Но не спеши по нему чрез меры, ибо всё в своё время»…
«Погоди, погоди-и-и, милейший», - засуетился сидевший на постели взъерошенный от неожиданности маленький «я», во плоти и в трусах, пытаясь в темноте нащупать на столе ручку и бумагу, чтобы записать свою Молитву!..
Пару раз сунув пальцы в тарелку с квашенной капустой, наконец, содрал обёртку с пачки печенья и нашёл ощупью в ящике стола огрызок карандаша…
Прекрасный Юноша всё это время спокойно наблюдал за моей суетой, и когда всё уже было записано, добавил, видимо, прекрасно зная о моих, то есть его во плоти, в общем, наших, но совсем не одинаковых мыслях, имея в виду мои сомнения начёт христианства и храма в деревне:
«Не отворачивайся от этих людей… Так надо…
Повторяй постоянно Мантрам этот и будь осторожен»…
«Ла-а-адно», - снизашёл я во плоти своей голой, соглашаясь, так как перечить ему - Божественному! - совсем не хотелось, но больше всё же думая, как запомнить наизусть записанный текст. Потому Юноша исчез как-то незаметно для меня.
«Ну-у», - потирал я руки, держа в зубах бумажку с Молитвой, - «теперь держись бесовщина!..».
Глава 11
…Легко сказать «держитесь», а как дошло до дела, пришлось зажигать свет и громко долдонить свою Мантру, чтобы в мозгу неподатливыми извилинами зафиксировать её навсегда, как на скрижалях Пророка Моисея десяти заповедей Божьих…
Сразу, конечно, не запомнить, но честно и внимательно прочёл её во весь голос даже больше трёх раз, пока не стали глаза слипаться, а челюсть трещать от мощнейших зевков. Решив, что в достаточной степени начитался и, испугавшись, как бы челюсть окончательно не отвалилась, положил бумажку на стол.
Долго раздумывал, держась рукой за выключатель, а другой почёсываясь под мышкой: при свете электрическом спать тебе лучше, голубок, или в темноте?..
«Ай, чему быть, того не миновать», - решил с беспечностью, и, щёлкнув выключателем, быстро помчался в постель…
Лежал тихо, смирно, как мышь, чующая кота, только лишь высунув длинный нос из-под одеяла и растопырив уши во все стороны… Но было так тихо, что в голове гудело…
Постепенно успокоился, засопел носом, задремал и даже увидел первый сон…
Проснулся, однако, как от толчка!..
Сперва не мог понять, от чего… Потом явно услышал, как скрипит снег вокруг хижины под чьими-то ногами…
«Пёс, что ли, бродит?..» - промелькнула первая мысль. – «Ну не спится же в мороз в тёплой соломе под досками старому бродяге…».
Но вдруг услышал, как кто-то осторожно постучал в стекло окна!.. От неожиданности аж сердце ёкнуло и распласталось в груди, остатки волос даже не попытались дыбом встать, а от страха поползли прятаться под подушку!..
Не-е-ет, это не Пёс… Тог да кто же?!
На хуторе всего три беззубые бабки-шамкалки по своим халупам с козочками торчат, и ночами уж точно не ползают по соседям…
Чужак? Бандит залётный?!.. Ой-ё-ёй!..
Быстрее вскочить, взглянуть в окно, но осто-о-орожно, чтобы не сразили автоматной очередью сразу, а чтоб ещё помучиться в страхе…
Но за окном, при лунном свете, никого не было видно! А снег-то продолжал скрипеть также… Потом опять стук в стекло окна, а за ним никого!.. Обалде-е-еть…
Тут же пронзила неприятная мысль: ПОЛТЕРГЕЙСТ!
Но откуда? А как же Молитва?!..
Однако, как только осознал, что происходит, странные стуки стали учащаться, и уже не только в стекло… Стены пересохшей хижины гудели, будто толпа каких-то идиотов, от нечего делать, колотила пудовыми гирями по хижине, почему-то пытаясь её развалить!..
Более того, самого меня то пробирал неожиданный озноб, что аж зуб на зуб не попадал, звонко стуча в такт общему шуму, то пот прошибал, хоть рубашку выжимай!..
Но главное ― страх! Неописуемый словами страх, спазмами сжимавший сердце так, что язык немел и я не мог произнести ни одного слова Молитвы своей… Было такое впечатление, что кто-то меня гипнотизировал, путал мысли, не давал даже пошевелиться, словно обручем сжимая всё тело моё несчастное!..
Полтергейст?! Это уже серьёзно, ещё мелькали трезвые мысли в моей голове… Это не вшивые астральные черти, которые от Молитвы и ладана разбегаются, как тараканы от полотенца при сметании крошек со стола…
И мне очень живо вспомнилась сцена из, когда-то в юности, виденного фильма по повести Гоголя!.. Но легче от того не стало.
Боже мой, Боже мой, ну никак не вспомнить слова Мантры, хоть тресни!..
