Жизни, но -- так учу я тебя -- воля к власти!
Многое ценится живущим выше, чем сама жизнь; но и в самой
оценке говорит -- воля к власти!" --
Так учила меня некогда жизнь, и отсюда разрешаю я, вы,
Мудрейшие, также и загадку вашего сердца.
Поистине, я говорю вам: добра и зла, которые были бы
Непреходящими, -- не существует! Из себя должны они все снова и
Снова преодолевать самих себя.
При помощи ваших ценностей и слов о добре и зле совершаете
Вы насилие, вы, ценители ценностей; и в этом ваша скрытая
Любовь, и блеск, и трепет, и порыв вашей души.
Но еще большее насилие и новое преодоление растет из ваших
Ценностей: об них разбивается яйцо и скорлупа его.
И кто должен быть творцом в добре и зле, поистине, тот
Должен быть сперва разрушителем, разбивающим ценности.
Так принадлежит высшее зло к высшему благу; а это благо
есть творческое. --
Будем же говорить только о нем, вы, мудрейшие, хотя и это
Дурно. Но молчание еще хуже; все замолчанные истины становятся
Ядовитыми.
И пусть разобьется все, что может разбиться об наши
истины! Сколько домов предстоит еще воздвигнуть! --
Так говорил Заратустра.
О возвышенных
Спокойна глубина моего моря; кто бы угадал, что она
Скрывает шутливых чудовищ!
Непоколебима моя глубина; но она блестит от плавающих
Загадок и хохотов.
Одного возвышенного видел я сегодня, торжественного,
Кающегося духом; о, как смеялась моя душа над его безобразием!
С выпяченной грудью, похожий на тех, кто вбирает в себя
Дыхание, -- так стоял он, возвышенный и молчаливый.
Увешанный безобразными истинами, своей охотничьей добычей,
И богатый разодранными одеждами; также много шипов висело на
Нем -- но я не видел еще ни одной розы.
Еще не научился он смеху и красоте. Мрачным возвратился
Этот охотник из леса познания.
С битвы, где бился с дикими зверями, вернулся домой он; и
сквозь серьезность его проглядывает еще дикий зверь --
Непобежденный!
Как тигр, все еще стоит он, готовый прыгнуть; но я не
Люблю этих напряженных душ: не по вкусу мне все эти
Ощерившиеся.
И вы говорите мне, друзья, что о вкусах и привкусах не
Спорят? Но ведь вся жизнь есть спор о вкусах и привкусах!
Вкус: это одновременно и вес, и весы, и весовщик; и горе
Всему живущему, если бы захотело оно жить без спора о весе, о
Весах и весовщике!
Если бы этот возвышенный утомился своею возвышенностью, --
Только тогда началась бы его красота; и только тогда вкусил бы
Я его и нашел бы вкусным.
И только когда он отвратится сам от себя, перепрыгнет он
Через свою собственную тень -- и поистине прямо в свое
Солнце.
Слишком долго сидел он в тени, щеки побледнели у кающегося
Духом; почти умер он с голоду в своих ожиданиях.
Презрение еще в его взоре, и отвращение таится на его
Устах. Хотя отдыхает он теперь, но его отдых еще не на солнце.
Он должен был бы работать, как вол; и его счастье должно
Бы разить землею, а не презрением к земле.
Белым волом хотел бы я его видеть, идущим, фыркая и мыча,
Впереди плуга, -- и его мычание должно бы хвалить все земное!
Темно еще его лицо; тень руки пробегает по нему. Затемнен
Еще взор его глаз.
Самое дело его есть еще тень на нем: рука затемняет того,
Кто трудится, не покладая рук. Еще не преодолел он своего дела.
Как люблю я в нем выю вола; но теперь хочу я еще видеть
Взор ангела.
И от воли своей героя должен он отучиться: вознесенным
Должен он быть для меня, а не только возвышенным, -- сам эфир
Должен вознести его, лишенного воли!
Он победил чудовище, он разгадал загадки; но он должен еще
Победить своих чудовищ и разгадать свои загадки, в небесных
Детей должен он еще превратить их.
Еще не научилось его познание улыбаться и жить без
Зависти; еще не стих поток его страстей в красоте.
Поистине, не в сытости должно смолкнуть и утонуть его
Желание, а в красоте! Осанистость свойственна щедрости
Благородно мыслящего.
Закинув руку за голову -- так должен был бы отдыхать
