Человеческий смысл истории

1.1

ПОНЯТИЙНАЯ СЕТКА ПРОБЛЕМЫ

Чорма истории (социальности)

уникальна, содержание ее универсально. Дело истории — всечеловеческое, корпоративное, дело частного человека (лица), участвующего в творении истории, — партикулярное. Понимание этого актуализирует ряд проблем. Как два эти дела взаимосвязаны? На чем крепить умопостигание истории как целого? Если самореализация лица эгоистична, а потому прозрачна, просчитываема, тогда откуда в качестве деятельностного резюме возникает имлер-сональное, надличностное? Частные науки, анализирующие форму явлений, ищут "правду текущей жизни". Философски экипированные метаисторические, политические, юридические системы социального профиля осмысливают содержание явлений, "правду тайного предназначения". Водораздел между двумя "правдами" проходит по основанию единичной или всеобщей субъектности.

На уровне "логии" (специальных наук) выявляется сущность Деятельности, на уровне "софии" (металогия) выявляется сущность смысла деятельности. В одном случае возникает линия правды лица", в другом случае — линия "правды народа, государственности". Онтологический срез рассуждений поставляет Дихотомию личностного — сверхличностного, свободного — предопределенного в творении жизни. Деяния лиц — эгоистичны, партикулярны, обозримы совокупный результат деяний лиц — имперсонален, едва не вынужден. Как правило, получается то, ^Чего никто не желал. Живем, живем, а в конце жизни — одни пустяки ищем, где всем просторно, находим же железную клетку

j 1. Понятийная сетка проблемы

 

 

наличного порядка стремимся к бытию, захватывающему дух, имеем мелкие, редкие крохи доброго, бескорыстного, красивого. Горняя тоска по необыкновенному перебивается дольней

мудростью кротких.

Четко фиксируемый разрыв цели и результата нашей (исторической, политической, государственной) деятельности питает стратегию "хитрости" мирового разума: некая высшая интеллигенция "хитрит", разбалансируя намерения, интенции и плоды тщаний. Врожденным и неустранимым пороком данной, заявленной Вико и развитой Гегелем идейной культуры, выступает, однако, подрыв естественности. Наука кредитует лишь опирающиеся на понятия собственной динамики, исключающие скрытые параметры, каузально фундированные модели. С этих позиций конструкция "хитрости разума", очевидно, неадекватна.

Как строить историософию, проводя глубокую концептуализацию объемных явлений исторического, политического, государственного? В русле вопроса зададимся проблемой причин трагедии лиц у власти. Так, Карамзин, подхватывающий его взгляд А.К. Толстой усматривают корни коллизий в возмездии за преступления: отчаявшийся народ поворачивается телесным тылом к тиранам — историческим (политическим, государственным) лицедеям. Возникает контрастная оппозиция деспотов-властолюбцев (Иван IV, Борис Годунов и т.д.) — просвещенных монархов (Екатерина И, Александр I и т.д.). "Нет зверя свирепее человека, если к страстям его присоединить власть", — говорит Плутарх, высказывая истину почти абсолютную. Изуверившись в самовластии, несении тягос-тей правления, Иван IV убеждает Федора "царствовать благочестиво, с любовию и милостию"¹. Но как диссонирует наставление с фактическим опытом управления державой. Личное дело не совпадает с делом государственным. Гений и злодейство не единятся в сфере духа, но идут рука об руку в сфере власти. Генрих IV, Ричард III — престолозахватчики-интриганы. Екатерина Медичи — отравительница родственников. Иван IV, Петр I — палачи сыновей. Екатерина II — сообщница убийц мужа. Ленин, Троцкий, Сталин — народоненавистники. Примеры, конечно, легко множатся.

Пушкин, сторонники историко-юридической школы (Кавелин, С. Соловьев) разводят перипетии персональной судьбы и логики государственного устроения. Характер эпохи — производ-¹ Карамзин Н.М История государства Российского. СПб., 1821. Т. 9. С. 434.

