Сигизмунда, барона, в Герберштейне, Нойперге и 3 страница

Особенно настойчиво литовские послы говорили о Смоленске, с потерей которого никак не могли смириться. В 20—30-е годы литовская сторона не признавала титула “смоленский” за Василием III (Kolankowski L. Polska Jagiellonow. — Lwow, 1936. — S. 203—206, 209, 219, 230.).

Бояре же со своей стороны выдвигали требования возврата земель Древнерусского государства, находившихся в пределах Великого княжества Литовского и Короны Польской. Они утверждали, что “предки государя нашего все теми городы владели, да и Киевом и Волынью” и Полтеском и Витебском и всеми городы русскими” (Сб. РИО. — Т. 35. — № 94, 102, 111. — С. 643, 743, 857 (1523, 1527, 1532 гг.). В ответ на это русская сторона не назвала Сигизмунда I “князем... русским” в 1531 г. (Там же. — № 110. — С. 842, 845).).

Даже после того как были утрясены пограничные споры и достигнута договоренность на уровне сохранения статус-кво, возникло непреодолимое препятствие — титулатурный вопрос. Литовский писарь Глеб Есман заявил, что не может внести в перемирную грамоту слово “царь”: “...мне толко то слово написати, и в том мает мое горло каратися, и мне того слова никак не писати” (Сб. РИО. — Т. 59. — № 18. — С. 274, 287.). Послы ссылались на старую практику, их господарь-де не употреблял этого слова ни в ответе русскому посланнику Федору Загряжскому, ни в верительной грамоте прибывшим в Россию послам. После жарких и долгих споров достигнуто соглашение, чтобы в королевской грамоте, которая останется на вечное хранение в Москве, титул был написан по-прежнему, в грамоте же Ивана IV, предназначенной для хранения в Вильнюсе, титул Ивана IV был написан полностью, включая и слово “царь” (Там же. — С. 289—291.). Так и сделали. Грамота, доныне находящаяся в Москве, удивляет отсутствием слова “царь” в титуле Ивана IV (Там же. — С. 302—307; — Вып. 2. — С. 104, 113.).

Вплоть до своего отъезда из Москвы литовские послы требовали от русских бояр какого-либо письменного документа с объяснением причин и оснований для применения русским государем титула “царь”, [20] характеристику самого обряда венчания и историю происхождения самого термина. Поразительным образом эти претензии совпадали с мнением Герберштейна, изложенным в “Записках”, где всем этим вопросам было уделено большое внимание. Послы не получили подобного документа, а спор позднее был перенесен в столицу Литовского княжества, куда для ратификации договора прибыл боярин Михаил Яковлевич Морозов. Объясняя появление нового термина, он, подобно боярам, участвовавшим в переговорах в Москве, ссылался на пример Владимира Мономаха, по образцу которого якобы и венчался Иван Грозный. Морозову отвечали, что ни Иван, ни его ближайшие предки не носили такого титула. Что же касается Владимира Мономаха, то он “держал стол” в Киеве, а посему титул “царя киевского” должен носить не русский государь, а литовский господарь, так как Киев находится в его власти и будет оставаться впредь в Великом княжестве Литовском.

Литовская сторона на переговорах в Вильнюсе использовала филологические доводы, весьма похожие на аналогичные наблюдения Герберштейна: христианские государи называют “царем” (точнее — кесарем) только императора Священной Римской империи. Крымские же и казанские ханы на своем языке не называют себя “царями”, хотя это давно принято на Руси (Сб. РИО. — Т. 59. — № 19. — С. 313. Об истории этих переговоров см. подробнее: Соловьев С. М. Указ. соч. — С. 510—513; Книга посольская метрики Великого княжества Литовского. — М., 1843 — Т. I — № 33—35. — С. 50—52, особенно с. 51.).