«Пытайся, гад ползучий, пытайся вспомнить, ленивец этакий», - подхлёстывал я сам себя последними усилиями угасавшего сознания своего под сильнейшим давлением какой-то совершенно чужой мне воли…Пытайся, пыта-а-айся…
И пытался, как мог, как получалось…
«Делами… Делами восхищаться… Делами восхищаться я Христа-а-а… Христа-а-а, Христа-а-а я призван Мудростью из небытия-я-я!!!»
И вдруг опять мощная вспышка ослепительного Света!..
И меня прорвало, как фурункул лопнул, и слова не только моей Молитвы потекли, словно снежная лавина с гор, но мощным неудержимым потоком удивительных, дотоле мне совсем неизвестных фраз крушили, кромсали, рвали и откидывали далеко в сторону какую-то чёрную тучу, мерзкие сгустки которой в Свете ураганных световых всполохов мне даже мгновениями удавалось созерцать!..
Наконец, постепенно всё стало стихать, успокаиваться, и сам я, уже охрипший от долгого крика, только сипел и сопел, как загнанный сивый мерин, но уверенный, что и на сей раз опять всё обошлось, и на сей раз я остался тем, кем я есть на самом деле…
«Бог мой! Благодарю Тебя за очередное Спасение душонки моей жалкой от демонической одержимости», - обливаясь слезами умиления шептал я, от изнеможения засыпая… - «Быстрее бы уже воскресение наступило, ибо долго такое не выдержать…».
И последняя мысль перед тем, как полностью отключиться, была: «ПОЧЕМУ ИМЕННО МНЕ ВСЁ ЭТО, НУ ПОЧЕМУ?…».
…К счастью, оставшиеся дни и ночи до Причастия оказались спокойнее. Видимо, моя решимость выстоять до конца перед искушениями и пройти достойно ИСПЫТАНИЯ на страх и Веру оправдывалась не только мыслями, но и делами.
Именно тогда твёрдо осознал я, что шутить больше нельзя, что враг невидимый действительно не дремлет и всегда, до самой могилы моей будет пытаться побыстрее меня в неё загнать, но сперва душу мою всю вымотать, по возможности обмануть, подчинить себе, одурить всеми, даже невероятными хитростями и подлостями, а потом и выбросить, как грязную тряпку в ту самую холодную и сырую яму на веки вечные…
Именно тогда осознал необходимость ПОСТОЯННОЙ Сердечной Молитвы, произносимой ритмично по времени, чтобы не оставить никаких шансов никаким видимым или невидимым разрушительным силам, опасность от которых для меня была куда как вне всяких сомнений…
И тогда же мне пришло в голову соорудить в хижине свой небольшой Алтарик с лампадкой, к которому мог бы всегда обратить взор свой в трудную минуту слабости души своей, чтобы мысли мои не блуждали пустыми фантомами в пространстве и не привлекали к себе бесовщину всякую, а надёжно фиксировались на святых Образах тех Индивидуальностей, которые признаны Божественными, как уже стал понимать, совсем не по какой-то глупой прихоти людской, но по Силе Спасительного Света, которую, видимо, испытывали и другие Люди в трудную минуту, которую, теперь, и мне самому пришлось познать!..
Но зудливый-то вопрос так и не оставлял меня в покое.
Ведь множество Людей во всём мире куда более честных и продвинутых в Любви к ближнему своему и Вере в Бога-Творца, чем какой-то плешивый чудик-эзотерик в глуши российской, но в действительности, мало кому такое достаётся созерцать и испытать, что выпало на его голову?!..
О чём умалчивал светящийся Юноша, мой большой родимый «Я», когда говорил не торопить события? К чему не торопить?.. Что мне такое, таракану лесному, предстояло?.. Почему уж «так надо» торчать мне в храме, тем более под несомненным прицелом зоркого глаза любвеобильного батюшки?..
Да в конце-то концов, кому это надо?!.. Мне так точно не надо, совсем. Жил себе спокойно, никому не мешал, и мне никто не мешал, так что ж теперь-то случилось, а-а-а?..
Или это моему благородному большому «Я» это надо - Божественному? Тогда ему-то зачем, если я, такой малюю-ю-юсенький, всего лишь в нём, а он, такой большо-о-ой, но во мне, которому не надо, без которого он, нуждающийся, однако, обойтись-то не мо-о-ожет?!..
Вопросы, вопросы, вопросы не давали покоя, и за размышлениями над ответом как-то незаметно подкралось и долгожданное воскресение!...
Глава 12
…Поздний зимний субботний вечер, лесной хутор, сверкающий искрами снег в лучах новолуния, хижина на окраине, светящееся окошко, а внутри, в тепле, чистоте и уюте, так приятно после баньки, облачённому в чистотой пахнущее бельё, сидеть за столом перед горящей свечкой в одиночестве, положив подбородок на ладошки, и размышлять, глядя на огонёк…
Но неугомонные мысли, заметил, что-то всё змейками вьются вокруг предстоящего воскресного события...
Хочешь не хочешь, но трепещет сердечко-то, и не потому, что придётся с милейшим батюшкой общаться, даже исповедоваться у него, а пото-о-ом лишь Причащаться…
Уже сотни раз видел, как люди это делали, и никто в обморок не свалился мешком с опилками, что ж тогда сам чувствуешь внутри какое-то дрожание, или это…
Или это тό самое Чувство, которое и называется у христиан Благоговением от одной только мысли о Боге?!..