жем, Смутное время на Руси порождено не особенностями царя Бориса как тронодержателя. Оно — дериват борьбы сил, интересов. Годунов, полагает Пушкин, обречен: безотносительно психологической предрасположенности к тирании, восстанавливавшей против него народ, он не отвечал назначению. Такой нестандартный ход мысли чреват накатом вопросов: что есть историческое, политическое, государственное назначение? Какие неявные пружины величия (силы, интересы) и как проступают в явной личностной деятельности? Есть ли история (политика, государственность) результирующая взаимодействия лиц или манифестация сверхличностного (Провидения)? Если первое, то почему содержание истории (политики, государственности) рассогласо-вано с ее формой? Если второе, то в чем корень предопределения?

Поставленные вопросы в конце концов как к исходному пункту стягиваются к одному: если "назначение" в истории, политике, государственности не вымысел, то в чем высший умысел, промысел, кем он установлен, как он проявим в жизни?

Резонные чувства растерянности, недоуменности ввиду последнего усугубляются многозначительной сентенцией Дизраэли: "Миром управляют совсем не те, кого считают правителями люди, незнающие, что творится за кулисами". Итак, закулиса. Рефлексия ее статуса упирается в общем случае в экспозицию баланса личностного — государственного, человеческого — властного, индивидуального — державного в синкретизме историко-политическои деятельности. Метафизика роли лица в истории снимается, следовательно, метафизикой государственности — фундаментальной гуманитарной наукой, полноценное оформление которой принадлежит будущему.

Бог имеет дело с конечным (ultimate), человек с ближайшим (prximate). Объяснение причин необычайных событий истории вязнет в кругу отличающихся поспешностью формы, темнотой содержания мнений. Спросим: каковы причины войны 1812 г. — качества государственных лиц? Происки Англии? Недостатки континентальной системы? Ошибки устремленных к единству союзников? Указанные факторы не иллюзорны. Герцог Ольден-бургский обижен, Наполеон властолюбив, Александр тверд, континентальная система негодна, союз России с Австрией не замаскирован. Все так. Но для обозревающих случившееся с высот времени причины громадности произошедшего недостаточны.

Почему миллионы убивали, мучили друг друга (вследствие того, что Наполеон властолюбив, Александр тверд, политика

1.1. Понятийная сетка проблемы

 

 

Дч

Англии хитра, герцог Ольденбургский обижен?) почему состоялось "воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад"?¹ (вследствие традиции, согласно которой колонизация идет с запада на восток, а варвары с востока на запад?). В чем непреложность осуществленных действий, свершившегося? Что вообще означает непреложность? Отстаивать фатализм: субъекты истории — рабы Провидения, заложники промысла — несерьезно. Проводить волюнтаризм: субъекты истории — гении, действующие случайно, — несерьезно не менее. Персонификации, как и деперсонификации истории, означая отказ от жизнеподобия, комбинируют отвлеченно-условными конструкциями. Акцентуация бытия (надьшдивиду-альное) в рассуждениях навевает вполне обезличенную, безымянную образность типа выведенной Л. Андреевым в "Жизни человека", где в качестве персонажей фигурируют "человек", "жена человека", "друзья", "враги человека". Акцентуация быта (индивидуальное) навевает образность точек стресса, срыва выбившихся из обоймы людских сцеплений парий. Такова, если искать прототипы в творчестве того же автора, система героев повести "Красный смех", вне места и времени изображающей коллизию недопустимо необузданного индивидуализма (противоестественные человеческие состояния на грани массового безумия).

Действия исторических лиц и не произвольны, и не предвеч-

ны они и реальны, и символичны будучи частными, они находятся в общей связи со всем ходом истории. Концептуальной проработкой этой связи и занята философия истории, озабочивающаяся установлением общих основных черт определенных времен, проявляющихся личностно, субъективно. Философия истории — не умозрительная дедукция тайных пружин исторического процесса, а его осмысление, приуроченное к временным (цивилизационным) сдвигам, смене склонных к авторефлексии

поколений.

Существуют мысль в истории, мысль для истории, мысль об истории. Первые два прецедента — фиксация эпизодов устроения, преодоления жизни индивидуальной волей (история для себя), когда, по словам Плутарха, существование "зависит от одного... человека", — стезя истории. Третий прецедент — реалистичное изображение малореалистичных (на поверхности нередко неразумно нереалистичных) явлений человеческой

¹ Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 12 т. М., 1958. Т. 7. С. 252.

жизни со ставкой не на неведомые законы воображения (спекуляция), не на повторяющиеся факты (эмпиризм), а на факты, создающие последовательность. Говоря об этом предмете, сошлемся на К. Леонтьева, отмечающего: "Государство держится не одной свободой и не одними стеснениями и строгостью, а неуловимой пока еще для социальной науки гармонией между дисциплиной веры, власти, законов, преданий... обычаев, с одной стороны, а с другой — той реальной свободой лица, которая возможна даже при существовании пытки"¹.

Рефлексия подобной "гармонии" и есть стезя философии истории, претендующей на итоговую выработку не слепых связей, а структурного понимания с последующим осмысленным переносом "человеческого" на "историческое", между которыми "такое глубокое, такое таинственное в своей первооснове сращение, такая конкретная взаимность, что разрыв их невозможен"².

Сказанное подводит к заключению: вникнуть в судьбу исторического, его назначения предполагает выработать серьезную версию самостановления Hm sapiens. Приступая к эскизу такой версии (связывающей "гонию" и "софию"), оттолкнемся от следующего.

В понимании явлений социосферы невозможно использовать метод, выработанный для изучения неодушевленной природы. Требуется иной тип исследовательской культуры, ориентированный на "рассмотрение людей в процессе их деятельности" (Тойнби). Как высказать "живое слово о живых"? — разработкой этого занята социальная рефлексия — критико-аналитическая, углубленно-мыслительная деятельность, противостоящая мелководным традициям исповедальности, пророчества, натурализма, нарра-тивизма.

исповедальность: конструирование отрешенных состояний социального существования с позиций исторической вненаходи-мости (утопизм, ухронизм).

пророчество, представление социальности в свете идеальной перспективы освобождения человечества от груза прошлого (авангардизм).

натурализм: толкование социальности в терминах не положительно жизненной, но текстовой реальности (герменевтика). Текст (источник) и жизнь (существование) не равноценны. Жизнь выступает не экспонатным (памятниковым), а личност-

₂ Леонтъев К. Записки отшельника. М., 1992. С. 335-336. Бердяев НА. Смысл истории. М., 1990. С. 14.

1. Понятийная сетка проблемы

 

 

M.V

ным (гуманитарным) явлением, реставрируемым арсеналом не объективного, но субъективного (антропологического) духа.НАРРАТИВИЗМ: социальность умещается в показания протоколов хроник. Социальный теоретик — не регистратор, он передатчик духа времени плюс фиксатор магистралей социальной эволюции. В мыслительных воссозданиях социальная реальность не укладывается в фактограммы (Т. Моммзей, И. Дройзен, Ф. Са-виньи, Н. Фюстель де Куланж):

1. Порой нет источников, удовлетворяющих стандартным требованиям критичности, аналитичности. К примеру, основной текст по истории Древней Руси "Повесть временных лет" —

апокрифичен.

2. Зачастую не имеется доступа к источникам. В силу отсутствия в отечественном законодательстве статьи о периодическом рассекречивании документов эмпирическая база деятельности российских обществоведов сужена, если не подрублена.

3. Подчас источники изъяты либо фальсифицированы — лакировка истории со стороны власть предержащих.

4. Требует решения колоссальной сложности и остроты проблема интерпретации источников. Тот же пакт Молотова — Риббентропа. Как к нему относиться? С нашей точки зрения, пакт этот — решение политически вынужденное, свидетельствующее не об агрессивности СССР, а о его миролюбии. Способом поддержания мира в той обстановке оказывалось: а) сближение с Германией б) создание системы коллективной европейской безопасности. С последним не получилось по причине обструкционистской позиции Англии и Франции. Исчерпав возможности действий во втором направлении, СССР обратился к первому. 23 августа 1939 г. между ним и Германией подписан пакт о ненападении. В дополнительном секретном протоколе обозначались сферы влияния: для Германии — Польша (исключая восточные области), для СССР — Восточная Польша (Западная Украина и Западная Белоруссия), Финляндия, Бессарабия, Северная Буковина. Ревизия прошлого — занятие неблагодарное: на всякого интерпретатора найдется посрамляющий его более радикальный переинтерпретатор. Удержаться на плаву здравомыслия позволяет реализм, верность правде истории. В соответствии с этим условием, подходя к рассматриваемому фрагменту прошлого, мы считаем его не подлежащим переоценке. В ту конкретную эпоху действовать иначе, руководствуясь национальными интересами, возможным не представлялось. К выгоде для себя СССР оттягивал войну, изменял геополитический баланс в свою пользу, воссоединял родственные народы, возвращал бездарно сдан-

большевиками территории. Масштаб государства, как и человека, — масштаб его возможностей. В этом случае Россия (СССР) доказала свою сопричастность великому масштабу. Она выиграла. Изощренно интригующие на европейском театре действий Англия и Франция проиграли. 5. Есть нечто (трансфактичное, внеисточниковое), в источнике не фиксируемое, из него не выводимое. Так, можно в деталях описывать эпопею Александра Македонского, однако оставлять в тени, что собственно он сделал как исторический актант, социально-политический деятель. Выскажемся пространнее, для чего не согласимся с Лотреамоном, говорящим: "Поэт полезнее любого гражданина своего времени. Его творчество — кодекс для дипломатов, законодателей, наставников молодежи". Суть в том, что поэт начинается там, где кончается человек. Оттого полезнее поэта правитель, личным примером задающий кодекс. Поэт пребывает в идеальном предводитель отечества же — конкретный человек — реально вменяет образцы подданным. Александр Македонский прожил без малого 33 года. Находился у власти 13 лет (336—323 гг. до н.э.). 3 года из них ушло на стабилизацию собственного правления на родине, 10 лет — на ведение восточной завоевательной кампании. Для лакея нет героя. В обыденно-житейском смысле судьба Александра невзрачна: к каким высотам приобщился он, кроме тягот, лишений в общем элементарного ратного существования, скрашиваемого безысходными солдатскими попойками и тривиальными походными оргиями?! Научная точка зрения, однако, располагает к иному ракурсу видения. Она обязывает подойти к феномену Александра не как к казусу, отдающему случайную дань происходящему, а как к единичности, поднятой до уровня явления. Равнодостоинство людей перед ликом Вечности неоспоримо. Между тем в нашем обозримом локале все мы друг другу не равны. Покой и воля — не атрибуты исторической призванности не каждый способен реализовать соответствие вызову времени, некое высшее, если угодно, метафизическое назначение. Верно, Александр воплотил версию человека, не чуждого частной жизни, но и нечто большее: нащупав, отработав правила складывания империй, он открыл в мировой истории эпоху обмирщения великих социальных проектов. Перипетии державного опыта Александра во многих смыслах примечательны. Самого пристального внимания заслуживает техника созидания им организма империи. Чисто опытно Александр Нащупал, выявил здесь свои зависимости, которые в мировой практике использовались в последующем вполне сознательно.

2-

. Человеческий смысл истории

j 1. Понятийная сетка проблемы

 

 

Цивилизация, эксплуатирующая, но не культивирующая, не имеет будущего. В отличие от своих советников это отлично понимал Александр, поставивший на обихожение аннексируемых пространств, подключение покоряемых аборигенных народов к высотам цивилизации. Цивилизация противостоит варварству жизневоспроизводственным отрывом — более высоким уровнем культурных, индустриальных, гражданских, земледельческих технологий. "Империя" в наиболее широком смысле, подчеркивает Бицилли, есть отношение "властвование — подчинение", отношение господствующего народа и подвластных¹. Подобное отношение реализуется через кратократическое потестарное начало, государственную опеку, силовое давление. Империя в начале своей повышательной фазы наращивает территориальную громаду, расширяя масштабы исключительно применением силы. Далее, однако, о себе заявляет логика гарантийного воспроизводственного процесса. Завоевать территорию, народ можно, но держать их в подчинении одной силой продолжительное время достаточно трудно. Трудно по причине затратности — рано ли, поздно ли, силы тают, воевать с народом на его территории невозможно. Для удержания завоеваний в отношении покоренных окраин требуется программа приемлемого (по крайней море достаточного для срыва немедленного выступления) существования. Если выработать ее удается, империя, пребывая в повышательной фазе, самостабилизируется. В противном случае внутренние антагонизмы обостряются, освободительная борьба нарастает, удерживать целое в исходном порядке становится все затруднительнее, империя входит в понижательную фазу развития, характеризующуюся державным деградансом вплоть до распада и краха. В отношении первого Александр преуспел. С державной (аннексионистской) миссией он справился. В отношении второго Александр не успел. Между тем империя его целеустремленно начала выполнять культуротворческую, устроительную миссию — применительно к покоренной провинции проводилась дальновидная стратегия цивилизационного обихоживания, состоящая из глубоких шагов:

— экспорт этноса из метрополии (подкрепляющая экспансию торгово-промышленная колонизация земель)

— экспорт бюрократии (привлечение к управлению местами ставленников из центра)

— инкорпорация аборигенной знати во власть

См.: Бицилли П. Наследие империи Рубежи. 1996. № 8. С. 83.

— урбанизация (закладка нескольких десятков стратегически ответственных опорных пунктов, городских центров)

— централизация финансовой политики (введение для Греции и Передней Азии единой монетной системы)

— интернационализация армии (создание контингентов из эпигонов — обучаемых по-македонски аборигенных народов)

—- либеральное, избирательное отношение к обычаям покоренных народов (сакрализация власти — для Востока, поддержание демократических традиций властвования — для Запада)

— активное наступление на эндогамию (поощрение межнациональных браков, создание энергичной, буферной диаспоры, — "чтобы путем... родственных уз установить между величайшими материками согласие и дружбу, какая существует между родственниками").

Все эти безусловно перспективные слагаемые имперострое-ния, начавшие материализоваться Александром, не смогли за его короткий век проявить себя полномочно и представительно. Как следствие — отсутствие единой экономической, хозяйственной, культурной, административной основы державности, без которой последняя выступала не органической целостностью, а хаотичным конгломератом непереваренных плавильным котлом местных укладов. Не решил Александр проблемы регламента власти. Это касается моментов как отправления, так и передачи властных функций. Отправление власти во многом опиралось не на леги-тимный правоустановленный порядок, а на импульсивную импровизацию первых лиц.

Аналогичное справедливо и касательно вопроса передачи власти. Самый опасный, тревожный момент государственности — послевластие, обостряющее борьбу за трон. Державу Александра Македонского разорила война диадохов. Кризис государства Се-левкидов после смерти Антиоха IV целиком и полностью вызван Династической враждой (с участием членов царской семьи, временщиков, узурпаторов), по выделении Вавилонии, Персии, "идии царства не стало. Для предотвращения паралича деятельности аппарата государственности смена власти должна протекать в четко очерченном легитимном, правовом поле. Никаких актов, Процедур, инструкций, задающих канву, контур подобного ^п°ля, империя не имела.

В результате борьбы вокруг вопроса о престолонаследии Гре-и Македонию получил Антипатр Египет — Птолемей Кап-

2. Издержки формациотости

. Человеческий смысл истории

 

 

падокию и Пафлагонию — Эвмен геллеспонтскую Фригию — Леоннат Фригию — Антигон Фракию — Лизимах.

Великое детище Александра — грандиозная империя древности — пала.

Примечательным в сказанном является то, что существо концепта "империя" в источнике не зафиксировать. Возникает, следовательно, проблема несопряженного с источником идейного базиса понимания социального — проблема, определяющая и предопределяющая ток социальной рефлексии.

1.2

ИЗДЕРЖКИ ФОРМАЦИОННОСТИ

Тематизация способов рефлексии этого вызванного характером групповой интеракции словесного наименования "социальность" заставляет оценить некогда популярный, но, по-нашему, непродуктивный подход, толкующий социальность в терминах деривата способа производства, подвергнуть критике сцепленную с ним (подходом) поисковую стратегию. Будучи абстрагирован от западноевропейской реальности, формационный подход с позиций оценки и фактологии и логического и систематического значения понятий, очевидно, во многом несовершенен. В ракурсе "вширь" он плохо ложится на ситуацию скандинавской, славянской, сибирской культур, равно как не затрагивает верше-ния истории в Ближне- и Дальневосточном, Среднеазиатском и некоторых других регионах. В ракурсе "вглубь" он отвлекается от концептуализации характерных проявлений общественных отношений, таких как статус властного фактора в человеческой жизни, роль торговли, рынка в становлении вторичных и третичных формационных признаков, природа "третьего мира" и т. д. Иными словами, ограниченный эмпирически и теоретико-мо-дельно, он не является всеохватывающе-всеобъемлющим.

Данная констатация тем не менее не подрывает эпистемоло-гическое реноме рассматриваемой конструкции. Следует иметь в виду, что универсальных в некоем доскональном смысле систем в науке попросту не бывает кроме того, как теперь ясно, финит-ность и фальсифицируемость не однозначно негативные свойства теории — как таковые они включаются в сбалансированное представление научности. Таким образом, формационная схема предстает конструкцией добропорядочной: теоретически воссоздавая определенные слои действительности, она удовлетворяет самым

_ойдирчивым требованиям науки, выгодно отличается от псевдо-аучных мистических, субъективистских и т.д. толкований исторического процесса. Это одна сторона дела.

Другая заключается в том, что в логике и методологии познавательной деятельности принято именовать внутренним совершенством научно-теоретических построений.

Взращенный в лоне европейской культуры формационный подход имеет солидную ретроспективу. Семантические корни формационных представлений образуют обширные пласты и элементы предшествующих идеально-типических построений:

— противостоящая провиденциализму светская философия истории (Воден, Бэкон, Гоббс)

— идея циклов и ритмов (инвариантов) в историческом движении человечества (Вико)

— понятие возможности общих законов истории (Гердер)

— принципы телеологического описания — модель внеистори-ческой истории: теистический вариант (Августин), рационалистический вариант (Гегель)

— опирающаяся на категории единства истории, законосообразности событий, естественной необходимости идея исторического прогресса (Кондорсе)

— культура спекулятивного теоретизирования — схематизация всемирно-исторического развития как способ подгонки эмпирической конкретики под абстрактные модели.

Наряду с сильными формационная конструкция наследует и воспроизводит слабые стороны своих первоисточников.

1. Формационный подход дегуманистичен. Задуманный в пику субъективистским теоретизациям человеческой жизнедеятельности формационный подход оформлялся на волне сциентизации исторического познания. Цель привнести науку в историю в качестве средства обслуживала пятичленная модель исторического процесса, крепящаяся на выделении общесоциологических критериев повторяемости.

Идея внедрения в безбрежный массив переменных инвариантов (абстракции "способа производства", "производительных сил", "производственных отношений" и т.д.) сама по себе перспективна и с позиций генерации добропорядочных теоретизаций ^еДинственно возможна. Однако как таковая единосущно она не позволяет задать адекватную канву поиска. Бесконтрольное и монопольное использование макросоциологических понятий (каковыми выступают базовые концепты формационного подхода)

1.2. Издержки формационности

 

 

делает формационную схему фундаментом не конкретно-исторических, а отрешенных социально-экономических описаний. Если принять во внимание также, что исходно формационный подход упрочался в культуре в противовес расчеловечивающим историю провиденциалистским и объективно идеалистическим спекуляциям, становится ясно, что капитальная интенция дать принципы концептуализации исторических деяний исторически самоутверждающегося человечества оказалась им не реализованной. Формационный подход оперирует гуманитарно пустыми генерализациями ("строй", "собственность", "трудовой ресурс"), обделенными реально человеческим пафосом. Насколько же подобное духовное основание способно фундировать историю, изучающую прошлое человечества во всей его объемности и всем многообразии?

2. Формационный подход схематичен. Проецируемая на все и всякие типы социумов пятичленная модель исторического процесса проявляет то, что теоретики Франкфуртской школы именовали репрессивностью. Репрессивностью неполной, незавершенной теории, претендующей на далеко идущие экстраполяции, охват событий in tt. Суть в том, что, конечно же, не все и не любые формы человеческого общежития соответствуют признакам, вводимым и вытекающим из природы формационных представлений:

а) имеют место случаи нетипические, никак не укладывающиеся в пятичленку — "азиатский способ производства", "античная формация" б) есть масса примеров отсутствия обязательности постадийного прохождения народами именно пяти фаз мировой истории — стабильность традиционных обществ (вопреки форма-ционному престабилированному динамизму), ориенталистских структур и т.д.

3. Формационный подход не отвечает эпистемологически значимому критерию гомогенности. Постулат о примате базиса над надстройкой не проводится в теории последовательно, монистично. "Досадными", однако не рядовыми девиациями общих мест теории выступают: а) соответствующие концептуальные изъятия для дихотомии "базис — надстройка" в случае переходного периода

б) ничем не оправданная, искусственная пролиферация понятий, характеризующих, казалось бы, одно и то же. Такова пара "античная формация" и "рабовладельческий способ производства". Поскольку производительным базисом античности выступал труд не рабов, а свободных крестьян и ремесленников ситуация античности прямо "выпадала" из ячеек формационных представлений.

4. Формационный подход эсхатологичен. Любая ступень общественной истории лишена самодостаточности: она — лишь веха на пути к последующему. Изображение, предполагающее оценку настоящего через призму будущего, во всех отношениях несовершенно. Во-первых, оно односторонне во-вторых, как правило, оно смещает акценты, утрачивает перспективу в-третьих, оно перекрывает возможности непредвзятого анализа объективных альтернатив. Нечто подобное и произошло с формационным подходом, который (рассматривая тот же капитализм с позиций его замены коммунизмом и игнорируя его внутренние, крайне солидные, потенции саморазвития): а) достаточно некритично обозначил весьма элементарный контур движения человечества от бес-классовости (первобытный примитивизм) к классовости и вновь бесклассовости (отголоски гегелевской триадичности) как итогу прогресса выходу из предыстории и вступлению в подлинную историю (в данном наращивании потенциала свободы сквозь меж-формационное движение, разумеется, прослеживается секуляризованная версия христианского хилиазма, остроумно называемая четвертым источником марксизма) б) столь же некритично однозначно поставил на пролетариат и его футурологические ресурсы (идея всемирной революции) якобы достаточные для вековечного освобождения человечества.

5. Формационный подход спрямляет, сглаживает историю. Фигурирующие в формационной схеме идеализации не просто выхолощены в гуманитарном смысле, равным образом они освобождены от жизненно конкретных деталей, случайностей. Классическая дилемма "предопределение — свобода воли" решается здесь в пользу экономически истолкованного предопределения. Последнее и методологически, и фактически некорректно. Скажем: было ли сараевское убийство, серьезно повлиявшее на ход последующих событий были ли иные злокозненные акты (и даже подсолнечное масло булгаковской Аннушки), изменившие течение жизни?.. Не неотвратимо, но пуля находит адресата, постное масло делает много шума. На фоне этих прецедентов трудно избавиться от мыслей, что в истории все подтасовано. -Подобные мысли питают формационный подход, навевая суждение "если бы не Гаврила Принцип, нашелся б другой, но... не избежать" и т.д. На это, однако, возможно возразить указанием на многочисленность иных пуль, иных типов и агентов причинения, никаких социальных трансформаций не вызвавших.

История не развертывание экономической, базисной необходимости. В ней есть человек, "эгоистическое" лицо и сцеплен-

. Человеческий смысл истории

1.2. Издержки формационности

 

 

ный с ним простор действия. Но есть интегральный (не форма-ционный) эффект самоорганизации больших сложных систем. История и реализуется как синтез проявляющихся более или менее спонтанно возможностей, как статистическое резюмирование альтернатив. К примеру, российская монархия пыталась ассимилировать парламентаризм большевизм же как псевдопарламентаризм ассимилировал цезаризм и самодержавность (наблюдение М. Волошина) — история российских культов личностей и безличностей.