Не добившись ничего с помощью словопрений, Морозов перешел к угрозам от истории. “Если польется кровь,— говорил он,— то она взыщется на тех, которые покою христианского не хотели; а тому образцы были: Александр король деда государя нашего не хотел писать государем всея Руси, а бог на чем поставил? Александр король к этому много и своего придал. А ныне тот же бог” (Сб. РИО. — Т. 59. — № 19. — С. 315.). Напоминание о войне 1500—1503 гг. было достаточно весомым. Поражение при Ведроши и переход в состав Русского государства Северских земель подготовили почву для воссоединения с Русью Смоленска и были тяжкой платой за непризнание нового титула Ивана III (См.: Хорошкевич. — С. 117—124.).

В наказе послу Астафьеву, отправлявшемуся в Литовское княжество в декабре 1550 г., был дан подробный наказ с объяснением причин венчания на царство. В нем была ссылка на пример Мономаха и изложение “Сказания о князьях владимирских” (“Владимир Мономах венчан в царство Русское, когда ходил ратью на царя греческого Константина Мономаха, и царь Константин Мономах тогда добил ему челом и прислал ему дары: венец царский и диадему с митрополитом ефесским, кир Неофитом, и на царство его митрополит Неофит венчал”). Приводились и доводы венчания именно Ивана IV и именно митрополитом Макарием: “А государя нашего венчал на царство Русское тем же венцом отец его Макарий митрополит, потому что теперь землею всею Русскою владеет государь наш один” (Сб. РИО. — Т. 59. — № 21. — С. 345.).

Пока в Москве шли дебаты о том, титуловать ли в тексте перемирия Ивана IV царем или не титуловать, в Вене набирался, печатался и брошюровался другой текст — текст книги Герберштейна “Записки о Московии”, где на этот же спорный между Литовским княжеством и Русским государством вопрос излагался ответ с другой точки [21] зрения, с точки зрения дипломата императора Священной Римской империи, австрийского эрцгерцога, с официальной точки зрения Габсбургов.

“ПОСОЛ, ЧТО МЕХ: ЧТО В НЕГО ПОЛОЖАТ, ТО ОН И НЕСЕТ”

Герберштейн дважды побывал на Руси — в качестве посла императора Максимилиана в 1517 г. и австрийского эрцгерцога Фердинанда в 1526 г. В “Записках” он обошел все упоминания о цели этих поездок, о своей дипломатической деятельности в Москве и ее результатах. Лишь в 1557 г., подготавливая немецкий перевод книги, он коснулся цели пребывания на Руси. Понять же сущность переговоров и роль в них Герберштейна можно лишь на основании русских посольских книг.

Прежде чем к ним обратиться, необходимо сделать краткий экскурс в историю русско-имперских и русско-литовских отношений. Русское государство с конца XV в. стремительно и бурно развивалось (Подробную характеристику см.: Зимин. 1982. — С. 30—54, 233—262.). Росли города, появлялись новые отрасли ремесленного производства, совершенствовалось сельское хозяйство, В 1480 г. было сброшено ненавистное иноземное иго и государство, обретши независимость, спешило воспользоваться ее плодами. То, что раньше в виде дани отправлялось ханам Большой орды, теперь использовалось на нужды государева двора, на строительство крепостей и Кремля в Москве, наем иностранных специалистов: литейщиков, артиллеристов, архитекторов. Конечно, тяжкие следы времени зависимости были еще заметны: русские города отставали от европейских, отсутствовали целые отрасли ремесла (например, сукноделия и горного дела), уровень развития сельского хозяйства был ниже, чем в других странах Европы.

Такие же следы и раны оставались и в области международных отношений. Главная внешнеполитическая проблема заключалась в том, чтобы воссоединить все русские земли, некогда входившие в состав Древнерусского государства (См.: Базилевич. — С. 36—101.). Позднее, на протяжении XIV— XV вв., часть их оказалась в составе иных государственных образований: юго-западные (Галичина) — в Короне Польской, западные (Волынь) и южные (Киевщина) земли — в Великом княжестве Литовском, пытавшемся активно продвигаться в восточном направлении в конце XIV — начале XV в.

