на месте ц произносился звук к. Здесь и ниже в транскрипции даётся обычно так называемое классическое произношение. Исключение составляют лишь примеры, взятые из средневековой латыни.

[8] Сербский язык – один из южнославянских языков.

[9] Сложный вопрос о происхождении языка здесь рассматриваться не будет. Те, кто интересуется этим вопросом, могут обратиться к увлекательной книге Л. В. Успенского «Слово о словах», где автор во второй главе разбирает различные теории происхождения языка.

[10] Сравните русские слова, образованные на основе латинского слова aqua: аквариум, акваланг, акварель, акведук.

[11] В одной из церквей Флоренции (Италия) имеется фреска, где доминиканцы изображены в виде собак, которые преследуют волков-язычников.

[12] Правильнее было бы говорить об изменениях звуков, а не букв. Однако учёные XVII века практически не различали звука и буквы.

[13] Конечное древнеиндийское ослабленное s, обозначаемое также посредством h (висарга), передается здесь как – s.

[14] Древнепрусский – один из балтийских языков, вымерший несколько столетий назад.

[15] В трудах немецких учёных эти языки называются часто индогерманскими. Позднее были обнаружены новые индоевропейские языки (тохарские, хеттские), которые территориально не связаны ни с Индией, ни с Европой, но термин «индоевропейские» остался по-прежнему без изменений.

[16] Готский – один из древних германских языков.

[17] Звёздочкой (*) принято обозначать формы, не засвидетельствованные в памятниках письменности, но реконструированные учёными на основе сравнения родственных языков. Прямая черточка над гласным (ā) указывает на его долготу.

[18] Носовой согласный в окончании винительного падежа варьируется в разных индоевропейских языках (m или n). Литовский пример дан с диалектным окончанием. В готском языке конечный носовой был утрачен.

[19] В родительном и дательном падежах древнеиндийские окончания присоединяются не прямо к корню (sut ‑), а к основе, состоящей из корня и суффикса - āу - [-а:й-].

[20] Как мы увидим в следующей главе, индоевропейское долгое *ā отражается в готском и литовском языках в виде о.

[21] Происхождение старославянского окончания – ы в родительном падеже единственного числа не выяснено. Оно не совпадает с окончаниями в других языках.

[22] Старославянское h («ять») образовалось из древнего *ai (см. следующую главу).

[23] Старославянское @ («юс большой») представляет собой назализированный (носовой) гласный, развившийся из * an. В русском языке этот носовой гласный изменился в у.

[24] Украинское нездýжати означает ‘болеть’ (сравните русское слово недуг), а нiврóку - ‘не сглазить бы’. В целом строку можно перевести словами: «Я, слава Богу, не болею».

[25] По крайней мере в написании. Что касается произношения, то р в слове тигр – твердое – а в слове тигрица – мягкое.

[26] Сь.: «Русская речь», 1969. №2, с.103. Нужно заметить, что в целом статья, в которой приводится этот пример, написана очень интересно.

[27] Сравните также болгарский глагол мукам ‘мычу’ и украинский мукати ‘мычать’, где реальное «произношение» коровы внесло свои коррективы в фонетическое развитие слов.

[28] Отсюда в русском центнер ‘сто килограммов’.

[29] Сравните слово сантиметр ‘сотая часть метра’.

[30] Форма родительного падежа единственного числа, где основа существительного выступает в полном виде.

[31] С уменьшительным суффиксом -(ь)це, сравните для примера окно – оконце.

[32] Ацтеки – индейское племя, коренное население Мексики.

[33] Это находит своё отражение во многих языках, в том числе и в русском. Так, иметь представляет собой результативный глагол по отношению к литовскому imti [ūмти] ‘брать’. В русском языке корень соответствующего глагола (* im -) через «юс малый» (см. табл. II) закономерно дает я. Литовскому imti будет соответствовать древнерусское яти ‘брать’ (сравните русские глаголы внять, от(н)-ять, при(н)-ять и др.).

