Анализ большинства высказываний самих террористов демонстрирует, что террор - не просто «работа» или «профессия». Это нечто большее - определенный способ жизни и деятельности, который целиком захватывает человека и подчиняет его себе. Это понятно: при всей опасности и рискованности террора как сферы занятий он требует подчинения всего человека. Террор не может быть просто увлечением в свободное время, своеобразным «хобби». Иначе же степень риска многократно возрастает, и террорист-любитель обречен на неудачу в конкретном деле и скорый провал вообще. Провал же одного террориста обычно тянет за собой провал всей организации.
Нельзя рассматривать террористическую деятельность и как вполне примитивный бандитизм. Все обстоит значительно сложнее, хотя насилие и составляет стержень такой деятельности, а элементы бандитизма в ней видны невооруженным глазом. Тем не менее терроризм к бандитизму не сводится. Поверим опытному полковнику советской разведки: «По ходу описания мы употребляем слово «бандиты» по отношению к похитителям. Мы будем и далее называть их так чисто условно. Конечно, они не бандиты в обычном понимании. Это члены экстремистской религиозно-политической организации (или организаций) с присущей ей дисциплиной, идеологией и нравственными нормами, хотя довольно своеобразными, но вполне определенными. Эта четкость и определенность, наряду с логичностью действий террористов, позволяла пленникам в какой-то степени прогнозировать их поведение и их дальнейшие шаги, что было немаловажно в той ситуации»[137].
Классик террора Б. Савинков когда-то писал:
«Существование террористической организации... невозможно без дисциплины, ибо отсутствие дисциплины неизбежно приводит к нарушению конспирации, а таковое нарушение в свою очередь неизбежно влечет за собой частичные или общие всей организации аресты. Дисциплина же террористической организации достигается не тем, чем она достигается, например, в армии, - не формальным авторитетом старших; она достигается единственно признанием каждого члена организации необходимости этой дисциплины для успеха данного предприятия. Но если у организации нет практического дела, если она не ведет никаких предприятий, если она ожидает в бездействии приказаний центрального комитета, словом, если она «находится под ружьем», т. е. люди хранят динамит и ездят извозчиками, не имея перед собой непосредственной цели и даже не видя ее в ближайшем будущем, то неизбежно слабеет дисциплина: отпадает единственный импульс для поддержания ее. А с ослаблением дисциплины организация становится легкой добычей полиции»[138].
Известное исламское террористическое движение «Хамаз» учит своих боевиков: «Успех борьбы зависит от того, насколько нам удастся запугать противника и сломить его сопротивление. Для этого необходимо совершать акции устрашения во имя Аллаха, причем каждая акция должна быть хорошо спланирована и иметь смысл. Планирование подразумевает полную дисциплину, подчинение плану и решениям руководителей. Акции должны идти одна за другой; противник ни на минуту не должен чувствовать себя спокойно. Воины Аллаха - борцы, в этом постоянный смысл всей их жизни».
Из сказанного понятно, что жизнь террористической организации в целом, как и каждого террориста в отдельности протекает в непрерывном движении, в котором подготовка террористического акта сменяется его осуществлением для того, чтобы сразу же начался поиск объекта следующего теракта. То есть это постоянная форма жизни и регулярной деятельности.
Всякая деятельность имеет свою психологическую структуру. Согласно базовой схеме А. Леонтьева[139], любая деятельность имеет трехчленное строение. Деятельности в целом соответствует мотив - предмет потребности человека, на удовлетворение которой направлена деятельность. Мотив как предмет, удовлетворяющий потребность, обладает двумя функциями. Во-первых, это побудительная функция, побуждающая человека к данной деятельности. Во-вторых, смыслообразующая функция, придающая данной деятельности особый личностный смысл. Деятельность распадается на действия, каждое из которых направлено на достижение целей. Обычно достижение мотива всей деятельности как раз и складывается из реализации цепочки промежуточных целей. Действия, в свою очередь, складываются из отдельных операций. Операция - первичная единица деятельности. Это задача, данная в определенных условиях. Решая такие задачи, человек совершает действие. За счет осуществления цепочки действий достигается мотив, то есть осуществляется определенная деятельность.
