Не время ещё!.. Возвращайся обратно!.. Так надо!

Ещё много дел предстоит тебе на Земле!..»…

И сразу в моём сознании всё завертелось в обратном порядке, будто киноплёнка откручивалась назад… И я опускался обратно, всё ускоряясь… Вскоре мне показалось, что я уже так быстро падаю, что пробью не только купол храма, но и кафельный пол, и воткнусь в землю по самые свои большие уши!.. В какой-то миг даже заметил себя, тело своё, неприглядно распластавшееся пред Алтарём, и испугался, что раздавлю его… себя же!.. И ужас охватил меня!..

…Я сел, как после неожиданного сновидения, ошарашенный увиденным, не соображая, где находился… Наконец, огляделся, увидел людей, с любопытством глядевших на меня, потом рядом стоявшего батюшку с Библией в руках, услышал прямо-таки осязаемую глазами тишину в храме и никак не мог осознать, что я тут делаю…

Постепенно, очень медленно моё сознание стало воспринимать окружение, память возвращаться и я с удивлением сообразил, что действительно сижу на полу, а сердитый, но крайне удивлённый батюшка, видимо, посчитал, что его молитвами из меня, еретика этакого, наконец-то, паршивый бес с длинным эзотерическим хвостом выскочил… Так бывает в храмах с одержимыми или бесноватыми…

Не стал я оправдываться, рассказывать, но, как побитая собачонка, смиренно пополз к аналою, у которого обычно очень суровый, но справедливый батюшка принимал Исповедь и отпускал грехи, или назначал епитимью.

На последнюю, даже самую суровую был согласен я, лишь бы быстрее искупить все грехи свои, отработать всю Карму свою и пулей вернуться обратно Туда, откуда только что свалился…

Мне уже безразлично было, что со мною сделает добрейший батюшка: поколотит тяжёлой Библией, задушит или распнёт вон на том самом деревянном Кресте, привязанном медной проволокой к чугунной оградке церковной, ибо моё ма-а-аленькое «я» меня, то есть его во плоти больше не интересовало, как не интересует человека старая, изношенная, выцветшая и надоевшая одежда… Чем быстрее выкинешь её, тем быстрее приобретёшь новую, другую…

Я всё ещё не мог успокоиться от того, Что пришлось не только созерцать мне таким удивительным образом, но и осознать себя неотъемлемой частью Того Большого, ибо я всё ещё Душою своею больше пребывал Там и в Том, чем в храме и во плоти, хотя и видел, и осязал всё вокруг себя на Земле, но уже в каком-то ином качестве, что ли…

Даже грозный батюшка больше не страшил меня, но воспринимался, как и все остальные люди в храме и вне его стен, не как обычные смертные, каждый со своими грехами и пороками, в общем, со своими тараканами каждый, но как такие же большие «Я», как и во мне мой «Я», ибо Истинный «Я» Един и Неделим со Всеми и во Всех, как Бог!..

То есть, получалось, через это Единое «Я» ― МЫ ВСЕ ЕДИНЫ!..

То есть, как Бог или моё «Я» даже в плотском во мне, так Он и в остальных плотских людях, значит, так и мой «Я» в людях и «Я» людей во Мне!.. То есть, даже во плоти мой большой «Я» ― они, а они ― мой большой «Я»!.. Только теперь мой маленький «я» это осознавал, а их маленькие «я» о том, как прекрасно видел и понимал, этого ещё не ведали…

Тогда кого было бояться мне и на кого обижаться: себя и на себя?!..

Однако, если б всё так просто было…

 

Глава 16

…Интере-е-есно, но исповедоваться пришлось в этот день лишь мне одному… Так что остальные люди продолжали с любопытством глазеть на столь необычный спектакль, какой развернулся перед ними…
Но я видел их и батюшку уже иными, какими-то мерцающими своими маленькими «я», которые о своём большом «Я» даже и не подозревали, даже посещая храм, даже исповедуясь, даже Причащаясь Крови и Тела Христовых!..