Второй, не менее существенной задачей было избавиться от пережитков зависимости от наследников Джучиева улуса — Крымского и Казанского ханств, собиравших не только дань и пошлины, но и самый дорогой налог — людей, пленников для продажи в Османский султанат. Однако для решения этой задачи в конце XV — начале XVI в., несмотря на некоторые успехи в этом направлении, было еще далеко.

Более удачно происходило воссоединение русских земель. Вслед за присоединением Твери и Тверского княжества на сторону Руси потянулись многочисленные феодалы западных русских областей — переход их был закреплен мирным договором 1494 г., завершившим пограничную войну 1487—1494 гг. Все это усилило враждебное отношение к Русскому государству не только со стороны Великого княжества Литовского, но и Короны Польской, находившихся под властью [22] Казимира Ягеллона, и делало Русь естественным союзником всех противников Ягеллонов, в том числе и Империи.

Последнюю к союзу с Русью толкали иные внешнеполитические задачи. После смерти сильного и волевого венгерского короля Матьяша Хуньяди в 1490 г. Венгрия стала объектом спора двух главных претендентов на его наследие — римского короля Максимилиана и чешского Владислава Ягеллона, шансы которого были особенно велики. В этих условиях поиски антиягеллонских союзников приобретали особое значение для Габсбургов. И вот летом 1490 г. был заключен первый русско-имперский договор, предусматривавший “...быти... на Казимера на короля и на его дети заодин и до живота (т. е. до смерти.— А. X.)” (ПДС. — Т. I. — Стб. 37—38; Базилевич. — С. 239—281; Хорошкевич. — С. 96—98; Obersberger.— S. 18—19, 22—24.). Однако как только Максимилиан “достал” право на “Угорское королевство”, которое он именовал своей “отчиной”, и 7 ноября 1491 г. заключил в Пожони (Прессбурге, ныне Братиславе) соглашение, согласно которому Владислав Ягеллон получал Венгрию, а Максимилиану кроме денежной компенсации гарантировалось право наследования Венгрии в случае отсутствия мужских потомков у Владислава, он забыл о том, что договор с Русью предусматривал помощь ей в том случае, если Иван III решится вернуть свою “отчину” — Великое княжество Киевское.

Новый виток дружественных русско-имперских отношений второго десятилетия XVI в. также был связан с борьбой Империи за Венгрию. В то время, когда Русь вступила в заключительный этап войны за Смоленск, Максимилиан добивался брака своего внука Фердинанда с дочерью Владислава Ягеллона — Анной. Заключение в 1514 г. русско-имперского договора послом Максимилиана Г. Шнитценпаумером, которому, впрочем, была дана инструкция только вести переговоры, а не заключать союз (См.: Зимин. 1972. — С. 156—157; Obersberger. — S. 77—79, 82.), продемонстрировало прочность антиягеллонских связей Империи. Однако ненадолго. В 1515 г. состоялось обручение юного Габсбурга с дочерью венгерского короля, что сделало его реальным претендентом на венгерский трон в будущем, с одной стороны, а с другой — уничтожило заинтересованность Максимилиана в русско-имперском союзе.

Венский конгресс 1515 г., на котором собрались Максимилиан и Сигизмунд I Старый, закрепил изменившуюся расстановку сил. Польский король отказался от поддержки партии Запольяи в Венгрии, согласился на брак своего сына с сестрой Фердинанда Марией, Максимилиан же обещал поддерживать требования литовского князя к государю всея Руси Василию III. Вместо помощи императора против Великого княжества Литовского русские послы А. Заболоцкий и дьяк Алексей Малый, прибывшие в Вену после завершения конгресса, получили предложение посредничества датского короля. Это предложение было отвергнуто.