О Боге, в Которого, родившись и воспитавшись в семье воинствовавших атеистов, никогда не верил так, как обычные религиозные люди!.. Которому никогда не поклонялся никакими обрядами-нарядами, но всегда Которого почему-то чувствовал где-то в са-а-амой глубине Души своей порочной!?..
Неужели действительно, даже в моей, пусть и скромной, но столь беспутной жизни, имел значение так называемый возраст Христа, когда у человека после тридцати трёх лет что-то замыкает в мозгах, и он оказывается как бы перед Выбором у того самого сказочного Камня: пойдёшь направо и почешешься, пойдёшь налево - и концов не найдёшь, или прямо и…
А что и?!..
Неужели и в моей жизни наступил тот самый, известный ещё по эзотерике, да и по Библии тоже, момент, который определяется, как ЗОВ? Божий, что ли?!..
Но почему он обязательно с христианским фоном ― Крещением, Исповедью, Причастием ― случился в моей, обычного, допустим даже в меру грешного, человека жизни?!..
Во-он их сколько, куда более достойных, без конца бегающих по храмам, ставящих свечи, не пропускающих ни одного молебна христиан, которые никогда не слыхивали никакого Зова, не испытывали на себе столь ярого наступления всей этой астрально-бесовской и ментально-демонической заразы.
Да, я жил среди христиан, но не страдал же вместе с ними какой-то их, как искренне считал, болезненной религиозностью, которой никак не мог понять, если вне стен храма те самые люди, считавшие, что веруют в любвеобильного и жертвенного Христа, вели себя хуже зверей и остальной четвероногой и четверорукой живности… Зачем тогда верить?!
Да, кроме многочисленной эзотерической литературы, я вдоль и поперёк перечитал Старый и Новый Заветы в Библии, и всю её исчиркал карандашом, что во многих местах уже невозможно было различить печатные буквы, но почему-то я знал необходимые места наизусть! Заче-ем?..
И почему в тех же ситуациях жизненных я не цитировал сам про себя, например, Бхагавад-гиту, Алмазную Сутру или Коран, но вспоминались именно цитаты из Би-и-иблии?..
Да кто вообще распоряжался моей Судьбой, если я не я?
Бог или тот самый большой улыбчивый «Я» во мне? А я, такой маленький, для какого рожна тогда?! Плоть, астрал, ментал?.. Тоже голограмма, только в другой материальности, да ещё в физической оболочке?.. Но размышляет-то, сидя тут за столом, не оболочка же!..
И весь этот голографический винегрет, или матрёшку, однако, во плоти земной, а не виртуальную куклу, таскать-то приходится какому-то совсем небольшому «мне-е-е», да кормить, пáрить и отскребать от грязи в бане, чтобы завтра этакую, не только мясом, костями и ливером набитую тяжесть, ещё и переместить через снега и леса в храм!..
А мой достопочтенный «Я» чем в это время занимается, а-а-а?!..
Кто с кем разговаривал, и кто в данный момент размышляет, тут за столом в глуши лесной, шмыгая носом и почёсываясь: голограммы с призраками, или наоборот?!..
«Обалде-е-еть», - похихикивал я себе в ус, довольный столь остроумным словесно-мысленным каламбуром.
Но как не хихикай и не хрюкай, а сердечко-то не перестаё-ёт трепетать, милейший, в ожидании завтра… Даже не смог за весь день поесть, и от странного волнения даже не лезла в глотку любимая квашенная капусточка с обжаренной до хрустика картошечкой… Даже к молочку парному, столь любезно принесённому бабулькой-соседкой, не притронулся, вегетарианец ты этакий... Почему-у?! Что с тобой происходит?..
Видимо, ой как веришь в Боженьку, даже ослиные уши твои торчат стоймя от Благоговения перед Неведомой Силой Творца, Которую так неожиданно почувствовал, Зов Которого воспринял всем Сердцем своим!..
И не надо себя обманывать напускными сомнениями.
Тем не менее, за всю бессонную ночь, которую просидел незаметно за столом, меняя свечи, так и не смог ответить на многочисленные вопросы к себе самому ― потрясающе! ― о себе же самом…
А судя по старым часам, уже наступило долгожданное воскресение, когда пора было готовиться к дороге в храм и ― даже дыхание перехватило от волнения! ― первому Причастию…
Надо же-е, как заволновался…
«Ай да ладно», - вскочил я, бодрясь, зажёг свет и задул свечу. Пора, пора, пора-а-а одеваться-я-я…
Нет, постой, сперва, однако, раздеваться…
Скинув с себя бельё, подпевая и подпрыгивая, да браво поигрывая мускулами локтей и коленок, направился к сундуку, чтобы подыскать подходящий наряд для столь важной церемонии.