Люди выглядели как тени, иные серо-коричневые, иные синеватые, по периметру которых поблёскивали искорки, но всех их, вместе с батюшкой, в действительности объединяла одна и та же огромная жуткая тень, которую чувствовал всем Сердцем своим и которую можно было определить, как корысть и, самое поразительное, как НЕВЕРИЕ!..

Потрясающе, но эти люди вместе со своим священником абсолютно не стремились Туда, то есть к Богу, к Свету, к Истине, к Единству!.. В действительности, предстоявшие в храме пред Алтарём всеми своими интересами были столь приземлёнными, даже вполне животными сознаниями своими несовершенными, что иногда мне они проглядывались какими-то очень неприятными формами уродцев, прокажённых, бородавчатых, клыкастых, а то и медузообразными и со щупальцами!..

Прекрасно видно было, что люди в храме, кроме лишь нескольких совсем маленьких детей, абсолютно не нуждались в Боге Любви и Прощения, Терпимости и Сострадания, Жертвенности и Отрешённости, Устремления в Высь к Богу и Всепрощения… Они лишь играли в веру и прикидывались богобоязненными, корыстно выпрашивая у своего бога, у той самой жуткой тени, лишь земных удовлетворений…

Ибо их общая тень и существовала только, благодаря грехам и страстям, порокам и животным интересам людей, своими маленькими «я» лицемерно прикидывавшимся христианами, но при этом ежесекундно распинавшими свои большие «Я» ― Единого Христа…

Осознавать сие было ужасно… Ещё ужаснее, что, как прекрасно чувствовал, именно по Воле моего большого «Я» приходилось мне исповедоваться у такого же, в действительности не веровавшего и совсем не стремившегося к Богу, батюшки…

Но в чём изюминка была всего этого представления в храме с главным героем в лице моём, пока что ускальзывало от моего понимания… Однако, подозревал, что если бы знал, то вряд ли согласился с тем, что мне предстояло в будущем, а потому мог повести себя совсем не адекватно Предначертанию Божиему в Судьбе моей.

Но тогда, дрожа всем телом своим от присутствия в храме столь ужасной тени, я стоял пред грозным батюшкой на коленях и истово молился в ожидании, когда он положит на голову плешивую мою свой пропахший епитрахиль и рявкнет: «Ну-у-у, паршивец!»…

Видимо, моя Молитва была столь неприкрытой и покаянно искренней, и лилась из меня слезами ручьём и тирадой слов столь складной, что даже у грозного батюшки челюсть отвисла до пола от удивления, а язык обмотался вокруг хомячьих передних зубов и завязался на узел, что, бедный иерей, даже не нашёлся, что сказать мне, чем пожурить или в чём обвинить…

Согласно всем церковным правилам и представлениям религиозных людей, я на Исповеди повёл себя столь прилежно по-христиански, что несчастному батюшке, потерявшему интерес к несостоявшемуся еретику, оставалось только возложить на меня свои тяжёлые лапы, чтобы на всякий случай ещё раз придавить посильнее, потом закатить глаза свои к куполу и рявкнуть о прощении меня пред Богом…

После этого в храме все как проснулись, и загуде-е-ело, словно в улье… Прихожане, не стесняясь меня, как сороки на помойке, громко обсуждали между собою столь неординарные события, а я стоял смиренно в одиночестве перед Алтарём со скрещенными руками на груди в ожидании Причастия, и неугомонное Сердце моё никак не могло успокоиться, пытаясь выскочить наружу и улететь повыше и подальше, обратно Туда, где испытало после долгих Поисков, наконец, вкус неописуемого Блаженства!..