С данной точки зрения, террор можно представить как особый вид деятельности, основным, главным объективным мотивом которого является достигаемое каким-либо образом устрашение других людей. Наличие такого объективного мотива, разумеется, ни в коем случае не отменяет множества различных субъективных мотивов, которыми руководствуются отдельные террористы. Однако, объективно, именно чужой страх, как мотив, движет действиями террориста и придает смысл всему его существованию. Для достижения такого объективного мотива, то есть для массового распространения страха, террорист совершает самые различные действия: готовит оружие, выслеживает жертвы, присматривает место совершения будущего террористического акта, решает транспортные вопросы и т. д. Каждое действие распадается на отдельные операции: например, подготовка оружия складывается из его выбора, приобретения, приведения в боевое состояние, проверки, оснащения боеприпасами, маскировки и т. д.
Все, что находится над мотивом, как правило, представляет собой мотивировки - те или иные специально выстроенные или заимствованные у кого-то, усвоенные людьми извне идейно-риторические конструкции, так или иначе объясняющие для них и оправдывающие деятельность террориста, придающие ей некий «высший смысл» и осеняющие ее той или иной надличностной идеей. В зависимости от масштаба такой идеи террористическая деятельность приобретает ту или иную идеологическую окраску. Мотивировки могут быть более или менее развернутыми, носить программный, стратегический, или конкретно-ситуативный, чисто тактический характер.
Наличие мотивировок не всегда обязательно: иногда люди все-таки занимаются террором просто потому, что им это нравится. Более того, в террор никогда не идут «насильно» - им занимаются исключительно те, кому нравятся подобные занятия. Однако здесь и таится главный вопрос: почему им это нравится? Так или иначе, но в ответе на этот вопрос террорист и обнаруживает свое отличие от обычного убийцы. Для террориста очень важны идейно-риторические компоненты. Он совершает безличностное убийство - в том смысле, что не знает и никак лично не относится к своей жертве. В отличие просто от обычного уголовника, террорист совершает идейное преступление. И во всех подобных случаях террористы всегда нуждаются в каких-то оправданиях - «безыдейное», обычное преступление возможно далеко не для каждого человека. Более того, осознанно совершенное чисто уголовное преступление все-таки психологически возможно только для единиц. Как правило, любой убийца в той или иной форме решает для себя сложные нравственные вопросы; он ищет и находит для себя те или иные мотивировки, оправдывающие, как бы «легитимирующие» (психологически «узаконивающие», объясняющие) его преступление если не в юридическом, то хотя бы в житейско-человеческом смысле.
Сложности анализа личностных компонентов деятельности террориста связаны с тем, что эта деятельность принципиально надличностна. Тем не менее, осуществляют ее личности. В этом заключен серьезный парадокс, осложняющий весь анализ. Сами террористы, с субъективной точки зрения, многократно уверяли, что именно в идейном терроре происходит освобождение «акции» (деятельности) от индивидуально-личностных наслоений. Некая идея (даже просто идея террора, независимо от наличия или отсутствия его идеологических и политических обоснований) вроде бы освобождает деятельность от личности. Известно, например, что тот же самый Б. Савинков многократно был готов отказаться от идейных позиций партии социалистов-революционеров (как он отказался до этого от социал-демократических идей) ради сохранения своей преданности идефикс - террористической деятельности. В итоге, Савинков так и сделал: он многократно менял свои идейно-политические воззрения, но всегда сохранял преданность террору как «работе», то есть как особой форме деятельности. Изучение субъективных самоотчетов и воспоминаний самих террористов явственно демонстрирует: как правило, не имеет значение то, кто именно из террористической группы осуществляет конкретное преступление. То есть личностный фактор всегда, причем совершенно открыто и вполне целенаправленно минимизировался теоретиками терроризма.