Сперва отрыл в куче барахла свои любимые «джексики», как говорила известная героиня из советского ещё фильма, с затёртым ярлыком известной фирмы «Vrangler», но не на героине же-е-е… Потом рубашечку с наименьшими по величине заплатами и почти со всеми пуговицами, изящно пришитыми разноцветными ниточками… Так, так, та-а-ак…
Вот эти носочки тоже подойдут… Ой, дырочка на пяточке! Однако, можно и перевернуть дырочку на верх, в изгибе в складочке будет незаметна…
Ещё вот этот свитерок? Нет, не подойдёт, больно уж локтям прохладно и неудобно будет торчать в отверстиях… Так что придётся надеть вот этот серенький, как бабушкин козлик, пиджачо-ок…
Не смокинг, конечно, задумчиво оглядывал себя в засиженном мухами зеркале, но сойдёт.
Однако, извини-и-ите, а вот бабочка с селёдкой висячей нам на шее ни к чему, разве только что повеситься, чтобы любезному батюшке не потеть над нами…
Когда уже всё собрал и напялил на свой костлявый манекен, причесал беззубыми граблями, что оставалось ещё на голове, и, изобразив на лице достойную гримасу, опять глянулся в зеркало, то, кроме прыщавого носа и ослиных ушей, если, конечно, не обращать на них внимания, правда, с большим усилием, то на меня глядел довольно симпатичный «дэнди», этакий прилизанный альфо-онс с подкрученными усами и даже с бородкой а-ля «козлёночек ты мой»!..
«Одна-а-ако, как бы истосковавшиеся по ласке мужской вдовушки деревенские не уволокли на подходе к храму», - вполне серьёзно заопасался я за свою судьбинушку…
Когда же надел валенки на свои косолапые ласты, правда, левый на правую, а правый на левую, чтобы ноги смотрелись прямыми, когда накинул на себя выбитый от пыли пуховичок и напялил на голову ту самую шапчёночку вязаную с дыркой для носа, да распахнул дверь ногой, прямо, как в «Ну, погоди!», и выкатился на крыльцо, то море снегу мне действительно уже было по колено!..
А когда под звуки марша про того самого распетушившегося тореадора, я, наконец, двинулся в сторону деревни, то вечная Ворона на крыше, от потрясающей картины, разыгравшейся во дворе с моим незабвенным выходом, только и смогла изречь свой бессмертный «…ррррр!»…
Глава 13
…Подходил к храму, когда стало уже совсем светло.
Зимнее солнышко очень ленивое и обычно долго выглядывает из-за вершин елей, соображая, просыпаться и вставать с постели, или ещё понежиться?..
Но когда я вышел из тени лесной и отмаршировал по снегам до деревенских огородов, то оно меня сразу заметило и, видимо, любопытство заставило таки подняться над лесом и осветить сначала храмовый крест на колокольне, сам храм, а потом и меня, бравого солдата, как раз ступившему на пятую по счёту ступеньку, чтобы лучиком своим, шкодница такая, дёрнуть за обутую в валенок ласту мою и унять немного пыл Души…
Действительно, эта ступенька сходу не поддалась и, оступившись, я съехал, как по стиральной доске, вниз, только пощёлкивая челюстью и осыпая всё вокруг обильными искрами из глаз!..
«Так тебе и надо», - корил себя, в очередной раз обтираясь снегом и переобувая валенки…
«Возомнил себя невесть кем, будешь знать, как стиляжничать…».
Когда же, словно инвалид с костылями, с величайшими предосторожностями поднялся, наконец, по скользким каменным ступеням и тенью проскользнул в храм, то чуть не наступил на нищенку, расположившуюся с протянутой рукой у самого порога, прямо как Пёс мой лопоухий, вечно дома путавшийся под ногами…
«Ах ты, незадача-то какая», - мелькнула паршивая мыслишка, мол, распласталась тут под ногами, побирушка.
«Работать надо, а не клянчить из меня последние грошики», - в сердцах повысил я голос, и собрался было пойти дальше: уж больно не хотелось рыться в карманах, набитых всяким хламом, в поисках мелочи…
«А может, просто пожалел?» - будто спросил кто-то, явно сидевший внутри меня, таким неприятно скрипучим голосом, что я, прикинувшись, что не понял, даже оглянулся, мол, не нищенка ли?!
И тут я увидел на морщинистом лице её огромные, как два озера, глаза, с удивительной безмятежностью глядевшие на меня… Они, глаза нищенки, излучали такое неподдельное тепло к моей жалкой, самомнительной и жадной персоне, что я чуть не утонул в них, еле удержавшись от головокружения, но лишь судорожно вцепившись рукой за дверную ручку!..
Я долго не мог оторвать своего взгляда от этих глаз, и вдруг земетил, как в них, словно на тихой глубокой воде, проявилось отражение… Но не моё… Госпожа Совесть пристально и строго, но без какого-либо осуждения смотрела на меня с той стороны, из глубины, и словно ожидала чего-то от меня!..
Чего это опять?
Однако, только когда ощутил, что кто-то снаружи пытался нажать на ручку, чтобы открыть дверь, я опомнился, словно от гипноза, и отошёл в сторону, чтобы пропустить входившего человека… И только после этого почувствовал в себе такой леденящий Душу Стыд, такую волну горя, насмерть сжавших Сердце моё, что так легко и незаметно опять купился на бесовские страстишки жадности и нетерпимости, что готов был бежать из храма, не оглядываясь, дабы не осквернять больше своим присутствием святое место!..