Даже находясь в храме и ожидая Святого Причастия из рук не столь уж духовного батюшки, я прекрасно осознавал, что то, что мне пришлось Созерцать или даже где пришлось пребывать, было следствием далеко не пребывания моего в храме и среди христиан…

Чувствовал я Сердцем и Умом понимал, что без каких-либо религиозных посредников румяная Душа моя, давно уже оторвавшаяся от земных интересов, способна была сию же минуту улететь или, скорее, последовать за Духом своим-моим, то есть за тем самым большим «Я» обратно Домой, откуда он воплотился на Земле, чтобы не только взрастить эту новую Душу свою-мою, но и исполнить какой-то Труд среди людей!..

А вот какой Труд, меня больше всего и интересовало, даже беспокоило, не замечая никого себя вокруг и ничего не слыша…

Когда же Врата Царские вдруг раскрылись и передо мной опять появился любимый батюшка с блестевшим золотом Потиром и крестообразной Лжицей в руках, я, зажмурившись, уже стоял как желторотый птенец, в ожидании вкусного червячка, готовый проглотить всё, что он положит мне в рот и вознестись куда угодно…

Но у милейшего батюшки на этот счёт были, видимо, иные соображения, и мне вскоре надоело торчать с раскрытым ртом, ощущая в нём лишь сквозняки…

Непревзойдённый иерей нашего храма, из-за важности своей скорее всего даже не заметивший меня, громким голосом позвал родителей с маленькими толстенькими, как херувимчики, детьми на руках и поочерёдно их Причастил.

Мне даже показалось, что добрейший батюшка всячески оттягивал моё Причастие, в ожидании, что, быть может, ошибка вышла и вскоре грянет гром с неба и пронзит меня, приблудного эзотерика паршивого, справедливая молния гнева Божия?..

Но была зима, гроза не гремела и молнии не сверкали, так что пришлось бедному батюшке, как бы ни изворачивался, прошептать, против обычного рёва своего, что «Причащается раб Божий…» и так далее, при этом до-о-олго выуживая в Потире кусочек Тела Христова и ещё дольше набирая в Лжицу Крови его, чтобы всё это содержимое и плеснуть в сердцах, словно стряхивал что-то, в широченно раскрытую и с гнилыми зубами пасть мою!..

В этот момент моего первого в жизни Причастия Сердце бушевало в груди, как молодой жеребёнок, гоняя мою собственную кровь по кругу с такой скоростью, при этом ударяя в голову, что я почувствовал, как лицо покраснело и меня бросило в жар, и вдруг…

Ослепительная вспышка Света опять пронзила моё сознание и, на какое-то время, я даже ослеп!.. Сознания от неожиданности не потерял и, поддерживаемый какой-то неведомой Силой, не упал, но Блаженство испытал такое, что не описать никакими словами!..

Удивительно, что при этом ясно и чётко осознавал происходящее и даже пронзила мысль, что вот, без всяких тягучих духовных практик, безо всяких «асановских» узлов и «пранаямовских» пыхтений Душа моя Познала то, к чему стремилась долгие годы в муках Поиска, непонимания сторонними людьми, даже презираема и отвергаема… Что достаточно было лишь безоговорочного и даже жертвенного, даже не взирая на потерю семьи и одиночество, Устремления к Неведомому Богу, что хватило лишь Честного Покаяния в грехах и слабостях своих и Смирения Воле Божией, приведшего в этот храм на душевное Испытание истязаниями батюшкиными, чтобы испытать то, о чём ни прихожане, стоявшие за моей спиной, ни сам батюшка, в недоумении, видимо, от моих выпученных глаз, застывший во Вратах Царских, даже не подозревали!..

И при этом, вместе с ослепительным Светом возникшее непонятное шипение или гул в ушах моих стал усиливаться, постепенно превращаясь, как мне показалось, в рёв Ниагарского водопада!..

И ещё совершенно явно ощутил всем телом своим бренным, как вокруг меня закрутился ветер, словно пытавшийся оторвать меня от пола, что я еле устоял под его натисками, не взлетел и остался на месте!..

Однако, рано или поздно, но всему приходит конец на земле этой, и мне, против воли моей, тоже пришлось успокоиться и лицезреть уходившего в Алтарь щедрейшего батюшку, наконец, причастившего меня, что, видно было, аж скулы бедному свело.