[34] Здесь и в дальнейшем приводится эта наиболее древняя форма слова. Кстати, ещё совсем недавно — в словарях 30-х годов XX века — написание коровай соответствовало обычной орфографической норме.

[35] Так. например, делает Т. А. Иванова в рецензии на первое издание настоящей книги (см. «Русский язык в школе», 1969. № 2, стр. 119).

[36] Сложные отношения этого слова к русскому живот не отражены в таблице фонетических соответствий.

[37] Сравните русское слово спорый ‘быстрый’.

[38] Для краткости оставляем в стороне такие значения слова ударник, как ‘музыкант, играющий на ударном инструменте’ и ‘часть затвора для разбивания капсюля патрона при выстреле’.

[39] См. ниже о кальках (гл.XVIII).

[40] Воспользовавшись таблицей фонетических соответствий, можно убедиться в том, что индоевропейское * gerbh - закономерно дает германское * kerb - и праславяиское * gerb - (→ ст.-слав. жрhб -, русск. жереб).

[41] Нижнелужицкий – один из западнославянских языков.

[42] Возможность отдельных калек не меняет общей картины.

[43] Начальное изо - происходит от греческого i sos [úсос] ‘равный, одинаковый’'. Изосемантические ряды — это ряды слов с одинаковыми семантическими изменениями или связями.

[44] Расхождение между начальными k и š в приведённых литовских основах объясняется колебаниями в отражении индоевропейских *k и *k’ (см. таблицу фонетических соответствий). Подобные же колебания мы находим, например, в случаях типа русск. при-клонить и при-слонить, цвет и свет, литовск. pirkti [пúрькти] ‘покупать’ и piršti [пúрьшти] ‘сватать’ (собственно: ‘покупать невесту’) и др.

[45] В слове заяц мы находим гласный а вместо ожидаемого о. Однако литовское zuikis [зýйкис] ‘заяц’, заимствованное из славянского зайка, возможно, отражает более древнюю славянскую основу *зойк -.

[46] Сравните аналогичный пример: русск. (про-)стор и сторона, стра-на, где конечное - на также является суффиксальным. То же самое можно сказать о словах волна, струна, борона, цена и др. Строго говоря, во всех этих случаях суффиксальным является только - н -, а конечное - а относится к окончанию (сравните вол-на, но вол-н-ы): Однако в работах по этимологии этот момент обычно не является существенным.

[47] Этимологическая связь слов околоток и колотить была отмечена еще В. И. Далем. Согласно этому сопоставлению, околоток представляет собой участок, на котором слышится стук колотушки одного сторожа, охраняющего данный участок.

[48] Иначе объясняет происхождение слова оковалок М. Фасмер в своём «Этимологическом словаре русского языка». Он видит в этом слове переоформление позднего германского заимствования.

[49] Л. Гильфердинг. Собр. соч., т. II. СПб., 1868. стр. 367.

[50] Индоевропейское *о в литовском языке, естественно, отражается в виде а.

[51] В самом деле, кто мог бы подумать, например, что – н - в слове луна исторически относится не к корню, а к суффиксу?

[52] Гоить в диалектах русского языка означает ‘давать жить, заживлять’'. Слово югай в древнерусском языке означало князя, не имеющего права наследования престола; изгой буквально: как бы ‘выжитый (из рода)’.

[53] Слово, родственное др.-инд. šasati [шáсати] ‘режет’.

[54] Аналогия в языке – явление более широкое, относящееся не только к формированию новых слов. Но нас здесь интересует именно словообразовательный аспект аналогий.

[55] Здесь чити -, из *-кити – в результате смягчения к перед и (см. выше).

[56] К.Паустовский. Третье свидание. «Новый мир», 1963, №6, стр. 96-97.

[57] Речь здесь будет идти не о германском заимствовании брак ‘изьян’, а об исконно славянском слове брак ‘супружество’.