Может быть, так бы и поступил, если б смог оторвать ноги от холодного кафельного пола… Но они, заразы, словно корни пустили и приросли, готовые ветви пустить, а выскакивать из тёплых валенок на холод и светиться дырявыми носками совсем не хотелось…
«Ладно, ладно», - сунул я руку за пазуху, нашарил кое-как свой большой засаленный кожаный бумажник, долго в нём перебирал трясущимися пальцами банкноты, перекладывая их из кармашка в кармашек, но, как назло, не нашлось помельче, хоть пополам рви!..
Пришлось дать, что было… Аж сердце ёкнуло и гнилые зубы заныли от жалости к самому себе, когда с усилием разжал пальцы над платочком, развёрнутым нищенкой на полу, а банкнота, словно издеваясь, видимо, подхваченная сквознячком, бабочкой вспорхнула прямо той на ладошку…
Не глядя больше по сторонам и тяжело волоча с корнями отодранные от пола валенки, порулил я, словно оплёванный, дальше в глубину храма, как-то уж очень живо представляя себе, как добрейший батюшка будет на исповеди обтирать меня с ног до головы…
А внутри храма было тепло-о-о и вкусно пахло ладаном… Видимо, усердный батюшка от души покоптил кадилом, чтобы напрочь вытравить из прихожан даже намёк о грехе.
Две белого изразца высоченные печи весело трещали дровами и гудели тягой, расположившись по сторонам от входа, словно два грозных Архангела с мечами, охранявшие Врата в Рай!..
Не хотелось сразу попадать на глаза справедливому и зоркому батюшке, потому скользнул я влево и затесался среди людей, толпившихся купить свечи.
Но деревня и есть деревня. Прихожане, как дети, ей-богу, долго не могли оторвать от меня любопытством сосредоточенных глаз своих, заставляя млеть от неудобства и извиваться, пытаясь найти в себе какой-то страшный изъян и устранить его, чтобы глаза у бедолаг окончательно не повылазили из орбит…
Купив три самых маленьких и дешёвых, чтобы компенсировать финансовые потери при входе в храм, стеариновых свечки, я огляделся повнимательнее, куда мне их пристроить и где самому притаиться до поры до времени…
За упокой свечку ставить вроде и некому было… За здравие-е…, себе что ли, чтобы дожить до конца этого дня?..
К аналою пред Царскими Вратами пока опасался подкрадываться: не хотелось засвечиваться раньше, чем наступит час смертный, а Святые на Образах, прилепленные к стенам и колонам, как на одно лицо!.. Кого выбрать, кому помолиться, кому Душу свою раскрыть?..
Пока шоркал валенками по храму, проталкиваясь и обтаптывая многочисленным прихожанам ноги, в поисках икон, чтобы освободиться, наконец, как положено, от свечей, и чтобы обрести себе надёжный закуток, как-то совсем неожиданно почти лбом упёрся в Икону на боковой стене, поближе к аварийной двери в случае пожара…
Глянув на святой Образ, чуть не плюхнулся на пол мягким местом, до того строго глядел на меня грозный Старец!..
Прочесть на старой, закопченной и потемневшей Иконе, складывая в уме лишь одни заглавные буквы старославянского языка, чтобы узнать, кто это, было выше моих воробьиных сил.
Но что-то меня особо притягивало к этому Образу бородатого и усатого Дедушки в митре и с книжкой в руке!..
Посоревновавшись взглядами, кто кого пересмотрит, я его или он меня, и, не осилив строгой укоризны во взгляде Старца, почувствовав уже знакомое, ещё по явлениям светящегося Юноши, волнение с непременным учащением сердцебиения и дыхания, скромно опустил глаза, и вместе с опять неожиданно вырулившим откуда-то изнутри меня самого Стыдом, дрожащими руками кое-как поставил зажжённую свечку на золотом блестевший подсвечник…
Стоять же в обществе столь строго Старца было не по себе, и даже предстоящая Исповедь у дорогого батюшки уже не казалась столь безысходной…
Однако, надо было как-то подстраиваться к ритму в храме, наполнявшемуся суетливыми прихожанами, поздравлявшими друг друга с каким-то церковным Праздником, обнимавшимися, целовавшимися, бегавшими от иконы к иконе с зажжёнными разной длины и толщины свечами, и усердно не только совавшими их в гнёзда на подсвечниках, но и исправно поливавшими расплывшимся стеарином пол храмовый и одежду людей…
За ними на четвереньках с ножиками в зубах и с тряпками в обеих руках ползали вездесущие, забинтованные во всё чёрное богомолки, отскребая и вытирая стеарин, как собаки путаясь всем под ногами, сами рыча и шипя, но при этом, не забывая ежесекундно креститься и кланяться!..
«Высший пилотаж религиозности», - подумал я про себя, - «мне таких высот бескрылого ползания, видимо, никогда не достичь».