В конце концов миссию посредничества между Литовским княжеством и Русским государством взял на себя сам император. В качестве его представителя в Москву прибыл Сигизмунд Герберштейн. Он должен был уговорить Василия III, следуя примеру Максимилиана, в 1510 г. вернувшего после победоносной войны Верону Венеции, отказаться от Смоленска в пользу Литовского княжества. Несмотря на все красноречие Герберштейна, восхвалявшего намерение Максимилиана “ввести в мир” таких государей, как русский и литовский, [23] уверявшего в необходимости мира между христианскими государями, чтобы дать отпор “иноверцам”, ему не удалось изменить позицию Василия III. Мало способствовали этим переговорам и военные действия на западных и южных границах Руси. Набег крымского хана Мухаммед-Гирея, “наведенного” на Русь литовским великим князем, а затем и поход его самого подрывали всякую основу мирных переговоров между этими государями. Литовские послы, прибывшие 3 октября 1517 г., были приняты великим князем лишь 29 октября после получения известий о победе русских под Опочкой. В этих условиях объявленное ими требование возврата Смоленска не вызвало у великого князя Василия III иной реакции, кроме ярости. Переговоры, едва начавшись, были прерваны (См.: Зимин. 1972. — С. 188—190.).

Оливковую ветвь мира, а вместе с ней и поддержку намерений Литовского княжества везли в Москву и следующие имперские дипломаты — Франческо да Колло и Антонио да Конти в 1518 г., тот же да Конти в 1522 г. и снова Герберштейн, во второй раз в обществе гр. Нугаролы в 1526 г. В этом году их усилия увенчались заключением пятилетнего перемирия на условиях статус-кво: Смоленск оставался в составе Русского государства, пленные, захваченные в битве при Орше в сентябре 1514 г., обречены были и далее томиться в литовском плену. Тем не менее впервые после 1514 г. отношения двух соседних княжеств регулировались перемирной грамотой.

Заслужил ли Герберштейн за это благодарность всех заинтересованных государей? Фердинанд остался вполне доволен его деятельностью, на Руси он пользовался добрым расположением не только Василия III, но и тех, с кем сталкивался во время долгого пребывания в Москве. Но в Польше и Великом княжестве Литовском его “миротворческая” деятельность еще долго вызывала неудовольствие антигабсбургских кругов от Анджея Кщицкого до политиков начала 50-х годов (Росiесhа. — Т. IV. — S. 78; Selbst-Biographie Sigmunds Freihern von Herberstein. 1486—1553//Fontes rerum austriacarum. — Wien, 1855. — S. 391—393.). И дело не только в том, что Герберштейн не добился отказа Василия III от Смоленска... Попытаемся найти ответ у самого Герберштейна.

Особое внимание обращает на себя титулатура великого князя в связи со следующими обстоятельствами: повышенным вниманием Герберштейна в “Записках” к этой теме, а также дипломатической практикой русских, постоянно при вводе новых элементов титулатуры своего государя ссылавшихся на грамоты Максимилиана. Уже в 1504 г. русские дипломаты в Великом княжестве Литовском, добиваясь признания титула “государя всея Руси”, упоминали “грамоты з золотыми печатми докончалные, Максимьянову королеву, да посыльные грамоты с вощаными печатми датского короля” (Сб. РИО. — Т. 35. — № 78. — С. 462 (5 марта 1504 г.).). В той же роли прецедента использовалось титулование Василия III “царем” в “докончалной” грамоте с императором Максимилианом 1514 г. (СГГД. — М., 1894. — Ч. V.—№ 66—67.—С. 62—68; В посольской канцелярии в Москве при разборе старинных архив или дел и писем, найдена грамота подлинная его цесарского величества римского Максимилиана... 1514 году... к царю и великому князю Всероссийскому Василию Ивановичу... 1718 году. Майа в 10 день [Спб., 1718].). Этот договор, в русских посольских делах 1517 г. упорно именуемый “завещанием” (Употребление этого термина в значении договора, действие которого распространялось и на детей, характерно для сношений с Империей (Сл. РЯ XI—XVII. — Вып. 5. — С. 148).), [24] узаконивал в международных отношениях с Россией титул “царя”, применявшийся дотоле лишь ливонскими городами, датским королем и султаном. Естественно и Герберштейн по прибытии в Москву величал Василия III “русским царем”, “царским величеством” (ПДС.—Т. 1,—Стб. 229, 232 (17. VII 1517 г.).). Приветствия Василию посол изменил после того, как прибыл гонец из Великого княжества Литовского от племянника Герберштейна Иоганна фон Турна, повезшего туда опасные грамоты литовским послам. 1 сентября Герберштейн обращался к Василию III: “твоя наиясность”, “наияснейший начальниче”, 7 ноября — “великий князь”, а 3 ноября, когда Герберштейн был на приеме у Василия III один, он звал его снова “царь” и “великий государь” (Там же. — Стб. 244, 254, 268, 271.). Русские же дипломаты — бояре — именовали своего господина “царем” не только при переговорах с австрийским представителем, но и на приеме литовских послов. М. Ю. Захарьин в ответе им 12 ноября называл Василия III “великим государем... божьей милостью царем и государем всея Русии и великим князем” (Там же. — Стб. 290.), т. е. тем полным титулом, который русские политические деятели употребляли и при переговорах с Герберштейном (Там же. — Стб. 202 (22.IV 1517 г.).), выполняя таким образом пожелание Герберштейна, “чтоб чести государя вашего прибавление было, а убавки бы его чести никоторые не было” (Там же. — Стб. 226 (15.VII 1517 г.).).