[58] Сравните также русское влеку и литовское velku [вялкý] ‘тащу, волочу’.

[59] Читатель, вероятно, заметил, что те праславянские слова, которые в этимологических реконструкциях даются под звёздочкой, довольно часто обнаруживаются в современном литовском языке. Строй этого языка настолько архаичен, что болгарский академик В.Георгиев высказал по этому поводу, казалось бы, совершенно парадоксальную мысль: поскольку мы не располагаем непосредственными данными праславянского языка, их место в исследованиях, в отдельных случаях, могут заменить данные... литовского языка. Некоторые из рассмотренных нами примеров подтверждают эту мысль болгарского учёного.

[60] В различных славянских языках это слово имеет «родственников» с различными значениями: ‘трава’, ‘зелень’, ‘злак’, ‘капуста’, ‘щавель’.

[61] В латинском языке окончания дательного и творительного падежей во множественном числе всегда совпадали.

[62] Кстати, в этом словаре слова переведены неверно (‘из города’ вместо правильного ‘в город’).

[63] Древнефризский – один из древних германских языков.

[64] От греческих слов topos [тóпос] ‘место’ и onyma [óнима] ‘имя’.

[65] Иногда это общее значение представляется как «диффузное», «нерасчленённое», потенциально заключающее в себе все последующие конкретные значения (точка зрения академика Н.Я. Марра).

[66] Ср. в современном русском языке ткнуть и тыкать.

[67] Сравните, например, старославянское мразъ, русское мороз и мразь, мерзкий, стылый ‘холодный’ и стылый ‘постылый’, русское диалектное стыгнуть ‘стынуть’ и древнегреческое stygnos [стюгнóс] ‘ненавистный’ и т.п.

[68] Сравните древнерусское чьрта ‘нарезка’ и чьрту, литовское kertu [кяртý] ‘рублю, режу’.

[69] Эти три значения в современном русском языке различаются по формам множественного числа. ‘Выпеченный хлеб’ будет иметь здесь форму хлебы, ‘хлеб на корню’ — хлеба, а ‘хлеб в зерне’ вообще употребляется только в единственном числе.

[70] Суффикс - ун у обоих слов сравнительно позднего происхождения. Но чередующиеся суффиксы - в - и - т - являются достаточно древними. Сравните ст.-славянск. пѣ-т-ъ ‘петух’, русск. диалектн. пе-в-ел и пе-т-ел ‘петух’, а также украинск. пi-в-ень ‘петух’, где постоянно выступают отмеченные суффиксы – в - и – т -.

[71] Пурист – от латинского purus [пýрус] ‘чистый’ – сторонник очищения родного языка от излишних иностранных слов.

[72] comme il faut – (букв. ‘как надо, как следует’) - ‘прилично, приличный’.

[73] Варварами греки называли всех негреков. Следовательно, варваризм – это слово из неродного языка.

[74] Иронический намек на А.С. Шишкова, выступавшего против употребления иностранных слов в русском языке.

[75] В современном его значении это слово употреблялось в русском языке еще в конце XIX века.

[76] Этот звук произносится как русское т с придыханием, нечто вроде тх.

[77] Отсюда в русском языке берёт начало слово ода.

[78] «Наука и жизнь», 1969, №10, стр. 108. См. также: С. С. Наровчатов. Необычное литературоведение. М., 1970, стр. 80.

[79] О попытках народно-этимологического истолкования непонятных иноязычных слов речь будет идти ниже (см. гл. XXIV).

[80] Сравните в русском языке: пфеннинг (германское заимствование).

[81] Краткие сведения об этимологии иноязычных слов, которые специально не разбираются в книге, читатель может найти в «Словаре иностранных слов».

[82] В приведенной транскрипции не отмечена мягкость литовских согласных, входящих в данное сочетание.

[83] Голландский язык находится в близком родстве с немецким. Сравните в связи с этим немецкие слова Sonne [зóне] ‘солнце’ и decken [дéкен] ‘покрывать’.