Но в этот момент моего крайнего удивления и задумчивости, вздрогнул от неожиданного, как мне показалось, воя противовоздушной сирены, или гудка готового к соревнованиям по бегу и пока ещё удерживаемого за ноздри локомотива!..
Однако, согнувшись от страха пополам и прислушавшись, сообразил, что это наш родненький ба-а-атюшка начал Литургию своим соловьиным голосом: «Благословенно Царство Отца и Сына и Свята-а-аго Духа, ныне и присно и во веки веко-о-ов!».
«А-а-ами-и-инь», - дружно в ответ промяукали на клиросе, а прихожане в храме также дружно перекрестились и охнулись в поклоне, словно единая гранитная глыба опрокинулась на пол, что даже колокол звякнул на колокольне…
«Ну начало-о-ось», - подумал я, - «неужели так навсегда в жизни моей?!..».
Глава 14
…«Миром господу помо-о-олимся!», ― гудел батюшка за царскими вратами, а хор на клиросе так же покорно отмяукивал: «Господи, помилу-у-уй».
Все спешили привычно перекреститься, с достоинством кланяться… И я крестился, глядя на остальных, и кланялся, чтобы спину размять, да зевнуть незаметно, толком не понимая, о чём бормотали в Алтаре, о чём мяукали на клиросе…
Я бы с удовольствием присел где-нибудь в сторонке, но все лавки были завалены верхней одеждой, так как от двух печей и дыхания множества народу становилось душновато, и люди раздевались. Приходилось терпеть, переминаться с ноги на ногу, незаметно потирать нывшую, когда-то поломанную завалившимся деревом, поясницу и ожидать, что будет дальше.
Правда, особо ничего не видел, так как был зажат рядом стоявшими людьми, а впереди меня шкафом стояла женщина в цветастом платке, концы которого, после поклонов, всё время пыталась закинуть себе на плечи, а те обязательно опускались мне на голову… Но это было пол беды.
«Яко благ и Человеколюбец Бог еси-и-и, и Тебе славу возсыла-а-аем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веко-о-ов», продолжал трубить и бить копытом батюшка, а на клиросе обязательно эхом отдавалось: «А-а-ами-и-инь»…
И после этого шкаф впереди меня не забывал кланяться, каждый раз тыкая меня в грудь своим мощным нижним местом, а я каждый раз заваливался на сзади стоявшего какого-то мужика, которому, чувствовал, ой скоро надоест меня, как «ваньку-встаньку» ставить обратно на место, и что после этого последует, только одному Богу ведомо было… Увернуться же от кланявшегося шкафа было ну просто невозможно.
Вместо того, чтобы следить за происходившим в храме Обрядом и слушать, теперь приходилось судорожно размышлять, как увернуться от очередного поклона... Самому кланяться, это значило положить голову на то самое мягкое место впереди стоявшей женщины, а чем это могло обернуться для меня, даже думать не хотел… Попросить извинения у сзади стоявшего мужика боязно было: люди и так нервные, измотанные жизненными дрязгами и духотою в храме...
И как назло, на клиросе хор запел «Придите, поклонимся и припадём ко Христу…», а все присутствовавшие разом порешили упасть на пол в земных поклонах!..
Пришлось подчиниться движению общей телесной массы и тоже пасть на колени и кланяться…
Однако, кланявшийся сзади меня мужик, видимо, доведённый моим непрочным равновесием до белого каления, опережая мои мысли, так мстительно рьяно поклонился об меня, что я как подкошенный упал на колени и стукнулся головой в то самое мягкое место, запутываясь в складках юбки!..
Зажмурившись и замерев в темноте складок не менее широкой, чем… юбки, ожидал грома и молний и своей очередной неминуемой кончины, чтобы и перейти, наконец, в мир иной, да встретиться и соединиться, наконец, со своим большим «Я» на веки вечные…
Но, против ожидания, шкаф почему-то довольно спокойно отнёсся к такому конфузу, видимо, понравилось, а я, в удивлении оглянувшись, заметил, как толстый-претолстый сосед слева, еле-еле сдерживал улыбку…
«Ладно, раз обошлось, то поживём ещё», - подумал я и решил больше сосредоточиться на Обряде, а там - что будет.
Тем временем служба в храме продолжалась, и благословенный батюшка вперемежку с красноносым и щекастым диаконом и хором на клиросе перебивали друг друга молитвами, восклицаниями и мяуканьем.
Но сосредоточиться мне не получилось, так как открылись Врата Царские и показавшийся за ними добрейший батюшка так пристально и грозно глянул на публику в храме, что та, видимо с испугу, тут же дружно, как в последний раз перед смертью, перекрестилась и опять охнулась без чувств в нижайшем земном поклоне, а я опять смачно боднулся в уже привычное, но, надо признаться, совсем даже не неприя-я-ятное ме-е-есто…
Когда же пришло время встать на ноги, то заметил, что толстый сосед слева не спешил подниматься, весь трясясь от тихого хохота, которого, видимо, не желал показать на добропорядочных и богобоязненных людях…
С другой стороны, телесная широта впереди меня стоявшей женщины надёжно, как бруствер, защищала от преждевременного внимания ко мне милейшего батюшки. Лишняя предосторожность совсем не лишняя.