Герберштейн вопреки очевидности обещал всестороннюю помощь Василию III против польского короля. Он говорил, что цесарь “хочет ему быти брат дражайший, и богу пособствующу, многая с ним будет делати, также нечто и внучата его цесарского величества”, он не скупился даже на посулы военного вмешательства в пользу русского государя: “Инако тако бы король полский не так бы ся положил, и его цесарское величество ныне был бы готов с своими завещатели ясности царя вашего по завещанию помогати; так же и еще толко не восприимет король полский благочинных обычаев, его величество есть готов наступити на него сильнее перъваго” (Там же. — Стб. 231, 230 (l7.VII 1517 г.). Впрочем, в “Записках” Герберштейн несколько иначе освещал свою позицию на переговорах с русскими.).

Нельзя квалифицировать эту позицию Герберштейна как вполне соответствующую договоренности с Сигизмундом I, достигнутой на Венском конгрессе, но зато она полностью отвечала духу и букве русско-имперского договора 1514 г.

Во время второго посольства Герберштейна, состоявшегося уже после заключения перемирия Русского государства с Великим княжеством Литовским в 1522 г., вновь встали те же территориальные и титулатурные вопросы. Литовские послы — полоцкий воевода Петр Станиславович и писарь Богуш Боговитинович — на первой же аудиенции у великого князя 21 октября 1526 г. потребовали половины Новгорода Великого, Пскова и иных городов, в ответ на что услышали требование русской стороны — возвращения отчины Василия III — Киева, Полоцка, Витебска. Напомним, что уже самый первый договор Ивана III с Максимилианом называл Киев “отчиной” великого князя всея Руси. Последовательное уменьшение требований литовских послов, отказ от этих городов и требование одного Смоленска, согласие на 20-летнее перемирие и предложение поделить Смоленск (держать в нем двух наместников, которые будут делить пополам и пошлины), обмен [25] Смоленска на какие-либо иные земли (Сб. РИО. — Т. 35. — № 101. — С. 722—725 (21, 23, 25.Х 1526 г.).) — все это происходило при активном участии имперского и папского послов. При этом не обошлось без недоразумений: по-видимому, предложение обмена Смоленска на другие земли было выдвинуто имперским и австрийским послами без согласования с литовскими, которые заявили: “...мы папину послу и цесаревым послом не говаривали, чтоб великому князю с королем поровнати” (Там же. — С. 726 (25.Х 1526 г.).). К сожалению, посольские книги по сношениям с Империей не сохранились, поэтому трудно судить о том, как именовали имперские послы Василия III. Однако И. В. Шуйский в переговорах с литовскими послами постоянно именовал Василия III “царем”, точно так же поступал и М. Ю. Захарьин (Там же. — С. 718, 719, 720, 725, 730.).

Трудности вызывали и процедурные вопросы. В самом начале переговоров литовские послы хотели, чтобы условия перемирия излагали либо имперские послы, либо русские бояре. Герберштейна и Нугаролу поддержали русские, требовавшие, чтобы эти условия излагали сами литовцы. Им и пришлось это сделать (Там же. — С. 721 (21.Х 1526 г.).). На вторую уступку по процедурным вопросам литовцы согласились при составлении окончательного текста перемирия. И литовские, и имперские, и австрийский и папский послы просили, чтобы в текст были внесены имена посредников. На это русская сторона, ссылаясь на старину, не согласилась (Там же. — С. 729 (26.Х 1526 г.).).

Результаты переговоров сводились к следующему: заключение перемирия на 5 лет с зачетом того года, который оставался от прежнего перемирия 1522 г. при обязательном условии улучшения содержания русских пленных в Литовском княжестве (они должны были быть переведены из тюрем в “хоромы” и освобождены от “желез”); в случае невыполнения этого условия (“не роскуются пленные”) срок перемирия должен был быть сокращен до 2 лет; при условии возвращения пленных на родину срок перемирия продлевался до 20 лет (Там же. — С. 727, 729; № 102. — С. 743—749.). Итоги переговоров не удовлетворили литовскую сторону. Послы Сигизмунда I превысили свои полномочия: им не было дано никаких инструкций по поводу пленных.

Таким образом, переговоры 1526 г. воочию показали, что Литовскому княжеству нельзя было рассчитывать на поддержку их требований ни со стороны Империи, ни со стороны Австрийского эрцгерцогства.

В 1549 г., в момент заключения очередного перемирия Великого княжества Литовского с Россией, уроки польско-литовско-имперско-австрийского сотрудничества у, всех были живы в памяти. Поэтому-то Фердинанду и потребовалось письменное опровержение обвинений поляков в его адрес.

Переговоры 1526 г. упрочили связи Русского государства с папским престолом и Империей. Вместе со скаренским епископом в Рим отправились Еремей Матвеевич Трусов и дьяк Тимофей Семенович Шарап Лодыгин, а к Карлу V — Ляпун Осинин и Андрей Волосатый. Последние вернулись на родину в сопровождении посла Фердинанда — Степана Клинчича в 1527/28 гг. Из Риги 2 июня 1530 г. в Прагу к Фердинанду отправились Мешок Квашнин и Иван Шелоня Булгаков (См.: Зимин. 1972. — С. 308; Хорошкевич.— С. 219—220.). [26]

Русско-австрийские отношения конца 20-х годов развертывались на фоне борьбы Фердинанда за Венгрию. Став 13 февраля 1527 г. чешским королем, через 10 дней, 24 февраля, он венчался венгерской короной св. Стефана и погряз в войнах из-за Венгрии. Фердинанд настоятельно рекомендовал своему старшему брату Карлу V возобновить договор с Русью. О том же хлопотали и русские послы. Однако до этого дело не дошло. Как писал польский исследователь Вл. Поцеха, договор с Русью оказался “несвоевременным” (Роеiесhа. — Т. IV. — S. 76—78.).

Полностью выяснить причины подобной “несвоевременности” трудно. Можно выделить лишь некоторые факторы, препятствовавшие возобновлению договора 1514 г. Одним из них была позиция Руси по отношению к Венгрии. Герберштейн, подчеркивая в своих “Записках” враждебность намерений польского короля по отношению к Венгрии, подробно развивает теорию родственности населения Русского государства и Венгрии, он устанавливает три типа связей этих народов и отдельных их представителей. Прежде всего славяне происходят с Дуная, где теперь располагаются Венгрия и Болгария, кроме того, венгры близки уграм, живущим на северо-востоке Русского государства — в Югре. При этом Герберштейн апеллировал к филологическим (сходство ругательств на венгерском и югорском языках) и этнографическим (сходство одежды — на Руси носят длинные кафтаны на венгерский лад) доказательствам. Наконец, он производил Глинских от венгерских магнатов славянского происхождения — Петровичей, с одним из которых — Петром Петровичем — сам Герберштейн был близко знаком, так как тот был казначеем Яноша Запольяи.