Но, как бы там ни было, чувствовал я, что всему случившемуся со мною в храме будет продолжение, и вряд ли придётся мне кататься и чавкать в шоколаде…

 

Глава 17

«… Ух-х-х», - вздохнул я с облегчением, когда публика в храме ринулась поближе к батюшке, вышедшему, чтобы напоследок прогундосить очередную проповедь о Милосердии и Любви к ближнему, чтобы своими загорелыми хомячьими зубами прощёлкать, как Иисус на Кресте молился даже за врагов своих…

Оставшись позади толпы всей, стоял я в сторонке, опять рядом с Образом того самого строгого Дедушки в митре и с книжкой в руке, и пытался трезво разобраться во всём, что произошло в храме и в частности со мною…

«Неужели», - думал я - «все верующие или религиозные люди именно таким образом Причащаются, то есть, испытывают такие удивительные Восхищения, как тό мне пришлось сегодня испытать?!..».

Тогда почему они так вот спокойно продолжали каждодневно существовать во грехах и пороках, в грызне между собою, а теперь вон стояли перед своим идолоподобным и козлообразным батюшкой и готовы были всему верить, что он там несёт, как мне почему-то хорошо заметно было, отсебячину, то есть от своего малюю-ю-юсенького, чисто человеческого «я», который, в действительности, ещё не имел представления о большом или Божественном «Я» В СЕБЕ, и лишь потому, что сам батюшка придавлен был тенью собственной нетерпимости и самомнительной религиозной эгознáчимости, уже граничившей с разрушительным фанатизмом. А люди верили и доверяли ему, как бы перекладывая ответственность Совершенствования своих сознаний на церковного иерея.

Очень грустно было, что после столь поразительного Опыта моего даже мгновенного пребывания в удивительном Бытии ослепительного Света и созерцая не как бы со стороны, но именно качеством сознания своего почему-то привлекшись к нему, теперь понимал какие именно грехи и пороки человеческие не давали людям узреть этот Свет В ДУШАХ СВОИХ, какие тени духовного невежества, самомнения и самосожаления, какие тени не только морально-нравственной распущенности, но и религиозной гордыни заслоняли истинный Свет или Христа в душах этих крутых христиан, как, впрочем, и людей иных вероисповеданий…

К ужасу своему, теперь мне почему-то приходилось видеть то, чего раньше не замечал и о чём даже не задумывался!

Конечно, я прекрасно отдавал себе отчёт, что по своему характеру с детства был замкнут и нелюдим, а многолетние скитания по белому свету, когда в экстремальных ситуациях в суровых природных условиях приходилось рассчитывать лишь на себя, чтобы выжить, или даже только на Провидение Божие, о Котором тогда, правда, мало задумывался, и когда по полгода не видел людей и не имел никакого информационного общения, во мне развивали лишь склонность к отшельничеству и неприятию всего образа жизни так называемой «цивилизации», основывающейся на тотальной корысти во всём и, как следствие, наглого давления на волю человеческую или попросту агрессии, начиная со школы, работы и кончая борьбой с терроризмом и вот такими храмовыми спектаклями…

Смотрел я на этих людей, внемливших красноречию добрейшего батюшки, и не мог сообразить, почему мне, скитальцу и лесному жителю, пусть и основательно подкованному ментальными премудростями язычества и хитростями эзотерики, понадобилось лезть во всю эту религиозную несуразицу невежественных, а потому и лицемерных людей, мнивших себя уже спасёнными лишь потому, что раболепно лизали руки своему батюшке и готовы были разорвать на клочья любого, кто посягнёт на его авторитет?!..

Смотрел и размышлял, почему мне, после столь удивительного переживания столь же РЕАЛЬНОГО Бытия в ослепительном Свете, всё-таки нужно было возвращаться обратно на эту Землю, и почему тут предстояли мне какие-то непонятные дела, да ещё беспрекословно надо было подчиниться Воле Божией, мол, «ТАК НАДО»?..

Однако, находясь в храме и принюхиваясь к приятному запаху ладана, в ожидании окончания проповеди и батюшкина Благословения с целованием Креста в нежных руках его, вроде бы и не против был подчиняться Воле Божией, лишь бы поскорее нырнуть обратно к Нему, куда по Милости Своей Он разрешил заглянуть, но совсем ещё не уверен был, что мой ма-а-аленький «я», шкодник этакий, не взбрыкнет, как только окажется на воле и в родной глуши лесной!..

Именно этот малюсенький человеческий «я» во плоти косолапой своей так исподволь и подбивал задумываться, сомневаться и даже артачиться Воле Всевышнего и, надо сказать, совсем не без успеха!..

Именно скользкий, как слизень, и изворотливый, как червяк, мой маленький «я» вопрошал, мол, в честь чего это, при всё том, что уже вроде как и под мышкой у Бога побывал, и почему бы там не остаться навечно, тем не менее зачем-то должен торчать на Земле только потому, что кому-то «так на-а-адо»?..

Пингвин лапчатый, плешивый «я» этот родненький подбивал плюнуть на «глюки» церковные и жить себе на хуторе беззаботно и припеваючи, лишь почёсываясь и похрюкивая от удовольствия…

И он же, «я» этот гнусный, противореча себе, тут же опять мутил в мозгах ил, что, мол, «избранный», что новоиспечённый «Нео» и подобную «матричную» бузу…

И так без конца раздваивался мозгами и кишками я, продолжая стоять около Образа Дедушки, пока слащавый батюшка елеем изливался в уши обалдевших прихожан…

Однако, когда он, милейший посредник Божий на Земле, закончил, наконец, базар свой, и ко Кресту целоваться, как на прогулке, шаркая ногами и держа руки за спиной, потянулись люди, почему-то и мне захотелось приложиться, быть может, чтобы унять внутреннее раздвоение и прижать Госпожой Совестью своего плешивика «я», или наоборот, подтянуть его за длинные уши к росту большого или истинного «Я»…

Когда очередь лобзать Крест дошла и до меня, то так бесстрашно присосался к нему и торчал, пытаясь унять и присмирить своего брыкавшегося ушастика, пока батюшка, крайне удивлённый, с силой не оторвал прилипший Крест, что даже губы мои оттянулись, как старая жвачка, а потом больно прихлопнулись к гнилым зубам!..

Но мне показалось, что маленький ушастик мой всё-таки выдержал насилие над собою и не собирался ещё ни окончательно прихлопываться, ни, тем более, подтягиваться повыше, и это меня крайне заботило, ибо, понимал, что предстояли мне ещё нешуточные внутренние баталии…

А пока что милейший батюшка, в очередной раз сверкнув взглядом в мою сторону и просверлив очередную дыру в примятой душе моей, ещё раз прощёлкал общее Благословение, а мы все дружно поклонились и изверглись, как божья отрыжка, быстрее вон из храма всяк по своим земным делам, и не вспоминая до воскресения ни о Литургии, ни о Боге, ни тем более о грехах своих…

И я, пингвин лапчатый, ковылял переваливаясь в одиночестве сбоку набок по тропинке домой, скрипя снегом под валенками, но полный противоречий и подозрений, что, видимо, не закончится пока жизнь моя поганая, и дай-то Бог, хоть этот денёк завершился спокойно, без приключений…

 

Глава 18

…Старая Ворона, меня заметив, только и смогла изречь, что своё коронное простуженное «Ка-а…», оставив на завтра булькающий «…ррр», а Пёсик лопоухий так и крутился радостный мне между ног, пока я не оступился об него и не занёс валенок для пинка, но… вовремя спохватился, обнял своего единственного дружка и с такой любовью расцеловал его холодный сопливый нос, что он, бедолага ошарашенный, так и остался валяться со сведёнными над ушами глазами…

Е-е-ех!.. Любил я всё-таки свою заимку лесную, притаившуюся в снегах, пропахшую дымом и полынью, аккуратными пучками засунутой под стропила!.. И вернулся-то домой, наконец, как после дальних скитаний по иным планетам, где живут какие-то двуногие существа, хотя даже и с руками и головами, но чужие до оторопи, даже к друг другу, со своими вонючими машинами, правилами, законами, мнениями, модами и всем образом непонятной жизни…

Пока раздевался, затапливался, умывался и варился, подбирая и глотая, голодный, длинную слюну, никак не мог избавиться от мысли, что в действительности мне совсем не хотелось продолжать общение с гуманоидами не только того далёкого, для меня чужого мира, но даже с деревенскими прихожанами, уже заражёнными городским вирусом тотального потребления, всё более нескрываемого разврата, и всё нарастающей агрессии…

Пытаясь сознанием своим пушисто-идеалистическим осознать, что со мною такое особенное произошло за этот день, и не только благодаря внешне-магическому церковному Обряду, а именно какому-то внутреннему преображению, я даже за хозяйственными делами пребывал в трудноописуемой словами эйфории, замечая, что сердечко-то моё родное всё ещё не могло окончательно успокоиться и трепыхалось в груди, как пойманная пташечка в ладонях… И голова почему-то кружила-а-ась… Может переволновался? Или, не дай Бог, простудился и заболел?..

Когда же пришла пора ложиться в постель, самочувствие мне уже совсем не нравилось. Меня прошиб какой-то странно липкий пот, побаливали яблоки глаз, всё сильнее стали ныть все суставы, какие только были в бренном теле моём… Хотелось опять завязаться в тугой узел и, опять, как мячику, поколотиться об стенку… Комок всё время подступал к горлу, голова кружилась, мысли путались, и я быстрее полез под одеяло…

Решив, что заболел, подхватив какую-то заразу в мире людей, скорее всего скверный грипп, нахлебался горячего-прегорячего чаю с малиной и, выключив свет, быстрее, в обнимку с большим полотенцем, юркнул под тёплое одеяло, решив под ним основательно пропотеть, чтобы нейтрализовать гадкую болезнь ещё в зародыше…

Однако, к удивлению моему, под ватным одеялом почему-то было светло!.. Обалде-е-еть!..
Сначала никак не мог мозгами включиться, что же такое могло светиться, потому откинул одеяло в сторону, пытаясь найти источник света, но тогда, к величайшему моему изумлению, светилось всё вокруг меня, словно светящийся туман окружал!..

Как бы я, ошарашенный, ни пытался повернуться и вертеться, но окутавший меня светящийся туман не пропадал, не гас, даже не колыхался от движения воздуха…

И только когда я, превозмогая ломоту в суставах и головокружение, сел на постели и задумался, пытаясь сообразить, что же такое опять со мною происходит, вдруг сверху надо мной засветилось ещё ярче, и увидел спускавшуюся ко мне уже знакомую Прекрасную Женщину в развевавшемся, как на ветру, длинном светлом платье и в высоком головном уборе, наподобие фараоновского!..

Не знаю, какая сила удерживала меня, чтобы не лопнуть от удивления, но я продолжал смиренно сидеть и внимательно наблюдать за происходившим…

А тем временем Женщина приблизилась, как мне показалось, до уровня потолка моей хижины и остановилась…

Когда же мы с ней встретились взглядами, то я понял, что Женщине этой прекрасно известны были все мои мысли и тревоги, и что я кое-что узнáю из всего того, что мне не давало покоя бесконечными вопросами…

Однако, Женщина без долгих вступлений сказала, правда, хотя и ласковым голосом, но всё же довольно строгим и, как мне показалось, даже бескомпромиссным тоном, лишь самое необходимое для меня:

Поздравляем с Причастием!

Знаю, что ты полон вопросов, но не всё можно сказать…