«Однако», - скользнула подленькая мыслишка, - «если мой большой «Я» имел именно это ввиду, когда говорил о постоянном посещении мною храма словами «так надо», то почему бы и не пободаться каждое воскресение столь приятным образом!..».
Но Богу, видимо, здорово не понравились мои пошленькие мечтания, и когда я засобирался в очередной раз с удовольствием приложить в складки юбки свою голову, то шкаф, надо полагать, потерявший, наконец, терпение, со всего маху ткнул меня локтём прямо в пах, да так сильно, что, не удержавшись, я завалился назад всем своим петушиным весом…
Мужик же позади меня, видимо, тоже недовольный по наущению Божиему, также без церемоний толкнул меня обратно… И всё-то было бы ничего, если бы шкаф не вздумал уйти раньше времени, а я, оказавшись в свободном пространстве, без препятствий полетел вперёд, оступился о не успевшую ещё подняться богомолку и кувыркнулся через неё, да так, что, как мне показалось, даже храм перевернулся через себя!.. И, какой ужас, всё это сопровождалось моим криком, грохотом и кошачьим визгом пострадавшей богомолки!..
Ни живой, ни мёртвый, даже не дыша какое-то время, я лежал спиной на полу в полной тишине, сосредоточенно взирая остекленевшими зенками на купол, боясь даже шевельнуться и глаза опустить, чтобы посмотреть, что происходит вокруг…
Когда же, наконец, решился оглянуться, то сперва увидел множество глаз, беспощадно сверливших во мне дыры… Потом заметил, как люди пытались успокоить и отпоить Святою Водичкой толстого и смешливого не в меру моего соседа слева, словно желе трясшегося на лавке… Видимо, его заклинило крепко и надолго.
Но пуще всего ужаснулся, когда, повернув голову в противоположную сторону, увидел взгляд родненького батюшки!..
Он стоял в Царских Вратах с Потиром в руках, видимо, впопыхах выскочивший на непонятный шум, и в его взгляде с раскрытым от удивления ртом и торчащими зубами я прочёл лишь одно: готовься, милок, к своим поминкам, которые наступят в наиближайшее время…
Что ж мне оставалось, как только опять пасть на пол и, плотно прижавшись лбом к холодному кафельному полу, покаянно взвыть в Душе своей непутёвой о Прощении сперва к Богу, как менее строгому Судье, а потом и к милейшему батюшке, чтобы казнь была не через тягуче-долгое четвертование, а хотя бы мгновенным расстрелом!..
Не знаю, сколько я, обливаясь слезами покаяния и размазывая сопли по полу, в такой позе фотографировал прихожан позади себя, но Душа моя действительно испытывала нечто необычное…
То ли положение вниз головой способствовало вытряхиванию остатков грязи из глубин моей душонки, которые даже батюшка не смог выскрести на Крещении, то ли ужас перед последней экзекуцией на Исповеди заставляли смертника в лице моём освободиться от всего земного, чтобы предстать пред Всевидящим Оком Господа-Бога моего в девственной белизне…
Очухался я лишь, когда Врата Царские захлопнулись и фиолетовая шторочка под цвет фелони батюшкиной, надёжно скрыла с глаз прихожан всё, что там было и что происходило в Алтаре. А это и был знак, что приближалась Исповедь для тех, кто, подобно мне, ещё не успел покаяться перед Литургией, чтобы в чистоте чувств и помыслов своих вскоре и Причаститься Тела и Крови Христовых, хотя, надо признаться, мне показалось, что это будет скорее кровь и тело мои!..
О, знал бы тогда, как недалёк был я этой мыслью от Истины!..
Правда, в тот момент последнее меня уже не волновало, так как всё равно не чаял живым остаться в этом Мире…
И так жалко стало себя, непутёвого, что совсем искренне, как ребёнок, разрыдался, всхлипывая и сморкаясь в свой огромный носовой платок, пытаясь звуками хоть как-то разжалобить добрейшего инквизитора, спрятавшегося за Вратами, и, видимо, готовившего инструменты для пыток…
А сосед же толстый слева, зараза этакий, как пособник «святейшей» инквизиции, всё продолжал трястись, сидя на лавке, в припадке молчаливого садистского хохота!..