Герберштейн сообщил и о тех практических выводах, которые делали видные руководители внутренней и внешней политики Руси. Так, он привел слова Юрия Дмитриевича Траханиота о правах русского государя на Венгрию в силу происхождения венгров с территории Русского государства.

Мысль о происхождении венгров от угров европейского Севера впервые отчетливо прозвучала у Туроци, хроника которого была издана в 1488 г. Проникла она и в сочинение Петра Рансана, конспект сочинения которого увидел свет в 1558 г. (См.: Меховский. — С. 231.) Был знаком с этой теорией и Матвей Меховский, при этом Меховский и Рансан ссылались на титул Ивана III, в котором было определение “угорский”. Таким образом” и Герберштейн, и его русский информатор — Ю. Д. Траханиот не одиноки в констатации “родства” венгров и угров. Последний мог узнать об этой теории как от своего дяди Г. Траханиота, трижды в 1489— 1493 гг. посетившего Империю, и от Федора Курицына, побывавшего в Венгрии в 1482—1486 гг. XV в. (См.: Лурье Я. С. Повесть о Дракуле. — М., 1970. — С. 42—43.)

В 80—90-е годы XV в. мысль о близости угров и венгров должна была идеологически обосновать необходимость русско-венгерского антиягеллонского союза. В этой связи особое значение приобретает чеканка двусторонней золотой монеты на Руси в 1485—1490 гг. с изображением венгерского короля Ласло I (См.: Попов Г. В. Культурно-художественные связи России с Венгрией в конце XV в.//Советско-венгерские связи в художественной культуре. — М., 1975. — С. 197—198.).

Трактовка темы венгерско-русских отношений существенно отличается от интерпретации М. Меховского, Петра Рансана и других. По мнению Траханиота, угры “заняли” не только Паннонию (Венгрию), [27] но и Богемию (Чехию) и Польшу, т. е. им была подвластна значительная часть Центральной Европы. Для руководителя и идеолога внешней политики Руси начала XVI в. мысль о единстве венгров и угров — обоснование притязаний Русского государства на земли, занятые его западными соседями. Точка зрения Траханиота позднее трансформировалась. Судя по сообщению Дж. Флетчера конца XVI в. о происхождении титула “белый царь” от венгерского дома Белы (См.: Флетчер Дж. О государстве Русском. — Спб., 1905. — С. 77.), можно думать, что эта теория не исчезла полностью из внешнеполитического обихода русского самодержавия, несмотря на то, что главный тон в нем задавали другие идеи — унаследованная от конца XV в. идея о новом Израиле, о происхождении русских государей от Августа-кесаря, изложенная в “Сказании о князьях владимирских”, и др.

Изложение Герберштейном версии Ю. Д. Траханиота противоречит общему замыслу книги — доказать права Габсбургов и беспочвенность притязаний поляков на Венгрию, но подрывает права Ягеллонов на восточные земли Великого княжества Литовского. Кроме того, это известие Герберштейна должно было информировать Фердинанда о далеко идущих планах партнера Империи в борьбе за Венгрию,— возможно, именно эта идея Траханиота и послужила одним, впрочем, из многих препятствий для возобновления русско-имперского союзного договора — “завещания”. Впрочем, настаивать на этом трудно.

Неудачной оказалась попытка возобновления имперско-русского договора и в 30-е годы. В декабре 1537 г. к императору Карлу V был отправлен Ю. И. Скобельцын, а к Фердинанду — Дмитрий Васильев, прибывший в Австрию в крайне неблагоприятный для переговоров момент — вскоре после разгрома австрийских войск у Сисека 9 октября 1537 г. Скобельцыну же и вовсе не удалось добраться до Испании, поскольку во время плавания по Средиземному морю русское посольство попало в руки пиратов (Сб. РИО. — Т. 59. — № 8. — С. 132; Зимин. Реформы. — С. 242.). После этого сношения с Австрией и Империей осуществлял лишь незадачливый Ганс Шлитте.

Тем не менее в 1549 г. отношения с Россией Габсбурги рассматривали как потенциальный рычаг, с помощью которого они пытались добиться уступчивости Польши в венгерском вопросе. Австрийские дипломаты не скрывали этого от польских. Так, в Праге в 1549 г. они заявили польскому послу Хозиушу, что от позиции Польши в венгерском вопросе будет, в свою очередь, зависеть позиция Австрии в отношениях с Россией (Finkel L. Op. cit. — S. 597.).

Можно подвести некоторые итоги русско-имперских и русско-австрийских отношений конца XV — начала XVI в. В течение всего этого времени они были тесно связаны с имперско-венгерскими и имперско-ягеллонскими, их можно даже характеризовать как производные от борьбы Габсбургов за Венгрию. В конечном итоге Габсбурги поступались интересами Руси ради собственных (так было в 1491, 1515 и 1549 гг.), но никогда не отказывались от дружественных связей с ней ради давления на внешнюю политику Ягеллонов.

Огромные переложения из русских летописей должны были убедить читателей в древности рода русских государей, а этимологические изыскания Герберштейна — показать разницу между титулами “царь” и “император”. Характеристика русской экономики служила для доказательства богатства края, а соответственно и его главы. Герберштейн стремился показать всему миру, что империя Габсбургов [28] выбирает себе достойного партнера по внешней политике, поскольку могущество государя России может составить честь любому монарху, а ее территория превышает территории многих других стран.

Однако оправданием политики Габсбургов, осуждением политики Ягеллонов, которых он обвинял в предательстве Венгрии в 1526 г., равно как и Яноша Запольяи, которому вменялись в вину сговор с султаном и открытая измена Венгрии, далеко не исчерпывается значение “Записок о Московии”. Если бы их содержание можно было бы свести лишь к развернутому манифесту внешнеполитической линии Габсбургов по отношению к Венгрии, Польше и Русскому государству, книга не обрела бы столько читателей в XVI в. и столько усердных почитателей в XX в.

Но прежде чем рассматривать другие аспекты его труда, нужно поближе познакомиться с его автором.

СЛУГА ЧЕТЫРЕХ КОРОЛЕЙ

На своем надгробном памятнике Сигизмунд Герберштейн с непосредственностью верноподданного тщеславца велел высечь слова, что он верой и правдой служил четырем королям (это четыре Габсбурга — Максимилиан I, Карл V, Фердинанд I и Максимилиан II). Он действительно был преданным подданным Габсбургов.

Сигизмунд Герберштейн родился в 1486 г. в замке Виппах (ныне Випава) в Штирии, рос в среде словенцев, еще сохранивших органичные связи с Каринтийской маркой, где словенский (виндский) язык был родным для значительной части населения. Это дало основание одному из исследователей назвать его “пограничным немцем” (Remsing E. Siegmund von Herberstein, ein Grenzlanddeutsche//Mitteilungen der Akademie zur Erforschung und Pflege des Deutschtums. — 1935. — Bd. 3. — S. 414. Любопытна и пометка XVI в. на титульном листе издания 1551 г. из петербургской Воронцовской библиотеки (ныне БАН в Ленинграде) — “Gruati” (Хорвата) после фамилии автора.). В отличие от большинства своих сверстников, Герберштейн уже в отрочестве наряду с латынью учил и словенский язык, что делало его, как он сетовал в “Автобиографии”, объектом насмешек юных сограждан. В 1499 г. он поступил в Венский университет, переживавший тогда эпоху расцвета, связанную с проникновением духа Возрождения. Здесь, в частности, преподавал Конрад Цельтис, внедряя гуманистическое направление в географии. В возрасте 16 лет Герберштейн получил степень бакалавра, почти постыдную для молодых людей благородного происхождения. В 20 лет Герберштейн покинул университет, чтобы заняться упорядочением материального положения семьи, оставшейся на его попечении.