Обратим внимание на то, как обрисован крайний вариант российского террориста-революционера в знаменитом «Катехизисе революционера» В. Нечаева[140].
Там он выглядит следующим образом: это всегда «обреченный человек. Он не имеет личных интересов, дел, чувств, привязанностей, собственности, даже имени. Все в нем захвачено одним исключительным интересом, одной мыслью, одной страстью: революцией», которая тогда виделась, прежде всего, как террор. Такой человек «порвал с гражданским порядком и цивилизованным миром, с моралью этого мира. Он живет в этом мире, чтобы его уничтожить. Он не должен любить и науки этого мира. Он знает лишь одну науку - разрушение». Террорист-революционер, то есть террорист, легитимированный революционной идеей (безотносительно к ее содержанию), «уничтожает всех, кто мешает ему достигнуть цели. Тот не революционер, кто еще дорожит чем-нибудь в этом мире. Революционер должен проникать даже в тайную полицию, всюду иметь своих агентов. Нужно увеличить страдание и насилие, чтобы вызвать восстание масс. Нужно соединяться с разбойниками, которые настоящие революционеры. Нужно сосредоточить этот мир в одной силе, всеразрушительной и непобедимой». Такая психология, по Нечаеву, требует полного отречения от мира и личной жизни, исключительной работоспособности, исключительной целостности и сосредоточенности на едином (террористической деятельности), согласия на страдание и пытку, к перенесению которой нужно готовиться.
Таким образом, максимальная операционализация террористической деятельности («террорной работы») обезличивает ее, делает максимально надличностной - во всяком случае, в идеале самих террористов. Жизнь, однако, берет свое: нет и не может быть надличностной деятельности. Террорист - это далеко не бездушный робот. Это не просто разрушительная машина, способная осуществлять свои деструктивные функции бессмысленно и безличностно. Главное, без чего никогда не может действовать человек, - это мотив его деятельности, придающий ей личностный смысл.
Мотивация
Наиболее важным вопросом для объективного понимания личности террориста является вопрос о том, ради чего и почему террорист занимается террором - вопрос о его внутренней мотивации. Обобщенный ответ на этот вопрос носит несколько образный характер.
По мнению В. Пирожкова, «в какие бы одежды ни рядились террористы, какие бы цели ни преследовали (политические - захват власти, смена общественного строя; нравственные - достижение ложно понимаемой ими «справедливости»; экономические - устранение ненавистсных конкурентов; религиозные - отстаивание чистоты своей веры; психологические - получить известность, прославиться, оставить след в истории и т. п.) - за всем этим стоит стремление испытать власть над людьми. Не случайно говорят: власть - всегда всласть. Власть над людьми - это своеобразный наркотик, и кто хотя бы раз его «отведал», тот вновь и вновь стремится к нему. Это показывает и изучение психологии наемничества, лиц, кочующих из одного конфликтного региона в другой. На определенном этапе их перестают интересовать деньги, неотвратимой тягой обладает сама возможность убивать. Поэтому в процессе занятия терроризмом цель теряется - какой бы справедливой она ни выглядела, - а возникает неукротимая жажда испытать власть над людьми»[141].
На основе анализа деятельности наводившей страх на Европу в 1970-х годах террористической группы Баадера-Майнгоф (которая в 1976 году покончила жизнь самоубийством), Г. Ньюман выделил три основных мотива террористической деятельности. Во-первых, мотив культурологический - по логике террористов, общество надо время от времени «будоражить», лучше всего «с помощью крови». Во-вторых, мотив рациональный - террор трактуется ими как эффективный инструмент политической деятельности. В-третьих, мотив идеологический - террор выступает как прямо навязываемое орудие регуляции социальных процессов. Однако Ньюман подчеркивал, что теория и практика терроризма резко расходятся между собой. Теоретически терроризм «равняет», а в социальной практике противопоставляет людей и группы друг другу, ставя между ними стену страха. На уровне личности терроризм как орудие поиска идентичности превращается в орудие ее ломки. Верно писал И. Задорожнюк: «...терроризм это почти всегда путь к саморазрушению носителей протеррористического поведения, которое не может не наступить, если сохраняется общество. Террорист или некая группа всегда слепа в постановке и осуществлении своих целей, даже несмотря на тщательную проработку акта террора. Один из важных параметров указанной слепоты - расхождение мотивов, когда малая гомогенная (этническая, социально, религиозно и т.п.) группа как бы навязывает свою волю сообществу, которое гетерогенно, т. е. отличается плюрализмом в постановке и осуществлении своих целей»[142]. Однако этот самый плюрализм неизбежно порождает значительно больше трех мотивов, выделенных Г. Ньюманом.
В самом общем виде мотивы участия в терроре делятся на два больших блока: корыстные и бескорыстные. С корыстными мотивами, в общем, все достаточно понятно: террор - действительно, определенная работа; как и всякая работа, она стоит денег и может являться способом добычи средств для существования или для продолжения террористической деятельности (хотя в последнем случае она приобретает смешанный характер).
С корыстными мотивами все относительно просто и достаточно понятно. Человека обучают некоторым навыкам, дают аванс и обещают заплатить определенные деньги после того, как он выполнит полученное задание. Желая заработать деньги, он идет и выполняет это задание: взрывает здание, угоняет самолет, убивает политического лидера или производит взрыв в местах массового скопления населения. При такой мотивации, обычно отличающей так называемых профессиональных террористов («профессиональный» - не значит «опытный»; это, прежде всего, означает получение денег за производимую работу), они, в сущности, мало чем отличаются просто от профессиональных киллеров - обыкновенных наемных убийц.
Однако, как правило, сами террористы не соглашаются с этим. Впрочем, с этим редко соглашаются и самые обычные убийцы - даже они создают для себя и окружающих всевозможные идейно-риторические конструкции, придумывают разнообразные мотивировки для оправдания своих действий. Так, например, наиболее распространенная из них - идеология волка, считавшего себя «санитаром леса». Или, в научно оформленном виде, давно введенное Р. Мертоном представление о преступнике как «социальном критике общества», то есть органично присущей любому обществу его же собственной части, вскрывающей его недостатки и пользующейся ими.
Разумеется, сами террористы хотят отличаться от криминала и весьма стремятся к этому. Так, например, один из самых известных террористов второй половины XX века, Ильич Родригес Санчес, захвативший в заложники в 1970-е годы труппу «нефтяных министров» - представителей стран-членов ОПЕК, потребовал за их.освобождение не только весьма значительную сумму денег, но и возможность широкой публикации своего заявления, носившего откровенно идеологический, левацкий смысл. Понятно, однако (и хорошо известно из собственных показаний впоследствии осужденного террориста), что данное заявление играло далеко не ведущую, а лишь вспомогательную, «психологическую» роль. Это заявление, действительно, придавало некий «высокий смысл» террористической деятельности и позволяло отличать ее от чисто криминальной акции. Реально, однако, основным мотивом и здесь была добыча денег, остро необходимых в тот период для поддержки создаваемых Ильичом террористических групп и организаций. Тем не менее необходимо различать «платный» терроризм в чистом, сугубо корыстном виде, и терроризм, направленный на овладение деньгами. Особенно это касается тех случаев, когда деньги идут на то, что сами террористы считают идеологически оправданным, «святым делом» - например, на развитие своих организаций. Исторический опыт показывает: даже такие известные во всем мире террористы, специализировавшиеся на так называемых «эксах» (идейно оправданных «экспроприациях» крупных денежных сумм), как легендарный Камо (Тер-Петросян) или тот же самый Б. Савинков, попадая в руки правоохранительных органов, никогда не судились в качестве уголовных преступников. Значит, даже противники признавали отличие таких «эксов» от обычных уголовных преступлений.
Для всех террористов, причем особенно для тех, кто занимается этой «работой» из корыстных мотивов, важным является вопрос о мотивировке, то есть о том, как он сам объясняет свои действия не кому-то, а прежде всего самому себе. Убийство человека для подавляющего большинства людей всегда остается нравственным преступлением, которое (при минимально сохранном интеллекте) требуется хотя бы объяснить другим людям. Как известно, потребность в понимании - одна из глубинных потребностей человека, делающая его социальным существом. Однако мотивировки, даже искренние, носят все-таки во многом привносимый, внешний характер по отношению к террористу. Анализ реальных субъективных мотивов, которыми, по их собственным словам, руководствовались люди, хотя бы однажды участвовавшие в террористическом акте, позволяет выделить следующие основные группы таких мотивов. Хотя, разумеется, такое выделение носит достаточно условный характер (в реальной жизни люди, в том числе и террористы, руководствуются сложными мотивационными комплексами, включающими несколько мотивов и хотя бы по минимуму одну мотивировку), расположим их по частоте встречаемости в самоотчетах террористов.
Во-первых, это меркантильные мотивы. К сожалению, для террористов именно они оказываются на первом месте (хотя и не всегда являются единственными в мотивационном комплексе террористов), будучи наиболее широко распространенными в современном мире на обширном пространстве от Чечни до Афганистана. Террор, как и любая сфера человеческой деятельности, представляет собой на определенном уровне оплачиваемый труд. Соответственно, для определенного числа людей занятие террором - просто способ заработать. И таких людей в современном мире немало.
Во-вторых, идеологические мотивы. Это более устойчивые мотивы, основанные на совпадении собственных ценностей человека, его идейных позиций с идеологическими ценностями группы, организации, политической партии или любой иной идейно-политической силы. Такой мотив возникает как результат вступления человека в некоторую общность или же, возникнув, сам ведет человека в ту общность, которая соответствует имеющейся у него мотивации. В таких случаях террор становится для него не просто средством реализации некоторой идеи, а еще и своего рода «заданием», «поручением», «миссией» со стороны данной общности. Множество существующих идеологических мотивов подразделяется на мотивы идейно-политические, чисто политические, религиозные, социальные, социокультурные и т. д.
В-третьих, мотивы преобразования, активного изменения мира. Это очень сильные мотивы, связанные с пониманием несовершенства и несправедливости существующего мира и настойчивым стремлением улучшить, преобразовать его. Как правило, мотивы такого рода в той или иной степени присущи, прежде всего, людям, профессионально занимающимся террором. Их захватывает сам процесс преобразования мира силовыми способами. На самом деле, даже при наличии соответствующих мотивировок, для них не имеет особого значения та или иная идея, для будущего осуществления которой они действуют. Для них террор и есть и инструмент, и цель преобразования мира.
В-четвертых, мотив своей власти над людьми. Это один из наиболее древних, самых глубинных мотивов. От наших животных предков, насилие применялось для утверждения личной власти одной особи над другой. В «снятом» виде это сохраняется в глубине психики террориста. Чем бы он ни прикрывался, какие бы иные мотивы или, тем более, мотивировки он ни приводил, данный мотив в той или иной степени всегда имеет место. Хотя, разумеется, далеко не всякий террорист признается в наличии такого мотива. Тем не менее, через насилие террорист утверждает себя и свою личность, обретая власть над людьми. Вселяя страх, он усиливает эту власть.
В-пятых, мотив интереса и привлекательности террора как сферы деятельности. Для определенного числа, особенно из числа лиц обеспеченных (которых не волнуют меркантильные мотивы) и достаточно образованных (не зашоренных идеологически), террор бывает интересен просто как новая, необычная сфера занятий. Их занимают связанный с террором риск, разработка планов, всевозможные детали подготовки к террористическому акту, нюансы его осуществления. Соответственно, такие люди и избирают террор в качестве сферы приложения своих сил.
В-шестых, «товарищеские» мотивы эмоциональной привязанности в разнообразных вариантах - от мотива мести за вред, нанесенный товарищам по борьбе, единоверцам, соплеменникам, родственникам, соратникам по политической деятельности и т. д., до мотивов традиционного участия в терроре потому, что им занимался кто-то из друзей, родственников, соплеменников или единоверцев. Тогда в террор идут, что называется, «за компанию». Эта группа мотивов основана на сугубо эмоциональных факторах и обычно не имеет никаких рационализирующих мотивировок. Руководствующиеся такими мотивами люди занимаются террором, совсем не вдумываясь в то, зачем и почему они это делают. Ими движут эмоции, им все ясно.
В-седьмых, мотив самореализации. Это - парадоксальный мотив. С одной стороны, самореализация - удел сильных духом людей, наиболее полное осуществление личности, ее полная самоотдача, растворение человека в террористическом акте, вплоть до самопожертвования. Однако, с другой стороны, такая самореализация - признание ограниченности возможностей и констатация несостоятельности человека, не находящего иных способов воздействия на мир, кроме насилия и деструкции. Такая самореализация, оборачивающаяся самоуничтожением, означает, прежде всего, признание факта психологической деструкции личности.
Сравним выделенные нами мотивы с тем, что в литературе обычно называется «стремлением к реализации деформированных социальных потребностей». Мотив - это всегда предмет некоторой потребности человека. Значит, за тем или иным мотивом террористической деятельности действительно лежит та или иная, вполне возможно, деформированная потребность. Криминологи и правоведы считают, что деформируются прежде всего социогенные потребности - в общении, товариществе, уважении, признании, самоутверждении. Собственно говоря, проблема и состоит в том, что в некоторых случаях эти нормальные человеческие потребности искажаются, извращаются, переходят в стремление к превосходству над окружающими, навязыванию своей воли, насилию над другими людьми.
По данным специальных исследований, проведенных правоведами; за 42 % насильственных действий обычно стоит так называемое «стремление к насилию над окружающими» (мотив демонстрации своей власти над людьми, в нашей терминологии). 25 % лиц, совершающих такие действия, руководствуются стремлением к самоутверждению (у нас - мотив самореализации). 10% исходят из стремления к превосходству над окружающими. 7% - из стремления властвовать. 6 % - из эгоцентризма. Три последних стремления, на самом деле, представляются всего лишь разновидностями предыдущих, основных, - им не соответствуют какие-то новые возможные мотивы. В 90 % случаев потребности, лежащие в основе насилия, связаны с проявлениями своего «я», чаще всего, в извращенной форме. Обратим внимание на то, что, по данным того же исследования, более чем в 80 % случаев эти потребности были вполне осознаны преступниками, в более чем в 30 % случаев имели устойчивую личностную значимость. Еще один показательный факт: «Из деформированных потребностей вытекают и антиобщественные цели, преследуемые в противоправном поведении, направленном на их удовлетворение. Так, в 68 % случаев насильственные преступники стремились к установлению отношений авторитарной власти (подчинения, превосходства и страха)»[143].
Всеми «иными интересами» руководствуются только 10% лиц, совершавших насильственные действия. Среди таких «иных интересов» присутствуют неудовлетворенные потребности в уважении со стороны окружающих, в любви, товариществе (у нас - «товарищеские» мотивы эмоциональной привязанности), в нормальной семейной жизни, в независимости и признании. Правда, эти потребности очень слабо выражены: по 1-2 % случаев. Однако оговоримся: приведенные результаты получены в результате исследования значительного контингента преступников, безотносительно к виду применявшегося ими насилия. Значит, исследуемая нами психика террориста явно отличается от психологии обычного преступника. Как мы видим, террористам свойственны гораздо более «высокие» мотивы и, тем более, мотивировки своих насильственных действий. Возможно, только лишь за одним явным исключением.
Особым, психопатологическим мотивом террористических актов иногда является желание собственной гибели. Так, описывая одного из членов своей боевой группы, Б. Савинков писал, что в нем «гармонично сочетались две основные черты психологии каждого террориста. В нем, в одинаковой степени, жили два желания: желание победы и желание смерти во имя революции. Он не представлял себе своего участия в терроре иначе, как со смертным концом, более того, он хотел такого конца: он видел в нем, до известной степени, искупление неизбежному и все-таки греховному убийству. Но он с не меньшим напряжением желал и победы, желал умереть, совершив террористический акт, трудный по исполнению и значительный по результатам»[144]. На наш взгляд, попытка психологического анализа Б. Савинкова носит исключительно декларативный, демагогически-показательный характер. Наши наблюдения показали, что террористы редко стремятся к собственной гибели - в конце концов, для этого есть значительно более удобные и простые средства, чем организация и осуществление террористического акта. Большинству террористов так или иначе свойствен инстинкт самосохранения. Отдельные исключения из этого правила представляют собой патологические случаи, подробно рассматриваемые далее в рамках изучения «синдрома камикадзе».
Личность террориста
Именно личность террориста всегда привлекала к себе внимание исследователей. Считалось, что стоит изучить это сложноорганизованное целое, как все станет понятным в психологии террориста, и проблема борьбы с ними получит надежную научную базу. Однако именно это оказалось самой сложной, до сих пор не разрешимой задачей.
С. Рощин предлагал три психологические модели личности. Первая модель - психопата-фанатика. Она расшифровывалась следующим образом: это «человек, который руководствуется своими убеждениями (религиозными, идеологическими, политическими) и искренне считает, что его действия, независимо от их конкретных результатов, полезны для общества. Это человек, у которого сфера сознания крайне сужена теми или иными доктринами, и им же подчинена его эмоциональная сфера. Поэтому он оказывается способным совершить все что угодно. На политическом языке - это фанатик, психологическом - психопат. Психопат может совершить великие и добрые дела, если его устремления и установки совпадают с потребностями общества, но он же способен сотворить огромное зло, если мотивы его действий носят объективно антиобщественный характер. Любой психопат-фанатик может стать террористом». Это верно, но объясняет только часть проблем.
Вторая модель, фрустрированного человека, базируется на бихевиористской теории фрустрации-агрессивности: «Чувство фрустрации, порожденное невозможностью для человека по каким-то причинам достичь жизненно важных для него целей, неизбежно порождает у него тенденцию к агресссивным действиям. Сознание в этом случае может сыграть роль инструмента в рационализации этих действий, то есть в подборе тех или иных поводов для их оправдания. Если не абсолютизировать названную концепцию как единственный и универсальный способ объяснения агрессивного поведения человека, то можно признать, что в отдельных случаях она применима для понимания склонности человека к террористическим актам». Отчасти и это верно.
Третья модель - человека из ущербной семьи. «Жестокое обращение родителей с ребенком, его социальная изоляция, дефицит добрых отношений могут привести к формированию озлобленной личности с антисоциальными наклонностями. При определенных условиях люди такого психологического склада легко могут стать инструментами террористической организации». В целом и это верно. Однако, в целом, единой четкой и целостной картины не возникает.
С. Ениколопов вообще считает, что, несмотря на наличие определенного числа общих психологических характеристик, говорить о существовании единого личностного террористического комплекса нет оснований. Он выделяет два относительно явных психологических типа, часто встречающиеся среди террористов. «Первые отличаются высоким интеллектом, уверенностью в себе, высокой самооценкой, стремлением к самоутверждению, вторые - не уверены в себе, неудачники со слабым «Я» и низкой самооценкой. Но как для первых, так и для вторых характерны высокая агрессивность, постоянная готовность защитить свое «Я», стремление самоутвердиться, чрезмерная поглощенность собой, незначительное внимание к чувствам и желаниям других людей, фанатизм. Для большинства террористов характерна тенденция к эсктернализации, к поиску источников своих личных проблем вовне. Они проецируют низкооцениваемые составляющие своего «Я» на истеблишмент, который воспринимается как источник угрозы»[145].