И мне стало ещё грустне-е-е…
Глава 15
«…Почему», - горюя, размышлял я в слезах, стоя пред Алтарём впереди толпы всей, - «душа моя блудная начинает очищаться только лишь, когда черти достанут до такой степени, что… ну всё складывается для меня не слава богу, пока не набью себе шишки так, что больше невмоготу терпеть не столько внешнюю, телесную боль, но, главное, внутреннюю, невидимую глазом тоску, какую-то затаённую, липкую, тягучую, как жвачка, которую никак не разжевать, но и не выплюнуть по какой-то наркотической сладости её?.. И Молитва тогда из меня почему-то льётся, как вода в Ниагарском водопаде…»
«Господи-Боже мой! Миленький, родненьки-и-ий, ну что со мною такое происходит?.. Ну почему я такой беспутный и корявый?.. Ну зачем Ты меня создал такого, вечного недотёпу?.. Неужели Твоя творческая Мысль только и сумела, что сделать из меня посмешище всему честному народу?.. За что, Господи-и-и?!» ― причитал про себя, шмыгая носом и вытирая рукавом обильные слёзы, чтоб им пусто было…
…«Ни жены, ни детей, ни друзей, а только одиночество, одиночество, одиночество… Неужели я ― действительно тварь такая неуживчивая, неприятная и смрад испускающая, что нормальные люди от меня, как от какого-то тухлого пугала огородного отворачиваются, презирают и не замечают, как человека с головой, пусть и плешивой, с руками и ногами, пусть и кривыми и косолапыми?..
Господи-и-и! Неужели мне весь остаток жизни своей, отпущенный Тобою, влачить жалкое одинокое существовании в глуши лесной, в общении лишь с животными, да дряхлыми бабульками? Почему так?... Почему-у-у?!..
Вроде не глупый умом, и в школе всегда отличником был, и в академии учился, и не воровал, не убивал, и телом не блудил и не развратничал никогда, не пил и не курил, а мучаешь Ты меня, Господи, и наказываешь пуще всех остальных, самых лютых грешников, будто я маму свою убил… За что так, Господи-и-и?!»...
Волна за волной горя и тоски неописуемой, как цунами, накатывали одна за другой на душу мою, и уже невмоготу было терпеть и умываться слезами, душа опустела до такой степени, что в ней эхом отдавало, как в гроте…
И тогда, совсем позабыв про стоявших позади меня людей, даже про грозного батюшку, полностью отключившись от всего, что окружало меня в храме и за стенами его, я впервые всем Сердцем взмолился к Богу-Творцу своему с такой силой отчаяния и ВЕРЫ:
«Господи-и-и, забери меня отсюда-а-а, не могу больше так жи-и-ить, хочу умереть, умереть, умере-е-еть!!!» - что, как мне показалось, я действительно умер…
То ли голосом кричал, то ли в мыслях вопил, но исключительно реально ощутил и почувствовал, как вдруг в глазах моих потемнело, будто свет выключился, будто ночь наступила вечная и бездонная, а сам я медленно стал подниматься вверх!.. И было мне так неописуемо легко и удивительно, так приятно и восторженно, что я замер, наслаждаясь полётом, даже не думая, что могу удариться о своды храмового купола, ибо для меня уже ничего не существовало, кроме Бога моего, к Которому обращался, к Которому стремился, Которого жаждал, Которому верил, как единственной реальности, способной простить меня, утешить меня, приголубить, как блудного сына, обрадовать, Которому единственному вручал Сердце своё БЕЗ ОСТАТКА и БЕЗ СОМНЕНИЯ-Я-Я:
«Боже, прими, прими-и-и в руки Твои душу мою-ю-ю!!!»...
И в этот момент я вылетел из храма, и СВЕТ, лучистый и сияющий, ослепил меня, вобрал в себя, окутал собою, растворил в себе!... И я был Светом, и Свет был мною!.. И не было больше ни Времени, ни Пространства, не было ни горя, ни проблем, ни глупых мыслей, ни тупых скотских желаний, не было ни религий, ни каких-либо объединений, народов или рас, но только неописуемые Радость, Восторг, Блаженство!.. И Чувство неописуемой Полноты Жизни, Единства всего и всех в постоянно Восходящем Потоке Силы Творчества, Общения Идеями, как Лучше, как Прекрасней, как с большей Любовью проявить в Формах Беспредельность Божию, чтобы обрадовать Его, удивить Его Красотою и Гармонией Взаимоотношений Творений Его же и для Него!.. Ах!.. Ах!.. Ах, какой Полёт!.. Какое Блаженство-о-о!..
И было удивительно, что Я, тот самый пугало огородное и презираемое, теперь полностью осознавая Себя в Свете и, каким-то образом, общаясь со Всеми, Кого чувствовал всем Сердцем своим, ибо ОНИ ТОЖЕ БЫЛИ Я, был любим Ими и, следовательно, Мною, и Мы Все были любимы Неведомым, но так чувствуемым Богом, ибо Он был в Нас Своею Любовью, ибо Мы были в Нём Своею Любовью и Всё было Едино и Неделимо, хотя и осознаваемо конкретными Индивидуальностями, Неповторимыми и Ценимыми до Самопожертвования за Них, за Друг Друга, когда Все за Одного и Один за Всех!.. И это была Жизнь Истинная!.. И Истина была Жизнь!.. И в том Наслаждение!.. Наслаждение в Вечности!.. Наслаждение Вечно-о-остью!.. О-о, Ве-е-ечно-о-ость!!!..
Но вдруг прозвучал Глас, как ответ на Радостный Крик Души в этом неописуемом Свете!..
Глас ни мужской и ни женский, не старый и не молодой, но как мягкий и нежный, так и твёрдый и беспрекословный, мощный и громом раскатывавшийся по всем уголкам Мироздания:
